Меч и щит

      Тот, однако, успел закричать, но его всполошенные товарищи не успели запереться в избе. Мы пустили коней во весь опор, взялись за мечи и порубили караульных всех до одного. Но один из них исхитрился опрокинуть жаровню на соломенные тюфяки, и всю крепостцу с такой быстротой охватил огонь, что мы едва успели выскочить наружу. Теперь уж вратники точно догадаются, что к ним пожаловали «гости» Но предпринять ничего не успеют. Их убежище, расположенное среди незамерзающих болот, теперь обернулось для них смертельным капканом.
      Поэтому я приказал своему войску переходить через мостки, но не торопиться — не хватало еще, чтобы кто-то сорвался и потерял коня, да вдобавок промок. Особенно медленно перетаскивали обозные сани, а под розвальнями Диона мостки так и прогибались. Но через два-три часа вся наша рать благополучно переправилась, и мы двинулись на Мулетан.
      Его мы увидели примерно через час, он стоял посреди открытого со всех сторон поля, — большой правильный квадрат, окруженный рвом, валом и частоколом с деревянными башнями по углам. Длина стороны этого квадрата равнялась, по моей прикидке, двум плетрам, то есть его площадь была четыреста квадратных акенов.
      Я усмехнулся, поймав себя на этих школьных вычислениях. Как бы то ни было, этой территории вполне хватало для размещения полутора тысяч человек — по моим расчетам, столько здесь собиралось на шарвары. Около тысячи постоянных обитателей, да еще по полсотни человек от каждого из десяти лагерей (командный состав вместе с сопровождающими).
      Когда мы подъехали ближе, снег перед Мулетаном почернел от множества высыпавших за ворота людей. Все они были вооружены, и толпа продолжала расти, словно в Мулетане находился какой-то неиссякаемый источник живой силы.
      Кольбейн заволновался и посмотрел на меня, взглядом предлагая ударить по вратникам с ходу и заткнуть проклятый источник.
      Мы никак не рассчитывали столкнуться с такой уймой врагов, и был соблазн налететь, не дав им построиться в боевые порядки. Но я не последовал молчаливому совету стратега, а громко и повелительно приказал:
      — Акритам спешиться и построиться в четыре линии. Коннице собраться на левом крыле. Стрелки и телохранители остаются со мной на правом. Обозных коней распрячь, а сани установить в ряд позади войска, сцепив оглоблями.
      Четкая команда — как раз то, что требуется войску, оробевшему при виде многочисленного неприятеля. Наши ратники зашевелились, занимая места в строю и утаптывая вокруг себя снег. Он был не очень глубок — всего по колено — но в бою и такой помеха.
      Я громко добавил:
      — Без моего приказа — ни шагу вперед! Первого, кто двинется, лично пристрелю. — И выразительно похлопал рукавицей по гориту.
      Кольбейн посмотрел на меня с недоумением, ведь обычно полководцы говорят «ни шагу назад» и сулят смерть отступившим, но не сказал ни слова. Видимо, решил, что сейчас не время выяснять причину столь странного приказа. А причина эта стала ясна, когда вратники наконец вывели в поле все свое воинство (не берусь судить, сколько их было, но по меньшей мере вдвое больше ожидаемого) и двинулись на нас. Те, которые наступали, держась довольно широкого в этом месте зимника, еще сохранили свою колонну, остальные же на неутоптанном снегу быстро потеряли всякое подобие правильного строя, и до наших рядов докатилась лишь беспорядочная толпа. Правда, этой беспорядочности изрядно посодействовали я и мои лучники, выпуская стрелу за стрелой с такой быстротой, что наши колчаны стремительно пустели. Ничего, в обозе лежали запасные, и возницы принялись усердно подносить их, чтобы не ослаб смертоносный град. Докатившаяся до неподвижных рядов акритов толпа нарвалась на железный частокол копий, поднажала, завыла и… пошла вспять. Вот тут-то я и велел трубить семан к наступлению. Ведь следующая атака вратников, уже по утоптанному снегу, пусть усеянному телами, могла оказаться более удачной.
      Две тысячи вооруженных мечами и копьями арантконских аристократов в кольчугах и шлемах, а кое-кто и в новомодных латах, обрушились на отступающих вратников словно тяжелый молот и превратили их отступление в беспорядочное бегство, когда каждый стремился первым добраться до спасительных ворот. Но та самая колонна в центре, на зимнике, останавливала бегущих и заставляла их вливаться в свои ряды.
      Чтобы не допустить перерастания бегства в организованное сопротивление, образно выражаясь, не дать уползающей змее превратиться в дракона, я скомандовал акритам: «Вперед!», а сам повел в атаку телохранителей и стрелков. Удар сотни мечей по этой колючей змее будет чем-то вроде комариного укуса, но стрелки, бившие на скаку по колонне, разваливали ее и давали нам боевой шанс. Вскоре мы врубились в отходящую колонну, и сражение для меня превратилось в бесконечную вереницу схваток, когда я уже не думал о ходе битвы в целом, а вертелся в седле, норовя зарубить врага раньше, чем тот проткнет меня копьем.
      Вдруг сопротивление вратников ослабло, и это означало, что наша конница добралась до другой стороны колонны и теперь рубит змею па куски. Вскоре мы добивали последних врагов, но, пока мы с ними возились, по меньшей мере тысяче беглецов удалось укрыться в Мулетане и запереть ворота. Я уже видел, как за частоколом снуют человеческие фигурки и поливают валы водой. Напрасная предосторожность — штурмовать Мулетан после такого боя было бы безумием, сулящим гибель по меньшей мере половине моего войска. Но и приступить к правильной осаде мы не могли, так как не имели обеспеченного тыла. Я думал недолго.
      — Выдвинуть вперед баллисты! — скомандовал я и повысил голос: — Хрольф!
      Ученик мага вырос передо мной, словно по волшебству. Он так и не сменил свой тулуп на доспехи. Впрочем, зачем они магу?
      — Пришла пора взглянуть, чего стоит зелье Диона, — обратился я к нему. — Подвози свои горшки к баллистам!
      Он молча кивнул и тут же исчез, будто настоящий маг, а не юный подмастерье. Я даже моргнул от удивления и подумал через миг, глядя, как он подъезжает на своих великанских санях: «Все бы — все так проворно выполняли мои приказы!» Хотя зря я грешил на расчеты баллист, те установили свои машины весьма споро и, зарядив их горшками Диона, ждали моей команды.
      — Файр! — выкрикнул я, тогда еще не зная, насколько уместен такой приказ.
      Шесть горшков с холлерной описали дугу над валом и обрушились на Мулетан. Расчеты поспешили взвести и зарядить баллисты.
      — Файр! — снова крикнул я и повторил это еще десяток раз, пока весь Мулетан не превратился в гигантский костер.
      Вратники в поисках спасения выскакивали за ворота, но, в отличие от ромейских каструмов, военных лагерей, по образцу которых они построили свой Мулетан, у него ворота имелись не на всех четырех сторонах, а только на той, перед которой стояли мы. Лучники беспощадно расстреливали выбегавших, а чрезмерно резвых встречали копья акритов. Тех же, кто перелезал через частокол, не спеша — куда они денутся? — догоняла и рубила конница. Через пару часов от Мулетана остались одни головешки да почерневшее от копоти единственное каменное здание в центре. Это в нем вратники устраивали свои радения, в нем приносили жертвы Великому Безымянному. Что же ты не пришел на помощь своим верным адептам, безликий бог? — усмехнулся я, подъезжая к зданию меж дымящихся остовов.
      От капища остались только стены, но больше негде было останавливаться на ночлег, и мы поторопились обустроиться там, пока не стемнело совсем. Все здание было завалено трупами — последние вратники спасались здесь от огня. От огня-то они спаслись, но не от удушливого дыма. Уцелевших мы не обнаружили, хотя обыскали строение самым тщательным образом, опасаясь ножей недобитых зелотов. В этих поисках обнаружили подземелье, где ничто не пострадало от огня, но живых вратников не нашлось и там. Однако в подземелье оказался дракон, не живой, правда, а бронзовый, как на том квадратике. Вероятно какой-то вратницкий идол, решил я и, взяв у ближайшего ратника боевой топор, от души ударил по голове чудища. Результат удара порядком меня удивил, да и не только меня. Голова отлетела, словно гипсовая, а из шеи хлынул поток монет, самоцветов, ожерелий, браслетов и прочих драгоценностей. Ситуация требовала немедленных мер предосторожности, и я поставил двух телохранителей у входа в подземелье с приказом никого не пускать, а сам позвал Кольбейна, и мы вместе попробовали оценить добычу. Но вскоре были вынуждены признать, что такая задача по плечу лишь казначею королевства с его помощниками. Зато теперь я, безусловно, мог позволить себе не жалеть средств на «улучшение отношений с населением». Под этим я подразумевал плату крестьянам за изъятые припасы. Трижды мы ночевали в ухрельских деревнях, и я настаивал, чтобы воины расплачивались с местными жителями. И моих бойцов будет чем вознаградить… Спасибо вратникам хоть на том, что они, избавив кого-то от бремени золота и драгоценностей, переложили его на своего кумира!
      Мы очистили здание от трупов и затопили очаги, разрубив на дрова несгоревшие бревна частокола. Места в здании хватило не всем, остальные расположились лагерем на пепелище, но и они провели эту ночь с большими удобствами, чем предыдущую.
      Мне приснился странный сон: будто я нахожусь в этом же здании, но еще не разрушенном пожаром. В центре заполненного людьми квадратного зала вдруг возникает желтый дракон и смотрит прямо на меня.
      — Сын Погибели, Рожденный на Погибель, — произносит он голосом моего первого пленного вратника, — тебе недолго торжествовать, я нашлю напасть, с которой ты не справишься. — А затем он приказывает толпе окружающих меня вратников. — Это мой и ваш смертный враг. Убейте его!
      Они оборачиваются ко мне, и у всех блестят в руках ножи. Я хватаюсь за меч, но его почему-то на месте нет, и тогда я выхватываю кинжал и бросаюсь на вратника, стоящего перед желтым драконом. Это ничем не примечательный мужчина лет сорока — сорока пяти, в желтом балахоне того жунтийского колдуна. Мне откуда-то известно, что он — Тот, Кто Знает, и я хочу прихватить его с собой в странствия по мирам, лишив возможности слиться с Великим Безымянным. Но на меня со всех сторон набрасываются другие вратники, и мы катимся кучей-малой по каменному полу. Каким-то чудом мне удается расшвырять врагов и подняться на ноги, однако, видя, что к вожаку вратников все равно не пробиться, я бросаю кинжал прямо ему в сердце. Он с жутким воплем падает, но остальные вратники набрасываются на меня, осыпая ударами ножей, и на полу снова образуется свалка из тел, в которой я отчаянно борюсь, теряя силы…

Глава 14

      Тут я проснулся. Оттого, что меня тряс, как грушу, Улош.
      — Что?.. Где?.. Как?.. — забормотал я, толком не очнувшись от кошмара.
      — Ты метался, — коротко ответил Улош.
      — Метался? — тупо переспросил я.
      — Да. Словно с кем-то боролся. Я решил, что тебе лучше сделать это наяву.
      И, произнеся сверхдлинную для него речь, Улош снова умолк, но теперь я уже окончательно проснулся и вспомнил весь сон. И одновременно почувствовал во всем теле боль от множества ушибов. Стащив кольчугу и фуфайку, я осмотрел свою грудь и руки. Так и есть, сплошные синяки, словно отходили цепом. Или же… Внезапно вспомнив кое-что, я снова натянул фуфайку и направился к подземелью. Если трупы из здания вынесли и бросили за валом, то в подвал часовые никого не пускали, и мертвецы лежали там в полной неприкосновенности. Я их не рассматривал, но, помнится, среди них было и тело в желтом балахоне… и как раз напротив бронзового дракона.
      Я целеустремленно двинулся прямиком к этому трупу, перевернул его, лежащего ничком, на спину и посмотрел в лицо. И отпрянул. Это было лицо Того, Кто Знает из моего сна. И хотя он, как и все в этом здании, задохнулся от дыма, на груди зияла рана от удара кинжалом. Однако желтизну балахона не нарушало ни единое красное пятнышко, словно из пробитого сердца не вытекло ни капли крови.
      Во время боя я не испытывал ни малейшего страха, мне было просто не до того. Но сейчас я задрожал всем телом. На плечо утешающе легла рука Улоша, — и я с трудом, но овладел собой.
      — Хорошо, что я спал не снимая кольчуги, — прохрипел я. — Может, и ты ее наденешь?
      Улош никогда не надевал доспехов тяжелее лорки, говоря, что воина должно защищать его умение, а не латы. Это убеждение он в какой-то мере передал и мне, но я все же считал, что в гуще боя, когда тебя могут ударить с любой стороны, одним умением не отделаешься, нужна еще и броня. Однако Улоша я в этом не мог убедить. Он лишь покачал головой и спросил, показывая на тело в балахоне:
      — Кто?
      — Их вожак, его называли Тот, Кто Знает. Он и другие пытались убить меня во сне и убили бы, если б не ты. Сходи-ка за Хрольфом, а? — Меня бы, конечно, больше устроил Дион, но за неимением матерого мага сойдет и усердный ученик.
      Улош кивнул и направился к выходу из здания, поскольку Хрольф всегда ночевал, завернувшись в тулуп, рядом со своим драгоценным грузом.
      Когда Улош привел заспанного Хрольфа, ратники уже начали подыматься и готовить завтрак. Войдя в здание, Хрольф, видимо, уже уведомленный Улошем о случившемся, подозрительно принюхался. И тянул носом воздух, пока чутье не привело его к очагу, где он поднял с пола иедогоревшие сухие листья.
      — Откуда это? — спросил он.
      — Да валялось в кладовой несколько кип этих черных листиков, — сообщил один словоохотливый ратник. — Ну мы с ребятами и пустили их на растопку, пока с вала дров не принесли.
      — Все ясно, — изрек юнец с видом знатока. — Наркотические видения, так это называется по-научному.
      — А нельзя ли попроще? — вежливо осведомился я. — Так сказать, для непросвещенного народа. Что это за листья?
      — Чюнь, — коротко ответил Хрольф и одним этим словом уничтожил закипающее во мне раздражение.
      Я, разумеется, слышал о чюне, произрастающем, насколько известно, только в Джунгарии. Его сушеные листья курили любители сладких грез и безусильного блаженства. Из всех известных людям способов одурманивания этот был всем дурманам дурман, доводящий своих курильщиков и жевальщиков до полного одурения и равнодушия ко всему, кроме новой дозы чюня. Джунгары зарабатывали на его продаже колоссальные деньги, и вдобавок он расчищал дорогу их завоеваниям, медленно убивая тех, кто мог бы им сопротивляться. К счастью, в Антию эта отрава не проникала по той простой причине, что была для антов слишком дорогой. По этой же причине я никогда не видывал страшных листьев чюня и, естественно, не мог их узнать.
      — Ты хочешь сказать, что все увиденное мной во сне было просто бредом? — недоверчиво переспросил я Хрольфа.
      Прежде чем ответить, ученик мага обошел все здание, совершая странные движения руками, и направился к подземелью. Я сделал часовым знак пропустить его и пошел следом. В подвале Хрольф внимательно изучил все тела, задержавшись подольше у трупа в желтом балахоне, и наконец остановился перед обезглавленным бронзовым драконом-копилкой.
      — Не просто бред, — заключил он. — Тут чувствуется какая-то злая магия. Она в телах и особенно в этом идоле. В нем ее столько, что он мог бы быть… — Тут Хрольф умолк, не закончив фрасы, и покачал головой.
      — Чем он мог бы быть? — не выдержав, нарушил молчание я. — Говори уж, не тяни.
      — Амулетом, — ответил Хрольф. — Но я никогда не слышал о таких гигантских амулетах. Хотя вообще-то я еще мало знаком с магией, — нехотя признался он. — Если это действительно амулет, то ему, видимо, отводилась задача создавать у собравшихся в здании видимость присутствия их Великого Безымянного. Для этой же цели, скорее всего, понадобился и чюнь. Но без головы этот дракон явно ослаб, иначе не только тебе пришлось бы бороться во сне с уже убитыми врагами.
      Гм. Мне как-то не пришло на ум спросить у воинов, не привиделось ли им во сне что-нибудь этакое. Хрольф между тем, осмотрев отрубленную голову, поинтересовался:
      — Ты каким топором его ударил, мой принц?
      — Да обычным, боевым, — с удивлением ответил я.
      — Нет, я имею в виду — бронзовым или железным?
      — Не обратил внимания. Но можно узнать у ратника. Я его помню. — Я знал в лицо и по имени всех пятьсот своих воинов.
      Мы поднялись наверх, и я без труда отыскал чистившего свое оружие Гейра.
      — Бронзовый, — сообщил я Хрольфу. — Это имеет какое-то значение?
      — Огромное, — самодовольно улыбнулся юнец. — Если б ты ударил идола железной секирой, то кумир потерял бы всю свою магическую силу. А так он потерял ее лишь частично.
      — И то неплохо, — усмехнулся я, но услышанное решил намотать на ус. Кто знает, с какой еще чертовщиной предстоит столкнуться…
      Слова Хрольфа о злой магии в телах убитых вратников заставили меня с большим вниманием прислушаться к Кольбейну, когда тот сказал, что воины опасаются, как бы души незакопанных врагов не повредили им. Прежде я отмахнулся бы от таких разговоров, как от суеверия, но теперь готов был уступить. Но существовала одна чисто практическая трудность, о которой я и сказал Кольбейну.
      — Неужели ты хочешь заставить воинов после такой битвы еще и долбить мерзлую землю только ради того, чтобы зарыть этих гадов? — Я махнул рукой в сторону сваленных за валом трупов. — Да ну их в болото!
      — Как скажете, принц, — пожал плечами Кольбейн и пошел в обоз приказать, чтобы освободили сани для перевозки тел. Убитых вратников свозили к краю незамерзающего болота, волокли по мосткам и бросали, раскачав, в черную болотную жижу, жадно поглощавшую тела и отдававшую взамен пузыри. Туда же отвезли и дракона, которого я окончательно раскурочил боевым топором, на сей раз железным.
      Своих же убитых мы собрали в одном месте, чтобы похоронить как подобает. Их оказалось, кстати, очень немного, ровным счетом двести тридцать пять человек. Столь малые потери объяснялись тем, что среди убитых вратников лишь треть имела доспехи. Видно, это были постоянные обитатели Мулетана. А остальные приехали на шарвар, естественно, без доспехов (они же ничего не опасались в своем краю), хотя и при оружии. Но по-прежнему неясными оставались причины такого наплыва «гостей».
      Если бы со взятием Мулетана поход и заканчивался, я бы, пожалуй, отвез, погибших соратников в родные пределы, отдал бы их прах родственникам. Но нам еще предстояло разгромить десяток лагерей, и мы не могли обременять себя таким грузом. Пришлось хоронить наших павших на месте победы, по воинскому обряду.
      Для этого срубили весь оставшийся частокол, соорудили из бревен гигантский костер, возложили на него павших, и я запалил его от найденной на пепелище головни.
      Над прахом сожженных полагалось насыпать курган, но для этого опять же требовалось копать мерзлую землю. Оглядываясь в поисках решения, я остановил взгляд на обиталище Того, Кто Когда-то Что-то Знал.
      — Разломать, — показал я на капище воинам.
      Им и самим не хотелось оставлять нетронутым этот зловещий куб, и взялись за дело с охотой. На пожарище отыскались ломы и кирки, к которым вместо сгоревших рукоятей приделали укороченные древки от вражеских копий, и работа закипела. Через какой-то час на месте объемного черного квадрата высилась лишь груда развалин. Я только головой покачал, глядя на такое чудо. На что только не способны четыре тысячи людей, если возьмутся за дело сообща!
      А камень с этих развалин сложили над останками наших товарищей в подобие кургана, или, как я впоследствии узнал, кэрна .
      После чего все войско постояло в молчании, а потом мы сели на коней и направились к мосткам, ведь нас ждали новые схватки с вратниками.
      На льду Фрика я разделил войско на две части. Одну, во главе которой поставил Кольбейна, я направил против лагерей, расположенных на правобережных притоках Хвиты, а со второй отправился сам против лагерей на левобережных притоках. Мне пришлось отдать Кольбейну половину своих стрелков, но я вознаградил себя тем, что оставил в своем обозе почти все золото, дав Кольбейну лишь суму, набитую золотыми монетами, для расплаты с населением за кров и стол. Кроме того, из отобранных мной двух тысяч воинов полторы тысячи были акритами. На их боевой опыт я полагался больше, чем на доблесть анантконских аристократов. И Хрольф тоже отправился со мной, крайне неохотно расставшись с нерастраченной половиной запаса зажигательных горшков.
      Золото, кстати говоря, мы с Кольбейном уложили в похожие горшки, найденные в подземелье. Я еще пошутил, как бы нам не осыпать вратников золотым дождем вместо огненного.
      Через два дня достигли первого лагеря, расположенного близ деревни Хенсек. Прежде чем идти на приступ, я отправился на рекогносцировку пешком (точнее будет сказать — ползком), взяв с собой лишь Улоша. Мы старательно укрывались, пока осматривали лагерь со всех сторон, хотя часовые довольно редко выходили из ворот, предпочитая отсиживаться в тепле караульных изб. Этот лагерь, в отличие от Мулетана, был точным подобием ромейского каструма и имел ворота в каждой из четырех сторон квадратного вала. У этого квадрата была длина стороны три стадии и два плетра.
      Так-так… Я задумчиво поджал губы. Видимо, здесь нужно применить иную тактику, чем при Мулетане.
      Мы вернулись к нашему воинству, и я приказал стрелкам и телохранителям скрытно подойти к лагерю со стороны леса и ждать там, пока вратники не выскочат к ним под выстрел. А сам с остальной ратью двинулся к противоположным от леса воротам, выдвинув вперед сани с баллистами. Когда мы приблизились, часовые приняли нас за своих и даже отпускали шуточки насчет волчьих шкур. Но когда расчеты засуетились, заряжая три баллисты, когда мы подстрелили нескольких из охранников, остальные поняли свою ошибку и принялись колотить в висевший над воротами большой бронзовый гонг с головой дракона на обращенной к нам стороне. В лагере поднялась суматоха, которая переросла в панику, когда обрушились три первых горшка с холлерной. После еще трех залпов я крикнул вместо «файр!»: «Хватит!», поскольку нас ждало еще четыре подобных лагеря и я хотел поберечь невосполнимый запас снарядов.
      Моя надежда сбылась — огонь разгулялся не на шутку, и с другой стороны лагеря вскоре донеслись истошные крики вратников, пытавшихся спастись в лесу и гибнущих под стрелами моих лучников. Я взмахнул рукой, и наша рать двинулась к валу. Мы были от него в тридцати шагах, когда ворота распахнулись и нам навстречу высыпала нестройная толпа, в которой далеко не все успели облачиться в доспехи, хотя бы кожаные. Наша конница налетела на них, рубя как лозу и загоняя уцелевших обратно в пекло лагеря. Многие предпочли броситься в бушующий пожар, лишь бы не попасть к нам в плен.
      Через какие-то два часа все было кончено. Когда мы подсчитали потери, то оказалось, что у нас всего трое раненых. Я сперва не поверил, но потом сам убедился, что все убитые носят приметные желтые перья на шапках. Но я никак не мог взять в толк, почему вратники спасались только через «передние» и «задние» ворота, даже не пытаясь открыть боковые. Когда пожар догорел, я осмотрел лагерь и обнаружил перед «боковыми» воротами особенно много головешек. Вот тут-то я наконец понял, в чем дело: вратники этими воротами зимой не пользовались и складывали перед ними запасы дров для всего лагеря.
      Дальше все шло по той же схеме. Мы подходили к очередному лагерю, стрелки занимали позицию в лесу напротив ворот, выдвинутые баллисты делали прямо с саней несколько залпов, а потом конница рубила выбегавшую к ней навстречу беспорядочную толпу. Сбой эта схема дала только в последний раз. Видимо, из предыдущего лагеря кто-то сумел ускользнуть живым и предупредить своих дружков в Смартигане.
      Когда мы подъезжали к нему, я вдруг вспомнил, что первая разгромленная мной банда была именно из этого лагеря, и улыбнулся. Что ж, это символично. С уничтожением банды из Смартиганского лагеря я начал свою войну с вратниками, а закончу ее уничтожением самого осиного гнезда. Историкам и поэтам это должно понравиться.
      Однако при виде сверкавших сталью перед лагерем стройных рядов пехоты с конницей по флангам мое радужное настроение живо поблекло. Но я быстро совладал с собой и задумался о том, как бы дать им бой на выгодных для нас условиях. Я не сомневался, что мы победим, поскольку нам противостояло не более полутора тысяч вратников, и мы могли задавить их численным перевесом. Но мне хотелось и тут обойтись наименьшими потерями. Я к этому успел привыкнуть.
      Итак, почему они вышли из лагеря и построились? Ну хотя бы потому, что не хотят сгореть заживо. Но ведь они могли просто скрыться в лесу, там мы бы не стали за ними гоняться. Значит, тот неведомый беглец не смог точно определить нашу численность, и вратники понадеялись, что мы ослаблены предыдущими боями и нас удастся одолеть.
      Отлично, не будем выводить их из этого приятного заблуждения.
      Упиравшийся в лагерь зимник выходил из леса на поле перед каструмом. Я вывел на него лишь стрелков и акритов, велев конной знати оставаться в лесу, держась на левом фланге и ожидая семана. Мы построились напротив вратников — спешившиеся акриты и выдвинутые клином вперед конные стрелки с телохранителями, — и спокойно стояли, не обращая внимания на оскорбительные крики. Наконец я приказал медленно двигаться вперед, утаптывая снег. Когда мы приблизились к врагу на расстояние в 800 шагов, я велел остановиться и дал знак следовавшим вплотную за нами саням с баллистами. Расчеты засуетились, и вскоре через наши головы полетели горшки с холлерной. Иные из акритов, заробев, даже приседали, но большинство с любопытством следило за реакцией вратников. Судя по их дружному вою, они по достоинству оценили наши подарки и, не зная, что снарядов у нас едва хватит на пять залпов, сподобились наконец пойти в наступление. Разумеется, они снег перед собой не утаптывали, поэтому, как и под Мулетапом, их ряды быстро расстроились и до нас докатилась бесформенная толпа. Стрелки опять обрабатывали не утратившую порядка колонну на зимнике, телохранители отбивали натиск конницы на правом фланге, а акриты ощетинились копьями и стойко держались под напором толпы. Вот тут-то я и велел трубить семан нашей засадной коннице.
      Арантконцы вырвались на поле и помчались к пытавшемуся обойти нас с левого фланга правому конному крылу вратников. Разумеется, у наших всадников кони тоже вязли в снегу, и сильного удара от них ждать не приходилось, но вратники, увидя, что к нам подходят свежие силы, ударились в панику и заметались, не зная, что предпринять.
      Вот тут их и накрыло последним залпом баллист. Это послужило последней каплей: вратники бросились бежать в лагерь, а мы наступали им на пятки и не давали оторваться.
      У ворот образовалась страшная свалка, и мы замкнули толпу вратников в тесный полукруг, концы которого упирались в лагерный вал, и постепенно сужали его, уничтожая всех, кто еще сопротивлялся. Сжав клещи, мы ворвались на плечах противника в лагерь и носились по нему, преследуя и убивая врагов. Лишь дважды остановилась рука нашего воина с занесенным для рокового удара мечом. В сарае были обнаружены закованные в цепи оборванцы, закричавшие: «Мы свои, свои, АНТЫ!», а в избе мы нашли пятерых бритых людей в дорогих шубах, но без желтых перьев на шапках. И тех, и других после боя привели ко мне, и выяснилось, что закованные в цепи были непроданными летом рабами (их не успели вовремя доставить в лагерь), а пятеро в шубах и есть те самые загадочные «глеры», о которых упоминал свыше года назад Дундур. Они оказались просто-напросто ромейскими купцами и держались довольно нагло и вызывающе, требуя, чтобы им выдали товар, за который ими якобы уже уплачено. Я уже собирался вытолкать их из лагеря в шею, как вдруг один из раскованных рабов выхватил из-под лохмотьев кривой ухрелльский нож и бросился прямо ко мне. Я схватился за кинжал, но, прежде чем успел извлечь его из ножен, между мной и убийцей вырос Улош, молниеносно перехвативший руку с ножом. Но оборванец оказался не менее проворным и, ловко перебросив нож из правой руки в левую, попытался перерезать Улошу горло. Улош сумел уклониться и отбить удар, но убийца вырвался и ткнул его ножом в грудь. Он все-таки хотел, обогнув Улоша, кинуться на меня, но подоспевший Гейр снес ему полчерепа топором. А Улош как-то странно пошатнулся и осел на снег. Я упал на колени рядом с ним и приподнял ему голову.
      — Улош, что с тобой? Ведь это же просто царапина. — Я коснулся пореза у него на шее. — А этого, — показал я на неглубокую рану на груди, — могло и вовсе не быть, если бы ты послушался меня и надел кольчугу.
      Слабеющий Улош сумел улыбнуться и произнести:
      — Я тоже не могу поступиться… — Тут лицо его исказила судорога боли, и он не закончил фразу. Я испугался, что его рана намного глубже, чем мне казалось. В это время к нам подошел Гейр, держа в вытянутой руке двумя пальцами нож убийцы, несомненно переодетого и подсунутого к пленным вратника. Я с ужасом увидел, что лезвие покрыто темным налетом, словно нож обмакнули в деготь. Это наверняка был какой-то яд, и никакая кольчуга не спасла бы Улоша. Как не спасла бы она и меня, внезапно понял я, если бы Улош не подставил свою грудь.
      — Улош, пожалуйста, не умирай, — взмолился я. — Ведь ты обещал сделать из меня воина и сам говорил, что хорошему лучнику надо учиться самое малое двадцать лет. Так что придется тебе со мной возиться еще лет восемь.
      На этот раз Улош даже улыбнуться не сумел.
      — Не смог… — пробормотал он еле слышно на своем родном языке, которому научил и меня. — Дальше… сам. — И вытянулся, закрыв глаза.
      Я стоял на коленях, застыв от горя, не веря в случившееся. Но каменная неподвижность Улоша убедила меня в его смерти, и тогда я заплакал, как мальчишка, горючими слезами, хотя со смерти Архелая не пролил ни слезинки.

Глава 15

      Погруженный в воспоминания, я и не заметил, как день сменился вечером, а вечер стремительно перерастал в ночь. Уголек давно перешел на шаг и явно давал мне понять, что пора бы остановиться на ночлег. Я огляделся — куда же меня занесло — и увидел, что мы по-прежнему движемся берегом Магуса и меня окружает с трех сторон не то лес, не то сад… В темноте не разберешь.
      Что ж, это место подходит для ночевки не хуже любого другого, решил я и, спешившись, расседлал Уголька и отправился на поиски хвороста. Мне повезло: кроме хвороста я добыл неосторожного зайца, убив его ударом ветки по носу. Я развел костер, снял с зайца шкурку и насадил тушку на заостренную палочку.