Современная электронная библиотека ModernLib.Net

В военном воздухе суровом

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Емельяненко Василий / В военном воздухе суровом - Чтение (стр. 28)
Автор: Емельяненко Василий
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Начало светать. Вражеская артиллерия вела огонь по кораблям на рейде, а сверху на них пикировали немецкие бомбардировщики.
      Судам был отдан приказ возвращаться в Тамань.
      Наращивать силы десанта с Тамани мешала волна. А штурмовикам не взлететь из-за распутицы.
      Грунтовые аэродромы от непрерывных дождей совершенно раскисли. Только начнешь разворачиваться при выруливании, нажмешь на тормоз - колеса тут же увязают почти по самую ступицу. И тут уж шеститонный самолет не стронуть с места даже на полном газу...
      А из штаба дивизии звонки:
      - Пробуйте взлетать! Если с бомбами не оторваться, есть же пушки, пулеметы, "Эрэсы". Десант надо поддержать!
      - Дров ведь наломаем!
      - Один разобьется, а второй, глядишь, долетит! Пробуйте!
      Командир полка вызвал заместителя командира эскадрильи старшего лейтенанта Владимира Демидова по прозвищу "Дед".
      Называли Дедом, хотя ему не было и тридцати, наверное, за то, что его крупную голову украшала приличных размеров "посадочная площадка". Еще - за низкий голос и медлительный говор. К тому же он малость шепелявил последствия контузии.
      Наш Дед никогда не кривил душой и говорил только то, что думал. Воевал напористо. Выводил группу на цель всегда точно, а не как-нибудь "бочком", и пикировал очень круто. Молодые летчики о нем говорили:
      - Если бы все так воевали, как Дед, то война давно бы закончилась.
      Нашелся как-то молодой "скворец", который сказал Деду с глазу на глаз:
      - Тебе разве больше всех нужно? Всегда лезешь на рожон...
      - А ты хочешь, чтобы мы утюжили воздух? В следующий раз возьму тебя в свою группу и буду учить, как нужно Родину любить, - ответил Демидов, а потом преподал этому летчику не один практический урок.
      Молодые слушались Демидова во всем: "Если Дед сказал, то надо ставить точку".
      Не случайно командир полка вызвал Демидова.
      - Попробуй взлететь, - сказал ему. - Сделаешь над аэродромом кружок - и на посадку.
      - Есть! - ответил Дед и пошел к самолету, который выволокли трактором.
      Запустил мотор, какое-то время "молотил" на малых оборотах, чтобы хорошенько прогрелся двигатель, потом дал полный газ, - надсадный гул ударил в уши. ИЛ-2 лениво тронулся с места, нехотя, медленно набирая скорость, начал разбег. За самолетом - облако коричневой жижи. Оно неслось вслед за штурмовиком, которого не стало видно. И вдруг там, где кончалось летное поле, самолет с высоко задранным носом вынырнул из мутной завесы. Все облегченно вздохнули.
      Сразу же после отрыва колеса скрылись в гондолах. Сделан круг, Дед пошел на посадку. Двинул вперед рукоятку выпуска шасси, но зеленые сигнальные лампочки не загорелись - шасси не вышли. Пришлось идти еще на один круг, чтобы выпустить шасси с помощью аварийной лебедки: надо было сделать 32 оборота правой рукой, а ручку управления держать в это время в левой.
      Пока крутил лебедку, мотор перегрелся: стрелка термометра за красной чертой, через клапан редуктора из системы охлаждения выходит нар. Скорее на посадку!
      Выровнял самолет над узкоколейной железной дорогой, точно приземлился, самолет, сделав короткий пробег, остановился.
      В причинах неполадок разобрались быстро. Как же могли выйти колеса, если в гондолы набилось по пуду грязи? А жижей залепило соты масляного радиатора, расположенного под мотором, - отсюда и перегрев.
      - Взлететь все же можно? - спросил командир.
      - Можно, - степенно ответил Дед. - И шасси выкрутить под силу. Но на кипящем "самоваре" не полетишь...
      Посовещавшись, мы все же нашли выход: взлетать с закрытой бронезаслонкой маслорадиатора и сразу же после взлета открывать ее.
      - Собери летчиков, - сказал мне командир. - Объясним им. Заодно потом составишь короткую инструкцию по правилам полетов в распутицу, узаконим ее приказом.
      Взяв телефонную трубку, он позвонил в дивизию: "Будем летать!"
      В Эльтигене шел бой.
      Десантники захватили прибрежные высоты с пушками, штабелями снарядов, оборудованными наблюдательными пунктами. Своей артиллерии переправили мало, пришлось вести огонь из вражеских орудий, повернув стволами на запад. Сняли более тысячи мин на берегу, заминировали ими свой передний край обороны.
      Первые контратаки противника были отбиты. Теперь надо удержать плацдарм в три километра по фронту и полтора - в глубину. Противник начал выдвижение резервов от Керчи.
      Наши главные силы дивизии еще не переправились, командование дивизии и полков находилось на таманском берегу. Тогда начальник штаба 39-го полка майор Ковешников - герой штурма Новороссийска - принял командование десантом на себя.
      Окопаться - первое дело солдата. Чтобы танк не проутюжил тебя и не раздавил, как лягушку, - зарывайся поглубже. Танка не бойся, подпускай его поближе, швыряй под гусеницы гранату и ныряй в окоп. Если не удалось остановить, пропусти над собой, потом отсекай из автомата вражескую пехоту.
      Так учили во время бесконечных тренировок около Тамани, так теперь делали солдаты на крымском берегу, где решили новой победой отметить 26-ю годовщину Октября.
      Было еще утро. Над Эльтигеном низко пролетел первый наш самолет. Пронесся на большой скорости и отвернул в сторону пролива, а от него отделился и заполоскался в воздухе белый вымпел. Его снесло ветром, упал он на нейтральной полосе. Немцы поползли к нему - пришлось отбивать с боем.
      В вымпеле нашли записку: командарм требовал доложить обстановку. Ковешников прибежал в полуразрушенный подвал, где была установлена рация.
      - Есть связь? - спросил он.
      - Есть, но работать можно только на прием.
      - Почему?
      - Кодовые таблицы утонули.
      - Ну и черт с ними! - Ковешников взял микрофон и стал шпарить открытым текстом: - Удерживаем плацдарм, отбиваем контратаки!.. Ждем подкреплений, "огурцов" и всего остального... Давайте больше огня по отметке плюс три!.. Хотел еще что-то добавить, но прибежал посыльный:
      - Со стороны Камыш-Буруна танки!
      - Все, все! - крикнул Ковешников в микрофон и выбежал из подвала.
      Весь день то на одном, то на другом участке отбивали атаки. К вечеру положение стало тяжелым.
      "...В штаб со всех сторон все больше приходило сведений об убитых офицерах, о нехватке гранат и патронов, о разбитых минометах и пулеметах, вспоминал участник этих боев, позже корреспондент "Правды" Герой Советского Союза С. А. Борзенко. - После кровопролитного боя были сданы один за другим три господствующих холма. Время тянулось медленно. Все ждали наступления ночи... В центр нашей обороны просочились автоматчики. Два танка подошли на сто метров к командному пункту. Весь наш "пятачок" простреливался ружейным огнем. Положение было критическое. Казалось, было потеряно все, кроме чести. Кто-то предложил послать последнюю радиограмму: умираем, но не сдаемся. И тогда Мовшович (замполит полка. - В. Е.), решительный и бледный, собрал всех и повел в атаку. Шли без шинелей, при всех орденах, во весь рост, не кланяясь ни осколкам, ни пулям.
      На душе было удивительно спокойно. Чуда не могло быть. Каждый это знал и хотел как можно дороже отдать свою жизнь. Стреляли из автоматов одиночными выстрелами, без промаха, наверняка...
      И тут заработала артиллерия с Тамани. Она накрыла врагов дождем осколков. Но это было только начало возмездия. Двадцать один штурмовик с бреющего полета добавил огня. А мы все приближались, идя за огневым валом.
      Прилетели два самолета, сбросили дымовую завесу, словно туманом затянувшую берег. К нему подходило одно судно. Немецкая артиллерия била по кораблю. Находясь на высотах, мы видели весь ужас положения, в котором недавно были сами.
      - Комдив прибыл! - кричали солдаты..."
      К этим словам Сергея Борзенко мне остается лишь добавить: двадцать один штурмовик над Эльтигеном - это все, что могло тогда взлететь в жуткую грязь. Дымовые завесы, прикрывавшие подход мотобота с комдивом В. Ф. Гладковым и командирами полков, ставили тоже штурмовики. В числе летчиков, снижавшихся до самой земли и буквально ходивших по головам фрицев, были наш Дед, Саша Руденко, Борис Папов и Костя Аверьянов. Мне тоже надолго запомнился наземный ад у Эльтигена...
      Десант у Эльтигена оттянул от Керчи до двух дивизий немцев. Это позволило выполнить дальнейший план десантной операции - высадить главные силы 56-й армии на полуостров Еникале, севернее Керчи. Две наши дивизии форсировали с косы Чушки узкий пролив. Но штормовая погода, стоявшая целый месяц, и недостаток плавсредств не позволили быстро переправить на плацдарм танки и тяжелые орудия. Противник имел подавляющее превосходство в живой силе и технике: пять его отборных дивизий сражались против наших двух. Для расширения плацдарма на полуострове Еникале пришлось высаживать вспомогательные десанты со стороны Азовского моря. Все это отвлекло и без того незначительные силы флота и ослабило снабжение эльтигенского десанта. Эта задача была возложена на авиацию. Штурмовикам часто приходилось летать без бомб. Вместо них подвешивали контейнеры с грузовыми парашютами: сбрасывали боеприпасы, продовольствие, медикаменты. По ночам с такой же задачей летали летчицы полка Бершанской. Они приноровились: заранее набирали высоту, при подходе к Эльтигену сбавляли обороты и неслышно планировали. Иногда сверху из темноты раздавался крик:
      - Братишки, получайте!
      Десантники всех летчиц звали Марусями. Заслышав в темноте слабые выхлопы мотора, они подсказывали:
      - Маруся, бросай сюда!
      Немцы и румыны, сидевшие поблизости в окопах, в свою очередь, горланили: "Марюсья, суда, суда!"
      Новороссийцы защищали совсем небольшой клочок земли, трудно было ночью учесть силу и направление ветра, чтобы по-снайперски сбросить груз, поэтому гостинцы с неба иногда перепадали и противнику.
      Не легче приходилось и штурмовикам: они хоть и действовали днем, но имели значительно большую скорость. Парашюты частенько сносило ветром - то в пролив, то на нейтральную полосу.
      А как ждала с неба медикаментов Люся! Ни у нее, ни у единственного ее подчиненного - санитара дяди Кузьмы не оставалось в запасе бинтов: перевязочным материалом служили нестираные полоски от солдатского белья. Не хватало пресной воды для раненых. Дождевую воду собирали в развешанные над окопами плащ-накидки. Первым додумался до этого дядя Кузьма.
      Позади месяц боев. На плацдарме не стало вторых эшелонов и резервов - все, кроме тяжело раненных, находились в первой линии. Когда шел бой, Люся с Кузьмой тоже вели огонь. А после очередной контратаки принимались за свою работу: выносили раненых с нейтральной полосы.
      Дождутся темноты и слушают:
      - Люся, сюда, Люся...
      Люся ползла на зов. Она вытаскивала раненых с оружием на плащ-накидке или выволакивала, подхватив одной рукой под мышки.
      Вражеские солдаты на участке третьего батальона (от него к тому времени уже и роты не оставалось) тоже знали санинструктора по имени. Не раз приходилось слышать, как они из своей траншеи звали: "Льюса, Льюса, ходи к нам!" - и тут же давали автоматную очередь. Знали по имени, но видеть ее до поры до времени им не приходилось. И все же однажды они увидели - высокую, в телогрейке нараспашку, в полосатой тельняшке, с автоматом на груди.
      ...После очередной контратаки десантники снова отошли на прежние позиции. На нейтральной стонали раненые, свои и вражеские - вперемежку.
      "Неужели до ночи оставлять их без помощи? Сколько крови потеряют, потом гангрена..." - думала Люся. У нее самой через повязку на шее сочилась кровь недавно царапнуло осколком. Но она, санинструктор, обязана в первую очередь спасать других... И тогда ей пришла дерзкая мысль. Она оторвала подол от рубашки, провела пальцем по шее, потом по материи раз и другой, - вышел крест. Привязала этот лоскут к фанерному лубку - флаг вышел.
      - Смотри, Люся, чтобы в спину не получила, - предупредили солдаты.
      Дядя Кузя подал совет:
      - Юбку бы тебе, дочка, вместо штанов, а то ведь вылитый матрос.
      Но юбки не было. Вместо нее пришлось натянуть гимнастерку, просунув ноги через разорванный ворот.
      Люся подняла флаг над бруствером, прошлась по траншее туда-сюда - показала его своим и противнику. Огонь с вражеской стороны прекратился. И она решилась. Вылезла из траншеи с поднятым флагом и пошла в полный рост на нейтральную. Стала выносить раненых. Противник тоже осмелел - там тоже показали красный крест, принялись собирать своих. Румынам работы досталось больше.
      Люся вынесла одного за другим пятерых. Начала в траншее перевязывать...
      По ходу сообщения к Люсе подбежал распаленный молоденький лейтенант, новичок в полку, прямо из училища прибыл.
      - Кто разрешил такое перемирие устраивать? Выберемся отсюда, имей в виду, получишь на всю катушку!
      Люся повернула к нему скуластое лицо, зыркнула из-под крутых бровей:
      - Мотай отсюда со своей "катушкой"!
      Зато замполит полка майор Афанасьев похвалил ее за инициативу и смелость на крымском плацдарме.
      Люся ждала, когда с самолетов сбросят медикаменты, а ИЛы в тот день прилетели с бомбами - штурмовать противника на холмах. Первый самолет мотнулся в левый крен, начал круто пикировать, остальные за ним. По воздушной "походке" сразу можно было узнать Деда. Раскатисто грохнули взрывы бомб, закружили штурмовики над плацдармом. На втором заходе метнулись к земле "эрэсы" - за холмами дробно хрястнуло, повалил густой дым. Но и вражеские зенитки бесновались, усеяв небо черными разрывами.
      Люся смотрела на работу штурмовиков и думала: "Им куда опаснее, чем пехоте... Летят у всех на виду, спускаются низко. Палят по ним из всех видов оружия, даже из танков ухитряются болванками стрелять. Наш брат, если ранят, даже с нейтральной может на брюхе уползти, а им либо в проливе тонуть, либо падать у противника, на наш пятачок никак не сесть..."
      И вдруг один из штурмовиков будто вздрогнул, за ним потянулся дымный след. Остановился винт, его лопасти неподвижно торчали впереди мотора, будто рога. Самолет снижался вдоль берега пролива по направлению к плацдарму. Но даже человеку, не сведущему в летном деле, было видно, что до плацдарма самолету не дотянуть. И он действительно чиркнул фюзеляжем по вражеским траншеям, пропахал по нейтральной - там рванула противотанковая мина, - у штурмовика отлетел хвост. Самолет с грохотом прополз через наши траншеи и остановился.
      Из кабины выскочили двое: летчик Иван Моргачев и воздушный стрелок Евгений Терещенко. Выхватили пистолеты и стояли, озираясь вокруг. Брызнули стелющиеся над самой землей трассы, рядом послышался звонкий голос:
      - Ложись! - К ним подползла Люся. - За мной по-пластунски!
      В траншее Люся осмотрела обоих. Летчик был невредим, а стрелку пришлось перевязать окровавленную щеку.
      - Царапина, - сказала она. - До свадьбы заживет. К тому времени на плацдарме каждый человек, способный держать в руках оружие, был на учете. Экипаж штурмовика занял место в траншее.
      Не раз пришлось Моргачеву и Терещенко вместе с Люсей отражать атаки. В одном бою разорвавшейся на бруствере окопа миной Моргачева ранило в лицо. Он потерял зрение. Летчик упросил стрелка забрать его из переполненного тяжело ранеными подвала. Пришлось Жене Терещенко быть все время рядом с Моргачевым в траншее.
      Десант держался на пятачке "Огненной земли" тридцать шесть суток - до 6 декабря. Он сделал свое дело - более пяти тысяч только убитыми потерял противник в боях против героических десантников. Много сил десант оттянул от Керчи.
      В тот день, 6 декабря, комдив Гладков послал на Большую землю последнюю радиограмму. В ней он сообщал о захвате противником большей части Эльтигена и пленении оставшихся в подвалах тяжело раненых. Он доложил о решении военного совета идти на прорыв через гору Митридат в Керчь для соединения с 56-й армией и просил подготовить встречный удар с северного плацдарма.
      ...Была ночь. Моросил холодный дождь.
      К прорыву подготовилось около двух тысяч ослабевших от непрерывных боев, недоедания и недосыпания людей. Были среди них и раненые, в том числе Иван Моргачев со своим поводырем Женей Терещенко.
      Прорыв предстоял необычный: без единого выстрела. При стычке предписывалось действовать только холодным оружием - финкой, штыком, прикладом.
      До Керчи двадцать километров. Надо было пройти через большое Чурбашское болото и до рассвета успеть штурмом овладеть горой Митридат и южным предместьем Керчи, а потом ждать встречного удара с северной части города.
      Колонна двинулась от Эльтигена. Вскоре послышалась стрельба, но тут же прекратилась. Противник, по-видимому, не догадывался об организованном отходе десанта.
      Брели по Чурбашскому болоту, с трудом вытаскивая увязавшие ноги. В движении строго соблюдали инструкцию: слабому помогает слабый, а сильный несет оружие и боеприпасы. Люся тащила санитарную сумку с патронами, два автомата: один свой, другой - раненого, повисшего у нее на плече. К ней подошел политрук Афанасьев.
      - Ты у нас самая сильная, подмени вон того солдата.
      Пришлось ей взять у маленького, выбившегося из сил солдатика ручной пулемет, взвалить на свободное плечо.
      Пройдя болото, десантники неожиданно оказались в расположении вражеских артиллерийских позиций. Охрану удалось снять по-тихому. Недалеко от горы Митридат набрели на склады. Там тоже закончили дело без лишнего шума. Запаслись хлебом, маслом, консервами.
      Перед рассветом подошли к горе Митридат, вздыбившейся к небу темной громадой. Десантники карабкались по крутым склонам, врывались в блиндажи, приканчивали застигнутых врасплох немцев. Этот бой стал для ослепшего Ивана Моргачева последним...
      Достигли вершины, захватили подземные сооружения, где размещались артиллерийские пункты управления. Порезали провода, прикладами разбили аппаратуру. Комдив Гладков но рации передал на Большую землю доклад о захвате важнейшего опорного пункта на окраине Керчи.
      И снова бой в окружении. Прошло четверо суток. Ждали встречного удара с полуострова Еникале, но его не было. Вражеская пехота была уже у самой вершины, а по пологому западному склону ползли танки. Просочившиеся гитлеровцы швыряли гранаты по блиндажу, где размещалось управление дивизии. Тогда Гладков вызвал огонь артиллерии на себя...
      В эти дни над Митридатом часто кружили и пикировали штурмовики. Из-за плохой погоды большими группами летать было нельзя - ходили четверками. Часто водил туда звенья и наш Дед.
      Владимир Алексеевич Демидов - хороший рассказчик, которого можно слушать хоть всю ночь напролет. В последний раз я его наслушался недавно в гостинице "Керчь", где мы поселились в двухместном номере.
      Возвращались мы поздно ночью, усталые, но возбужденные впечатлениями от встреч с однополчанами и от увиденного за длинный день. Владимир Алексеевич бочком входил через "малогабаритную" дверь номера, грузно садился на кровать. Потом снимал вызванивающий многочисленными орденами и медалями пиджак с Золотой Звездой Героя, бережно вешал его на спинку стула.
      Из окна нашего номера был виден темный Митридат с подсвеченной прожекторами белой иглой обелиска Славы на самой вершине.
      Владимир Алексеевич начинал низким голосом:
      - Слушай... Может быть, что из этого и на карандашик возьмешь... Приказали тогда нанести удар по танкам, сосредоточившимся в садах недалеко от Митридата, - рассказывал он.- Облачность была низкая, плотная, но с просветами. Решил я вести группу над облаками, чтобы скрытно подойти к цели, а потом внезапно вывалиться сверху в "окно".
      Взлетели, зашли за облака. Истребителей для прикрытия из-за плохой погоды не выделили. Лечу и думаю: "Если вот так же за облаками будут летать и "мессеры", то с земли подсказок не жди. Надо самим держать ушки топориком".
      Решил я тогда заход построить со стороны Азовского моря, а потом с левым разворотом - на юг - до Митридата.
      "Дед выходит на работу", - передал я по радио. И тут же с пункта управления, который находился на плацдарме, услышал знакомый голос: "Вас понял, ждем".
      Дошли мы до поворотного пункта и только начали делать разворот, как впереди вынырнула из облаков группа "лапотников". Летят себе "юнкерсы" спокойненько и, по всему видно, нас не замечают. "Мессеров" нет. Решили их атаковать, раз сами на мушку просятся. Довернул, прицелился в ведущего пустил ему из пушек и пулеметов; ведомые тоже застрочили. Головной вспыхнул, еще один дым пустил, остальные замотались кто куда.
      Только взял поправку в курс на Митридат, а с пункта управления запрашивают:
      - Где находитесь? Вас не вижу!
      - За облаками.
      - Выйти вниз!
      - Еще рано...
      - Приказываю выйти!
      Понял, что нашим хочется "протащить" штурмовиков через весь плацдарм, чтобы были на глазах у пехоты. "Где-то они у вас там куролесят, а мы не видим" - так частенько попрекали авиаторов общевойсковые командиры. А то, что противник нам за это преждевременное снижение спасибочки скажет и заранее приготовится для встречи "с почестями", - в расчет не принималось.
      Нырнули под облака. Впереди - Митридат, различаю те самые сады, где скопились танки. Там и зенитчики, конечно, поджидают нас как миленьких вот-вот "салютовать" начнут...
      Вошел я в пикирование, выпустил "эрэсы". И тут как шарахнуло по хвосту! Бомбы все же сбросил прицельно, успел еще врезать по разбегавшимся фрицам пушечно-пулеметной очередью. Вышел из пикирования с трудом - рули почти не слушаются, и вибрация такая началась, что стрелки приборов перестал видеть. "Как бы хвост не отвалился", - думаю. Уменьшил скорость, отвернул от Митридата, взял курс на пролив.
      С пункта управления требуют повторить атаку. Оглянулся назад - ведомые пошли на повторный заход.
      - Как там хвост? - спрашиваю своего стрелка Мишу Федорова.
      - Здорово побит, - отвечает, - на ободках тряпки болтаются.
      - Смотри, Миша, чтоб "мессеры" сзади не подловили.
      - Смотрю, смотрю...
      За Мишу я был спокоен: у него за плечами вылетов восемьдесят, на счету не один сбитый истребитель. Вот только я теперь ему плохой помощник, не смогу, как нужно, маневрировать по его командам, чтоб не зашли с хвоста.
      А вражеские истребители тут как тут! Ждали сзади, а они появились спереди. Десять "мессеров" насчитал.
      Завертелись вокруг нас как осы. Один за другим наваливаются сзади. Миша отстреливается, а я строчу бесприцельно по тем, которые проскакивают вперед. Смотрю - обгоняет меня горящий "мессер", пошел к земле, врезался в бугор, вспыхнул факелом. Ай да Миша!
      Фрицы после этого словно взбесились, закружили пуще прежнего. Надо же, чтобы какой-то штурмовик да еще над их же расположением одного из десяти "уговорил"! И тут фриц так врубил мне по левому крылу, что дюралевую обшивку будто ножом располосовало. Вслед за этим забарабанило по бронеспинке, штурмовик мой завалился в крен, начал опускать нос, в глобус нацеливался. Истребители веером разошлись в стороны - решили, наверное, что доконали меня. Потянул я ручку управления на себя - самолет не хочет выходить из угла. Ну, думаю, отвоевался, Дед... Переместил ручку по диагонали - вдруг поврежденное крыло начало медленно подниматься, и вышел мой "Ильюха" в горизонтальный полет. Значит, умирать нам рановато!
      - Миша, как ты там? - спрашиваю.
      Ответа нет. Может, переговорное устройство повреждено? Мы все еще "ползем" над противником, снизу палят вовсю, пробоин в крыльях прибавляется. А впереди развалины Керчи, и там от зениток в небе черно. Обойти бы Керчь стороной, но я отвернуть не могу.
      Однако ИЛ меня на своем "горбу" и через Керчь перетащил. Выдержала броня-матушка!
      Лечу над плацдармом. Внизу живого места нет: все перекопано траншеями, ходами сообщения. Припечатал я "Ильюху" на фюзеляж, пропахал он по камням, а из меня и дух вон...
      Очнулся я только на второй день. Сразу не поверил, что живой. Лежу на полу, голый до пояса, бриджи в крови, босой. Шевельнул ногой, потом рукой целые. Думаю: "Здорово Дед навернулся о земной шарик, наверное, тот трещину на плацдарме дал". И вдруг потолок и окно каруселью завертелись. Тогда только понял, что с головой не все в порядке.
      Лежу неподвижно и размышляю: "Дед, что же теперь с тобой будет? Неужели отлетался?!" Вошла сестра в белом халате. Спрашиваю ее:
      - Скажите на милость, сестренка, куда это меня занесло?
      - В Фонталовскую, в госпиталь.
      - Что со мной приключилось?
      - Лежите, больной, спокойно, не разговаривайте, - накрыв простыней, ушла.
      А соседи по палате - их на полу навалом - предупреждают меня:
      - У нас не стонут...
      Соседом оказался молодой парень без руки. Он заговорил:
      - Мы с тобой на одном санитарном самолете через пролив летели...
      Парнишка этот оказался истребителем. Он заметил догонявших меня "мессеров". Бросился на них, но атаковать не успел: по нему раньше ударили сзади, - левую руку оторвало. Упал он, оказывается, рядышком со мной, на северной окраине Керчи, около завода Войкова.
      Вдруг в дверях появляется наш полковой врач Борис Кот.
      - Вчера с плацдарма передали, что ты погиб, а сегодня узнали, где находишься. Это морячки поторопились тебя в покойники записать. Нашли тебя под бугром: в отломленной кабине вверх ногами на ремнях висел. Высвободили, попробовали из фляги спирта влить - зубы крепко стиснуты. Ну, думают: "Братишки, летчик готов, раз на такое средство не реагирует!.." Потом уж тебя медики подобрали и переправили санитарным самолетом сюда, в Фонталовскую.
      - А где Миша Федоров?
      - Он в лазарете, - успокоил Борис. - А тебя командир приказал отправить подальше в тыл, в хороший госпиталь.
      - Нет, Боря, вези-ка ты меня сейчас же в наш полковой лазарет. В Трактовом для меня климат самый подходящий.
      В нашем лазарете Федорова не оказалось. Его похоронили на плацдарме...
      Навестил меня командир полка. Приказал никого больше не пускать. Выставил на подоконник у моего изголовья бутылку.
      - Принимай, Дед, по потребности и по способностям. Надо тебе вылежаться.
      Три дня никакая пища мне в рот не лезла, а водочку понемножку принимал. На четвертый день кашу съел и добавки попросил.
      Подкормили малость, и задумал я тикать из этой богадельни. Оделся потихонечку, переступил порог, огляделся одним глазом, второй был закрыт отекшим веком, - вижу, ИЛы взлетают, уходят на крымский плацдарм. Ну я и побрел потихонечку степью - курсом на аэродром...
      Десантники на Митридате держались четверо суток. В ночь на 10 декабря 1943 года Люся переходила по траншее то к одному, то к другому трофейному пулемету, установленным на бруствере. В одном месте выпустит короткую очередь, потом в другом: надо было создавать видимость, что десантников много. Боеприпасы кончались.
      Неподалеку дежурил у своей огневой точки Женя Терещенко. Какой-то офицер задержался в траншее возле Люси:
      - Вот тебе для крайнего случая... - он протянул ей маленький трофейный "вальтер".
      Люся поняла.
      Ночь была лунная, тихая. Противник не предпринимал вылазок, и эта тишина настораживала. Перевалило за полночь, когда Люся и Терещенко услышали в траншеях по соседству приглушенный говор. Началось осторожное движение. Похоже, смена позиций? Кто-то быстро шел по траншее, где дежурила Люся, с бруствера осыпались комья земли. Проходивший толкнул ее локтем в спину, зло шепнул:
      - Чего собираешься, как дохлый? - Видно, принял ее за солдата. Оказавшийся рядом Терещенко спросил:
      - Куда собираться?
      - К морю, балда... Катера на Тамань отходят.
      Люся с Терещенко, захватив трофейное оружие, заспешили к берегу пролива, закрытого густым туманом. Еле успели на последний катер.
      Женя Терещенко наконец-то заявился к нам в хутор Трактовый. Его трудно было узнать: исхудавший, оборванный, грязный. Вечерами он рассказывал нам о боях в Эльтигене и на горе Митридат. Из рук в руки переходил погон немецкого подполковника - трофей Жени в рукопашной схватке на горе Митридат.
      На встрече Нового, 1944 года он сидел среди наших гостей - героев Эльтигена. А вскоре после этого Женя полетел на штурмовку Митридата. Зенитный снаряд разорвался в кабине воздушного стрелка. Привезли его в Трактовый неживого.
      Мы вспоминали об этом с Дедом в гостинице "Керчь".
      - ...Последний боевой вылет на керченский плацдарм, - продолжал Демидов, я совершил шестнадцатого марта.
      Там почти месяц было какое-то затишье. Фрицы крепко зарылись на высотах, а наши все еще накапливали силы. Мы тоже летали от случая к случаю: то какую-нибудь колонну или батарею проштурмуем, то по барже в море долбанем.
      Как-то позвонили нам в Трактовый из штаба дивизии:
      - Что-то фрицам вольготно живется, надо бы их потревожить.
      - В такую погоду можно только парами ходить у них по тылам на "охоту", ответил тогда командир.
      Как только он сказал про "охоту", мне в голову полезли слова нашей песни:
      Жил на свете старый ИЛ,
      На "охоту" он ходил,
      Но однажды под зенитку угодил,
      Раз пятнадцать он горел...
      А из дивизии речь вели не об "охоте".
      - Надо как раз не по тылам, а по переднему краю ударить.
      - По какому объекту? - спросил командир.
      - В том-то и дело, что конкретного объекта нет. Надо провести разведку боем: пролететь вдоль линии фронта, потревожить фрицев, - они и зашевелятся. Вот тогда отыщется объект. Готовьте-ка вылет, лучших летчиков выделите...
      Погода была дрянная: низкая сплошная облачность, дул сильный ветер.
      Мне приказали возглавить колонну самолетов.
      Повел я ее со стороны Азовского моря, потом взял курс на юг, чтобы до самой Керчи пролететь.
      Приближаемся к вражеским оборонительным полосам, но там будто все вымерло. Объекта никакого не вижу - все хорошо замаскировано. Даже зенитки противника почему-то молчат. Но я все ж таки передал команду ведомым: "Маневр, маневр!" Меняем курс и скорость. Вдруг впереди от зенитных разрывов черно стало. Мне, как ведущему, уделялось особое "внимание". Вскоре снизу стукнуло, и в кабину повалил дым. Слышу со станции наведения знакомый голос заместителя командира дивизии полковника Бондаренко:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32