Меч и щит

      Дракон злобно оскалился.
      — Не волнуйся, долго ждать вам не придется, да и скучать не дам. Я буду постоянно наращивать мощь своих ударов, и любой из них может стать для вас роковым. Но сколько бы усилий вы ни прилагали, сколько бы вы ни уходили от смерти, мой последний удар все равно будет для вас гибельным!
      — Посмотрим, — отозвался Мечислав. — А пока — получай и от меня на память! — И, выхватив меч, подскочил к дракону и нанес косой удар ему по морде, по уже имеющемуся шраму, образуя букву X.
      Дракон издал оглушительный рев, изрыгнул клуб ядовито-желтого дыма и… исчез. Мечислав удивленно посмотрел на то место, где только что стояло чудовище, и покачал головой.
      — Ну и дела, — вымолвил он. — Никогда такого не видал. Слушай, ведь это просто сон, да?
      — Наверное, — пожал плечами я. — И если так, то не проснуться ли нам?
      — Можно, — согласился он. — Вот только как?
      — Позвеним мечами, — предложил я. — Глядишь, лязг нас разбудит.
      — Только полегче, ни к чему их щербить.
      Я обнажил меч, принял защитную стойку, по привычке, разумеется, и наши клинки со звоном встретились, скрестившись, как два шрама па морде дракона. Звон раскатился эхом, пока не заполнил собой весь мир, и все еще стоял у меня в ушах, когда я проснулся.
      Разлепив глаза, я увидел, что лежащий по другую сторону кострища Мечислав усиленно трясет головой да к тому же прижимает ладони к вискам. Через некоторое время он, не размыкая век, принялся шарить вокруг, пока не нашел опорожненный мех. Сообразив, что он пуст, Мечислав наконец со стоном открыл глаза.
      — Это ты все вылакал? — спросил он страдальчески.
      Я кивнул.
      — Там мало оставалось. А что, не надо было?
      — К счастью, я запасливый. — Он с трудом поднялся, затопал к своему снаряжению и достал еще один бурдюк. Долго с жадностью пил, наконец оторвался со вздохом облегчения.
      — Уф-ф! После такого сна без этого никак не обойтись. Не хочешь глотнуть? — Он подал мне бурдюк, и я охотно принял, так как в ушах все еще стоял слабый звон клинков.
      От большого глотка мне заметно полегчало, видать, хорошее средство, надо будет запомнить.
      — А что тебе приснилось?
      — Да будто мы с тобой стоим где-то в пещере, и на нас пялится синющими глазами желтый дракон со свежим шрамом на морде…
      — Погоди, — прервал я его, — кажется, нам с тобой приснилось одно и то же. И кажется, я знаю почему. — Подойдя к своей седельной сумке, я извлек бронзовый квадратик и показал Мечиславу. — Думаю, причина в нем, и если б я не коснулся его холодным железом, нам пришлось бы куда тяжелее. Мне уже доводилось сталкиваться с этой магией. — И я рассказал о сне, виденном мною в ночь после битвы при Мулетане.
      Мечислав выслушал меня, а потом присмотрелся к квадратику и живо углядел то, чего я как-то не заметил.
      — Смотри-ка, а у него два шрама! — воскликнул он.
      Я тоже уставился на бронзовый квадратик. Все точно, драконью морду перечеркивала еще одна линия, оставленная острием другого меча, хоть и однотипного, но не моего. Только не спрашивайте меня, как я это определил, — я все равно не могу этого объяснить, скажу лишь, что у каждого меча есть свой почерк, и почерк моего меча я смогу узнать где угодно.
      — Ты прав, — прошептал я, — значит, обратная связь все-таки происходила. А я думал…
      — Как такое может быть?! — недоумевал Мечислав. — Как он вообще мог нам присниться, если прикосновение хладного железа должно было уничтожить магию этого… талисмана?
      Этот же вопрос задавал себе и я, но убедительного ответа так и не нашел и потому лишь пожал плечами:
      — Ну что я могу тебе сказать? Я ведь не Дион и в магии не разбираюсь, но возможно, магия этого дракона столь велика, что холодное железо только уменьшило ее мощь, и дракон мог лишь угрожать нам, но не исполнить свои угрозы. Как бы там ни обстояло дело, я знаю способ избавления от этой проблемы. — И, размахнувшись, я швырнул бронзовый квадратик в апые воды Магуса, где он со всплеском пошел ко дну. Или не пошел, поскольку мне показалось, что среди алых брызг скользнула черная тень.
      «Наверно, опять горлум», — подумал я.
      Позавтракав скромными остатками вчерашнего ужина, мы оседлали коней и отправились в путь. Но когда проехали каких-то две мили, слова нарушившего молчание Мечислава показали, что он-то вовсе не считал тему исчерпанной.
      — Слушай, Главк, как ты думаешь, почему этот дракон говорил, что погубит нас, причем всех нас, так, словно нас больше, чем двое?
      Я в удивлении воззрился на него, а затем покачал головой:
      — Ну ты даешь! Видно, не меня одного близкие оберегали от излишних расстройств. Сколько же у тебя братьев, не считая меня, конечно?
      Мечислав смущенно пожал плечами:
      — Наверно, немало, если отец был хотя бы наполовину таким героем, каким его все расписывали…
      — А про скольких ты точно знаешь, что они тебе братья?
      — Только про тебя, — признался он.
      Я рассмеялся:
      — В таком случае, могу тебя просветить. Я узнал об этом от Скарти, а уж в таких делах на его сведения всегда можно положиться. Ты слышал об Альвиве, жене покойного короля Руантии Ульфа?
      Мечислав наморщил лоб:
      — Да вроде мне кто-то что-то рассказывал. С ней, кажется, приключилась какая-то история, ее уличили в измене, и она сбежала. Говорили еще, что Ульфа это окончательно подкосило и он вскоре умер.
      — Спился, — уточнил я. — Да, все так, только приключилась с ней не какая-то история, а наш с тобой отец, и Альвива от него, как полагается, забеременела. В этом-то ее, надо полагать, и уличили, ведь Ульф ей так и не смог сделать ребенка за все годы супружества… И Скарти рассказывал, что она жила на севере у своих родственников, вместе с сыном. Правда, потом с ним что-то стряслось, не то он кого-то убил, не то его убили, но провинился сильно и потому пропал из виду. Но тем не менее он наш брат.
      Мечислав только головой покрутил.
      — Я чувствовал, что если последую совету Валы и отправлюсь куда сердце влечет, то меня ждет что-то удивительное. Но такого… увеличения семьи я никак не ожидал. Много их еще? Наших братьев то есть?
      — Кроме как о сыне Альвивы, я слышал только об одном, — ответил я. — Жила, говорят, в то время верховная жрица всех стрег…
      — Значит, не королева, а всего лишь ведьма? — разочарованно протянул Мечислав. — А я-то надеялся… — И растянул губы в усмешке, показывая, что он просто шутит.
      Но его тон побудил меня ответить вполне серьезно:
      — Ну вообще-то один писатель называл ее королевой. — Я благоразумно не уточнил, что, во-первых, писатель этот — столь ненавидимый им Андроник Эпипол, а во-вторых, титуловал он ее «Regina de fellatricis». — Имя у нее было какое-то ромейское, вроде бы Камилла, и, если верить Скарти, у нее тоже был сын от Глейва. Но о нем и вовсе ничего не известно. Тем не менее он есть, и мы можем ожидать встречи с ним.
      — Ты думаешь?.. — Мечислав не закончил вопроса, но я его понял и кивнул:
      — Да, у меня складывается отчетливое впечатление, что нас потянуло на юг далеко не случайно, что нас направила туда воля судьбы, или Воля Валы, что в данном случае одно и то же. А раз так, то почему бы той же силе не подействовать и на остальных сыновей Глейва, и если она приведет их куда-то в область Тар-Хагарта, тогда наше оружие неизбежно притянет их к нам. Или, как ты говоришь, наоборот — нас с тобой притянет к Кайкэну. Как бы там ни обстояло дело, думаю, нам лучше подготовить себя к встрече с прочими братьями.
      — Какими-то они еще окажутся, — задумчиво проговорил Мечислав, и в тоне его сквозил намек: первый встреченный брат оказался не таким, каким его себе представлял Мечислав. Хотя я отличался от сложившегося у него образа скорее в лучшую сторону.
      А пока мы так болтали, кони довезли нас до самой широкой излучины Магуса, называемой (как же иначе-то?) Стопой Рома; там к реке подходила когда-то стратегическая, а ныне просто торговая, хорошая мощеная дорога, какие умели строить ромеи. Чтобы не продираться вдоль берега лишний десяток миль, мы перебрались на нее. Она тянулась через большую персиковую рощу, но плоды там, к сожалению, еще не созрели, и я уже начал беспокоиться насчет обеда, когда на дорогу внезапно выскочил благородный олень и остановился, глядя на нас своими блестящими карими глазами, чуть склонив отягощенную ветвистыми рогами голову. Наши кони дружно встали как вкопанные и немигающе воззрились на оленя. Я тоже застыл в седле, любуясь диковинным зверем, почему-то совершенно не боящимся людей. Ладно — меня, а вот Мечислава он не боялся зря, тот медленно протянул руку к моему левому гориту и извлек охотничий лук со стрелами. Так же медленно и осторожно он поднял оружие на уровень глаз. Тут олень наконец осознал угрозу и одним прыжком достиг зарослей, но стрела вонзилась ему в голову еще в воздухе, и он тяжело рухнул, ломая кусты.
      Я подосадовал из-за такого бездумного и бездушного уничтожения прекрасного создания, но затем рассудил, что красота красотой, а есть-то надо, и не стал упрекать брата, а сказал:
      — Ну что ж, вот нам и обед, и ужин, да и на завтрак останется. Но раз ты так хорошо стреляешь, то почему б тебе не забрать этот лук? У меня все рано их два.
      Мечислав поблагодарил и спешился. С легкостью подняв на плечо добычу, отнес ее к своему коню и взгромоздил позади седла, привязав за рога к задней луке. Вюрстенский жеребец только хвостом махнул, давая понять, что раз уж он возит такого здоровенного хозяина, то тяжести оленя даже не заметит. Лучше уж он повезет дичь, чем Уголек, рассудил я, когда мы снова тронулись в путь.
      Персиковая роща постепенно перешла в яблоневый сад, на сей раз не совсем запущенный, так как урожай там кто-то собирал, но не ухаживал за деревьями. Некоторые яблоки уже созрели, и мы набили ими опустевшие седельные сумки, а несколько штук съели на ходу или, разрезав пополам, скормили коням, и те, похоже, остались довольны.
      Выходя из полуодичалого сада, дорога преодолевала невысокий подъем, и, когда мы въехали на этот взгорок, глазам нашим открылось удивительное зрелище. Дорога спускалась прямо к мосту через Магус, проходя между двух обветшалых квадратных башен и мимо квадратного же приземистого строения, где, судя по лабаруму с изображением волчицы, располагалась кустодия .
      Но наше внимание было привлечено вовсе не этими постройками и даже не мостом, хотя тот был, надо отдать ему должное, выдающимся инженерным сооружением. Его (внимание то есть) приковало к сооружению не то архитектурному, не то скульптурному, в общем монументальному. Никакими словами мне не передать возникшие при разглядывании этой диковины чувства, странную смесь благоговейного страха и отвращения. А сказать, что я был потрясен до глубины души, — значит ничего не сказать.

Глава 9

      — Что это? — с ужасом прошептал Мечислав, когда наконец вновь обрел дар речи.
      — Боюсь даже догадываться, — прошептал я в ответ, хотя одно предположение у меня возникло сразу же. И поющий в ветхой кустодии нестройный хмельной хор подтвердил мою правоту.
      Трехчлен седьмого легиона, Трехчлен седьмого легиона Бесстрашно рвется — к облакам!!!
      — Да, — кивнул я. — Так оно и есть. Ты видишь не что иное, как знак ромеев, тот самый, который в годы их гегемонии наводил страх на всех, кто его видел. Это и есть он — пресловутый КВАДРАТНЫЙ ТРЕХЧЛЕН.
      Глаза у Мечислава повылезали из орбит.
      — Я слышал о нем, но видеть не доводилось никогда. Даже в Роме я не заметил подобных сооружений. Ты уверен, что это он?
      — Не сомневайся, — заверил я его. — Просто ромеи обычно устанавливали трехчлены на покоренных землях, в знак своего господства, и потому эти сооружения остались только на границах Ромеи, хотя в Роме, по словам Педанта, тоже воздвигнут ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ТРЕХЧЛЕН, перед дворцом императора на Палатине. А в основании его Авид Третий устроил главный лупанарий империи, где работали его сестры и менее близкие родственницы…
      Но тут наше появление, видимо, заметили в кустодии, и оттуда высыпала многочисленная лимита во главе с кряжистым седовласым ветераном, обладателем квадратного подбородка и горбатого ромейского носа. Мы неторопливо съехали шагом со взгорка, направляясь к берегу, с намерением продолжить путь вдоль него, поскольку переправляться через реку нам было ни к чему.
      Иными словами, мы собирались мирно ехать своей дорогой, но седой младший центурион (судя по медным фалерам, с волчьей головой па груди), видимо, счел, что у него есть до нас какое-то дело. Он что-то рявкнул своим подчиненным, и те выстроились в цепь, преграждая нам путь. Мы остановились и терпеливо ждали, когда засидевшийся в центурионах limitaneus соизволит подойти к нам.
      Подошел он вперевалку, не торопясь, и некоторое время молча стоял, сверля нас взглядом черных, навыкате, глаз.
      — Вы находитесь в цивилизованной стране, — заговорил он наконец скрипучим как несмазанная телега голосом, — и поэтому должны знать, что в правовом государстве запрещается выезжать за границу, не заплатив portorium.
      — Да мы вообще-то пока не собираемся покидать вашу гостеприимную страну, — чуть иронически отозвался я, а Мечислав добавил:
      — Да и при чем тут порторий, ведь здесь нет никакого порта.
      Видимо, он знал ромейский несколько хуже, чем я.
      В если моя ирония до центуриона явно не дошла, то вызванный искренним недоумением вопрос Мечислава заставил его побагроветь.
      — На койнэ порторий называется пошлиной, — процедил сквозь зубы он. — Даже варвары вроде вас должны это знать. А что вы приезжие, это сразу видно. И значит, должны были заплатить въездной порторий. Судя же по вашему невежеству, вы этого не сделали и поэтому платите сейчас десять денариев с головы или же предъявите докумептум об уплате портория.
      От такой наглости я просто опешил, но сдержался и попытался, вспомнив уроки матери, поговорить с ним разумно и даже, как это ни противно, на его родном языке вместо койнэ.
      — Насколько мне известно, пошлины полагается платить только при ввозе или вывозе в страну и из страны каких-либо товаров. — Я с отвращением обнаружил, что подражаю не только стилю, но и тону Педанта. — А мы не ввезли ничего, кроме личных вещей и, — я посмотрел на наших лошадей, — средств передвижения.
      Здесь я центуриона поймал, и он это понял: его страна совсем не стремилась отпугнуть приезжих пошлинами за въезд, — все, что можно вытрясти из turisti, успешно вытрясали в многочисленных лупанарах, трактирах, термах и прочих увеселительных заведениях, и за попытку урезать доходы хозяев этих заведений (в том числе и императора) с какого-то там центуриона запросто могли снять не только стружку, но и голову.
      — Ну а это что? — сделал он последнюю попытку, показывая на тушу оленя за седлом у Мечислава. — Это тоже личное имущество? А может, вы ввезли мясо с целью продажи? Где вы приобрели оленину?
      — Как видно всякому, даже варвару, — я разозлился опять перешел на койнэ, который центурион, как и положено лимите, прекрасно понимал, — этот олень убит совсем недавно. И если уж вам так хочется знать, где он добыт, то мой брат застрелил его в персиковой роще, там. — Я махнул рукой в сторону, откуда мы приехали. — Примерно в трех милях отсюда.
      На лицах лимиты удивление боролось с ужасом, а лицо центуриона расплылось в довольной улыбке.
      — А, так вы признаете, что убили священного оленя из рощи Дианы! Романское право квалифицирует это действие как святотатство, a lex Marcus de Sacraleges карает его отрубанием руки или штрафом в пять тысяч денариев. — Последние слова он произнес с плотоядным упоением, предвкушая, как выжмет из нас эти деньги. Само же святотатство, похоже, волновало его гораздо меньше.
      — Но мы же не знали, что он зверь Дианы, — стал было оправдываться я, понимая, как жалко это звучит, — и вообще, насколько мне известно, священное животное Дианы — лань, а не какой-то там олень.
      Центурион принял суровый и неприступный вид.
      — У нас здесь правовое государство, и отсутствие закона не освобождает от ответственности. А закон гласит, что все животные, обитающие в роще Дианы, священны и неприкосновенны при любых обстоятельствах. Конечно, если мы достигнем взаимопонимания, то ваше неведение может быть учтено…
      — Что значит — при любых обстоятельствах? — возмутился я, отказываясь понимать «тонкий» намек на взятку, давать которую мне не позволяли принципы да и стесненность в средствах. — А если этот олень взбесился и выскочил из рощи да понесся на нас, норовя насадить на рога? По-моему, брат просто вынужден был его убить. Вашему хваленому ромейскому праву известно такое понятие, как необходимая самооборона?
      — Мне что-то не верится, будто олень ни с того ни с сего взял да и бросился на вас, — проговорил с подозрительностью в голосе центурион, — но даже если все произошло именно так, как ты описываешь, то один олень никак не мог причинить большого вреда двум всадникам, ergo, о необходимой обороне и речи быть не может.
      — Всадникам он, возможно, и не сумел бы причинить вреда, — допустил я. — Но вот лошадям — вполне. А мой Уголек — арсингуй и будет для Дианы подороже, чем все животные в этой роще.
      Мечислав отчаянно дернул меня за рукав, но сказанного, как и сделанного, не отменишь. А сказал я, судя по гримасе центуриона, явно лишнее. Его квадратное лицо расплылось прямо-таки в экстатической улыбке, а в голосе зазвучали ноты нескрываемого торжества.
      — Согласно lex Minutius de arsinguae, все арсингуи в нашей стране являются собственностью Его Императорского Величества и подлежат немедленной конфискации. Так что будь любезен, парень, спешивайся и не вздумай делать резких движений, а то у тебя и так много провинностей, и кто-нибудь из моих ребят может не сдержаться и всадить в тебя пилум.
      Его ребята, двадцать оболтусов в давно не чищенных лориках и галеях , в подтверждение его слов взяли копья на изготовку.
      — И ты тоже слазь, — добавил центурион, обращаясь к Мечиславу. — Посидишь с ним в кустодии, пока мы оформляем акт об изъятии. Уж больно ты шустрый с виду, чтоб оставлять тебя без присмотра. — И выразительно положил руку на рукоять своего гладиуса.
      — Вы еще пожалеете о своем самоуправстве, — сделал я последнюю попытку договориться миром, прибегнув к тому, к чему смерть как не хотелось прибегать — ссылке на мои связи в высших сферах. Но для очистки совести сослался я не на свое звание принца Антии (которого я, впрочем, недавно лишился, но здесь, в глухой провинции, об этом могли еще не знать, не Рома все-таки…), а на совсем недавнее знакомство.
      — Меня приглашала в вашу страну сама принцесса Лупа, и, думаю, она будет очень недовольна, когда узнает, как вы обошлись с ее гостем.
      При этих словах Мечислав даже за рукав меня дергать не стал, а лишь тихо застонал и закатил глаза. Мне не потребовалось спрашивать, какую еще глупость я сказал, поскольку центурион и так с готовностью объяснил:
      — Эге, да у вас, я вижу, целый букет преступлений. Незаконный въезд в страну, попытка утаить от императора принадлежащую ему собственность, бродяжничество, незаконное ношение оружия, святотатственное убийство оленя Дианы и, наконец, Участие в Заговоре с Целью Свержения Нашего Любимого Императора. А ну живо спешиться и сдать оружие, и без шуток, а то… — И он театральным движением обнажил гладиус.
      Я быстро взглянул на Мечислава и скосил глаза на землю. Тот слегка кивнул, и мы стали одинаково неуклюже слезать с коней, держась за луки седла и опуская на землю сперва одну ногу, затем другую, как это делают ромеи, которые и стремена-то освоили лишь недавно, после нашествия харь.
      Став на землю обеими ногами, я отпустил луки и стремительно обернулся, выхватывая из ножен меч и с ходу отбивая им копье, брошенное каким-то проворным лимитанеем. Впрочем, кто именно покусился на мою жизнь, стало ясно сразу, потому что центурион тут же врезал излишне инициативному вояке по зубам и проревел на всю округу:
      — Не бросать! Вы ж, ублюдки косорукие, запросто можете ранить арсингуя! А за порчу императорской собственности штраф в пятьдесят тысяч денариев и смертная казнь с конфискацией! Живыми их брать, живыми! Они должны дать показания о злодейских замыслах этой usuratrix .
      Тут ромеи сочли переговоры законченными и кинулись на нас всей толпой, отталкивая друг друга. Каждый спешил делом доказать свою преданность императору, и больше всех — центурион. Он-то и добрался до нас первым.
      Правда, на том его карьера и закончилась: старый осел попытался осуществить конфискацию Уголька и даже изловчился схватить его за повод. Эта ошибка оказалась последней в его жизни, как и у многих до него.
      Тяжелое копыто угодило центуриону между ног, отшвырнув на подбегавших лимитанеев, а его предсмертный рев на мгновение парализовал всех. Всех, кроме нас. Мы воспользовались этим замешательством наилучшим образом.
      Врезавшись в толпу (ибо строем это назвать было нельзя, даже при большом желании), мы принялись, по меткому выражению северных саг, «рубить на обе стороны», благо вооружены ромеи были куда хуже, чем вратники, и мечи наши рассекали пилумы и гладии вместе с владельцами…
      Их и было-то десятка два, не больше, и, вытаскивая Кром из очередного падающего трупа, я вдруг заметил, что вокруг меня уже не осталось никого, подающего признаки жизни. Мечислав тем временем заносил палицу над головой последнего противника, и я, решив, что помощь ему не нужна, огляделся. Вовремя! В дверях примыкавшей к кустодии казармы появился в дым пьяный лимитаней, оперся на свой пилум. Но, увидев, что творится в окрестностях, он мигом протрезвел и бросился вперед, вознамерившись напасть на моего брата с тыла. Правда, пущенный мной кинжал Альдоны охладил его разгоряченный мозг, вонзившись по рукоять между ухом и глазом.
      Подойдя к телу, чтобы забрать кинжал, я заметил, что этот лимитаней был вроде как покрепче остальных. Не иначе — проштрафился в императорской гвардии, вот и попал сюда, сообразил я.
      Мечислав, тем временем разделавшийся со своим противником, огляделся в поисках новых врагов и с нескрываемым разочарованием протянул:
      — И это все? А я только-только разошелся…
      — А ты чего ждал? — пожал плечами я. — Этот мост давно потерял всякое стратегическое значение, и теперь по нему ездят только купцы да «гости империи». А для сбора пошлин хватило б и десятка, нет, какое там, и пяти стражников. И если тут болталась целая центурия лимиты, то это лишь свидетельство неповоротливости ромейского чиновничества. Пора величия ромеев, когда этот мост охраняла добрая когорта, давно миновала.
      — Но почему их было только двадцать? — упорно не желал примириться с суровой действительностью Мечислав. — Ведь центурия — это значит сотня, не так ли? Где же остальные восемьдесят воинов?
      — Сотня воинов в центурии была разве что во времена Рома и его ближайших преемников, — улыбнулся я, позабавленный невежеством и наивностью Мечислава. — Но после военной реформы Гнея Фения Дентата ромейские легионы были разбиты на манипулы по сто двадцать милитов в каждом, а в манипуле имелось два центуриона, старший и младший, вот и считай сам, сколько воинов приходилось на каждого.
      Но тут мой экскурс в военную историю прервали донесшиеся до нас аплодисменты. Мы дружно повернули головы налево и увидели, что из всех башенных окон (недопустимо больших для оборонительных сооружений, но это так, к слову) высовываются девицы всех мастей и всех степеней раздетости. Порны, догадался я.
      — Эй, герои, — обратились они к нам, разгадав нашу суть при помощи то ли профессионального чутья, то ли женской интуиции, — не хотите ли гульнуть по случаю победы? Таким бравым мужчинам наверняка нужно много девушек для полного удовлетворения, а у нас при покупке оптом скидка в двадцать процентов!
      При этих словах Мечислав инстинктивно схватился за висевший у него на поясе тощий кошель. Я догадался, что отощал он, вероятно, за время пребывания брата в Роме, — вот, значит, почему он волком смотрит на этих не первой свежести красавиц. По причине раннего (для жриц любви) часа они пребывали в ненакрашенном состоянии и потому не привлекали и меня. К тому же если тут и впрямь стояла центурия, то даже по моим подсчетам выходило, что не хватало еще человек сорока, на что не преминул указать произведший те же вычисления Мечислав.
      Не говоря ни слова, мы дружно направились в казарму, откуда выскочил последний лимитаней. Зайдя, мы прежде всего увидели тела, они валялись везде: на полу, на койках, за столом и под столом. Все лежали вповалку в самых различных позах, наводивших на мысль, что полегли эти бойцы, оказав доблестное сопротивление.
      — Кто это их так? — ошарашенно вопросил Мечислав, оглядываясь в поисках негодяя, посмевшего лишить его хорошей драки, и сгоряча не замечая характерного запаха.
      — Противник посильнее нас с тобой вместе взятых, — усмехнулся я. — Вино. — И показал на лужи красной жидкости, хоть и похожей на кровь, но все же не настолько, чтобы ввести в заблуждение опытного бойца.
      — Да брось ты! — не поверил брат. — Ведь это же сколько вина нужно, чтобы свалить столько народу!
      Пьяных в казарме валялось никак не меньше, чем вне казармы — убитых.
      — А они столько и вылакали. — Я указал на два лежащих у стены вместительных пифоса, в которых доблестные воины не оставили ни капли для нас. — Эти пифосы вместимостью по восемь амфор, считай сам, сколько хеников вина досталось каждому.
      Мечислав подсчитал, и итог его не столько впечатлил, сколько обидел: ему тоже не понравилось, что нам ничего не досталось. Свою обиду он выместил, переломав столы и скамьи, а также разбив пифосы. После чего прошел в кустодию, где продолжил разгром, переломав и разбив все, что поддавалось ломке и разбитию, и даже то, что теоретически не поддавалось, например окованный железом ларь; его Мечислав с размаху опустил на камни очага. Впрочем, этот поступок я вполне одобрил, поскольку найденный в разбитом ларе сундучок подарил нам ни много ни мало две тысячи имперских денариев.
      Возможность наполнить отощавший кошелек привела Мечислава в более благосклонное расположение духа, и он перестал крушить все вокруг. Но теперь за дело взялся я: собрав в мешок все серебро до последнего денария, я перенес из казармы в кустодию несколько соломенных тюфяков и методично вспорол их кинжалом. То же я проделал и с оставшимися в казарме. Мечислав сначала взирал на мои действия с недоумением, но, когда я вынес из кладовой амфору с оливковым маслом и принялся щедро окроплять им все вокруг, он понимающе кивнул и, взяв другую амфору, принялся помогать.
      Закончив, мы вышли из кустодии и обнаружили у входа добрый десяток вышеупомянутых девиц, уже спешно накрасившихся.
      — Вот что, красавицы, — прервал я зазывальные речи. — Нам сейчас не до любовных игрищ. Никто не посмеет сказать, что мы не уважаем чужие погребальные обычаи. Мы намерены устроить этим павшим братский погребальный костер здесь, в кустодии. Так что лучше отойдите-ка подальше, а то еще ненароком подпалите себе волосы.
      Совет мой подействовал на девиц весьма своеобразно: они дружно бухнулись на колени и принялись слезно молить, чтобы мы повременили с поджогом и разрешили им вынести ценности. Мы с Мечиславом переглянулись и одинаково пожали плечами.
      — Что ж, почему бы и нет? — милостиво согласился я. — Все, что вы там найдете, — ваше. Но раз уж вы занялись выносом, то вынесите заодно из казармы побежденных Бахусом. А на их место внесите побежденных сыновьями другого бога. — Я показал на валявшиеся на лугу тела.
      Девицы переглянулись, догадываясь, что им придется изрядно попотеть, тем более что работать они привыкли совсем не руками. Чтобы поощрить их, я пообещал:
      — А закончите, мы вам оставим все серебро, которое не захотят везти наши кони. — И выразительно встряхнул мешком. Звон денариев подействовал на девиц, как звуки волшебной арфы Лина, и они с энтузиазмом приступили к трудовой деятельности.

Глава 10

      Покуда девицы занимались внесением в кустодию тел и вынесением пьяных и ценностей, мы с Мечиславом нашли наконец время перекинуться парой слов. Но, прежде чем я успел задать весьма занимавший меня вопрос, он небрежно поинтересовался:
      — Ты действительно знаком с той ромейской принцессой? Вроде я не слыхал, чтобы Антия и Ромея когда-либо обменивались визитами высоких особ.
      — Верно, но я познакомился с ней недавно, а точнее — семь дней назад, и поэтому мне крайне любопытно, что успела натворить эта Волчица за какие-то два дня после нашего расставания; случись что-нибудь позже, здесь бы об этом еще не знали. Ты что-нибудь слышал?
      Мечислав кивнул.
      — Так почему не рассказал? — Тут в моем голосе прорвалось раздражение, отчего Мечислав мигом ощетинился:
      — Откуда мне было знать, что тебя это заинтересует? Ты ведь тоже ничего не рассказал о своем знакомстве с этой шлюхой.
      Это последнее слово он произнес явно на своем родном языке, но я и без перевода догадался, что так по вендийски называется порна.
      — Я приберегал этот рассказ до того времени, когда нам срочно понадобится поднять настроение. — Я усмехнулся, а Мечислав кивнул, давая понять, что принимает мое оправдание, но не скажет ни слова, пока я не исправлю свою ошибку. Я пожал плечами и рассказал о встрече с Лупой и о том как мы расстались. Рассказывая, я заметил, что одна из девиц — маленькая, черноволосая, с раскосыми джунгарскими глазами, но не плоским лицом — постоянно крутилась около нас, явно норовя подслушать. Но она не прерывала работы по вносу и выносу, так что шугануть ее повода не было. Да и зачем? В конце концов, судьба Лупы меня не интересовала, да и вряд ли что-либо услышанное этой девицей могло повлиять на нее. Во время нашего короткого знакомства я понял, что такая бабенка открутится от любого обвинения, особенно если ее брат соответствует своему имени…
      — Я вскочил на Уголька и ускакал, — закончил я рассказ под утробный смех Мечислава. — И больше я о ней ничего не слышал. Так что же она наделала всего за два дня?
      — Да вообще-то не она, а ее no-men-cla-tor. — Последнее слово Мечислав произнес по складам. — У ромейцев это такой хлоп, вроде дворецкого…