В военном воздухе суровом

      Лег на курс, мотор совсем стал плохо тянуть, греется, показания приборов ненормальные. Пришлось передать командование группой Феде Артемову (в первый и последний раз), а самому вернуться на аэродром. Оторвал взгляд от приборов, осмотрелся, с удивлением увидел, что за мной увязался еще одни штурмовик. Этого еще не хватало! Откомандовал ему вернуться к группе - летчик не реагирует, будто оглох.
      Над аэродромом мотор начал совсем сдавать. Перед заходом на посадку пришлось аварийно сбросить выливные приборы с фосфором в полтонны весом. Сел нормально, и тут началось...
      - Почему вернулся с боевого задания?
      - Мотор плохо тянул.
      - Проверим. А почему истребителей не взял?
      - Потому, что они не взлетели. Я же об этом по радио запрашивал, а вы не слышали.
      - Слышал!
      - Так почему отмалчивались? - я начал уже злиться.
      - Ведущий должен сам принимать решение, нечего ждать подсказок, когда находишься за тридевять земель.
      - Вот я его и принял...
      - Дурацкое решение. Собьют "мессеры" Артемова - будешь за это в ответе. Выливные приборы шуранул на свою зенитную батарею... А Неретина почему с собой притащил?
      - Я его не тащил...
      Стоит рядом бледный Неретин и не знает, что сказать. Нет у него никаких оправдании: пошел за ведущим, вот и все.
      Мой самолет уже облепили техники, ищут дефект. Если он произошел по их недосмотру, то с техников строго взыщут за срыв боевого полета. Если же дефекта не обнаружат, меня обвинят в трусости. Инженер полка Тимофей Тучин забрался в кабину, запустил мотор, газует, а мотор, к моему удивлению, работает, как зверь. Я стою поодаль от самолета, не хочу быть на глазах у техников. Услышал за спиной:
      - А может, вам только показалось, что мотор плохо работал?
      Я обернулся, посмотрел на человека, всегда державшегося от летчиков особняком, и сразу не мог понять: то ли в этом вопросе участие, то ли подозрение. "А может, вам только показалось?" Сказать ему о падении наддува, о росте температуры воды? Но он ведь все равно в этом не разбирается: человек без технического и без летного образования, даже петлицы другого цвета. Я молчал, сдерживался. Смотрю - Мосьпанов вразвалочку подходит. Тронул моего собеседника за локоть:
      - Отойдем-ка в сторонку, покурим...
      - Я некурящий, - отвечает тот, уходить не собирается.
      - У меня к тебе важное дело есть. - Мосьпанов увлек его к самолету. Издали догадываюсь по жестам, что мой комэска какие-то указания техникам дает, а к этому человеку нет у него никакого дела. Уже раскапотили мотор, оседлали его сверху, гайки отвинчивают.
      Долго тянется время. Дефекта в моторе не находят. Загудели вернувшиеся с задания штурмовики. Одного недосчитываюсь: нет "двадцатки" - самолета Феди Артемова... Сколько за один взлет свалилось: потерял друга. Неретина привел на аэродром, на свою зенитную батарею фосфор сбросил, да еще, дефекта в моторе не находят...
      Ко мне несмело подошел Неретин.
      - Вы уж извините... Я подумал вначале, что все за вами пойдут. А команду вернуться не выполнил потому, что группу потерял, заблудиться боялся.
      Что ему скажешь? По-своему он прав.
      Идут ко мне Мосьпанов с Тучиным. Инженер улыбается, а комэска издали кричит:
      - Нашелся!
      - Артемов?! - встрепенулся.
      - Де-фект! - провозгласил Тучин своим тягучим голосом. - Перемычка головки блока лопнула, воду в цилиндры гнало! Производственный дефект...
      - А зенитчиков только напугал, - добавил комэска, взяв меня под руку.Пойдем подкрепимся на сон грядущий.
      - Не хочу...
      - Не кисни, такое с каждым может случиться. Мотор не варежка - внутрь не заглянешь...
      Сидели за столом. Мне боевой вылет не засчитали, поэтому и сто граммов не выписали. Мосьпанов отдал свою долю, ему от кого-то тоже перепало...
      Ужин был в самом разгаре, как вдруг в дверях появился Федя Артемов: жив-здоров. Ура! Федя улыбается, веселенький - пехотинцы попотчевали за отличную работу. Подбитый зениткой, он шлепнулся к ним.
      Все хорошо, что хорошо кончается, но после этой истории у меня вдруг расклеилось дело... со взлетом. Каждый раз при разбеге нагруженный бомбами самолет перед отрывом уводило вправо, я чуть не скатывался с полосы. Это опасно. Командир полка меня даже предупредил:
      - Ты со взлетом что-то мудрить начал... Смотри у меня! - и погрозил пальцем. Не подумал ли, что я делаю это умышленно, чтобы получить передышку в полетах?
      Мосьпанов тогда сказал:
      - Выбрось из головы мысли о развороте на взлете! Я вот тоже как-то поднимал самолет с передовой и начал сам себе мозги туманить: "А вдруг как развернет меня на разбеге?" И представь себе: от того, что так думал, так меня крутануло, чуть в ящик не сыграл...
      Слова Мосьпанова пошли впрок - взлет у меня действительно наладился.
      А про то, как Мосьпанов поднимал самолет с передовой, рассказать стоит.
      ...Подбитый штурмовик приземлился, едва перетянув линию фронта. Летчик добрался до аэродрома на попутных. Для эвакуации самолета послали группу техников.
      ИЛ-2 с поврежденным мотором стоял на колесах в лощине, хвостом к оврагу, до которого было с километр. А по ту сторону оврага проходил передний край обороны противника. Посвистывали пули, изредка рвались мины. К штурмовику техникам вместе с сопровождающим пехотинцем пришлось пробираться ползком.
      Местность перекопана траншеями, заминирована, поэтому нет возможности отбуксировать самолет от передовой. Для спасения машины оставался один выход: после смены поврежденного мотора взлететь с того места, где он стоял. Но можно ли это сделать?
      На место вынужденной посадки прибыл Мосьпанов. Он долго ползал у передовой и, возвратившись к техникам, сказал:
      - Если мотор замените, попробую взлететь.
      Взлететь, оказывается, можно было лишь в сторону противника: только оторвется самолет - и уже окажется за линией фронта, под огнем. Для взлета пригодна узенькая полоска: малейшее отклонение на разбеге - и угодишь колесами в траншею. Менять мотор почти на виду у противника - тоже дело опасное; если обнаружит немецкая "рама" - дотошный разведчик, - минами накроют как пить дать.
      Самолет забросали ветками. Ночью техники прикрылись брезентовыми чехлами и при свете переносной лампы принялись снимать мотор. Во вторую ночь поставили исправный мотор, а наутро следующего дня снова на У-2 доставили Мосьпанова.
      Лег Илья Петрович около замаскированного самолета на свой обшарпанный реглан, с которым редко расставался даже в жаркие дни, закурил, посматривает на дымок от папиросы. Ветер тянет со стороны противника. Это хорошо: при взлете против ветра разбег будет короче. Посмотрел Мосьпанов на бугорок замаскированного блиндажа - это единственный ориентир, по которому нужно выдерживать направление при взлете. Ветер получался встречно-боковой, и оттого, что боковой, у Мосьпанова засосало под ложечкой: "А вдруг поведет вправо? Тогда катастрофа неминуема..." Мысль эту отогнать никак не удавалось. Мосьпанов швырнул окурок.
      - Ну как, все готово? - спросил он у техников. Три пары глаз пристально смотрели на летчика. Обратился он ко всем, а отвечать должен один, старший команды, круглолицый и проворный Петро Семенович Глущенко. И говор у него быстрый, успевай только схватывать.
      - Все шланги и трубопроводы присоединены, гайки на подмоторной раме зашплинтованы, - сам проверял, - водой и маслом заправили, горючим тоже...
      - Постой, постой, Петро Семенович, - остановил его летчик, - не трещи как пулемет. Ты скажи: лететь можно? - и посмотрел на техника в упор, забыв на время о боковом ветре. Тот заерзал, будто с кочки хотел пересесть на ровное место.
      - На аэродроме я бы его не выпустил... - мотнул техник головой на самолет.
      - Это почему же?
      - Мотор ведь не опробовали, тросик регулятора оборотов установили на глазок... А вдруг раскрутка винта будет?
      - А ты еще раз проверь хорошенько на свой глазок, а чтобы раскрутки не было, полетишь со мной в фюзеляже. - Мосьпанов глянул на техника.
      - Есть лететь с вами, товарищ старший лейтенант, - сказал Глущенко. - А как мы мотор перед взлетом прогревать будем?
      Вопрос резонный.
      В этот утренний час, когда немцы по заведенному распорядку завтракали, на переднем крае установилась тишина. Противник не стрелял, а наши тоже попусту боеприпасов не расходовали. Но стоит только запустить мотор да пока температуру воды доведешь до 80 градусов, как противник непременно начнет палить по самолету... И Мосьпанова осенила мысль: надо, чтобы заговорила наша артиллерия, тогда "под шумок" можно прогреть мотор. Разыскал какого-то артиллерийского начальника, изложил просьбу. Тот сказал:
      - Хорошо, пошебаршим малость с запасных позиций, будто бы пристрелкой целей займемся. Только предупреди, когда начинать.
      Мосьпанов вернулся к техникам:
      - Ну как, Петро Семенович, тросик регулятора оборотов проверил?
      - Проверил.
      - Раскрутки не будет?
      - Не должно...
      - Вот и хорошо... Развернем самолет носом на тот бугорок, - показал летчик в сторону переднего края.
      Налегли на хвост все разом, повернули штурмовик, как нужно, летчик полез в кабину. Глядь, а на сиденье парашюта-то нет. Севший вынужденно летчик, оказывается, его забрал, а Мосьпанов свой привезти не догадался. Техники заволновались:
      - Вылет отложим?
      - А парашют мне бы понадобился как подушка, чтобы сидеть не низко: все равно ведь на бреющем полечу, не прыгнешь.
      Мосьпанов сложил свой видавший виды реглан пакетом, сунул в чашу сиденья, уселся, вытянул шею, но из-за капота мотора ориентира для взлета не видит: ростом летчик не вышел, сидит низко. И тут снова засверлила мысль: "Выдержать бы направление при боковом ветре..." Пришлось еще куртку техника под себя подложить. Теперь вроде бы нормально. Пристегнулся привязными ремнями к сиденью.
      - Петро Семенович! - крикнул Мосьпанов. - Беги на батарею, пусть начинают!
      - Так мне же лететь, я другого пошлю... - засуетился тот.
      - Один полечу, зачем лишний груз...
      Заработала наша артиллерия. Мосьпанов запустил мотор, начал прогревать. Вывел на максимальные обороты - раскрутки нет, за мотор спокоен. Одна только мысль: не развернуться бы на взлете и проскочить мимо блиндажа. Он спустил штурмовик с тормозов, взвихрилась увядшая зелень, которой был замаскирован самолет, и только облако пыли осталось позади.
      Но то, чего он больше всего опасался, в один миг и произошло: только на разбеге поднял хвост, как самолет повело вправо.
      Он теперь бежал прямо на блиндаж, а там - траншеи... Прерывать взлет поздно, штурмовик на виду у противника... Мосьпанов включил форсаж и у самого блиндажа хватил ручку на себя...
      Гул двигателя замер где-то за линией фронта. И вскоре штурмовик низко пронесся над нашими войсками, качнув с крыла на крыло.
      Вот об этом случае и вспомнил Мосьпанов, когда внушал мне на аэродроме у хутора Смелого:
      - Выбрось из головы мысли о развороте на взлете! Будешь думать об этом обязательно развернет.
      Я ему благодарен за это внушение: оно мне куда больше помогло, чем поднятый перед моим носом палец...
      Во время отступления наших войск за Дон летом сорок второго года командиру третьей эскадрильи капитану Мосьпанову приходилось летать особенно много. Были дни, когда он по четыре, а то и по пять раз водил группы бить вражеские колонны. Возвращаясь с задания, передавал по радио на аэродром:
      - Готовьте другого "коня", корм есть!
      После приземления он сразу пересаживался в самолет с подвешенными бомбами и вел другую группу. Командиру полка говорил:
      - Я знаю, где сейчас эта колонна, и лучше выведу группу, чем тот, кто там еще не был.
      Пересадку ведущего с одного самолета на другой кто-то тогда назвал "конвейером Мосьпанова". Много он летал в те дни, а усталость вроде бы и не коснулась этого на вид физически не очень сильного человека. За ужином он еще и шутки отпускал:
      - Начпрод уравниловкой занимается. Нет бы выписать четыре раза по сто, а он опять на донышке выставил...
      А потом еще на сон грядущий усаживался сгонять партию в шахматы. Шахматы были страстью Мосьпанова. Играл без спешки, подолгу обдумывая ходы. И уж если Илья Петрович садился против партнера, то даже самые неуемные подсказчики крепко держали язык за зубами, суфлеров не терпел. Не прощал ошибок и партнеру, заранее его предупреждая: "Уговор - не смыкать!"
      Двадцать пятого июля на полевом аэродроме около станицы Кагальницкой, близ Ростова, выдался жаркий день. Летали бить переправы на Дону.
      Мосьпанов был в боевом расчете. В ожидании своей очереди он сидел в тени около землянки за шахматной доской, обдумывая свой ответный ход на выпад достойного противника - Хаима Янкелевича Хашпера. Тот "смыкать" тоже не любил и умел ставить хитрые ловушки. Эта интересная партия была неожиданно прервана: над КП взвилась ракета - вылет!
      - Не рушь фигуры, - сказал Мосьпанов. - Я тебя на этой "завлекалочке" еще припечатаю... - и заспешил к дежурному грузовику.
      Начальник связи Нудженко крикнул Мосьпанову:
      - Буду давать настройку, слушай!
      - Вас понял, пр-рием! - улыбнулся ему Мосьпанов и тряхнул шлемофоном.
      Недолюбливал Мосьпанов несовершенное тогда радио за шум и треск в наушниках, поэтому в полете частенько выключал приемник... К тому же от ларингофонов, застегивавшихся кнопкой ниже подбородка, на шее у него оставались синяки - бритвой прикоснуться больно. "Отрежу их к чертям!" сказал как-то Мосьпанов при Нудженке, и тот после этого весь день ходил за ним по пятам: "Та хиба ж це можно отрезать?" Вот и теперь, провожая Мосьпанова в полет, начальник связи решил напомнить ему о настройке.
      Самолеты порулили на старт. Нудженко стоял у рации с микрофоном в руке. "Р-раз, р-раз, как слышишь?" Ведущий не отвечал. "Может быть, хочет позлить?" Штурмовики пошли на взлет, оторвалась первая пара, стала набирать высоту, и в это время кто-то закричал:
      - Худые! Худые!
      Все вскинули глаза к солнцу, а там, словно хищные щуки, плавали два истребителя с тонкими фюзеляжами - "мессеры".
      Нудженко снова закричал в микрофон, предупреждая об опасности, но ответа по-прежнему не было. Летчику не до ответов сейчас. Самолет ведущего летел не шелохнувшись, без маневра.
      "Мессеры" ринулись вниз. От их крыльев рванулись дымные трассы "эрликонов". Вздрогнул штурмовик Мосьпанова и тут же круто опустил нос... На окраине Кагальницкой взметнулось пламя, хрястнул взрыв.
      ...Вечером хоронили Илью Петровича Мосьпанова. В легком гробу вместе с останками комэски лежал спекшийся в огне кожаный шлем без ларингофонов.
      Хутор Зубово Курской области значится только на картах старого издания. Теперь это хутор Мосьпанов. В центре его на высоком постаменте стоит бюст бывшего вожака деревенской комсомолии, Героя Советского Союза капитана Ильи Петровича Мосьпанова. Это звание было ему присвоено 23 ноября 1942 года посмертно.
      Мы были в то время на Северном Кавказе, на "точке номер три". Тогда на фюзеляжах штурмовиков появились выведенные белой краской слова: "Отомстим за Мосьпанова!"
       
      Особое задание
      Пятого января 1943 года мы приземлились на раскисшее от дождей летное поле недалеко от Моздока. Колеса глубоко увязали в грунт. Во время рулежки пришлось пристально всматриваться в стоявшие тут и там указки с надписью: "Разминировано". Здесь до нашего прилета успели уже поработать саперы.
      Как-то не верилось, что совсем недавно отсюда взлетали на перехват штурмовиков "мессершмитты" и вражеские зенитки встречали нас плотным заградительным огнем. А теперь мы увидели здесь кладбище немецких самолетов. С любопытством рассматривали продырявленные снарядами фюзеляжи и крылья, исковерканные лопасти винтов.
      - Дров-то они, оказывается, наломали порядочно... - говорили летчики.
      Фрицы оставили нам в целости добротно сделанный блиндаж. Стены и потолок его были обиты фанерой, так что от шуршащих мышей земля нам за воротники не сыпалась. Немцы также об "эстетике" побеспокоились: на стенах намалевали разные "картинки".
      Вблизи нашего нового аэродрома находилась почти дотла сожженная станица Галюгаевская. В пепелищах шныряли одичавшие черные кошки. Повстречался нам первый житель Галюгаевской - сухонький старичок в рваном малахае. Редкая белая борода, давно не стриженные волосы - до плеч. Он был похож на отшельника.
      - Здравствуйте, дедушка! - окружили мы его, и каждому хотелось расспросить о житье-бытье при немцах.
      - Здравствуйте, детки, - он снял малахай и смотрел на нас, часто мигая бесцветными, слезящимися глазами. Мы наперебой предлагали папиросы и шарики шоколада "Кола", который выдавал летчикам полковой врач Борис Кот. Это бодрящее средство нужно было принимать в умеренных дозах, а кто, бывало, за один присест сжует с десяток этих шариков, тот терял и покой и сон. Дедушка охотно принимал подарки, а сам с любопытством рассматривал наши теплые комбинезоны, трясущейся рукой потрогал у кого-то меховой воротник.
      - А они тут слухи распускали, - говорил он, - что Красная Армия разута-раздета, только кислицами в горах питается и с голоду мрет: "Капут, капут..." А вы вон какие красавцы, все справные, даже сладости водятся...
      - Дедушка, а вы тут все время при немцах были?
      - А куда деться? Вступили они дюже быстро...
      - Что ж у вас станичников не видно?
      - Почитай, всех перед отступлением согнали на станцию, увезли куда-то окопы рыть.
      - И девчат? - поинтересовался кто-то.
      - И девчат...
      - Ваш дом уцелел?
      - Подпалили ихние зажигалыцики...
      - Где ж теперь жить будете?
      - А мы и при них в погребах да в норах жили: всех из хат повыгоняли.
      - Как в норах?
      - Выкопаешь себе лопаткой в овражке пору и живешь...
      - И долго так пришлось?
      - Почитай, полгода, как они сюда вступили. Оно бы и в норе жить можно, да мыши заели: такая пропасть их в этом году расплодилась! Тучами по полям бегают, а исть нечего. У сонных кожу на пальцах до мяса пообщипали, ногти пообгрызли, - пуговицу теперь не застегнуть, - и старик показал нам свои руки. Кончики пальцев розовые - словно у новорожденного, казалось, с них вот-вот брызнет кровь.
      ...Противник отступал. Его нужно было бить с воздуха, но погода, как назло, испортилась окончательно. Низко висели облака, непрерывно сеяла морось, временами срывался мокрый снег. Самолеты на стоянках покрылись ледяной коркой. Туман застилал горизонт, и дальше границы летного поля ничего не было видно.
      Пехоте-матушке тоже приходилось трудно. Дороги - месиво, машины буксовали, погружаясь в грязь по самый дифер. Солдаты шли пешком да еще на горбу тащили минометы, ящики с боеприпасами, помогали лошадям вытаскивать застрявшие в грязи пушки.
      А противник отрывался. У него было преимущество: железная дорога единственная магистраль от Прохладной через Минеральные Воды на Кавказскую находилась в его руках. Гитлеровцы спешно грузили в вагоны потрепанные части, награбленные ценности и вслед за последним эшелоном пускали путеразрушитель. Позади этой чудовищной машины оставались скрученные в бараний рог рельсы и разорванные пополам шпалы.
      Самое бы время штурмовикам бить паровозы, чтобы задерживать эшелоны и пути, но погода... Ведь нет ничего опаснее обледенения. В общем, но довоенным понятиям погода была нелетная. Но у войны есть свои суровые законы.
      Появился у нас на аэродроме командир дивизии. Собрал летчиков в размалеванном немцами блиндаже. Мы расселись и притихли: ждем. что он скажет.
      - Командующий Северной группой войск генерал Масленников - начал он, поручил седьмому гвардейскому полку выполнение особо важной боевой задачи...
      "Какая же боевая задача в такую погоду?" - думали летчики. В блиндаже стало очень тихо.
      - Командующий требует любой ценой нарушить железнодорожное сообщение на участке Минеральные Воды - Невинномысск. Надо попытаться хотя бы одному самолету достигнуть Минеральных Вод и повредить железнодорожные пути.
      Все понимали, что первым полетит кто-то из самых опытных. А их в полку осталось меньше, чем пальцев на одной руке. Кого же назначит командир дивизии? Но он не назначил, а спросил:
      - Кто полетит?
      Наступила неловкая пауза...
      - Разрешите, товарищ полковник, попробовать мне! - послышался голос майора Галущенко. Он меньше всех раздумывал - значит, самый решительный. Вызваться после него было уже неловко.
      - Хорошо, товарищ Галущенко, готовьтесь.
      Галущенко козырнул и направился к выходу.
      У самолета засуетились техники и оружейники. Подготовкой к полету руководил прибывший по такому важному случаю инженер дивизии Митин. Начали подвешивать сотки с взрывателями замедленного действия, "эрэсы". Подтянули к самолету водозаправщик с горячей водой, стали обливать из шланга крылья, барабанить по обшивке деревянными ручками отверток - скалывать подтаявшую ледяную корку. Митину пришла мысль смазать моторным маслом лопасти винта, передние кромки крыльев, стабилизатора и киля - места, которые в первую очередь обледеневают в полете: ведь на штурмовике антиобледенительных устройств нет.
      Техники усердно терли масляными тряпками самолет, а летчики стояли поодаль и с тревогой наблюдали за необычными приготовлениями. Галущенко по-хозяйски прохаживался вокруг штурмовика, сам все проверял, что-то подсказывал техникам, в нашу сторону ни разу не взглянул. Не до нас ему сейчас.
      Не случайно Галущенко первым вызвался лететь. Он был непревзойденным мастером виртуозного пилотажа на штурмовике во всей 4-й воздушной армии. Во время тренировочных полетов он часто демонстрировал такие трюки, которые никому из нас и не снились. Командование, неоднократно наблюдавшее за этими полетами, не ограничивало Галущенко.
      Тренировочные полеты, изобиловавшие крутыми виражами и "горками", летчик обычно заканчивал резким снижением до самой земли, скрывался из виду. Затем показывался бесшумно несшийся к аэродрому на предельной скорости штурмовик. Высота была минимально допустимой; казалось, что самолет концами лопастей винта подгребает под себя землю. Поравнявшись с посадочным "Т", самолет с крутым углом взвивался вверх. Тяжелый штурмовик с необычайной легкостью за считанные секунды, как бы на одном дыхании, забирался на большую высоту, на глазах уменьшаясь в размерах. Когда скорость была почти потеряна и самое бы время выравнивать самолет по горизонту, летчик вдруг энергично поворачивал его вокруг продольной оси, на солнце сверкал фонарь кабины, и штурмовик в перевернутом положении все еще продолжал набирать высоту. Затем он плавно опускал нос, отвесно пикировал, медленно уменьшая угол, и целился мотором на аэродром. От больших перегрузок за концами крыльев тянулись белые шнуры рассекаемого воздуха. Высота терялась быстро. Казалось, для вывода самолета из крутого угла не хватит рулей и он неминуемо врежется в землю. Но расчет всегда был настолько точен, что штурмовик выравнивался у самой земли и в том же месте, откуда он начинал головокружительный набор высоты.
      Умение маневрировать с предельными перегрузками позволило Галущенко первому открыть счет сбитым "мессерам". На его боевом счету их было уже два. Как-то его одного "зажали" восемь вражеских истребителей. Минут десять пришлось вертеться в этой стае. Прилетел он тогда лишь с одной пробоиной в крыле. Вышел из самолета, а у него из-за отворота летного жилета посыпалось... печенье: это во время воздушного боя от перегрузок оторвалась привязанная проволокой к спинке сиденья коробка с аварийным бортпайком, и ее содержимое "плавало" по кабине, как предметы в космическом корабле.
      ...Я внимательно следил за приготовлениями Галущенко к опасному полету из Галюгаевской. Думал, что тут и пилотаж не спасет. Надо быть мастером слепого полета. Галущенко тем временем взобрался на центроплан, надел парашют, уселся поудобнее в кабину, повел широкими плечами, будто ему было тесно. Завращался винт, воздушной струёй позади самолета сорвало с лужи тонкий ледок. Летчик увеличил обороты, и самолет, глубоко проминая колесами застывшую за ночь землю, неохотно тронулся с места.
      Галущенко пошел на взлет. Долго бежал штурмовик, еле оторвался от земли на самой границе аэродрома и тут же скрылся в дымке. "Сейчас вернется", - думали летчики, всматриваясь в белесую муть и чутко прислушиваясь к звукам. Но тянулись минуты, а Галущенко не возвращался. Стояли под зябкой моросью, курили. Теперь остается ждать, пока не истекут сорок минут расчетного времени. Лишь бы самолет не обледенел...
      Время тянулось долго...
      - Летит, летит! - крикнули наконец несколько голосов, и мы увидели штурмовик с выпущенными колесами и посадочными щитками; летчик изумительно точно с ходу вышел на аэродром и приземлился. Самолет рулил, а под крыльями болтались тросы контровки бомбовзрывателей - значит, бомбы сброшены, до Минеральных Вод долетел.
      Галущенко проворно выбрался из кабины, спрыгнул с крыла, зашагал к командиру дивизии. Каким-то не своим, глухим голосом доложил:
      - Товарищ полковник, путь разрушен... Вот здесь, - показал на планшете место. У летчика на щеках выступила гусиная кожа, под глазами синие круги.
      Полковник спросил:
      - Вам холодно?
      - Там было жарко, а здесь пробирает, - смущенно улыбнулся летчик.
      - Пойдемте в блиндаж, там все доложите.
      Трудно пришлось Галущенко в этом полете. От Моздока он "уцепился" за железную дорогу, потом "брил" на высоте телеграфных столбов. Через некоторое время начало обледеневать лобовое стекло - и без того ограниченная видимость ухудшилась. Следить за землей пришлось через боковую форточку. Больше всего летчик опасался столкнуться с водонапорными башнями на станциях или с какой-нибудь заводской трубой. Было намерение вернуться, но переборол себя. Когда миновал Георгиевск, за рекой Кумой погода вдруг улучшилась: облачность поднялась, начало оттаивать лобовое стекло.
      За Минеральными Водами вышел на железную дорогу. Но как бомбами с замедлением взрыва повредишь путь? Железнодорожная насыпь высокая, бомбы с малой высоты падают плашмя, кувыркаются и взрываются, скатившись вниз. И тут Галущенко заметил под железнодорожной насыпью водосточный туннель. Пришла мысль "закатить" туда бомбы. Сделал несколько заходов, сбрасывал по одной, каждый раз учитывая поправки на рикошет. Наконец взрыв ударил точно под насыпью, и она осела.
      На обратном пути летчик увидел в стороне плотную пешую колонну отступавших фрицев. Взмыл повыше с глубоким креном, вмиг оказался позади колонны. Прочесал ее из четырех огневых точек - от хвоста до головы, и еще раз - с противоположного направления.
      Заканчивая доклад, Галущенко сказал:
      - Такой каши, что осталась на дороге, мне видеть еще не приходилось, - и он зябко передернул плечами.
      А мне представился виртуозный маневр, выполненный летчиком за считанные секунды: разве успеть разбежаться с дороги?..
      В железной печке потрескивали и шипели сырые дрова. В оконце, что под самой крышей блиндажа, было видно, как повалил густой мокрый снег. Полетов в этот день не было.
      ...Утром погода несколько улучшилась. Вызвал меня командир полка:
      - Особое задание генерала Масленникова... - сказал он. - По агентурным данным, противник на станции Нагутской сосредоточил много паровозов. Формирует из них составы для эвакуации. Нужно этому помешать.
      Я взглянул на карту. Нагутская - небольшая станция западнее Минеральных Вод. Лететь туда километров 200. В Минеральных Водах все еще базируются вражеские истребители - значит, надо обходить его стороной, севернее. Речушка Мокрый Карамык обозначена на карте пунктиром; она подходит к самой Нагутской, протекает за грядой холмов. Если лететь все время над ней, можно скрытно подойти к цели.
      - Хорошо бы сегодня хоть двумя самолетами ударить, - сказал командир. Возьми себе ведомым сержанта Цыганова. В строю он держится хорошо, бомбит тоже метко...
      Петя Цыганов - остроносенький паренек лет двадцати, прибыл к нам в полк недавно. Узнав, что его назначают в такой ответственный полет, просиял.
      - Будешь делать все, как я. Понял?
      - Понял, - кивнул Петя.
      Взлетели. Так же, как вчера Галущенко, от Моздока "уцепились" за железную дорогу, понеслись на бреющем. Пришло мне на память, как в 1934 году я заблудился и в этих местах приземлился, чтобы узнать у пастуха, где нахожусь. Вскоре мы врезались в снежный заряд - не до воспоминаний. Пришлось снизиться до предела, чтобы кое-как видеть землю. "Вдруг потеряется ведомый?" мелькнула мысль, и я тогда пожалел, что полетел не один.
      К счастью, снегопад вскоре кончился. Я увидел Цыганова - он уцепился за меня справа, словно клещ. "Молодец, Петя!" - приободрил я его, а он качнул с крыла на крыло. Облачность все же временами прижимала нас почти к верхушкам телеграфных столбов. Где-то там, слева, должны быть Минеральные Воды. И вдруг за рекой Кумой мы словно попали в иной мир: в кабине стало светло, облака приподнялись, видимость хорошая... Только теперь надо ухо держать востро: противник может заметить нас издали и поднять наперехват истребителей из Минеральных Вод.
      Под нами проносится припорошенная снегом бугристая степь. Мы огибаем эти неровности, то и дело ныряя за холмы. А вот она, та самая глубокая балка, по которой летом течет Мокрый Карамык. Летим над ней, словно в корыте, приближаемся к Нагутской. Заходить на станцию решили с запада, наискосок, чтобы после атаки скрыться за крутыми берегами этой речушки.
      Истекло расчетное время, слева показался населенный пункт, недалеко от него - железнодорожная станция. Это и есть Нагутская! За станционными постройками никаких паровозов не вижу. Может, немцы успели угнать их? А может, агентурные данные неточны?..
      Сделали с Цыгановым левый разворот, чтобы пересечь железную дорогу и выйти на боевой курс. Поднялись метров на 50.
      Я уже различал железнодорожное полотно, а когда перевел взгляд повыше, вдруг увидел летевший к Минеральным Водам на одной с нами высоте двухмоторный самолет с двумя килями.