— Нет, — покачал головой Скарти. — Когда он помог вашей матушке скрыться от псов королевы Дануты, то проводил ее в Сурвилу, к королю Руантии Ульфу, ее двоюродному брату. Вот тогда-то я с ним и познакомился. Мне поручили сторожить хижину, куда его заперли, заподозрив в нем лазутчика Рикса. А ночью туда пришла жена Ульфа, королева Альвива, и заплатила мне целый эйрир за то, чтобы я не мозолил ей глаза. Я так и сделал, но поскольку мне строго велели караулить Глейва, то я продолжал наблюдать за хижиной, только издали. Что там между ними было, врать не буду, не видел. Но Альвива вышла оттуда лишь через два часа, с довольным видом, а когда я вернулся к хижине, Глейв прямо сказал мне, что Альвива уговаривала его убить ее мужа и занять его место и что он намерен во избежание неприятностей сбежать при первой возможности. А когда я усомнился в его словах, он схватил меня и чуть душу не вытряс, и я ну вроде как поступил к нему на службу. Потом Глейв бросил вызов Хенгисту, а пока он бился с ним, мы с вашей матушкой под шумок сбежали. Альвива, правда, успела опоить ее, так что…
— Ладно, знаю, — остановил я его поток красноречия. — Но к чему ты все это рассказываешь?
— Так ведь Альвива-то потом сделалась беременной. И родственник короля Ульфа, герцог Куно, изобличил ее в измене супружеской и государственной. И быть бы ей побитой каменьями, но она успела вовремя сбежать на Север к своей родне. Король Ульф после этого окончательно спился и вскоре умер, а герцог Куно…
— Да нет мне дела до этого придурка Куно, тем более что его шесть лет назад не то застрелили, не то зарезали. Что с Альвивой?
— Я слышал, у нее был сын, которого она растила в доме своего отца, но потом с ним что-то приключилось — не то он кого-то убил, не то его убили. Так или иначе, она с родней рассорилась и вышла замуж за какого-то могучего бонда, и с тех пор о ней ничего не слыхать.
— Так, с этим братцем все ясно. Но ты употреблял множественное число. Значит, были и другие? Кто?
— Я как раз об этом и рассказывал, мой принц. Значит, когда мы сбежали из Сурвилы, нас через несколько дней поймали стражники королевы Дануты, которую обо всем уведомила письмом Альвива. Нас доставили к ней в замок Литокефал, и вскоре после того как Глейв очнулся, его увели в главную башню, в покои Дануты. Надо вам сказать, что эта Данута была штучка еще та, порна, каких поискать. Она…
— Знаю, читал. — У меня в покоях где-то валялся так и недочитанный роман некоего Андроника Эпипола «Королева Данута, или Единорогиха Вендии». — Ты хочешь сказать, что и у нее тоже был сын от Глейва? Да ты хоть знаешь, сколько ей тогда было лет?!
— Одни говорили, пятьдесят, другие — пятьсот, — пожал плечами Скарти. — Но для этой ведьмы годы ничего не значили.
— Ерунда! Она была на четырнадцать лет старше моего деда, короля Водена, стало быть, в то время ей уже стукнуло… — я быстренько подсчитал в уме, — ровно пятьдесят шесть. Не пятьсот, конечно, но все равно возраст вполне преклонный. И ты пытаешься уверить меня, будто она сумела кого-то там родить? Не говори мне — я даже знаю кого. Но я всегда думал, что Самозванец с Полуострова именно таков и есть — самозванец, лишь выдающий себя за сына Дануты. Ты хочешь сказать, что его притязания вполне обоснованны?
— Да, мой принц, — подтвердил Скарти. — В том, что он сын Дануты, сомневаться не приходится. Вот насчет того, кто его отец, могут быть некоторые сомнения. Ведь на следующий день Литокефал захватила шайка Рикса. И все члены шайки, начиная с самого Рикса, насиловали Дануту один за другим. Говорят, некоторые даже становились в очередь еще раз. Ублажили ее сверх всякой меры. И среди них были и рыжие…
Я вспомнил донесения лазутчиков о том, что Самозванец такой же рыжий, как и я сам. И покачал головой.
— Выходит, мой отец и правда был богом, раз удостаивал своей благосклонностью только королев. Это весьма занятно, но я хотел бы узнать о том, что Меч еще создал, помимо меня и этих моих новоявленных братьев. Меня интересует меч. — Я коснулся висевших у меня за плечом ножен. — Я имею в виду оружие, а не человека. Мать говорила, что ты присутствовал при его ковке, это правда?
— Ну, не совсем. Готовясь к поединку с великим руантийским воином Хенгистом, Глейв решил сам выковать себе оружие, так как имевшееся в оружейной у короля Ульфа его не удовлетворило. Я таскал к нему в кузню все, что он велел, но в саму кузню он меня не пускал, говоря, что применяемая им магия столь велика, что простой смертный может ослепнуть, если увидит ее. Выходит, сам-то он не простой смертный, так? И те три клинка я впервые увидел уже готовыми.
— Три? Выходит, у него было еще два меча? Зачем? И куда они делись?
— Два других были меньше. Один полутора локтей длиной, а второй и в пол-локтя. И я тоже его спрашивал, зачем он кует себе три клинка, ведь для поединка с Хенгистом все равно придется выбрать только один. А он ответил, что раз уж сталь сварена, то нужно ковать полный комплект. Я, правда, не знаю, что такое «комплект», но видимо, что-то мощное и магическое.
Я усмехнулся про себя, потому что, в отличие от Скарти, знал ромейский язык и представлял себе, что такое комплект. Но просвещать Скарти я не счел нужным — лучше пусть он меня просветит.
— Так куда же они подевались?
— После того как Глейв задушил Рикса его же бородой, — завел рассказ Скарти, и я решил набраться терпения, подозревая, что до судьбы мечей он доберется не скоро, — Хельги, побочный сын Рикса, ударил его отравленным кинжалом, и Глейв десять дней находился между жизнью и смертью. А когда он поднялся наконец с одра болезни, корабли уже подплывали к порту Бекмюнни. Там он узнал, что вожак соперничающей шайки, Фроди, сын Тейта, недавно сжег Бекмюнни и отправился зорить Сурвилу. Причем двигался он сушей, чтобы напасть оттуда, где его никто не ожидал. Поэтому корабли свои он оставил в бухте неподалеку от порта Бекмюнни. Глейв повел половину шайки в поход на Сермию, а половину оставил дожидаться в засаде возвращения Фроди из набега. И командовать оставшимися он поручил ярлу Свейну. Тот хоть и был женат на Пайде, сестре Рикса, но показал себя преданным Глейву и убил Хельги, когда тот ранил Глейва, а потом, пока Глейв не выздоровел, держал в узде роптавшую шайку. И в знак даруемой ему власти над половиной шайки Глейв вручил ярлу Свейну свой меньший меч. Но вышло так, что из Сермии Глейв не вернулся в Бекмюнни, а…
— А двинулся через Эрри на помощь моему деду, королю Водену, и появился у водопада Нервин как раз вовремя, чтобы спасти мою мать от смерти или плена, а наше войско — от поражения, — не выдержав, перебил я Скарти, — но это уже история, а с историей я знаком. Что же потом стало с ярлом Свейном? Ведь меч, я полагаю, так и остался у него?
— Да, мой принц. После исчезновения Глейва к Свейну постепенно стянулись все бывшие головорезы Рикса, и все эти годы он с успехом разбойничал по берегам Туманного моря. Но три года назад Эгмунд Броклаусс разбил его вместе с другими ярлами в битве под Хамаром. Свейну пришлось бежать, и говорят, его убили в какой-то стычке. И кому теперь принадлежит тот меньший меч — неизвестно.
— Ладно, — вздохнул я, мысленно смиряясь с тем, что от отца мне достанутся в наследство только пустые ножны, — а что сталось с третьим клинком? Судя по длине, это был скорей кинжал, чем меч?
— Глейв называл его Кайкэном. И с виду он был таким же, как большой меч, уступая ему только размерами.
— И куда же он пропал? Глейв и его метнул в какого-нибудь колдуна?
— Э-э-э, — замялся Скарти, — когда Глейв исчез, ваша матушка в страхе закричала, к ней сразу вбежала толпа стражников, слуг и придворных. К ней в покои тогда заходили все кому не лень, а кинжал лежал на ложе под подушкой. Вот я и решил припрятать его до времени, чтобы кто-нибудь не присвоил. А потом родились вы, и я решил вручить его вам, когда станете воином. И уж совсем было собрался это сделать шесть лет назад, да вы как раз тогда ушли в поход на вратников.
Я невольно рассмеялся, восхищаясь тем, как ловко этот плут снова вышел сухим из воды. Неожиданная возможность получить отцовский кинжал — как там его, Кайкэн? — настолько меня обрадовала, что я решил не допытываться, в самом ли деле Скарти собирался вручить его законному владельцу или же оставить себе «на память».
— Ну я уже давно стал воином, и ты можешь теперь с чистой совестью передать его мне. Где же он?
— Сейчас, мой принц. — Скарти бросился к своим сундукам, с трудом отодвинул один большой и достал из скрытой за ним ниши маленький сундучок, который правильнее было бы назвать большой шкатулкой. Достав откуда-то ключ и открыв замок, Скарти торжественно двинулся с сундучком ко мне. Я принял у него ношу и откинул крышку.
Никакого кинжала там не было.
Глава 3
Правда, там лежало много вещиц, которые, кажется, давно и безуспешно искали по всему замку. По я узнал лишь золотой браслет-«змейку», принадлежавшую герцогине Адельгейде, да и то потому лишь, что лет восемь назад герцогиня учинила страшный скандал в связи с его пропажей — теперь-де ее «змейка» на левой руке осталась без пары. Но, впрочем, я и не присматривался ко всем этим кольцам, ожерельям, браслетам и кулонам. Мое внимание сразу приковал к себе маленький блестящий диск на золотой цепочке — золотой медальон с резным изображением лунного серпа в орнаменте из дубовых листьев. Но даже без этого священного символа стрег я бы понял, что передо мной амулет, так как его окружала почти осязаемая аура магии. И его история внезапно заинтересовала меня куда больше, чем таинственное исчезновение кинжала. Но чтобы узнать ее, требовалось хорошенько припугнуть Скарти, и самым лучший способом добиться этого — изобразить страшный гнев по поводу исчезновения Кайкэна.
Взяв левой рукой амулет за цепочку, я схватил правой Скарти за грудки и с силой встряхнул.
— Ты что, шутить со мной вздумал? Где Кайкэн? Куда ты его дел, Скарти? Пропил, мерзавец?
— Клянусь Дакаром, мой принц, шесть лет назад он был еще там, я его вынимал, готовясь отдать вам, когда вы так внезапно отправились в поход на вратников. Сам не пойму, куда он мог запропаститься! — заверещал Скарти. — Да разве я б посмел его продать? Такое оружие всякий узнал бы и тотчас выдал бы меня властям!
Этим словам я не поверил — не настолько я наивен, чтобы поверить такой бессовестной лжи. Но в тот момент меня интересовало другое.
— Ты хочешь сказать, что за последние шесть лет ни разу не открывал сундучок? Допустим, что «змейку» ты упрятал сюда за два года до того похода. А что ты скажешь о нем? — Я потряс перед носом у Скарти золотым медальоном. — Откуда он у тебя? Говори!!! И не вздумай врать, будто это подарок от бабушки на день рождения! Даже я вижу, что он принадлежал стреге, да притом отнюдь не рядовой! И почему его хозяйка не вернула себе пропажу вместе с твоей уродливой башкой? Ведь у стрег есть свои средства находить утерянные вещи. Отвечай!
— Потому что она утонула, — неохотно выдавил из себя Скарти.
— Все равно, этот амулет для стрег — вещь священная. Они должны были найти его — хоть на дне моря. Почему они этого не сделали? И кому он принадлежал? Отвечай, прохвост, не заставляй меня клещами тянуть каждое слово. Что-то ты вдруг стал ужасно неразговорчив. Гляди у меня!
Разумеется, про клещи я сказал так, для красного словца, поскольку для допроса с пристрастием не было ни времени, ни желания. Но Скарти, видно, воспринял мои слова буквально и, оглядевшись по сторонам, понизил голос чуть ли не до шепота:
— Его носила верховная жрица стрег. У нее было какое-то ромейское имя, не то Друзилла, не то Камилла, в общем что-то в этом роде. Когда Глейв убил Рикса в честном единоборстве, Хельги, побочный сын Рикса, ударил Глейва в спину отравленным кинжалом. Ярл Свейн зарубил Хельги, но, осмотрев рану Глейва, сказал, что вылечить его сможет только приставшая к их шайке среброволосая верховная жрица стрег. Глейва отнесли в кормовую каюту бывшего корабля Рикса, и стрега все десять дней, что нас носило ветрами по морю, выхаживала твоего будущего родителя и никому не дозволяла приближаться к нему. А на десятый день, когда мы уже видели впереди порт Бекмюнни, она внезапно сгинула без следа. А потом я нашел на палубе этот амулет…
— Что же, выходит, она прыгнула за борт, предварительно сняв с себя амулет? Или ее испепелил морской дракон, а медальон уцелел благодаря своей магии? — осведомился я, не скрывая издевки. — Или, может, ей кто-то помог сойти с корабля? Мне почему-то кажется, что ты знаешь кто. А ну выкладывай, не то… — Я оставил угрозу незаконченной — пускай Скарти сам домысливает, на что я способен в гневе.
— Умоляю вас, мой принц, спрашивайте меня о чем угодно, только не об этом. Вы не знаете этих стрег, говорят, они способны услышать все сказанное людьми, если не защититься особыми заклинаниями. Они же не пощадят никого — ни меня, ни моих близких!
Мольбы этого старого мошенника меня почти не тронули, но я понял, что он боится не только далеких стрег, но и кого-то из живущих рядом, и решил пока не допытываться, кто спровадил на тот свет среброволосую жрицу, тем более что побуждало меня к этому лишь простое любопытство. Но позже я все-таки постараюсь выведать эту тайну. И уж конечно, Скарти не получит назад амулет.
— Ладно, забудем об этом и вернемся к мечам. Как они выглядели?
— Ну об их длине я уже говорил, они были вот такой, такой и такой. — Скарти разводил руками, словно рыболов, хвастающий пойманными щуками. — Рукояти тоже длинные, клинки слегка изогнутые, и на них были какие-то рунические надписи, очевидно заклинания. Но вот какие именно — сказать не могу, я рун не знаю, да и вообще неграмотен. Я ведь родился и вырос рабом и лишь к тридцати годам стал вольноотпущенником и воином. Где уж мне было…
— Да-да, знаю, — оборвал я слезливые воспоминания, явно предназначенные разжалобить меня, — но вернемся к мечам. Как Глейв называл их? Про кинжал ты сказал — Кайкэн, а другие два клинка?
— Большой меч он называл Кром, а малый — Погром. И вот теперь все три неведомо где…
— Ну что ж, — философски пожал плечами я, — видно, придется мне обойтись пустыми ножнами. Пользы от них, правда, никакой, но, по крайней мере, будут напоминать о моем божественном родителе.
Внезапно, словно решившись на что-то, Скарти встал, подошел к самому большому сундуку, открыл его, с трудом поднял крышку и, порывшись в необъятных глубинах, извлек на свет внушительный бронзовый топор с заостренным обухом. Вообще-то его правильнее было бы назвать секирой, хотя секирами традиционно считаются лишь симметричные лабрисы.
— Вот, возьмите, мой принц, — подал он мне секиру. — Это Скаллаклюв — топор, который принадлежал Хенгисту до того, как Глейв сразил его на поединке в огненном кольце. Его ковал сам Хогарт-цверг, слывший сильным колдуном. И хотя он не умел работать с холодным железом, кованная им бронза ничуть не хуже стали. После гибели Хенгиста топор, как и все прочее имущество, достался победителю, и Глейв, когда оба меча были еще при нём, отдал его мне. Могу засвидетельствовать по личному опыту — в бою это страшное оружие, хотя мне, в отличие от Хенгиста и вашего батюшки, приходилось держать его обеими руками. После того как Глейв метнул свой меч в сердце Суримати и тот с нечеловеческим криком рухнул в водопад, он остался с одним Кайкэном, и я, пробившись к нему, отдал Скаллаклюв, а сам подобрал чей-то меч. После битвы он снова отдал топор мне, сказав: «Держи, Скарти. Ты завоевал право владеть им». Видать, он тогда еще надеялся вернуть себе хотя бы Погром. Ну… а раз такое дело, я думаю, что должен передать Скаллаклюв его сыну.
Я принял у Скарти топор и прикинул его вес. Да, Раскалывателем Черепов он назван не зря. Поступок Скарти тронул меня настолько, что я сказал то, чего обычно не говорю:
— Знаешь, Скарти, не будь у тебя семьи, я бы, пожалуй, как и мой… отец, взял тебя с собой. Но увы, это невозможно. Я еще не выбрал свой путь, и кто знает, где я заночую через три дня.
Скарти вдруг осклабился и захихикал:
— Через три дня, говорите? Думаю, вы заночуете в деревне Ураторп.
— Да ну? А я и не знал, что ты седьмой сын седьмого сына. С чего ты взял, что я окажусь именно там именно в ту ночь, если я сам не знаю, в какую сторону двинусь?
— Потому что в трех днях пути от Эстимюра в той стороне нет иного жилья, кроме Ураторпа. А я замечал, что всякий раз, когда вы гуляете, о чем-то задумавшись, или едете, отпустив поводья, вас всегда тянет вон туда. — Он махнул рукой на юго-запад.
— Туда… ты имеешь в виду, к водопаду Нервин?
— И дальше, вниз по течению Красной реки, куда унесло тело Суримати вместе с мечом вашего отца.
Хорошо, что я уже сидел, а то бы так и сел. Сам я никогда за собой такого не замечал, но ни на миг не усомнился в словах Скарти, зная его наблюдательность.
— Гм, выходит, меня притягивает к отцовскому мечу, как железо к магниту? А эти, как их, Погром и Кайкэн, разве не должны обладать такой же способностью?
— Кто знает, какой магической силой наделил их Глейв, — пожал плечами Скарти, — возможно, большой меч притягивает тех, в ком течет кровь Глейва, сильнее, чем остальные, и притяжение остальных будет заметно, только когда вы найдете Кром. А может, Глейв предвидел рождение своих сыновей и предназначил Кром именно сыну принцессы Хельгвины. Тогда сыну Дануты, вероятно, суждено получить Погром, а сыну Альвивы — Кайкэн. Вот только… — Тут Скарти внезапно осекся и побледнел.
— Вот только — что? Договаривай, Скарти. Ты хотел сказать: а что же достанется другим детям Меча? Значит, были и еще сыновья? Неужели Глейв соизволил наградить ребенком не только королев? Какое разочарование, — не без иронии продолжал я. — А я-то надеялся, что он, как существо божественного происхождения, был выше забав со служанками. Ну в таком случае их детям и не достанется мечей, все расхватают сыновья королев. Но у детей от челядинок будет родовое имя Меча, а это чего-то да стоит! Кто они? И кто их матери?
Я грозно посмотрел па Скарти, требуя ответа. Тот снова опасливо огляделся по сторонам и прошептал:
— Я говорил о той самой верховной стреге. Когда Хельги ранил Глейва, она, как я уже сказал, десять дней выхаживала его и никого не пускала к нему в каюту. И что там было тогда между ними, не знает никто.
— Да что там могло между ними быть? Ведь ты же сам сказал, что Глейв лежал не то живой, не то мертвый. На что он мог ей сгодиться, будь он хоть трижды богом?! И к тому же стреги строго блюдут целомудрие. И нарушившей его пришлось бы очень плохо, будь она хоть трижды верховной жрицей стрег. Ее б тогда живо отправили на заклание в какую-нибудь священную рощу. Нет, она б не осмелилась.
— Не знаю, может, и так, по ваша матушка, видимо, полагала, что он был скорей жив, чем мертв. Во всяком случае, я видел, как она…
Тут Скарти прикусил язык, поняв, что, несмотря на всю свою осторожность, сболтнул лишнее. И я немедля вцепился в эти его слова мертвой хваткой.
— Она что? Чего она сделала? Отвечай, Скарти!
— Она… столкнула… ее… за борт, — проговорил свистящим шепотом Скарти, с трудом выдавливая слова.
— Мать столкнула за борт верховную жрицу стрег? — переспросил я, не веря своим ушам.
— Да, и во время борьбы амулет жрицы упал на палубу, где я его потом и нашел. И ваша матушка правильно поступила, мой принц. Ведь когда я хотел отдать тот медальон вашему родителю, он отказался взять, сказав, что стрега пыталась при помощи амулета подчинить его своей воле. Глейв разрешил мне оставить этот медальон себе, но пригрозил, что, если еще хоть раз увидит его, мне не поздоровится. Так что выходит, ваша матушка спасла его от участи трэля стрег. Но кроме нее, на это никто бы не осмелился, даже среди головорезов Рикса.
Я тихо присвистнул. Да, этот поступок мамочки вполне заслуживал отдельной эпической поэмы. Верховная стрега будет, пожалуй, повыше званием, чем иные королевы. И поднять на нее руку осмелился бы далеко не всякий доблестный витязь, пусть даже великий герой. Во всяком случае, лично я ни в коем случае не желал бы связываться со стрегами.
— Ну, — рассудил я, — раз та стрега утопла, то чего бы там ни было между ней и Глейвом, родить она могла разве что водяного. Так что об этом претенденте на наследие Меча можно не беспокоиться.
Но все услышанное от Скарти надлежало спокойно обдумать. Кроме того, мне требовалось поговорить перед отъездом еще с одним человеком. Я поднялся со стула, взял правой рукой Скаллаклюв, а левой — амулет (сдается, в моем путешествии никакая магическая помощь не будет лишней) и тепло попрощался со старым прохвостом:
— Ну, бывай, Скарти. Кто знает, суждено ли нам когда-нибудь еще свидеться. Но я всегда буду помнить о твоей верной службе моему отцу, и мне. Прощай.
Я сжал его в объятиях, и, клянусь, на глазах у этого мошенника появились слезы, правда не могу сказать отчего — от избытка чувств или от боли, ведь стиснул я его крепко.
И уже у самых дверей я обернулся и дружески так посоветовал:
— А «змейку» ты лучше верни герцогине Адельгейде. Бедняжка до сих пор не может смириться с ее пропажей. Все равно продать ее ты сможешь, только расплавив, то есть в лучшем случае за полцены. Представь дело так, будто случайно нашел пропажу… ну да не мне тебя учить! Но верни обязательно. — И с этими словами я вышел из каморки, довольный собой.
Глава 4
С секирой в руке и медальоном за пазухой я направился обратно к себе в покои, размышляя над услышанным, особенно над последней новостью — о моей тяге к юго-востоку. Что ж, это направление не хуже любого другого, но теперь я, по крайней мере, выберу его сознательно и буду знать, что искать. Свое имя. Я, наверно, погожу величаться отцовским родовым именем, пока не найду тот меч. А пока буду зваться на левкийский лад: Главк Ксифид, хотя нет, так, пожалуй, будет не совсем точно. Лучше Главк Белид, это ближе к истине. Но хватит, об этом я могу поразмыслить и в дороге, благо путь предстоит, очевидно, долгий. А сейчас требуется подумать еще об одном незаконченном деле. Об Альдоне.
Я шагал по коридору, мысленно возвращаясь к тем дням, когда я впервые встретил ее. Было это всего каких-нибудь семь лет назад, но мне казалось, что с тех пор минула целая вечность.
* * *
— … Много всадников под желтыми знаменами, а впереди ехал воин в голубом плаще и в шлеме с лебедем на навершии. И они собирались напасть на нас. Вот и все, что удалось разглядеть нашему придворному магу, Ваше Величество, — почтительно доложил граф Арнульф.
— Чтоб ему пусто было! — проворчал граф Гудбранд, полемарх королевства. — Ничего толком не сообщил, ни численности нападающих, ни направления удара… Вообще ничего, кроме того что враги — жуитийцы, да и об этом мы сами должны догадываться по его маловразумительным описаниям. Чем такие сведения, так лучше вовсе никаких. Он лишь пугает нас, а предпринять мы все равно ничего не можем.
— Следует радоваться и этому, — огрызнулся Арнульф. — Чтобы узнать хоть такую малость, маг истощил все силы и сейчас лежит в своих покоях беспомощней младенца. Хрольф его выхаживает. По крайней мере, чародей предупредил нас о предстоящем вторжении неприятеля, а это уже больше того, что можно сказать о ваших людях и о людях барона Одо! — Граф сел на место, бросив косой взгляд на главу лазутчиков, чего тот предпочел не заметить.
— Всадник в шлеме с лебедем — это явно Гульбис, князь Судавии, — сказал граф Клеомен, желая, видимо, блеснуть своей осведомленностью, хотя все и без него догадались. Уж кому-кому, а Советникам положено знать личный герб воинственного соседа.
— Это любому дураку ясно, — фыркнул Гудбранд, — но вот куда он двинулся: на Хейсэтраск, Эстимюр или к побережью, — тут полный туман для придворного мага, а значит, и для нас. Вот и гадай тут, как перебрасывать войска навстречу врагу. Ведь он может быть в любом из трех мест.
— Важнее другое, — заговорила до этого момента молча сидевшая во главе стола мать. — Идет ли на нас войной только Гульбис или за ним движется вся армия Жунты? И если в походе участвует лишь судавская рать, то на Эстимюр она двинуться не посмеет.
— Возможно, — кивнул маркграф Адальберт. — Но если ему известно о нападениях вратников и о том, что подняли головы Михассенские князьки… — Он не закончил фразу, но было и так ясно, что он хотел сказать. После смерти Архелая враги оживились на всех границах.
— Мерзавцы, — выругался верховный жрец Дакара Тиубальд, сын Эвримаха, выразив общие чувства всех членов Государственного Совета, — хоть бы подождали, пока не закончится траур. А то ведь тело короля и остыть еще не успело, а они уже полезли к нам!
Советники продолжали обсуждать положение, но я их больше не слышал, заново почувствовав острую боль, которую впервые узнал при известии о смерти отца. А следом за нею пришла такая же острая ненависть ко всем тем негодяям, которые не давали мне спокойно пережить горе и тянули жадные лапы к нашим землям. Правильно назвал их Тиубальд, мерзавцы они, а еще гады и нелюди. Я мысленно дал клятву перебить их всех без пощады. И Гульбиса, и вратников, и даже жалких михассенцев, из-за которых мы не могли перебросить к стольному городу или к иной границе стоявший в Левкии шеститысячный корпус. Усилием воли я успокоился и прислушался к речам Советников. Они все еще никак не могли решить, что делать. Я знал их с раннего детства, знал, что все они люди опытные и должности свои занимают не по породе, а по заслугам. Но сейчас, после смерти Архелая, они походили на оставшееся без вожака стадо туров, не знающих, куда броситься и кого растоптать или поднять на рога. Нужно лишь указать им путь, и тогда все будет в порядке. А ну, как там учил Архелай? Определи условия задачи, а потом считай. Ну условия и так понятны, значит, остается только сосчитать. Я мысленно представил себе весь путь от Эстимюра до границы с Жунтой, хорошую, мощенную камнем дорогу, проложенную еще во времена ромейской гегемонии. Так, сколько будет от Эстимюра до Медаха? Правильно, сто миль. А от Медаха до Балги, столицы Судавии? Опять правильно, сто сорок пять миль. Значит, семь дней пути да еще день на дневку. Отлично, лучше и не придумаешь. Я повнимательней вслушался в предлагаемое Гудбраном.
— … нужно перебросить в Хейсэтраск войско из Левкии, на случай если герцогине Адельгейде понадобится помощь, — говорил полемарх.
— Извините, — перебил я, — но, по-моему, этого делать не следует!
Все Советники, да и мать, воззрились на меня с таким изумлением, словно на моих плечах выросла еще одна голова. Меня это нисколько не смутило, и я поспешил воспользоваться их изумлением, иначе разве бы они стали слушать четырнадцатилетнего юнца, будь он хоть трижды наследным принцем?
— Гульбис не пойдет ни на Хейсэтраск, ни на Литокефал. Войско у него сплошь конное, осадных машин нет, и этих крепостей ему не взять без долгой осады, которая ему совсем ни к чему, поскольку ее все равно придется снять, когда подоспеют на помощь наши основные силы. Он пойдет на Медах! Крепость там мощная, построенная еще в ту пору, когда требовалось охранять границу с Вендией. А теперь надобность в ней отпала, и гарнизон там — человек триста, да и те по большей части калеки. Зато, взяв эту крепость, Гульбис получит возможность угрожать и Вендии, и Сермии, и даже Эстимюру, если к нему потом подойдут основные войска Жунты. Сейчас он, скорей всего, идет в набег один. Король Пизюс — трус, он не ввяжется в большую войну, пока не прощупает наши силы.
Я умолк. Молчали и Советники, переваривая услышанное, и мне уже начало казаться, что сейчас они отметут мое мнение как ребяческое и посоветуют — предельно вежливо, конечно, — помалкивать и слушать, что говорят старшие. Наконец маркграф Адальберт нарушил подзатянувшееся молчание.
— Принц прав, — сказал он, — Пизюс действительно сам ни на кого не полезет. Гульбис не раз уже выступал в качестве пса Пизюса, совершая набеги на соседей Жунты. Если дело шло удачно — Пизюс его поддерживал, а если нет — отправлял послов с извинениями и обещал наказать своего непокорного вассала. Уже раз пять так наказывал… отеческим порицанием.
— Принц прав и в другом, — поддержал его граф Клеомен, — Гульбис непременно попытается взять Медах. Пять лет назад он уже пытался это сделать, воспользовавшись замятней на наших восточных границах, когда старый король погиб в битве с Суримати. Но тогда Вендию еще не присоединили и войск там хватало. Он только зубы обломал о крепкие стены Медаха и убрался восвояси, а Пизюс, и верно, прислал послов с извинениями. Да, Гульбис наверняка пойдет на Медах.
— Ну, в таком случае у нас найдется чем его встретить, — решительно заявил полемарх. — Нужно немедля отрядить гонца в Медах и предупредить барона Асмунда о нападении. И одновременно перебросить к Медаху все имеющиеся у нас под рукой силы, возможно даже из Левкии, и ударить по Гульбису, когда он подступит к стенам Медаха…
— Нет! — снова перебил я полемарха. Его предложение, вероятно, тоже сулило победу, но не такую, какой жаждал я. Мне совсем не хотелось, чтобы Гульбис опять уполз зализывать раны и получить очередное «отеческое порицание» от Пизюса. Я желал разгромить его наголову! — Нет! Если мы застигнем его у стен Медаха, то он просто-напросто опять улизнет и будет дожидаться другого удобного случая. Надо всыпать ему так, чтобы раз и навсегда пропала охота соваться в наши пределы! Одо… — Я повернулся к самому молодому из Советников, руководившему после смерти Абделая всеми лазутчиками королевства: — Помнишь, как мы с тобой позапрошлым летом охотились под Медахом на зайцев?
— А, на том лугу между двумя болотами, — улыбнулся барон Одо. — У него еще такое смешное вендийское название…
— Межумошки, — подсказал я.
— Вот-вот. Помню еще, как эти проклятые зайцы удирали от нас в болота, сигали с кочки на кочку. Куда там собакам догнать их! Только тех и притаскивали, что удавалось подстрелить.
— Человек не заяц, тем более конный воин в кольчуге. Жунтийцам по болотам не ускакать. А луг этот находится в пяти днях пути от Балги и в одном конном переходе от Медаха. Гульбис непременно устроит там дневку, чтобы на следующий день напасть на Медах со свежими силами. Надо, не дожидаясь подхода левкийской рати, перебросить все наличные силы именно туда! И раздавить Гульбиса.
