- Почему же он, сволочь, все ж таки не горит? - громко вопрошал он.
      Рассеялась легенда о невероятном бронировании этого самолета: бронеспинка с наголовником - штука известная, бронированная люлька у нижнего стрелка тоже не диво. Крыльевые бензобаки оказывается, просто обтянуты оболочкой из сырой резины - протектором. Неужели же она спасает от пожара при обстреле.
      А летчики-истребители заключили, что если бы "ишаку" помощнее огонек -вместо пулеметов пушки установить - да еще скоростенки хотя бы километров тридцать прибавить, то не так уж он, этот "хейнкель" и живуч будет.
      На другой день мы наблюдали за воздушным боем. Наш "ишак" преследовал немецкого разведчика. Истребитель оказался выше. За счет снижения он получил дополнительную скорость и быстро сближался с противником. Разведчик уже огрызался голубыми трассами, а наш летчик огня почему-то не открывал. Неужели у истребителя отказало оружие? "Ишак" подошел совсем близко, - и тут за разведчиком потянулась темная черта, потом показалось пламя. Вскоре в небе повисли два белых зонта, а ястребок блеснул на солнце крыльями, круто спикировал и победно взвился в небо.
      Парашютистов сносило ветром на пшеничное ноле. За лесом, у железнодорожной будки путевого обходчика, погасли купола парашютов. Туда с аэродрома помчалась полуторка с солдатами. А у нас пошли разговоры о чистой победе, которую довелось увидеть впервые.
      - Близко подошел - вот и срезал!
      - Да еще знал, куда целить.
      - А кто сбил, знаешь? Тот самый, что больше всех чертыхался у "хейнкеля".
      - И паренек-то на вид неказистый...
      Вернулась полуторка пленными летчиками. В кузове лежал раненный в живот солдат. Его, оказывается, настигла шальная пуля, когда окружали прятавшихся в посевах парашютистов.
      Нам был приказ - в казармах на ночь не оставаться. Дремали в щелях. Среди ночи раздалась команда: "Боевая тревога! С вещами строиться!" Мы бестолково толкались в темных коридорах, хватали не свои чемоданы. Потом гуськом потянулись по полю вслед за сопровождающим. Остановились около грузовых автомашин, нам объявили: "Грузить бомбы!" Свалили в кучу чемоданы, сложили винтовки, противогазы, принялись за погрузку. На этих же машинах, сидя поверх упакованных в ящики бомб, тронулись в путь.
      - В каком направлении едем? - спросили у водителя.
      - Если никуда не повернут, то попадем в Днепропетровск. Рядом со мной сидел Михаил Ворожбиев. Мы молча смотрели на всполохи далекого зарева, и трудно было собрать воедино расползавшиеся мысли. "Какие мытарства нас еще ожидают? Кем придется быть: истребителем, бомбардировщиком, разведчиком или штурмовиком?" Разве могли мы предполагать, что в районе Днепропетровска капитан Гарт выпустит нас с Ворожбиевым на скоростном бомбардировщике СБ и этот единственный самолет у нас отберут? А еще нам придется летать на СУ-2, и лишь после этого мы пересядем на ИЛ-2.
      В ту тревожную ночь я думал о Николаеве, к которому приближался фронт, о нашем аэродроме Водопой и впервые вспомнил то обидное слово, которое вгорячах бросил мне вдогонку начальник аэроклуба Алексей Григорьевич Барский:
      - Дезертир!
      Разведка боем
      Над Старо-Быховским аэродромом низко пролетел У-2. Он с ходу приземлился около стоянок штурмовиков. "Уж не Науменко ли прилетел?" Через некоторое время эскадрильям через посыльных поступило распоряжение подвешивать на самолеты бомбы, заряжать пушки и пулеметы.
      - Разве дальше не полетим? - окружили летчики своего комэску капитана Двойных. А у того пилотка уж нахлобучена на брови.
      - Откуда я знаю! Приказ есть - нечего рассусоливать. По самолетам!
      Технического состава было раз-два - и обчелся: один техник и один оружейник на пять самолетов. Оружейники распаковывали большие красные ящики, только что доставленные транспортным самолетом из Москвы. Там были "эрэсы". Оружейники впервые занялись их установкой под крылья. Инструктировал их заводской инженер в штатском. На одном самолете что-то фыркнуло, и огненная комета со свистом улетела за лес: "эрэс" у кого-то сорвался, - бортовую электросеть забыли отключить.
      Многотрудный день был уже на исходе, как вдруг командира первой эскадрильи капитана Спицына и его заместителей старшего политрука Филиппова и капитана Холобаева срочно вызвали к командиру полка.
      Они представились суровому на вид полковнику с двумя орденами Красного Знамени на шевиотовой гимнастерке и с огромным маузером в деревянной кобуре. Это был Николай Федорович Науменко, возглавивший теперь авиационную группу Западного направления. Прибывшим летчикам Науменко сказал:
      - Втроем полетите на разведку боем в район Бобруйска. Что увидите восточнее реки Березины, не трогать, а западнее - бить. Ясно?
      - Ясно! - разом ответили летчики, но продолжали стоять. Конечно же, полковник Науменко еще что-то добавит. Слишком уж кратко поставлена задача на первый боевой вылет. Учили совсем не так, а по всем пунктам боевого приказа: линия фронта, группировка противника и своих войск, маршрут полета, боевой порядок... А тут - две короткие фразы, но действительно как будто все ясно. Может быть, оттого, что Спицын и Филиппов воевали еще в финскую, а Холобаев в авиации тоже не новичок, на испытательной работе ко всякому притерпелся. Таким летчикам и карты в руки.
      Поскольку вопросов не последовало, Науменко строго сказал:
      - Выполняйте!
      Летчики козырнули, сделали поворот кругом через левое плечо и заспешили к своим самолетам. И только теперь у них стали один за другим возникать вопросы. Что, собственно, надо разведать? Какие цели бить и каким оружием? Насколько надо углубляться на запад за реку Березину? Как проложить маршрут, на какой высоте лететь и в каком построении?
      Вопросы, вопросы, вопросы... Искать ответы на них пришлось самим.
      Прежде всего проложили линию пути. На картах протянулась прямая черта от Старого Быхова на запад. Она пересекла Березину севернее Бобруйска, а километрах в тридцати за рекой изогнулась влево на 180 градусов, выводя на Слуцкое шоссе. Остальное решили быстро: высота полета двадцать-тридцать метров. Холобаев летит слева, Филиппов - справа. По самолетам!
      Холобаев быстро зашагал к своему штурмовику. Мастер по вооружению младший сержант Комаха доложил летчику о боевой зарядке. Холобаев увидел под крыльями ИЛа восемь длинных "чушек" с ветрянками на заостренном конце и ракетным оперением сзади. Торопливо застегнул лямки парашюта, сел в кабину и начал вспоминать, как устанавливается электросбрасыватель для пуска "эрэсов" и сбрасывания бомб. Оглянувшись, заметил инженера полка по вооружению капитана Константина Дремлюка, махнул ему рукой. Тот подбежал, взобрался на центроплан.
      - Как тут установить электросбрасыватель на бомбометание? - горячился Холобаев.
      - А как собираетесь бомбить: одиночно, серией или залпом? - в свою очередь, спросил медлительный Дремлюк, проявляя олимпийское спокойствие.
      - А черт его знает! Как обстановка покажет...
      - Ну, тогда лучше поставим на одиночно. - И Дремлюк повернул рукоятку на нужное деление.
      - А сбрасыватель "эрэсов"?
      Дремлюк снова покрутил рукоятку с делениями вправо, влево... Потом нахлобучил на самые брови пилотку, поскреб пятерней затылок.
      - Вот что, товарищ капитан, вы минуточку подождите, а я позову заводского инженера, он заодно и про "эрэсы" расскажет. - И Дремлюка словно ветром сдуло с крыла.
      Но ждать было некогда: самолеты Спицына и Филиппова уже тронулись со стоянок. Холобаев запустил двигатель, дал газ, тоже порулил на старт. Позади самолета заклубилась пыль, полегла трава. Летчик оглянулся - вслед за самолетом, согнувшись в три погибели и придерживая руками головные уборы, бежали двое - Дремлюк и заводской инженер в серой клетчатой кепке. Уже на линии старта они вскарабкались на центроплан, уцепились с обеих сторон за борта кабины, склонились к летчику и начали объяснять ему что-то в оба уха. Холобаев успел спросить у заводского инженера.
      - А как прицеливаться при пуске "эрэсов"?
      - Да наводи вот это перекрестье на цель - и жарь!
      - Ясно! Живо скатывайтесь, будем взлетать...
      Не закрывая колпаков кабин, летчики поочередно подняли вверх руки - знак: "К взлету готов". Сигналили руками по старинке, как на прежних самолетах, хотя на штурмовиках были установлены рации. Сейчас о них никто и не вспомнил. Пробовали их настраивать еще в Богодухове, но в наушниках стоял такой треск, будто сало на сковородке жарилось. Из-за этого шума работу мотора не прослушаешь, тогда на радиосвязь махнули рукой.
      Взлетели, построились клином, легли на расчетный курс, засекли время. "Как отличить противника? - думали летчики. - Линии фронта на карте нет, обстановка неясная, не ударить бы по своим..." А то, что и по самолету могут ударить зенитки, как-то никому и в голову не приходило. Холобаев, например, в броневую защиту штурмовика крепко поверил ещё перед вылетом на фронт. К нему на аэродром тогда прибежал сынишка: узнал, что отец улетает на войну, и всплакнул.
      - Тебя там не убьют, папка?..
      - Меня-то? - прищурил синие глаза отец. - На таком самолете?! Вот смотри! - он выхватил из кобуры пистолет, подошел к своему штурмовику и, не раздумывая, выстрелил в борт кабины. Потом нашел маленькое пятнышко - след от пули на свежей краске. Даже вмятинки не осталось. Показал сыну.
      - Ну что, видел? А ты нюни распустил... - и крепко потрепал мальчонку за вихры.
      Разумеется, Холобаев проделал этот "опыт" не столько для успокоения сына, сколько для себя самого, своих товарищей. С той самой минуты он так уверовал в прочность брони, что, взяв курс на Бобруйск, не думал об опасности, которая могла его там подстерегать.
      Мотор работал ровно, показания приборов были нормальные. До Березины лететь порядочно. Пересекли несколько пустынных дорог. Лишь на одном из проселков заметили женщину с большим узлом на спине. С ней шел подросток. Увидев показавшиеся из-за леса самолеты, женщина схватила за руку мальчика и шарахнулась в кустарник. От брошенного на дорогу узла поднялась пыль... Потом под крылом промелькнула затерявшаяся в лесу животноводческая ферма. Ни скота, ни каких-либо признаков жизни... Вспомнилось строгое предупреждение полковника Науменко: "Все, что увидите восточнее Березины, не трогать". А тут и трогать-то нечего - повсюду гнетущая, настораживающая пустота.
      Но вот и Березина. На восточном берегу войск не видно. Где же та сила, которая должна остановить фашистов на этом водном рубеже? Слева по курсу, на западном берегу виден Бобруйск, над ним зловеще клубится черный дым. Что там происходит?
      Штурмовики неслись над самыми верхушками густого леса западнее Березины, где нужно искать противника. Летчики увеличили скорость, закрыли бронезаслонки маслорадиаторов, чтобы не пробило пулей или осколком. Есть такое указание в инструкции, чтобы перед атакой закрывать. Подошло расчетное время, начали разворот; левое крыло консолью чуть не чиркает по макушкам сосен, правое вздыбилось к небу. Еще не закончив маневр, выскочили на Слуцкое шоссе, а там колонна...
      Впрочем, то, что увидели летчики, нельзя было назвать колонной. Это был сплошной поток техники: танки, тупоносые, крытые брезентом грузовики, тягачи с пушками и бронеавтомобили - в несколько рядов движутся в сторону Бобруйска. По обочинам дороги прыгают на кочках мотоциклы с колясками. И не видно ни начала, ни конца этой лавины. "Неужели наши отступают к Березине?" Вдруг заметили на танках белые кресты. Спохватились: противник!! Но почему так нахально-беспечны фашисты? Сидят на башнях танков и бронеавтомобилей с засученными до локтей рукавами, свесив ноги в открытые люки, не прячутся, не стреляют?
      Вывод из разворота закончили как раз над самой колонной.
      Летчики по нескольку раз нажали на кнопки, штурмовики облегченно вздрогнули. Бомбы сбросили на глазок, не целясь: по такому скопищу техники с малой высоты промазать просто невозможно - там яблоку негде упасть!
      Разрывов своих бомб со взрывателями замедленного действия летчики наблюдать не могли, но в колонне началось замешательство. Холобаев увидел, как столкнулись два грузовика, один из них повалился в придорожную канаву, из других машин посыпались солдаты, мотоциклисты метнулись в стороны от дороги. И помчались к лесу. И тут же с земли к самолету потянулись светящиеся пунктиры. Их становилось все больше, и вскоре уже целые снопы стремительных искр пронизывали небо вокруг. Холобаев на какое-то время оцепенел - впервые увидел такое. Вздрогнул от короткого, но сильного щелчка, которого не услышал сквозь гул двигателя, а скорее ощутил всем телом. Тут же заметил на лобовом бронестекле белое пятнышко и расходившуюся от него лучистую изморозь. "Чем-то влепило! - и только теперь будто очнулся: - Надо же бить, бить!.." Пальцы зашарили по ручке управления, но не сразу нашли кнопку пуска "эрэсов". На что-то нажал. Из-под крыла вперед рванулся огненный хвост. Нажал еще и еще раз - опять срываются хвостатые кометы и мгновенно исчезают впереди. Где же взрываются "эрэсы"? Со злостью опять ткнул пальцем кнопку пуска, да так, что даже ручка управления подалась вперед, и самолет клюнул носом. На этот раз "эрэс" взорвался совсем недалеко, в самой гуще колонны. Да как взорвался! Летчик глазам своим не поверил: обломки большого грузовика, клочья брезента и еще чего-то поднялись в воздух и странно зависли, как в кадре замедленной киносъемки. Вот это влепил! Но войск впереди тьма, самолет обстреливают со всех сторон. Надо и ему бить, а чем? Вспомнил: "Пушками же!" Нажал на гашетку - пушки молчат. "А на ту ли гашетку жму? - усомнился Холобаев. - На ту. Может, задержка?" Двинул рычаг перезарядки, снова нажал на гашетку - пушки молчат по-прежнему. А цели непрерывно мелькают под самолетом. Мысленно ругнул Дремлюка: "Ну, погоди ты мне! Прилечу - спрошу с тебя за это! - и тут же вспомнил. - Так есть же еще пулеметы!"
      Пока возился с перезарядкой, да в душе ругал Дремлюка, впереди уже показалась окраина Бобруйска. Дым тянуло ветром вкось, и он закрывал город. Холобаев круто развернулся от этой темени влево, пролетел низко над самыми крышами деревянных домов. Вырвался из дымной пелены на северную окраину города, а там тоже невиданное скопище войск. "И тут противник!" Взмыл вверх, потом с углом пошел к земле, нажал на гашетку - затрещали скорострельные пулеметы. Эх, до чего же они хорошо стригут фрицев разноцветными трассами! Вспыхнула автомашина. Еще одна загорелась... И вдруг что-то блеснуло рядом, послышался звенящий удар, и так тряхнуло штурмовик, что тяжелая бронекрышка над горловиной бензинового бака встала перед глазами вертикально. Только выровнял самолет - еще удар. Самолет провалился, летчик отделился от сиденья, привязные ремни врезались в плечи, а крышка бензобака вновь встала вертикально. Летчик понял - это зенитки. "Ну, видать, и тебе тоже крышка, Костя Холобаев!" Бросил самолет в одну сторону, в другую, продолжал стрелять длинными очередями, не щадя пулеметных стволов. "К чему их теперь беречь? Все равно в этом пекле добьют. Умирать - так с музыкой!"
      Пулеметы уже смолкли - полторы тысячи патронов израсходованы, а Холобаев все еще продолжал швырять штурмовик то вверх, то вниз, направляя его на вражеские машины. Глядь - он уже над Березиной, горящий Бобруйск остался позади. Впереди зеленый лес, и там зримо ощущается тишина. Лишь мотор надрывно тянул высокую ноту.
      Холобаев довернул самолет правее, установил курс на свой аэродром. Солнце теперь светило со стороны хвоста, и пучок света осветил кабину. По лобовому стеклу ползла масляная пленка, искрились капельки воды. Глянул на приборы: стрелка давления масла - у нуля, а температура воды и масла - на пределе, у красной черты. Летчик почувствовал едкий запах гари. "Ну, сейчас заклинит мотор, и я плюхнусь на лес".
      Он сообразил, что он все еще летит на максимальных оборотах, а бронезаслонку маслорадиатора после атаки открыть забыл. От этого перегрелся двигатель! Двинул рукоятку заслонки от себя, сбавил обороты. Обшарил глазами лес - нужна поляна на случай вынужденной посадки, но ее нет. Температура воды начала постепенно снижаться, перестало ее выбивать. "Может быть, и до аэродрома дотяну... - подумал летчик. И только теперь спохватился. - А где же Спицын и Филиппов?" Но сколько ни вертел головой, их так и не увидел.
      ...Холобаев зарулил на стоянку к опушке леса, выключил мотор и сразу как-то обмяк. Привалился к спинке сиденья, закрыл глаза, руки устало повисли. На какое-то время он словно растворился в наступившей тишине. Только тиканье бортовых часов да жужжание гироскопа напоминало, что он - в кабине, а самолет прочно стоит на земле.
      Потом он услышал голоса. К нему бежали летчики и техники. Кто-то приветственно подбросил вверх пилотку. И в Холобаеве вдруг шевельнулось чувство, которое испытывает человек, совершивший необычное, значительное. Еще бы! Он прилетел оттуда, где идет война. Он в числе первых летал за Березину. Нашел там противника и бил его как только мог. Был на волоске от гибели и готов был принять смерть как должное...
      Летчик сдернул с головы шлем, освободился от парашютных лямок. Привстал на сиденье, уперся руками в переплеты фонаря, Привычно, легко перенес сразу обе ноги за борт кабины и... с грохотом провалился! Затрещал зацепившийся за что-то комбинезон, руку больно резануло. Подбежал Комаха, помог летчику выбраться из огромной дыры с рваными краями дюраля, зиявшей в центроплане. Холобаев отошел от самолета, посмотрел на пего со стороны и вначале не поверил своим глазам. Штурмовик был буквально изрешечен пробоинами разных размеров. Новенького красавца невозможно было узнать. Бронекорпус, на котором после выстрела в Богодухове оставалось еле заметное пятнышко, превратился в рванину, фюзеляж до самого хвоста был залит маслом. "Вот так расковыряли! - изумился летчик. - Как же я долетел на таком "решете"?"
      Холобаева обступили. Кто-то спросил:
      - Что же это?..
      Он поднес к губам кровоточащую ладонь, зло сплюнул на траву, растер погон:
      - Зенитки... - Потом спросил: - А Спицын и Филиппов прилетели?
      - Прилетели! Уже докладывают.
      - Ну пусть докладывают, а я потом... - Холобаев выхватил из чьих-то рук цигарку, смачно затянулся и выпустил густую струю сизого махорочного дыма.
      К нему подошел инженер полка капитан Митин, положил ладони на плечи, сочувственно произнес:
      - С боевым крещением тебя. Костя!
      - А Спицына и Филиппова здорово побили? - спросил его Холобаев.
      - По нескольку пулевых пробоин в крыльях.
      - Значит, будут летать?
      - Уже подвешивают бомбы. Завтра снова полетят.
      - А что же с моим теперь? - он кивнул на самолет.
      - Твой, как видишь, отлетался...
      Подошел командир полка, молча пожал Холобаеву руку и тут же отдал распоряжение Митину:
      - Немедленно затащить в ангар и никому не показывать!
      Любопытствующие сразу разошлись. Около самолета остался один Холобаев.
      Он сиял с себя располосованный комбинезон, швырнул его в сторону и зашагал вокруг своего штурмовика. Происшедшее за Березиной снова и снова вставало перед глазами: как он пускал "эрэсы" и не видел взрывов, как пытался вести огонь из пушек, а они молчали, как потом летел над немецкой колонной до самого Бобруйска и был не грозой для фрицев, а только мишенью для их зениток. Пришло на память, как над Слуцким шоссе ругнул Дремлюка: "Ох, эти оружейники..."
      А Дремлюк тем временем подошел к самолету с другой стороны, открыл снарядный ящик и увидел, что весь боекомплект цел. Возле другой пушки столкнулся с Холобаевым.
      - Товарищ капитан, разве пушки не стреляли?
      Холобаев остановился как вкопанный, уставился на огромного Дремлюка колючими глазами. Слово "разве", произнесенное с сомнительной интонацией, будто током ударило. Летчик взорвался.
      - Спецы!.. - он выругался. - Я бы тебя самого из этих пушек расстрелял, если бы они только работали! Без суда и следствия. Как вредителя! Выпускаете самолеты в бой - пушки молчат, а "эрэсы" красиво фыркают, но не взрываются. Немцы нас лупят почем зря, а мы им только бока подставляем...
      Дремлюк недоумевающе посмотрел на Холобаева, скулы на его квадратном загорелом лице заметно побелели.
      - Вредителей, товарищ капитан, к стенке ставят, и не из пушек, а из пистолетов...
      - Вот и становись сюда! - Холобаев показал на свой изуродованный самолет, а рука его дернулась к кобуре.
      Дремлюк, словно глыба, тяжело двинулся к самолету, привалился спиной к фюзеляжу, как раз у выведенной там красной звезды. Раскинул руки в стороны.
      - Ну, стреляйте, товарищ капитан...
      Податливость Дремлюка, стоявшего перед ним с распростертыми руками, и мелькнувшая в голове догадка, что и остальные семь "эрэсов" могли взорваться где-то, но летчик этого просто не видел, подействовали на Холобаева отрезвляюще. Стало стыдно минутной вспышки гнева.
      - Отойди, Костя, оттуда, сделай милость... - сказал он упавшим голосом и отвернулся. Сел на землю, поставил локти на колени, стиснул ладонями виски. Дремлюк подошел к нему, опустился на корточки, нерешительно протянул папиросу.
      - На, подыми...
      И вдруг они услышали панический крик Комахи:
      - Тикай! Тикай!
      Обернулись. Прямо на них катит серебристый двухмоторный бомбардировщик СБ. На одном крыле задраны вверх листы дюралевой обшивки, медленно вращается только один винт. Бомбардировщик все ближе и почему-то не гасит скорости. Из передней штурманской кабины вывалился и кубарем покатился по земле человек, хвостовое колесо прошло рядом, чуть не раздавив его. Холобаев с Дремлюком метнулись в сторону, и тут же за их спинами раздался грохот, скрежет, треск.
      Они обернулись и замерли. Поднятый кверху мотор штурмовика проткнул и раздавил, как яичную скорлупу, выступающий вперед остекленный фонарь передней кабины бомбардировщика. Сам ИЛ-2 стоял на одном колесе, сильно накренившись. Одним крылом он упирался в землю, а второе высоко вздыбилось, как в развороте, над макушками сосен перед атакой на Слуцком шоссе. Его "добили" на земле.
      Как воевать?
      Наступила короткая июньская ночь.
      Холобаев стянул с набухших ног сапоги, повалился на скрипучий топчан. Тело просило отдыха. Он закрыл глаза, пытался уснуть, но сон не приходил. Одна за другой снова отчетливо проплывали перед закрытыми глазами картины: женщина с подростком, шарахнувшаяся с дороги в кустарник; черный дым над Бобруйском; нескончаемый поток войск на Слуцком шоссе; зависшие в воздухе обломки грузовика; вертикально вставшая крышка бензобака; раскинувший руки Дремлюк; уткнувшийся одним крылом в землю израненный и будто не желавший умирать ИЛ. Эти видения обрывались на одном и том же месте и повторялись с неумолимым чередованием. Тогда он поднимал отяжелевшие веки, встряхивал головой, но все начиналось сначала. Он устал бороться с неудержимым бегом одних и тех же картин и уже не открывал глаз. Потом видения начали путаться, наползать одно на другое и постепенно растворились, пропали.
      Проснулся словно от толчка. За окном светало. Рядом Спицын поскрипывает во сне зубами, будто сахар грызет. Жалобно и тонко жужжит муха, запутавшаяся в паутине у окна. Пузатый паук присосался к ней. Холобаев не выдержал, схватил портянку, подбежал к окну, стеганул. Снова лег, но сон как рукой сняло. Что-то бередило его душу - горький осадок, будто он в чем-то виноват... С чего бы это? Ведь после возвращения с боевого задания он чувствовал себя героем дня. Откуда теперь эта неудовлетворенность?
      Клубок сложных чувств он начал разматывать с конца.
      "После посадки было доложено, что задание выполнено, - мысленно рассуждал Холобаев. - А если разобраться в этом как следует, то что же получится? В чем состояла суть задания?
      Во-первых, найти противника, во-вторых, бить его. Противника мы нашли. Выскочили на шоссе, даже огнем нас не встретили. Это потому, что летели низко, на бреющем, а заход на колонну получился с тыла, откуда нас меньше всего ожидали. А если бы маршрут проложили прямо на Бобруйск и летели в лоб колонне? Тогда, пожалуй, никому бы из нас не пришлось докладывать, что мы там видели и как били. Значит, первая часть задачи выполнена, и выполнена тактически грамотно. Противника нашли и внезапности достигли.
      А как обстояло дело со второй частью задания? Как мы били противника? Что сделано бомбами - я не видел, пушки молчали, а "эрэсы"? Заметил только одно попадание... А остальные семь? Дремлюк, по-видимому, прав, "эрэсы" должны взрываться, но я ведь этих взрывов и видеть не мог, раз пускал их с горизонтального полета. А вот при пуске последнего "клюнул", и взрыв был близко, результат налицо. Эх, если бы все выпустить так! Сколько бы накрошил в той колонне...
      "Если бы..." - Холобаев ругнулся, чиркнул спичкой, закурил. Стыд какой! Забыл, как прицеливаться при пуске "эрэсов". "Наводи вот это перекрестье на цель и жарь", - сказал напоследок заводской инженер. А в деле и память отшибло. Да еще Костю Дремлюка вроде бы "к стенке" ставил... А пушки?.. Ладно, с этими пушками я еще доберусь до Комахи, объяснюсь с ним по душам... Однако пулеметы строчили безотказно! Севернее Бобруйска поджег две машины, а может быть, кое-что и еще повредил. Но мои самолет так "повредили", что и показывать другим страшно. Не стало штурмовика, который подороже многих десятков машин и фрицев..."
      Скрипнул топчан - Холобаев повернулся на другой бок. Посмотрел на крепко спавших Спицына и Филиппова, и другие мысли полезли в голову: "Ребята в том же пекле были, а вернулись только с царапинами, утром снова полетят. Почему же они не избиты до основания? Это потому, что я шел строго над колонной восемь минут, до самого Бобруйска. Они оказались сзади и не могли вести огонь, я им мешал. Поэтому они вынуждены были делать отвороты в стороны и атаковали колонну сбоку - пересекли шоссе несколько раз "змейкой". Вот и получилось, что они маневрировали и меньше были в зоне обстрела. Ущерба, по их докладу, нанесли противнику больше, чем я, и самолеты целы... Может быть. случайно это у них получилось, но в таких именно действиях по колоннам был резон... Это же и есть тактика!"
      Холобаев подвел итог ночным размышлениям: "Нет, никакой ты не герой, капитан Холобаев. Тактика - это хитрость, а ты лез напролом да еще собирался у Бобруйска умирать с музыкой. Это не геройство, а отчаяние. И ничего ты еще не знаешь о настоящей войне..."
      Не раз довелось мне потом слышать рассказ полковника Холобаева о его первом боевом вылете и за круглым столом, и во время его выступлений.
      Недавно я снова навестил Константина Николаевича в Ленинграде. Он поджидал меня, восседая в глубоком, потертом кресле, словно на троне. На этот раз хозяин показался необычайно маленьким, усохшим. Отложив книжку Рокуэлла Кента, он повел рассказ о первых днях войны в своей обычной манере - зычным голосом, сильно растягивая отдельные слова.
      В конце затянувшейся беседы Константин Николаевич сказал:
      - Смотри ж, чтобы в книжке люди не были похожи на роботов!
      Поднялся с кресла проводить до порога, зашаркал тапочками по старинному паркету на прямых, негнущихся ногах.
      - "Шасси" мои совсем отказывают. Из-за них не хотели как-то пустить в метро: посчитали, что старик навеселе, - пошутил на прощание Константин Николаевич и по-ребячьи припал к груди.
      Я обнял его и поразился худобе и детской костлявости его лопаток. Но все же не думал я, что эта встреча весной 1971 года будет последней, что не доведется Константину Николаевичу Холобаеву прочитать долго писавшуюся и не так уж скоро увидевшую свет книжку. А как он ее ждал!
      Холобаеву и еще нескольким летчикам нашлось место под крышей. Спали на топчанах в затемненном доме военного городка, переполненного эвакуированными семьями. Многие же всю ночь оставались у самолетов. Вместо подушки - под голову противогаз, одна пола кожаного реглана служила матрацем, вторая одеялом, а крышей - крыло штурмовика. Техники располагались на самолетных чехлах.
      В черном небе то и дело гудели немецкие машины. Гул этот характерный нудный, с подвыванием, - сразу отличишь. Дежурные по стоянкам, заслышав его, кричали: "Воздух!" Спавшие тревожным сном летчики вскакивали и, спотыкаясь в потемках, бежали к отрытым шелям. Потом бегать надоело...
      Война входила в сознание совсем не такой, как представлялась раньше. Ни у кого не укладывалось в голове, откуда взялась такая военная сила у обозначенной на карте Европы маленьким пятнышком фашистской Германии и почему ее не смогла сдержать на границе и наголову разбить наша непобедимая Красная Армия. Как могло случиться, что за неделю войны мы позволили противнику продвинуться не на какой-то вершок, а на 350 километров? Ведь уже занят Бобруйск, до которого от Старого Быхова совсем недалеко...
      Война оглушила неожиданностью поражений.
      В сторону Бобруйска медленно пролетела в четком строю девятка тихоходных гигантов ТБ-3. Истребители не прикрывали бомбардировщиков. Возвращались через Березину уже шесть машин, а позади носился "мессершмитт". Он заходил в хвост то одному, то другому. Через несколько минут над лесом поднялось шесть черных столбов дыма. Потом прилетел изуродованный штурмовик Холобаева, с ним столкнулся тоже искореженный бомбардировщик... А вслед за тем приземлился истребитель с неработающим мотором и завертелся волчком в конце пробега. Из кабины вытащили уткнувшегося головой в приборную доску летчика. Молодое, будто выбеленное мелом, лицо, повисшая на лоскуте кожи кисть левой руки в перчатке, и прыгающая стрелка ручных часов... В наступивших сумерках увидели, как с запада на одном моторе тянет со снижением бомбардировщик СБ. Попутный ветер нес его через летное поле прямо на жилые дома военного городка. Бомбардировщик начал отворачивать, его на одном моторе затянуло в крен, положило на спину. При ударе о землю взметнулся столб яркого пламени, затрещали в огне патроны, разлетаясь голубыми брызгами...
      Таким был первый фронтовой день. Что же принесет второй?
      ...Летчики жаловались на оружие. Пушки ШВАК почему-то захлебывались после первой же очереди. Причина задержек - перекос снарядов в патроннике. Дефект вроде бы заводской, а летчики винили сбившихся с ног оружейников.
      Жаловались и на "эрэсы" - не взрываются. Не многие успели узнать об опыте Холобаева...