Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В военном воздухе суровом

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Емельяненко Василий / В военном воздухе суровом - Чтение (стр. 26)
Автор: Емельяненко Василий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Корреспонденты обещание тогда сдержали. Лишь много лет спустя после войны один из них, теперь доктор филологических наук, горьковед Б. А. Бялик в своей книге "Наедине с прошлым" тепло вспоминает о летчике Аверьянове и его верном друге Болтике.
      Герой Советского Союза Константин Аверьянов после войны служил за пределами Родины. За ним по пятам ходил уже "списанный" с летной работы Болтик.
      На войсковых учениях Аверьянов в паре с летчиком Быковым на штурмовике ИЛ-10 имитировал воздушный бой истребителей. Тогда он и погиб от нелепой случайности.
      Хоронили отважного летчика с воинскими почестями на кладбище в Бунцлау, где погребено сердце Кутузова. Болтик шел с траурной процессией, как когда-то его мать Рыжуха за гробом Наумова.
      Потом у собаки был другой хозяин. Шел он как-то с Болтиком по городу. Столкнувшись с собакой чужих кровей. Болтик сорвался с поводка. В свалке он скатился с тротуара и попал под колесо грузовика.
      Демобилизовался старшина Васильев.
      - Теперь снова за топор и пилу, сосновым воздухом Карелии дышать! храбрился Васильев. На торжественном ужине держал ответную речь с рюмкой в руке:
      - Вы помните клятву на могиле Наумова? Мы уничтожили фашистскую нечисть в ее берлоге!.. Так пусть же Коле Наумову, и Боре Папову, и Саше Чуприной... и всем погибшим земля пухом будет... - Васильев хотел еще что-то сказать, но вдруг затянул любимую песню:
      Крутится-вертится ИЛ над горой...
      Не допел он ее: по щеке через багровый шрам поползли непрошеные слезы.
      Путь к Тамани
      Наши войска продолжали прогрызать "голубую линию".
      Каждый раз перед атакой пехоты и танков - по часу, а то и больше непрерывно громыхала наша артиллерия, в это же время в небе волна за волной шли бомбардировщики и штурмовики.
      Время прихода каждой группы самолетов на свою цель указывалось заранее. Прилетишь в район цели раньше - там еще кто-то "работает", а опоздаешь - то очередной эшелон будет наступать тебе на пятки. Во время артиллерийской и авиационной подготовки атаки в воздухе было тесно. Для того чтобы успеть пропустить через цели больше самолетов, летать начали крупными группами.
      После очередной перегруппировки войск вновь подготовлено наступление. На этот раз мы должны штурмовать хутор Горно-Веселый, превращенный немцами в сильный опорный пункт. Там уже не уцелело ни одного дома, но фашисты засели в подвалах, глубоко зарылись в землю, тщательно укрыли и замаскировали огневые средства. Даже после длительного артиллерийского обстрела немцы каждый раз встречали нашу пехоту огнем.
      Я повел на "голубую линию" не один свой полк: позади, построившись пятерками, летели в общей пятнадцатикилометровой колонне еще два полка нашей дивизии. Их я собирал, пролетая над другими аэродромами.
      Впереди, недалеко от Краснодара, вижу исходный пункт маршрута - крутой изгиб русла Кубани. Над этим приметным ориентиром мой головной самолет должен пройти никак не раньше расчетного времени. Опоздание можно наверстать на маршруте увеличением скорости. Но если этот ориентир пройдешь раньше, будет беда. Тогда скорость нужно снижать, задние группы начнут наползать на передние, строй нарушится, вылет фактически будет сорван.
      Все время поглядываю то на приближающийся ориентир, то на стрелку часов.
      Наконец изгиб Кубани скрылся под крылом, проход по времени точен - я облегченно вздохнул...
      Полет протекает спокойно. Пять, десять, пятнадцать минут... Слева навстречу медленно плывут лесистые предгорья Кавказского хребта, внизу железная дорога, а впереди показались голые холмы. Там проходит передний край обороны.
      Уже различаю развалины Горно-Веселого. Последний взгляд на часы - наша атака будет вовремя. Вдруг в наушниках тревожно запищало - меня вызывает воздушный стрелок Женя Терещенко. Как он не вовремя: жду команду наземной радиостанций наведения, а приемник приходится переключить на внутреннюю связь.
      - Что случилось?
      - Выше нас бомберы идут...
      Глянул вверх - точно над головой висят три девятки наших бомбардировщиков с открытыми бомболюками, медленно обгоняют нас. По графику они должны отработать по Горно-Веселому до нас. Не лезть же под их бомбы... Делаю левый разворот, и всем команда:
      - За мной, на цель не идти!
      Сделали круг над своими войсками - надо повременить, - потом уже мы перешли в пикирование над местом, где отбомбились наши бомбардировщики.
      Мы тоже сбросили бомбы, сделали повторную атаку на штурмовку цели огнем. Слышу команду наземной рации: "Еще заход, еще заход!" Командир дивизии не хочет отпускать нас от цели, чтобы подольше поутюжили противника. Полковник Гетьман почти все время теперь находится в войсках на передовой, управляет действиями штурмовиков с земли.
      Продолжаем кружить: пятерка за пятеркой в гигантской карусели прочесывает огнем опорный пункт. Сверху кажется, что там не осталось ничего живого. А наши танки уже выползают из укрытий, вслед за ними делают перебежки цепочки солдат. Они должны овладеть этими дымящимися руинами на холме.
      ...На следующее утро начальник штаба Гудименко сообщил об изменениях линии фронта. Там, где на карте была надпись "Горно-Веселый", летчики нанесли небольшую вмятину в обороне противника.
      Мы не могли тогда знать, что в числе атакующих Горно-Веселый был девятнадцатилетний комсомолец Александр Носов. Его солдаты ворвались в траншеи и в рукопашной схватке уничтожили 35 гитлеровцев, захватили орудие, два пулемета. А впереди - вражеский дзот, оттуда огонь. Александр Носов подполз к нему с тыла, забросал фашистских пулеметчиков гранатами, подбил танк, а когда вышел из строя командир взвода, Носов заменил его, продолжая руководить боем. Саша Носов стал Героем Советского Союза.
      ...22 июля 1943 года был вновь организован массированный налет штурмовиков на "голубую линию". Группу около ста самолетов возглавил один из лучших летчиков воздушной армии, командир 210-го штурмового полка подполковник Николай Антонович Зуб.
      Точно в назначенное время, перед атакой пехоты и танков, колонна самолетов подходила к опорному пункту противника в районе Киевской. Штурмовики летели под нижней кромкой сплошных облаков на высоте 600 метров. Завидев в воздухе огромную колонну самолетов, пехотинцы начали бросать вверх пилотки.
      Цель была близко, но противник почему-то зенитного огня не открывал. Зуб прекрасно понимал, что немецкие зенитчики заранее сделали пристрелку по нижней кромке облаков. Он начал делать плавные отвороты в стороны, меняя курс. Но противозенитный маневр на этот раз был явно не зубовский: не размашистый, а какой-то осторожный. Наверное, потому, что ведущий в этот полет взял под свое крылышко малообстрелянных летчиков, которых всегда берег и опекал. Он опасался резким маневром расстроить боевой порядок перед атакой.
      Зенитки противника молчали. Нет ничего хуже этого неведения: поскорее бы увидеть первые разрывы, чтобы знать, куда отвернуть самолет...
      Головная пятерка уже начала входить в пикирование, и тогда несколько зенитных батарей одновременно дали первый залп: черные разрывы мгновенно усеяли небо. Самый передний самолет и летевший с ним справа вздрогнули, их носы опускались все круче и круче, с дымным следом машины пошли вниз. И так до самой земли...
      Это был черный день для нашей 230-й Кубанской штурмовой дивизии: в 210-м не стало командира, знаменитого летчика 4-й воздушной армии Николая Антоновича Зуба.
      ...Распахнулась как-то дверь блиндажа - на пороге показалась коренастая фигура.
      - Привет гвардии! - были первые слова Галущенко. Я бросился навстречу, Николай по-медвежьи сграбастал так, что хрустнули мои ребра.
      На полевых погонах у него теперь не одна, а две большие звездочки подполковник, у меня четыре маленьких - капитан.
      - С тебя причитается, - сказал ему.
      - Кто бы против... Еще и расставание отметим.
      - Какое расставание?
      - Назначили командиром двести десятого. Тебя вместо меня штурманом полка утвердят. - Это он мне говорит. - Как видишь, с тебя тоже причитается.
      Почти полгода не было в полку Галущенко. Лишь однажды за это время пришлось его проведать в Ессентуках, где он с другими ранеными летчиками находился в госпитале. Питание было скудное, поэтому раны заживали медленно. Возил я им тогда на У-2 полковую посылку - мешок кубанского сала и ящик яиц.
      - Как бы подлетнуть? - спросил Галущенко на следующий же день после своего появления в полку. - Свободный самолет есть?
      - Есть один. Готовят к облету: летчик жалуется на мотор, а техники неисправностей не находят.
      - Пойду попрошу командира, чтобы мне разрешил. И вот штурмовик взлетел. Галущенко сделал несколько кругов над аэродромом, потом круто спикировал, разогнал скорость - и вверх... Потом начал выделывать всевозможные кренделя, да так, что белые струи рассекаемого воздуха срывались с концов крыльев. Не только наши летчики выбежали посмотреть на виртуозный полет, но и соседи-истребители запрокинули головы.
      - Это что, модернизированный ИЛ? - спросили они.
      - Нет, летчик у нас есть такой...
      - Кто?
      - Сержант Галущенко, - пошутил кто-то. Эту шутку истребители приняли всерьез, начали высказывать нам упреки:
      - Так что же вы, "горбатые", при нападении "мессеров" блинчики в воздухе размазываете, а не крутитесь так, как этот сержант?
      С тех пор Николая Кирилловича в шутку звали сержантом. Приземлился он тогда после облета, вылез на крыло. Техник спросил:
      - Товарищ подполковник, какие замечания по работе мотора?
      Галущенко ничего не ответил. Обхватил руками козырек кабины и троекратно поцеловал "Ильюшу" в бронестекло.
      ..."Голубую линию" ударами в лоб нашим войскам прорвать не удалось.
      9 сентября после полуночи 800 наших орудий обрушили огонь по Новороссийскому порту, а с моря в Цемесскую бухту в это время ворвались наши торпедные катера. У молов ахнули взрывы страшной силы, и к берегу устремились отряды десантных кораблей. С суши, со стороны цементного завода "Октябрь", перешли в наступление части 18-й армии генерала Леселидзе... Семь дней штурма - и 16 сентября вечером мы слушали салют Москвы из 124 орудий в честь освобождения Новороссийска.
      Вслед за этим мощный удар в центре "голубой линии" нанесла 56-я армия генерала Гречко, а 9-я армия, та самая, которая оборонялась на Тереке, двинула свои войска вдоль побережья Азовского моря. Рухнула "голубая линия".
      Красные дужки на наших картах поползли в глубь Таманского полуострова. 27 сентября одна из них обогнула с запада Темрюк, откуда полгода назад не вернулся Миша Талыков.
      9 октября Москва вновь салютовала войскам Северо-Кавказского фронта. На этот раз из 224 орудий. Таманский полуостров был очищен от немцев. 66 тысяч убитыми и ранеными потеряли гитлеровцы.
      Впереди был Крым. Впереди Керченский пролив шириною до двадцати километров...
      Меня вызвал командир дивизии.
      - Командующий фронтом генерал-полковник Петров хочет посмотреть на полигоне, как действуют ПТАБы. Туда уже стаскивают трофейные танки. Отправляйтесь-ка в полк к Галущенко. Ему даны указания выделить вам для тренировки самолет. У него и полигон удобный - рядом с аэродромом. Потренируйтесь там перед показом...
      Речь шла о проверке эффективности противотанковых авиационных бомб комулятивного действия, недавно поступивших на вооружение. Бомбочки эти маленькие, сбрасываются в большом количестве с малой высоты. Для того чтобы комулятивным лучом прожечь броню танка, требуется лишь прямой удар. Какова вероятность попадания в такую цель, как танк, - у нас самих было смутное представление.
      Вечером я уже был и Ахтанизовской у Галущенко. Пошел дождь.
      - Где будем ужинать? - спросил он. - В столовой или дома?
      - Надоело шлепать по грязище, лучше дома. Адъютант Галущенко, летавший с ним за воздушного стрелка (чтобы не разбаловался!), появился с двумя котелками.
      Мы долго сидели за столом в эту ненастную ночь. Говорили, прислушивались. В это время обычно женский полк Евдокии Бершанской летает на У-2 с соседней Пересыпи на Керчь, но в такую погоду тарахтения моторов не было слышно.
      - Значит, нашим "совушкам" полеты "отбили", - сказал Николай. Потом взял с окованного железными полосками сундука баян, протянул его мне:
      - Давай, Василек, "Шаланды, полные кефали..."!
      - Я, может, только на басах сумею...
      - Давай на басах!
      ...И Константин берет гитару
      И тихим голосом поет...
      подпевали мы под аккомпанемент. Когда дошло до того места, где "Молдаванка и Пересыпь", Галущенко залился соловьем.
      ...Проснулись рано. Дождь прекратился. Наскоро пьем чай. Спрашиваю Галущенко:
      - Коля, а самолет ты мне выделил?
      - Выделил, выделил... На моем будешь летать. Еще вчера ПТАБы уложили, все готово.
      Под окном уже стояла полуторка с цепями на скатах. Командир полка сел в кабину, я с его адъютантом - в кузов.
      - Поехали!
      Приземный туман приподнялся метров до 300 и повис сплошным тонким слоем. Прогреется на солнышке - поднимется выше. Но и сейчас летать можно: для сбрасывания ПТАБов большой высоты не требуется.
      Подъехали к зачехленному штурмовику. Техник доложил командиру полка о готовности самолета.
      - Быстро расчехлять! Я сейчас слетаю, - отдает распоряжение Галущенко.
      - Этот для меня подготовили? - спросил я его.
      - Этот, этот... - отмахнулся он. - Только первым слетаю я.
      - А потом мне два часа ждать, пока снова бомбы уложат?
      - Ну и подождешь... Некуда торопиться... Надевай парашют, чего стоишь?! бросил он адъютанту.
      Галущенко взлетел, пошел по кругу. На другом конце аэродрома под холмом выставлены кузова трофейных автомобилей - это полигон. Самолет начал на них пикировать, потом сразу из четырех отсеков посыпались бомбы - сброшены залпом. Донесся раскатистый взрыв, а я вижу, что все бомбы упали с перелетом. Галущенко резко выхватил самолет из пикирования, видно, разозлился из-за промаха, - заложил крутой крен, пошел на повторную атаку. Сверкнули трассы, но и разрывы снарядов легли не кучно, как должны при хорошей стрельбе, а пропахали длинную дорожку. Снова крутой подъем - и самолет, проткнув тонкий слой облачности, исчез. Он теперь там купается в солнечном свете, а мотор уже запел на все лады. Его звук то поднимается до самой высокой ноты, то вдруг смолкает, чтобы через несколько секунд снова зазвенеть. Догадываюсь: "Николай Кириллович отводит душу на недозволенных фигурах". Теперь ведь никто не видит самолета, об этом можно лишь догадываться.
      Долго пилотировал Галущенко за облаками, потом звук оборвался, были слышны лишь редкие хлопки, как при планировании. И тут я увидел вынырнувший из облаков штурмовик, который широкими крыльями заканчивал отмах витка штопора. Вращение приостановлено, самолет начал выходить из крутого угла, выписывая кривую глиссаду. "Что это, новый трюк?" - мелькнула мысль, но тут же я понял, что для вывода самолета из угла не хватит высоты. До земли остаются считанные метры, а самолет все еще целится носом в землю.
      Мгновение - треск, грохот, совсем недалеко от меня закувыркались обломки самолета...
      ...Гроб на полуторке повезли по слякотной дороге на офицерское кладбище в Темрюк. Туда, где погиб Михаил Талыков.
      Рядом со мной у могилы стояла старушка. Она усердно крестилась. Я заговорил с ней.
      - Бабуся, вы все время оставались в Темрюке?
      - Все время, сыночек, все время...
      - У вас в городе много наших самолетов падало?
      - Один за все время упал, один.
      - Когда это было, не припомните?
      - Как не припомнить? На великомученицу Евдокию...
      - Какого же числа?
      Старушка шепотом считала, загибая корявые пальцы:
      - По новому стилю выпадает на четырнадцатое марта.
      - Где упал?
      - За моей хатой. Так низко летел да качался, как раненая птица, - думала, за мою трубу зацепится. А он дальше, дальше, да во двор горсовета. Там фашистская комендатура стояла...
      Старинное каменное здание рядом со сквером. Во дворе обвалившийся орудийный окоп. Дерево без верхушки, ствол будто молнией расщепило.
      Собрались местные жители, наперебой рассказывают:
      - Вот тут упал, плашмя... Выволокли его хрицы, мертвого, а он, словно живой, лежит. Молоденький, русы волосы вьются...
      - Заслуги с него сняли, потом брезентовые сапоги, кожанку.
      - Ой, миленькие, а потом как начали его бить сапогами, мертвого-то...
      - Ночью где-то закопали, а где - никто не знает.
      - Самолет оттащили танком в овраг. А мы его в дело пустили: на крыльях жесть хорошая - кастрюль понаделали, а резина с баков - тапочки подшивать пригодилась, пообносились мы тут...
      Шофер вел машину из Темрюка без фар. Гремели намотанные на скаты цепи, комки грязи шлепались в кузов. Над Ахтанизовской проплыли, будто связанные ниткой, два огонька: красный и зеленый. Миг, миг, миг... Это наши "совушки" летают, чтобы фрицам за Керченским проливом спокойно не спалось.
      ...Опять 210-й полк остался без командира. Назначили туда инспектора по технике пилотирования дивизии майора Кондраткова, а на его должность перевели меня с первым взысканием за то, что не отговорил Галущенко от незапланированного полета, и с восемнадцатой благодарностью - на этот раз от командующего фронтом Петрова за показной полет с ПТАБами.
       
      Николай Зуб
      Весенний день, ветер гнал с моря низкие облака, с них лило без перерыва два дня подряд. Боевых вылетов с Тамани в Крым не предвиделось.
      Отоспавшись, я позже других пришел в опустевшую столовую.
      - Осталось что-нибудь? - спросил официантку.
      - Найдется, найдется, товарищ капитан, - почему-то засуетилась она. - Есть для вас что-то хорошее... - загадочно повела она бровью и скрылась на кухне.
      Этой ночью немецкий самолет из-за облаков сбросил несколько бомб. Целил, конечно, по нашему аэродрому, а попал в Ахтанизовский лиман. Я грешным делом подумал, что мне подадут жареного сазана - одного из тех, что утром плавали в лимане кверху брюхом.
      - Уж не рыба ли у вас сегодня на завтрак? - спросил я.
      - Хо, рыба! А что мне будет, если еще лучший сюрприз преподнесу?
      - Ну, сухие духи в Военторге попробую достать... - решил отшутиться я. А сам подумал: "Что же за сюрприз такой - лучше жареного сазана?"
      - Вот вам... - она выхватила из-под передника газету "Известия". Посмотрел на первую страницу - Указ Президиума Верховного Совета от 13 апреля сорок четвертого года о присвоении звания Героя Советского Союза офицерскому составу ВВС. Нашел я там и свою фамилию, она мне показалась какой-то чужой... Зашарил глазами, задержался на фамилии двумя строчками ниже, и гулко заколотилось сердце.
      "Гвардии подполковник Зуб Николай Антонович", - прочитал я.
      ...Еще весной сорок второго года в номере "Красной звезды" было напечатано:
      "...К вражескому аэродрому на бреющем подошли штурмовики Н-ской гвардейской части... Наши летчики, действуя под командованием майора Зуба, стремительно атаковали фашистов. На земле сразу же вспыхнули 12 костров. Уничтожив 12 вражеских самолетов и повредив 9, наши летчики благополучно пересекли линию фронта. Налет был настолько неожиданным, что зенитные орудия немцев открыли огонь лишь вдогонку..."
      И до этого в центральных газетах были заметки, где упоминалась необычная фамилия летчика.
      - Вот это мастер... - говорили летчики, не видевшие Зуба. - И выпало же кому-то счастье с таким воевать!
      Я тогда мысленно рисовал портрет Зуба, и он представлялся богатырем с картины Васнецова, только, конечно, не на могучем коне, а в кабине штурмовика в летном шлеме, с очками на лбу.
      Вскоре судьба свела меня с ним.
      На фронтовой аэродром я летел на самолете У-2. Пилотировал его из передней кабины Константин Николаевич Холобаев. Я уместился на заднем сиденье с пожитками, в руках же держал балалайку.
      Холобаев летел низко, над самыми макушками деревьев, да все вертел головой: нет ли "мессеров"? Мне тоже знаки подавал, чтобы и пассажир мух не ловил. Через какое-то время мы прошмыгнули над речкой, и тут же урчание мотора стихло. Спланировали на зеленое поле, по краям которого виднелись валы опустевших капониров. "Полк на боевое задание вылетел", - подумал я.
      Зарулили на стоянку и вышли из самолета - я с чемоданом в одной руке, балалайкой в другой. Из-за капонира неожиданно появился летчик в темно-синей пилотке с четырьмя боевыми наградами на груди. Какой-то плоский, лицо птичье. Он быстро шел навстречу и улыбался, щуря щелочки глаз. Пожал руку Холобаеву, заговорил высоким голосом:
      - А я вас заждался. Почти все на другой аэродром перебрались... - Не переставая улыбаться, пожал руку и мне, да так, что пальцы слиплись.
      - Майор Зуб, - назвался он.
      "Вот тебе и богатырь!" - мелькнула мысль, но в ту минуту мне было хорошо от простого обращения.
      Зашагали втроем к стоявшему вдалеке домику. Майор Зуб сказал мне:
      - Вот теперь вместе и повоюем, - таким тоном, будто речь шла о какой-то обычной и совсем не опасной работе.
      Навстречу нам, судя по облачению, шел техник. Зуб взял у меня балалайку. Я насторожился: сейчас спросит о ней... А он просто хотел, чтобы у меня освободилась рука. Вслед за майором я ответил на приветствие техника. Зуб заместитель командира полка - не отмахнулся небрежно, как это заведено у бывалых летунов, а четко поднес к виску прямую ладонь. И вышло это у него красиво, свободно - не так, как у заядлых строевиков. Кстати, и одет он был по форме: гимнастерка, галифе, сапоги. Кроме планшета с картой да пистолета на боку, не было на нем никаких "доспехов" летчика. Вместо шлема с очками предпочитал носить пилотку, а вместо кожаного реглана или комбинезона темно-синюю шинель довоенного образца с нашивками на левом рукаве и эмблемой летчика.
      Меня часто подводило воображение, подвело и на этот раз. Совсем не таким ожидал я увидеть знаменитого летчика Южного фронта.
      На аэродроме, куда мы прилетели с Холобаевым, остались только два самолета: их собирались отправить железной дорогой в ремонтные мастерские. Но командир посовещался с Зубом и принял решение - перегнать штурмовики в Морозовскую, хоть в этом и был риск. На одном из самолетов после аварии деформировался центроплан. На нем решил лететь Зуб. Второй самолет был тот самый знаменитый 0422, на котором переучивали летчиков в Миллерово. Перегонять его поручили мне.
      - Вот и полетим в паре, - сказал Зуб. - Маневр "ножницы" знаешь?
      Я ответил что-то невразумительное. Он взял карандаш, изобразил на листке бумаги сильно вытянутую цифру "8" и начал объяснять:
      - Ведущий и ведомый, меняя крены, непрерывно расходятся то в одну, то в другую сторону. Пути их каждый раз пересекаются, - он показал на перемычку восьмерки. - Этот маневр применяется для обороны от истребителей. Так им трудно целиться. Если же проскочат вперед - сами могут попасть под наш лобовой огонь.
      Я слушал объяснение Зуба, а сам думал: "Он мне сейчас об этом рассказывает, будто на боевое задание летим. На этих калеках нам не до восьмерок будет".
      Первое время мой ведущий летел впереди строго по прямой. Высота была метров сто. Когда он убедился, что я уверенно иду у него справа, - неожиданно начал подавать команды на перестроение. Только я перейду на другую сторону, как новая команда - занять прежнее место. Долго я так увивался позади своего ведущего, а потом и его самолет начал с переменными кренами размашисто плавать передо мной то влево, то вправо. Это и есть "ножницы". Мотались мы так до самой станицы Морозовской целых 50 минут.
      Вылез я из кабины взмокший. Зуб тоже вытер лицо, закурил:
      - Вот и отработали маневр... - Он довольно улыбнулся. Еще запомнилось сказанное тогда за перекуром:
      - Приучили нас летать по прямой, да чтобы в строю никто не шелохнулся. А война показала, что маневр должен стать для летчика постоянной потребностью. Как дыхание...
      Ночевать отправились к знакомым Зуба. С аэродрома долго шли по пыльной улице, пока не показался высокий дом с крутыми ступеньками веранды. Хозяева дородный старик с пышными усами и седая женщина в чистом полотняном переднике - заметили нас еще со двора. Обрадованно всплеснули руками, сразу начали хлопотать у стола. Зуб выложил содержимое нашего свертка с фронтовыми запасами. Там оказался и шкалик, который пришлось разбавить водой. Нам были поставлены лафитники, а хозяевам - рюмочки. Зуб изучающе повертел в пальцах граненый лафитник и обратился к хозяину:
      - А не найдется ли, Захар Иванович, и для меня такой же рюмашечки, какую вы себе приготовили?
      - Да что же это вы, Николай Антонович, с нами, стариками, задумали равняться? Вы молодые, воюете - вам сам бог велел... А мы со старухой свое уже выпили...
      - Вот когда мы, Захар Иванович, доживем до вашего, то, глядишь, и нагоним... А пока с этим делом торопиться не будем, - не сдавался Зуб.
      Хозяин вроде бы нехотя уважил просьбу, но приосанился, расправил усы и, поглядывая на ордена Николая Антоновича, поднял рюмку:
      - Чтоб таких у нас было побольше, кто о скорой смерти не думает!
      Четыре награды тогда были редкостью. За выслугу лет и в круглые даты боевых орденов не давали, да и времени от начала войны прошло не так много. У Зуба рядом с орденами Ленина, Красного Знамени и Красной Звезды у самого рукава гимнастерки покачивалась на подвеске медаль "За отвагу". Медаль эта, прямо скажем, для летчика - награда невысокая, если не обидная. Но всякое случалось... Один корреспондент как-то спросил Николая Антоновича:
      - Какую из наград вы больше всего цените? - и прочертил пальнем поперек его груди.
      - Вот эту, - не моргнув глазом, Зу6 указал на медаль.
      - Почему? - удивился корреспондент.
      - Представили к высшей, а вручили ее...
      - Так можно же эту досадную ошибку исправить!
      - А разве важно, чем отмечен, а не за что? - ответил Зуб. Когда у нас в полку такую же награду вручили одному очень посредственному летчику, он сказал тогда друзьям:
      - Я эту "заглушку" положу в чемодан на вечное хранение...
      А Николай Антонович был куда скромнее, и медаль эта всегда красовалась на его груди.
      Сидя в Морозовской за одним столом с Зубом, я ждал его рассказов о войне, но так и не услышал их. В конце ужина он чокнулся со мной и сказал: "За твое здоровье!" От этого потеплело на душе. Была и у меня мысль предложить тост за здоровье Николая Антоновича, но я тогда постеснялся.
      ...Спали мы с ним рядом на полу веранды. Только прогорланили петухи, он уже заторопился с бритьем. Потом умывался у колодца, раздетый по пояс. Попросил меня полить ему из кружки на "желобок". Лил ему струйку на спину, а он довольно отфыркивался, крепко тер шею и бока ладонями...
      Нам нужно было ехать поездом в Сталинград: там предстояло получить два самолета и на них лететь в полк. Покинули гостеприимный дом и заспешили на вокзал.
      Поднималось солнце, где-то в небе повис жаворонок. И тут послышался отдаленный гул моторов. Глянули - с востока к аэродрому идут самолеты У-2. Их много - сразу не пересчитать. Но летели они в беспорядке, словно стая грачей перед отлетом на юг. Лишь головное звено держалось клином, а остальные поодиночке болтались на разной высоте.
      Зуб остановился, внимательно посмотрел на эту картину.
      - Вернемся на КП, узнаем, что это за часть летит. Долго наблюдали за посадкой, которая прошла более организованно, чем полет. Из самолета, который приземлился первым, вышел нилот в комбинезоне. Судя по фигуре - вроде бы женщина. Быстро шагает на КП. Пилот сдернул с головы шлем, под ним гладко зачесанные на прямой пробор темные волосы, у затылка собранная в тугой узел коса. Зуб поспешил навстречу.
      - Марина! Какими судьбами?! - воскликнул он.
      - А тебя, Антоныч, каким ветром сюда занесло? - в свою очередь, спрашивает она, хмуря красивые брови.
      - Ремонтироваться прилетели из Донбасса.
      - Читала, читала о тебе... Мы ведь тоже в Донбасс летим.
      - Что там делать будете?
      - Будем ночью бомбить.
      - Вот оно что... Это как раз то, что ты формировала?
      - Да.
      Я смотрел на смуглое, знакомое по портретам лицо Героя Советского Союза Марины Расковой, участницы дальнего беспосадочного перелета с Гризодубовой и Осипенко.
      И вот стоит перед нами известная всему миру летчица, а Зуб с ней держится запросто. Не забыл и меня ей представить:
      - Мой однополчанин... - Я был на седьмом небе: однополчанин знаменитого Зуба!
      Раскова была не в духе. Зашла на КП, начала крутить ручку телефона, у кого-то выясняла, из какой части те самые истребители, которые хулиганили в воздухе. Оказывается, что истребители, заметив "армаду" У-2 и зная, что на них летят "необстрелянные птички", решили порезвиться около строя, имитируя атаки.
      Девушки-пилоты приняли своих истребителей за вражеские, и четкий строй рассыпался. Озорникам потом нагорело.
      Знакомство Николая Антоновича с Расковой было давним: им пришлось вместе служить в авиационном отряде при Военно-Воздушной академии имени Н. Е. Жуковского.
      Когда думаешь о мастерстве Зуба, на память невольно приходит боевой вылет, совершенный с Николаем Антоновичем.
      ...Солнце уже клонилось к западу, от штурмовиков на жухлую траву ложились косые тени, а боевой задачи все еще не было.
      Вчера летали с утра до вечера, сегодня же весь день на аэродроме было затишье. Да и противник вроде устроил себе выходной: ни одного самолета не появлялось. Но нам-то было известно, что фашистская авиация продолжает сосредоточиваться в Донбассе. На аэродроме в Сталино немцы скапливали временами до ста самолетов, в Константиновне - до двухсот, в Барвенкове более ста...
      С обедом в этот день почему-то запаздывали: его должны были привезти из Старобельска. Летчики сидели под соломенным навесом и с тоской поглядывали на дорогу: не покажется ли наконец машина или подвода с бидонами?
      Зуб и Холобаев тоже сидели невдалеке от нас и молча покуривали. Хуже нет этой неизвестности... До снятия готовности еще часа четыре светлого времени, а из дивизии с самого утра никаких дополнительных распоряжений не поступало.
      Наши раздумья были прерваны возгласами: "Везут, везут!" Но в это же самое время от КП прибежал посыльный.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32