— Я ничего не чувствую.
— Еще бы ты чувствовал! — огрызнулся Холлорен. — Ты же всего только ГР-робот, а не землянин со специальной тренировкой и точно настроенным сенсорным аппаратом. Ах, черт, снова! Уж на этот-то раз ты его почувствовал?
— Да, кажется, почувствовал.
— Ну, так берись за дело.
— Мистер Холлорен, я не могу. Я физически не способен покинуть свой пост, пока вы меня не смените. Прошу вас, сэр, смените меня.
— Не волнуйся так, — сказал Холлорен. — Пожалуй, мы не будем переносить лагерь.
— Но землетрясение…
— Я только что произвел новые расчеты. У нас гораздо больше времени, чем я предполагал сначала. Я схожу погляжу еще раз.
Холлорен скрылся за скалами, где робот не мог его видеть. Сердце его часто билось, а кровь, казалось, еле текла по жилам. Перед глазами плясали радужные пятна. Он поставил диагноз — легкий тепловой удар, и заставил себя посидеть неподвижно в небольшом кружке тени под скалой.
Медленно тянулись часы бесконечного дня. Бесформенное белое пятно двойного солнца сползло на дюйм ближе к горизонту. ГР-22-0134 бдительно охранял границы лагеря.
Поднялся ветер. Он достиг почти ураганной силы и начал швырять песок в немигающие глаза Макса. Робот неутомимо двигался по окружности. Ветер замер, и среди скал ярдах в двадцати от Макса появилась какая-то фигура. Кто-то следил за ним — Холлорен или инопланетянин? Макс не желал размышлять. Он охранял свою границу.
Маленький зверь, похожий на койота, опрометью выбежал из-за скал и зигзагом проскочил почти у самых ног Макса. Большая птица спикировала прямо на него. Раздался пронзительный визг, и брызги крови упали на одну из палаток. Птица тяжело взмыла в воздух, сжимая в когтях бьющееся тело.
Макс не обратил на это происшествие ни малейшего внимания. Он наблюдал за человекообразным существом, которое, пошатываясь, брело к нему со стороны скал. Существо остановилось.
— Добрый день, мистер Холлорен, — сразу же сказал Макс. — Боюсь, мне следует упомянуть, сэр, что у вас заметны явные признаки обезвоживания. Это состояние ведет к шоку, потере сознания и смерти, если не будут немедленно приняты необходимые меры.
— Заткнись, — сказал Холлорен хриплым голосом.
— Слушаюсь, мистер Холлорен.
— И перестань называть меня мистером Холлореном.
— Но почему, сэр?
— Потому что я не Холлорен. Я — инопланетянин.
— Неужели? — сказал робот.
— Или ты сомневаешься в моей правдивости?
— Ну, ваше ничем не подтверждаемое заявление…
— Неважно. Я дам тебе доказательство. Я не знаю пароля. Слышишь? Каких еще доказательств тебе надо?
Робот продолжал колебаться, и Холлорен добавил:
— Мистер Холлорен велел мне напомнить тебе твои собственные основополагающие определения, в соответствии с которыми ты исполняешь свою работу, а именно: землянин — это разумное существо, которое знает пароль. Инопланетянин — это разумное существо, которое не знает пароля.
— Да, — с неохотой согласился робот. — Для меня все определяется знанием пароля. И все же я чувствую, что тут что-то не так. Предположим, вы мне лжете.
— Если я лгу, то отсюда следует, что я — землянин, который знает пароль, — объяснил Холлорен, — и опасности для лагеря нет. Но ты знаешь, что я не лгу, потому что тебе известно, что никакой землянин не станет лгать, когда речь идет о пароле.
— Но могу ли я исходить из такой предпосылки?
— А как же иначе? Ни один землянин не захочет выдать себя за инопланетянина, верно?
— Конечно, нет.
— А пароль — единственное точное различие между человеком и инопланетянином?
— Да.
— Следовательно, тезис можно считать доказанным.
— Но все-таки я не уверен, — сказал Макс, и Холлорен сообразил, что робот считает себя обязанным не доверять инопланетянину, даже если инопланетянин всего лишь пытается доказать, что он — инопланетянин.
Холлорен выждал, и через минуту Макс сказал:
— Хорошо, я согласен, что вы — инопланетянин. А потому я отказываюсь допустить вас в лагерь.
— Я и не прошу, чтобы ты меня туда допускал. Вопрос заключается в том, что я пленник Холлорена, а ты знаешь, что это означает.
Фотоэлектрические глаза робота быстро замигали.
— Я не знаю, что это означает.
— Это означает, — объявил Холлорен, — что ты должен выполнять все приказы Холлорена, касающиеся меня. А он приказывает, чтобы ты меня задержал в пределах лагеря и не выпускал оттуда, пока он не отдаст другого распоряжения.
— Но мистер Холлорен знает, что я не могу впустить вас в лагерь! — вскричал Макс.
— Конечно. Но Холлорен приказывает, чтобы ты взял меня под стражу в лагере, а это совсем другое дело.
— Разве?
— Конечно. Ты же должен знать, что земляне всегда берут под стражу инопланетян, которые пытаются ворваться в их лагерь.
— Кажется, я что-то такое слышал, — сказал Макс. — Но все-таки впустить вас в лагерь я не могу. Зато я могу сторожить вас здесь, прямо перед лагерем.
— От этого мало толку, — угрюмо сказал Холлорен.
— Мне очень жаль, но ничего другого я предложить не в состоянии.
— Ну ладно, — ответил Холлорен, садясь на песок. — Следовательно, я твой пленник.
— Да.
— Тогда дай мне воды напиться.
— Мне не разрешается…
— Черт побери, ты, несомненно, знаешь, что с пленными инопланетянами предписывается обращаться со всей вежливостью, положенной их рангу, а также снабжать их всем, что необходимо для жизни, в соответствии с Женевской, конвенцией и прочими международными соглашениями.
— Да, я об этом слышал, — сказал Макс. — А какой у вас ранг?
— Джемисдар старшего разряда. Мой серийный номер — двенадцать миллионов двести семьдесят восемь тысяч ноль тридцать один, и мне требуется вода немедленно, потому что я без нее умру.
Макс задумался на секунду, а потом сказал:
— Я дам вам воды, но только после того, как напьется мистер Холлорен.
— Но ведь ее, наверное, хватит на нас обоих? — спросил Холлорен, пытаясь обаятельно улыбнуться.
— Это должен решить мистер Холлорен, — твердо объявил Макс.
— Ну ладно, — сказал Холлорен, поднимаясь на ноги.
— Погодите! Остановитесь! Куда вы идете?
— Вон за те скалы, — ответил Холлорен. — Настал час моей полуденной молитвы, которую я должен творить в полном одиночестве.
— Но что если вы сбежите?
— Чего ради? — спросил Холлорен, удаляясь. — Холлорен просто поймает меня еще раз.
— Верно, верно, этот человек — гений, — пробормотал робот.
Прошло всего несколько минут. Внезапно из-за скал появился Холлорен.
— Мистер Холлорен? — спросил Макс,
— Да, это я, — весело ответил Холдорен. — Мой пленник прибыл сюда благополучно?
— Да, сэр. Он вон за теми скалами. Молится.
— Это ничего, — сказал Холлорен. — Вот что, Макс. Когда он выйдет оттуда, непременно напои его.
— С радостью. После того, как вы напьетесь, сэр.
— Черт, да я совершенно не хочу пить. Последи только, чтобы этот бедняга инопланетянин получил свою воду.
— Я не могу, пока не увижу, что вы напились вдосталь. Состояние обезвоживания, о котором я упоминал, сэр, заметно усилилось. В любой момент у вас может наступить коллапс. Я требую, я умоляю вас, напейтесь.
— Ну ладно, хватит ворчать. Принеси мне канистру.
— Ах, сэр!
— А? Ну что еще?
— Вы знаете, что я не могу покинуть границу.
— Да почему же?
— Это противоречит инструкции. А кроме того, за скалами — инопланетянин.
— Я посторожу за тебя, Макс, старина. А ты будь умницей и принеси воды.
— Вы очень добры, сэр, но я не могу этого допустить. Ведь я — робот ГР, сконструированный специально для охраны лагеря. Я не имею права возлагать эту ответственность ни на кого- даже на землянина или на другого робота ГР до тех пор, пока они не назовут пароль и я не сменюсь с поста.
— Знаю, знаю, — пробормотал Холлорен. — С какой стороны ни возьмись, результат один.
Он с трудом поплелся к скалам.
— Что случилось? — спросил робот. — Что такого я сказал?
Ответа не было.
— Мистер Холлорен? Джемисдар — инопланетянин?
Ответа по-прежнему не последовало. Макс продолжал охранять границы лагеря.
Холлорен был измучен. Горло саднило от пустых разговоров с глупым роботом, а все тело болело от бесчисленных ударов двойного солнца. Это был уже не солнечный ожог — Холлорен почернел, обгорел, превратился в жареного индюка. Боль, жажда и утомление вытеснили все остальные чувства, кроме злости.
Он злился на себя за то, что попал в такое нелепое положение и не сумел предотвратить своей гибели («Холлорен? Ах да, бедняга не знал пароля и умер от жажды всего в сотне шагов от воды и палаток. Печальный, нелепый конец…»).
И теперь его поддерживала только злость. Только она заставляла его вновь взвешивать положение и искать возможности проникнуть в лагерь.
Он уже убедил робота, что он — землянин. Затем он убедил робота, что он — инопланетянин. Ни то, ни другое не помогло ему проникнуть в лагерь.
Что еще он может сделать?.
Холлорен перекатился на спину и уставился в пылающее белое небо. В нем плавали черные точки. Галлюцинация? Нет, это кружили птицы. Они забыли про свою обычную добычу и ждали, чтобы он совсем обессилел — вот тогда они устроят настоящий пир…
Он заставил себя сесть. Теперь, сказал он себе, ты взвесишь все и найдешь зацепку.
С точки зрения Макса все разумные существа, знающие пароль — земляне. А все разумные существа, не знающие пароля, — инопланетяне.
Это означает…
На мгновение Холлорену показалось, что он нашел ключ к разгадке. Но ему было трудно сосредоточиться. Птицы спускались все ниже. Из-за скалы выскользнул койот и понюхал его ботинок.
Забудь все это. Сосредоточься. Превратись в логически мыслящий автомат.
В конце концов Макс глуп. Его сконструировали не для того, чтобы он разоблачал обманщиков, если не считать одной очень узкой области. Его критерии… архаичны, как в анекдоте о Платоне, который назвал человека двуногим существом без перьев, а Диоген ощипал петуха и заявил, что он точно соответствует этому определению, после чего Платон внес уточнение, добавив, что человек — это двуногое существо без перьев и с плоскими ногтями. Но какое отношение все это имеет к Максу? Холлорен яростно тряхнул головой, пытаясь сосредоточиться. Но перед ним по-прежнему вставал человек по Платону — шестифутовый петух без единого перышка на теле и с очень плоскими ногтями.
Макс уязвим. У него должно найтись слабое место. В отличие от Платона он не может вносить уточнения в свои определения. Он не в состоянии отойти от них, как и от всего того, что из них логически вытекает.
— Черт побери! — сказал Холлорен вслух. — По-моему, я-таки нашел способ.
Он попытался обдумать его подробнее, но обнаружил, что на это у него уже нет сил. Оставалось только одно: попробовать, а там будь что будет.
— Макс, — сказал он шепотом, — вот идет ощипанный петух, а вернее, неощипанный петух. Сунь-ка это в свою космологию и прожуй хорошенько.
Он сам хорошенько не понимал, что, собственно, хочет сказать, но твердо знал, что сейчас сделает.
Капитан Битти и лейтенант Джеймс вернулись в лагерь в конце третьего земного дня. Холлорена они нашли без сознания. Это было следствием большого обезвоживания и солнечного удара. В бреду он кричал, что Платон пытался не пустить его в лагерь, и тогда Холлорен превратился в шестифутового петуха без плоских ногтей и тем посрамил ученого философа и его дружка робота.
Макс напоил его, завернул в мокрое одеяло и соорудил над ним светонепроницаемый тент из двух слоев пластика. Дня через два Холлорен должен был совсем оправиться.
Но перед тем, как потерять сознание, он успел написать на листке:
«Без пароля не мог вернуться. Сообщите, чтобы завод ввел в роботов ГР аварийный контур».
Битти не мог добиться от Холлорена никакого толку, а потому стал расспрашивать Макса. Он узнал все подробности о том, как Холлорен ушел на разведку, и про многочисленных инопланетян, которые выглядели точно так же, как Холлорен, и о том, что говорили они и что говорил Холлорен. Это-то было понятно: Холлорен отчаянно искал способа проникнуть в лагерь.
— Но что произошло после этого? — спросил Битти. — Как он все-таки проник в лагерь?
— Он не «проник», — ответил Макс. — Он просто вдруг уже был там.
— Но как он прошел мимо тебя?
— Он не проходил. Это было бы невозможно. Просто мистер Холлорен был уже внутри лагеря.
— Я не понимаю, — сказал Битти.
— Говоря откровенно, сэр, я тоже не понимаю. Боюсь, что на ваш вопрос может ответить только сам мистер Холлорен.
— Ну, когда еще Холлорен начнет разговаривать! — сказал Битти. — Но если он нашел способ, наверное, и я сумею его найти.
Битти и Джеймс долго ломали голову над этой задачей, но так и не нашли ответа. Для этого они недостаточно отчаялись и недостаточно озлились, и мысли их шли совсем не по нужному пути. Чтобы понять, каким образом Холлорен проник в лагерь, необходимо было посмотреть на заключительные события глазами Макса.
Жара, ветер, птицы, скалы, солнца, песок. Я игнорирую все постороннее. Я охраняю границы лагеря от инопланетян. Что-то приближается ко мне со стороны скал, из пустыни. Это большое существо, волосы свисают с его головы, оно бежит на четырех конечностях.
Я приказываю ему остановиться. Оно рычит на меня. Я снова приказываю остановиться, более резко, я включаю мое оружие, я угрожаю. Существо рычит и продолжает ползти к лагерю.
Я вспоминаю инструкции, чтобы спланировать дальнейшее поведение.
Я знаю, что люди и инопланетяне — это две категории разумных существ, характеризующиеся способностью мыслить, что подразумевает способность выражать мысли с помощью речи. Эта способность неизменно пускается в ход, когда я приказываю остановиться.
Люди, когда у них спрашивают пароль, всегда отвечают правильно.
Инопланетяне, когда у них спрашивают пароль, всегда отвечают неправильно.
И инопланетяне, и люди, когда у них спрашивают пароль, всегда отвечают — правильно или неправильно.
Поскольку это всегда так, я должен сделать вывод, что любое существо, которое мне не отвечает, вообще неспособно отвечать и его можно игнорировать.
Птиц и пресмыкающихся можно игнорировать. Это большое животное, которое ползет мимо меня, тоже можно игнорировать. Я не обращаю внимания на это существо, но я включил все мои органы чувств на полную мощность, потому что мистер Холлорен где-то ходит по пустыне, а кроме того, там молится инопланетянин — джемисдар.
Но что это? Мистер Холлорен чудесным образом вернулся в лагерь, он стонет, страдая от обезвоживания и солнечного удара. Животное, которое проползло мимо меня, исчезло бесследно, а джемисдар, по-видимому, все еще молится среди скал…
Джон ЭЗЕРТОН
НЕЖДАННО-НЕГАДАННО
Перевод с английского Р.Рыбкина
Один за другим все шестеро вошли и сели на свои места. Председательствующий Маскиссон без всяких околичностей перешел к делу:
— Джентльмены! По имеющимся у меня абсолютно достоверным сведениям, происходит сброс мусора и промышленных отходов в Индийский океан. Заводы Хула угрожают превратить его в…
На всех лицах появилось одинаково тоскливое выражение, а мученические взгляды поднялись к потолку: вечно эта проблема — и, как всегда, никакого пути к ее разрешению.
— От мусора просто деваться некуда, — сказал Маскиссон, — и мы должны найти выход. Но, как все мы хорошо знаем, наш первый долг — содействовать тому, чтобы у предметов широкого потребления была короткая жизнь.
Все как один они поднялись на ноги, благоговейно произнося священную формулу:
— Хвала Износу!
Потом сели, покачивая головами — все, кроме Барнса из департамента экономики, который помахал рукой, чтобы привлечь к себе внимание председателя.
— Я нашел подрядчика. Берется ликвидировать любой хлам. Я проверял: действительно может.
Он как будто не замечал враждебных взглядов, устремленных на него остальными, хорошо помнившими, что Барнс однажды уже брался за это дело. Тогдашний «подрядчик» попробовал было перепродать использованное. Ему дали двадцать лет за семикратное превышение срока пользования предметами потребления, а проблема попрежнему оставалась и стояла теперь острее, чем когдалибо. И вот этот дурак Барнс подсовывает им еще одного мошенника!
Не успел Маскиссон рта раскрыть, как Барнс резким движением распахнул дверь и ввел в комнату заседаний широко улыбающегося круглого человечка в сверкающем металлоновом костюме.
— Сейчас, джентльмены, мистер Грипфайлер вам все покажет, — сказал Барнс, явно гордясь своей находкой.
Мистер Грипфайлер заулыбался еще лучезарнее. Щелкнув замком, он открыл свой саквояж из этернаметалла и извлек оттуда изящную машинку, сделанную из прозрачного органического камня и полированного дюраметалла. В самой его середине, в переплетении платиновых проволочек, покоился небольшой дюраметаллический ящичек с двустворчатой крышкой из раковин моллюска.
— Вот, джентльмены, моя Чудо-Мельница. Ликвидирует любые материалы, не выделяя при этом никаких твердых, жидких или газообразных отходов.
— И абсобритву тоже? — попробовал пошутить Хуп. Неудачная шутка: кто не знал, что из всего, созданного могучей техникой, ничто так плохо не поддается ликвидации, как эти небольшие, но опасные блестящие лезвия? Сделанные из этернаметалла со специальными добавками, они никогда не тупились, но в связи с недавним повышением квоты на продукцию компании «Абсобритва» никому не разрешалось бриться одним и тем же лезвием больше одного раза. Отступления от этого правила могли оказаться губительными для экономического цикла.
— У вас не найдется одной? — спросил мистер Грипфайлер.
Одна нашлась — в керамосинтетической умывальной комнате рядом с комнатой заседаний. Раздвинув толстым пальцем ракушечные челюсти своего прибора, мистер Грипфайлер бросил абсобритву в ящичек. Челюсти сомкнулись. Мистер Грипфайлер нажал на кнопку. На какоето мгновение проволочки накалились докрасна, потом снова стали матово-белыми.
Мистер Грипфайлер развел створки в стороны. Абсобритвы внутри не было! У присутствующих создалось впечатление, что на глазах у них проделали фокус, требовавший необычайной ловкости рук. Они стали давать мистеру Грипфайлеру носовые платки, перочинные ножи, наручные часы — в общем всякие мелочи, которые в ближайшем будущем они были обязаны спустить в мусоропровод и заменить новыми. И каждый раз, даже тогда, когда небольшой ящичек оказывался набитым доверху, мистер Грипфайлер ликвидировал все, что в нем было, ликвидировал так, что от содержимого не оставалось и следа.
Молчание нарушил Маскиссон:
— Лично меня это убедило, но хотелось бы услышать мнение остальных.
Ответом ему были энергичные кивки и возгласы:
— Берем! Скорее подписывайте с ним контракт!
Они приняли условия мистера Грипфайлера. Он не подвел их, и вскоре на Земле уже работали с полной загрузкой пятьсот Чудо-Мельниц, послушно проглатывавших все, что люди считали мусором и отбросами.
Но никому не пришло в голову спросить у мистера Грипфайлера, куда это все девается. Главное — проблема была решена. Остальное уже никого не интересовало.
Блурро-IV сидел на скамейке из магния, лениво разглаживая складки своей фиброидной тоги. В мире 80 704 года, в котором жил Блурро, проблем больше не было. И немалую роль тут сыграла Чудо-Мельница, возникшая, по преданию, из нильского ила где-то около 2080 года. История вопроса никого не интересовала — знали только, что эти благословенные машины с челюстями из ракушек берут на себя заботу обо всем хламе, который производит или может произвести человек. Все шло в божественную Чудо-Мельницу и исчезало в ней. В мире Блурро царили чистота и порядок.
Но в этот июньский день 80 704 года Блурро вдруг показалось, будто воздух у него перед глазами собирается разрешиться от бремени. Он, этот воздух, явно силился родить что-то. Плоп! — прозвучало вздохом облегчения, и к ногам Блурро упал небольшой блестящий предмет. Он поднял его и сразу же порезался. Вслед за первым предметом градом посыпались другие: две небольшие тикающие машинки, комки смятой бумаги, перочинный нож…
За какой-нибудь месяц сад, который представлял собой мир 80 704 года, превратился в свалку всякого неприглядного хлама, к тому же опасного, потому что теперь в этом мире не было места, где не шел бы непрекращающийся дождь из угрожающе острых абсобритв.
Решение проблемы оказалось под силу лишь самому мудрому из мыслителей, Кларолю III. Следуя полету своей мысли, такой же блестящей и безответственной, как мысль Грипфайлера, Клароль переориентировал Чудо-Мельницы, и теперь они перемещали хлам не только во времени, но и в пространстве.
Никто не спрашивал Клароля, куда все девается. Проблема была решена, а остальное уже никого не интересовало.
В тридцати миллионах световых лет от Земли, на захолустной планетке Омикрон, последняя еще остававшаяся в живых пара из великого племени чешуйчатых длиннофипов волочила свои восемьдесят совсем ослабевших ног по усыпанной костями гранитно-базальтовой равнине. Их ожидала смерть, так как они доели последние глыбы металлоносной руды, которые им удалось найти среди камней.
Лишь слабый дымок вырывался из черной пасти огромного самца. Но вдруг что-то блеснуло в воздухе перед полузакрытыми глазами терявшей последние силы самки. Снова что-то блеснуло, но на этот раз она поймала блестку своим верхним щупальцем. Блестка была крошечной, но хрустнула на зубах совсем как металл. За ней посыпались новые. Полуживой самец почувствовал, что подруга толкает его в бок. Одним из своих пяти глаз он взглянул вверх и увидел: с неба падает манна.
Когда четыре желтые луны снова взошли над Омикроном, двое длиннофипов блаженно рылись в огромной куче консервных банок из нержавеющего дюраметалла и других металлических предметов, бесконечным потоком падавших из стратосферы. Из топок под пищеварительными котлами длиннофипов доносилось веселое гудение и потрескивание, и когда самец поднимал свою огромную верхнюю челюсть, длинный язык белого пламени расплавлял эмаль на громоздившихся перед ним старых автомобилях.
А около родителей неуклюже резвились два детеныша, с аппетитом уплетавших абсобритвы, которые падали на равнину, как лепестки металлического цветка.
И ни один из четверых не остановился и не спросил себя: «Откуда взялся спасительный корм?»
Им было все равно — они ели, и этого с них было довольно.
Гюнтер и Иоанна БРАУН
ЛОГИЧЕСКАЯ МАШИНА
Перевод с немецкого Е.Факторовича
36 апреля — механический бухгалтер, естественно, запомнил эту дату — фрейлейн Аделаида Брун, архитектор, подъехала к нашему бюро в своей прозрачной машине. На ней было прозрачное платье из пернильной шерсти, а тело ее было фиджи-коричневого цвета (это запомнил не только механический бухгалтер, но и я сам), и к этому цвету кожи очень шел мягкий оттенок ее пышных фиджи-каштановых волос (за него она должна благодарить фирму «Флорена», довольно старое народное предприятие, основанное в достопамятные времена, когда не было множества оттенков коричневого цвета — «прери», «галапагос», «карфаго», «мамайа», и как там они все называются. Но сейчас речь не о них, а о машине, которую фрейлейн Брун с моей помощью внесла в наше бюро, машине из числа тех, что умеют мыслить куда логичнее, чем человек, причем особое ее преимущество состоит в том, что она умеет мыслить вслух — правда, человек это тоже умеет. Но мы сейчас еще не находимся на такой ступени развития, чтобы считать это стопроцентным преимуществом.
Итак, с логической машиной можно беседовать. В таком, например, духе: «Прозрачно ли непрозрачное платье?»
Она ответит: «Непрозрачное платье не прозрачно, ибо непрозрачное платье непрозрачно». Это, правда, не открытие мирового значения, но для машины уже кое-что. Кто скажет, был ли неандерталец способен к таким умозаключениям? Понятное дело, машину сконструировали отнюдь не для выведения умозаключений, она всего лишь счетная машина, как и сотни ее сородичей. Разве что умеет разговаривать.
Машина, которую привезла нам фрейлейн Брун, на вопрос, синего ли цвета зеленый, дала, к сожалению, не обычный ответ: «Зеленый — это не синий, ибо зеленый — это зеленый», а начала трезвонить и кричать: «Нелогично!» И так она реагировала на любой вопрос, о чем бы ее ни спросили. Она даже не могла решить, сколько будет, если 256 478 274 652 647 587 разделить на 4 645 387 и умножить на корень квадратный из 1 876 974, а ведь это простая, даже примитивная задача, с которой машины ее типа справляются играючи. Она только истерически звонила и кричала «Не-ло-гич-но!»
Я осмотрел ее для порядка. Все тщетно. Но когда я тронул один проводок, меня ударило. Машина зазвонила и закричала: «Нелогично!» Я на всякий случай сел. Удар не из самых слабых, хотя машина и не была под током. Вот ведь нервная какая!
Ее хозяйка, архитектор Аделаида Брун, как-то еще раз приехала в наше бюро и сказала: «Просто не знаю, что такое с машиной, не хочет больше работать, и все тут». И, прежде чем удалиться в своем прозрачном автомобиле, в конце коридора, перед самым лифтом, она повернулась и просительно улыбнулась. Она явно была не из тех, кто ощетинивается, как только ты к ним приблизишься.
В конце концов я отправил машину в Отдел машинных психозов к моему коллеге Михаэлу, пожилому мужчине с бородой по колено, человеку весьма непрактичному в быту, но пользующемуся всеобщей любовью, как и все непрактичное в наш век полной рационализации.
Михаэл спросил машину: «Какие ты знаешь дроби?», и — чего еще можно было ожидать? — она принялась безостановочно звонить и кричать «Не-ло-гич-но!»
— Что ты намерен предпринять? — спросил я Михаэла. Сначала он вынес из комнаты попугая, которого нам подарили товарищи из Коста-Рики.
— Меня не устраивает, — объяснил он, — если и попугай станет целыми днями кричать «Не-ло-гич-но!» Потом его ни за что не отучишь. В конце концов я всего лишь психиатр машин… — Потом он обратился к машине: — Ну, выговорись, выговорись до конца, — и спрятал ее в ящик с ватой, так что теперь мы могли слышать приглушенный звон и вопль «Не-ло-гич-но», только приникнув ухом к крышке ящика.
Это длилось день за днем. Я просил Михаэла ускорить лечение, но он ответил, что машина, дескать, страдает неврозом. Пусть выговорится, надо набраться терпения.
Но я был уже по горло сыт ее звонками и криками. Раскрыв ящик, я вытащил ее на свет божий и объявил, что вышвырну ее на свалку, если она не замолчит и не соберется с мыслями. Ноль внимания. Она продолжала кричать.
Михаэл обиделся на меня:
— Что это тебе взбрело в голову ей угрожать? Так с самообучающейся машиной дело на лад не пойдет. Уж не действуешь ли ты подобно фантастическим героям?
Он сказал еще, что после моего неквалифицированного вмешательства он не гарантирует успеха лечения. Ведь ясно как день, что на угрозу машина должна ответить «Нело-гич-но!», ибо угрозы и впрямь нелогичны. И тут меня, хоть я и не машинный психиатр, осенила идея.
— Хорошо, — сказал я, — попробуем продолжить игру в нелогичное.
И я сообщил машине, что в первой половине этого века немцы вели две войны, что американцы сбросили две атомные бомбы на уже побежденную страну и кое-что другое в этом роде. Машина вовсю трезвонила и кричала «Не-логич-но!» Тут я сказал Михаэлу:
— Сейчас она реагирует совершенно нормально. Если мы и впредь будем провоцировать ее на такие реакции, она пообвыкнет и возьмется за ум, нужно только набраться терпения.
И я начал говорить всякую чушь — что, дескать, зимой деревья, покрытые снегом, становятся канареечно-желтыми, а летом, от жары — цвета фиджи, что вагоны берлинской надземки — на колесах, хотя — всякий знает — их уже давным-давно заменил сжатый воздух. Машина звонила и кричала: «Не-ло-гич-но! Не-ло-гич-но!» Я дошел до абсурда, заявив, что с недавних пор ласточки пользуются губной помадой.
Вдруг я заметил, что машина запнулась. Она умолкла, словно прислушиваясь ко мне.
Михаэл вмешался, прошептав мне: «Повтори. Может, ты набрел на ключевое слово».
Я говорил: «Ласточки, ласточки, ласточки!», а машина кричала «Не-ло-гич-но!» Тогда я сказал: «Губная помада, губная помада, губная помада», и она замолчала. Мы услышали чье-то дыхание, и затем откуда-то издалека голос мужчины: «В высшей степени эффективная губная помада!» При этом зажегся сигнал «память».
— Что? — удивился Михаэл.
— Аделаида Брун, — невольно вырвалось у меня.
— Что? — переспросил Михаэл.
— Тише!
Тут снова послышался шорох, который я не в состоянии описать. Шепот… нежные звуки музыки… щебет птиц за окном… потом голос девушки… «Йонас, ты, ты», — голос фрейлейн Брун — я бы сказал, в высшей степени впечатляющие звуки.
— Пусть теперь машина объяснит, что произошло! — заявил Михаэл и приказал ей: — Дай определение!
На мой взгляд, это было чересчур жестоко, прямо-таки бесчеловечно. Как могла сейчас машина объяснить таинственные звуки? Что ей, сплетничать об Аделаиде Врун?
Скрежещущим машинным голосом, но очень тихо, машина сказала: «Происходит непонятное. Происходит непонятное. Происходит непонятное». В этих словах чувствовалась тревога, почти отчаяние.
Михаэл заявил, что сейчас спросит ее о чем-то, что в обычных условиях для нее яснее ясного, — что-нибудь связанное с ее работой в архитектурном бюро.
— Отвечай! — велел он.
Мы услышали голос мужчины, оценившего эффективность губной помады; сейчас он говорил, что на трассу А он предполагает израсходовать столько-то миллионов, и спросил машину, сколько будет стоить трасса Б. На это машина ответила, что трасса Б обойдется на столько-то дороже трассы А, значит, трасса А — оптимальна. И тогда мужчина сказал: «Ну, вот видите!» Послышалось шуршание нейлоновой бумаги, а может быть, то шуршала прозрачная пернильная шерсть.