В военном воздухе суровом

      Посылали одиночек, самых опытных летчиков.
      Герою Советского Союза Ивану Мальцеву и Зангиеву поставили задачу:
      - Пробейтесь к Эльбингу, посмотрите, что там происходит. В такую погоду действительно можно было только "пробиться", а под Эльбингом обстановка усложнилась. Танки генерала Вольского дерзким броском прорвались к Балтийскому морю.
      Противник собрал в кулак несколько дивизий и нанес сильный фланговый контрудар. Где теперь наши, где противник - разобраться трудно.
      Мальцеву с Зангиевым все же удалось долететь до Эльбинга. Потом они попали в снежный заряд. Потеряли друг друга. Возвращались по одному. Зангиев брил над лесом, и вдруг - удар но мотору. Посадка на сосны - летчик потерял сознание. Воздушный стрелок Володя Гаркун вытащил командира из кабины, вытер снегом окровавленное лицо. Зангиев очнулся.
      - Командир, - сказал ему Гаркун, - к нам какие-то люди идут.
      Зангиев поднялся. Несколько военных пробирались по лесу к самолету. Летчик сказал Гаркуну:
      - Садись за свою пушку. В случае чего - бей в кучу, меня тоже не жалей! и двинулся навстречу со взведенным пистолетом в руке.
      - Стой! - крикнул он. - Один ко мне, остальные на месте!
      Медленно сходились двое с пистолетами. Гаркун в это время развернул турельную пушку, прицелился... и увидел, как двое обнялись: летчик и пехотинец...
      Пехотинцы не хотели сразу отпускать летчиков. Оставили на сутки у себя в гостях. Потом доставили их на аэродром.
      Рябов первым увидел вернувшийся экипаж, расцеловал обоих. А через аэродром бежал Тимофей Тучин. В руке у него консервная банка, из нее плещется.
      - Пей, елки зеленые! За третью жизнь!
      Володя выпил за третью жизнь, и в голове у него зашумело - не столько от выпитого, сколько от последней контузии.
      А вот еще одно "чудо", вернулся воздушный стрелок Виктора Горячева Малышев...
      Войска наступали дальше на запад, приближаясь к последнему стратегическому рубежу на Одере.
      Чем дальше на запад - тем беспокойнее становилось на аэродромах. Оперуполномоченному СМЕРША капитану Тарасову прибавилось работы. То и дело вылавливали бродячих фрицев, которые в одиночку и группами пытались пробираться на запад. Их называли блуждающими группировками.
      Особенно много их было в Белоруссии. Тогда летчицам из 46-го гвардейского, хотя они и "ночники", хватало работы и в дневное время. Их посылали на разведку немецких отрядов, скрывавшихся в лесах или в посевах.
      Не желавших сдаваться в плен доколачивали войска второго эшелона. Фрицы были голодные и озлобленные, часто обстреливали низко пролетавшие над ними самолеты, а в поисках пропитания по ночам совершали нападения на деревни.
      В баталиях по вылавливанию блуждающих вблизи аэродромов групп приходилось принимать участие и летчикам, и воздушным стрелкам, и техникам. Наши девушки-оружейницы и служащие БАО проявили тогда отвагу в наземных боях.
      Метеоролог Клава пошла как-то ночью к метеобудке снять показания приборов. Как из-под земли выросли с поднятыми руками гитлеровцы. Вернулась она к штабу с 17 пленными. Тогда дежурные переполошились, подняли всех по тревоге: немцы-то были с оружием! Но они оказались "дисциплинированными" пленными: положили свои автоматы рядком на бревно и сразу же есть запросили. Покормили их чем бог послал, а потом уж Тарасов служил им свою "всенощную".
      Были случаи и похлестче.
      Недалеко от аэродрома в крепости Грауденц засело несколько тысяч фашистов, не пожелавших выбросить белый флаг. Для блокады крепости оставили небольшие силы, а остальные двинулись дальше на запад.
      Утром везли наших летчиков на аэродром. По этой же дороге на восток брела большая колонна немецких солдат. Оружия у них не было видно.
      - Пачками сдаются! - сказал кто-то. Но из этой самой колонны по летчикам вдогонку дали автоматную очередь. Из штаба позвонили в войска. Оттуда ответили:
      - Это немцы из крепости через болото прорываются. Поднимите самолет для разведки, сообщите, где они.
      Некоторые воздушные стрелки заняли в самолетах свои боевые посты у турельных пушек, остальные с винтовками и автоматами побежали по лесу, залегли на огневом рубеже около кладбища.
      Над лесом кружил наш самолет-разведчик, потом начали взлетать штурмовики, бросали по группировке бомбы, обстреливали.
      Наземной операцией у кладбища руководил старшина Васильев. И не как-нибудь, а по науке. Он сформировал два подразделения, назначил командиров, указал направление наступления и скомандовал:
      - Вперед!
      Но тут же сделал замечание штабному писарю Ювеналию Шергину:
      - Что же ты как жердь вытянулся? Пригнись да скрадывайся за деревьями, а не по просеке топай!
      Тогда Шергин начал "скрадываться". Обошел большой куст, а перед ним здоровенный фриц появился. Враг направил на Шергина какую-то трубу, под ногами фыркнул фаустпатрон, но вреда никакого не причинил - завалился в воронку. Тогда Шергин ткнул фрица штыком, но получилось не так, как хотел: целил в туловище, а попал в щеку. Немец поднял руки. Появился Николай Ворочилин, тоже с пленным.
      В это время откуда-то с фланга застрочил пулемет, послышался голос Васильева:
      - Ложись, шляпы!
      Подоспевшие наши воинские части завершили ликвидацию группировки.
      Тося Табачная конвоировала около десятка пленных. Те зачем-то сняли свои ручные часы, связали ремешки и цепочки в одно ожерелье, протянули Табачной эту связку. Тося даже взвизгнула:
      - Геть, поросяча морда! - и захрустели все эти часы под каблуками ее кирзовых сапог.
      Недалеко от аэродрома из кустов вышли около 20 немецких офицеров с эмблемами люфтваффе. Подняли руки.
      - Зачем отсиживались в кустах? - допрашивал командир.
      - Ждали, пока наши захватят аэродром.
      - Ну и что дальше?
      - Улетели бы на ваших самолетах.
      Командир не сдержался, отвесил этому летчику оплеуху. А техник Лиманский в это время "выкуривал" из блиндажа засевших гитлеровцев. Пришлось швырнуть в амбразуру гранату. Вышел один: бледный как полотно юнец лет семнадцати, дрожал и плакал представитель фолькштурма - последняя надежда Гитлера.
      На аэродроме к "дугласу" командующего фронтом, маршала К. К. Рокоссовского подрулил еще один транспортный самолет.
      - Куда будет рейс? - спросил у командира корабля штурман полка Аверьянов.
      - В Москву.
      - Пассажира от нас возьмете?
      - Не могу. Пленных генералов везем.
      Вскоре подкатили два трофейных "хорьха". Из них вышли генералы в длинных шинелях и высоких фуражках. К самолету шли важно, один за другим, соблюдая субординацию и теперь, когда для них война закончилась. Впереди с достоинством вышагивал плоский, как доска, старик с ввалившимися щеками и непроницаемым лицом, на руках держал дрожавшую всем телом тонконогую болонку.
      - Собаку придется оставить, - сказал через переводчика капитан Тарасов и повернулся к Аверьянову: - Если нравится, возьми.
      Генерал что-то долго говорил. Переводчик изложил последнюю просьбу генерала - не разлучать его с преданным другом, с которым он побывал даже в сталинградском "котле".
      - Я бы ее все равно не взял, - заявил Аверьянов.
      Победа пришла!
      В канун сорок пятого года наша армия готовилась к решающему броску на Берлин.
      Три года подряд нам пришлось сражаться одним, без союзников. Лишь в финале затянувшейся гигантской битвы открылся давно обещанный второй фронт в Европе.
      Не успели мы отдышаться после стремительного наступления в Белоруссии, на наших союзников свалилась беда! Двадцать две гитлеровские дивизии нанесли внезапный удар у Арденн, а вслед за этим последовал еще один удар - в Эльзасе. Слабая оборона 1-й американской армии была прорвана, немцы вклинились на глубину до ста километров.
      Черчилль, прилетавший в сорок втором году в Москву с "куском льда", на этот раз сам запросил выручки с востока. И тогда наш огромный фронт - от Балтики до Карпат - раньше установленного срока двинулся на запад, чтобы отвлечь на себя силы противника.
      В феврале сорок пятого войска 2-го Белорусского фронта под командованием маршала Рокоссовского растянулись буквально в ниточку.
      Они пробивались по вражеской территории в раннюю распутицу, преодолевая многочисленные каналы и заболоченные участки.
      Более мощный сосед слева - 1-й Белорусский фронт под командованием маршала Жукова уходил вперед, приближаясь к Одеру, от которого до Берлина оставалось менее ста километров.
      В войсках Рокоссовского началась перегруппировка сил для разгрома 30 дивизий противника в Восточной Померании.
      Сильно поредели передовые цепи нашей пехоты... Зато в артиллерии, танках и в самолетах недостатка не было. А какая пошла техника! В авиации появились бомбардировщики ТУ-2, развивавшие огромную для того времени скорость - свыше 500 километров в час. Конструкторы С. А. Лавочкин и А. С. Яковлев создали истребители ЛА-7 и ЯК-3, превосходившие по скорости, маневренности и вооружению немецкие. Где-то на Урале уже летал реактивный истребитель, показавший небывалую скорость. Рассказывали, будто на этом необычном самолете нет воздушного винта:
      - У него впереди "дырка", двигатель фурчит, как паяльная лампа, а за хвостом - огонь!
      К самолету с "дыркой" мы отнеслись с предубеждением, зато весть о том, что С. В. Ильюшин построил новый штурмовик, была воспринята с восторгом.
      - Успеем ли на таком повоевать? - всполошился Дед.
      Новое наступление наших войск было назначено на 24 февраля. А накануне отметили годовщину Красной Армии.
      У нас в полку этот вечер был торжественным вдвойне. Зачитали Указ о присвоении звания Героя Советского Союза еще пяти нашим летчикам: Владимиру Кабанову, Александру Плешакову, Михаилу Шатову и сразу двум Иванам - Чернецу и Остапенко.
      И еще объявили:
      - Получено распоряжение готовиться к отправке в тыл для переучивания на новых штурмовиках ИЛ-10!
      ...Нам с Иваном Остапенко не довелось присутствовать на этом торжестве. Судьбе было угодно, чтобы мы оба оказались в военно-воздушной академии. Она была так переполнена фронтовиками, что нам с Остапом какое-то время пришлось ночевать в общежитии на одной кровати с провисшей почти до самого пола сеткой. Вот тогда-то мы но достоинству оценили преимущества дощатых нар в фронтовых блиндажах.
      Попал я в академию неожиданно.
      - Отправляйтесь в Москву в распоряжение начальника Главного управления формирования генерал-полковника авиации А. В. Никитина. Как раз есть попутный самолет. Счастливого пути! - сказал тогда на прощание Гетьман.
      Столица встретила меня неприветливо. Пока добирался от центрального аэродрома до штаба ВВС, не раз пришлось предъявлять документы комендантскому патрулю. Причина тому - смешанная форма одежды. И в самом деле, кроме темно-синей пилотки с голубым кантом, ничто другое из амуниции не выдавало во мне авиатора. Поношенная куртка без погон и знаков различия, у бедра болтался пистолет. Бриджи неопределенного цвета (наша оружейница Клава Калмыкова сшила мне их еще в хуторе Трактовом из трофейной шинели), а брезентовые сапоги, которые искусно смастерил техник Шевченко из парашютного чехла, все в масляных пятнах...
      В штабе ВВС мне выписали пропуск и сказали:
      - Зайдите к члену Военного Совета ВВС генерал-полковнику Шиманову.
      Не без трепета душевного, как при входе в зону зенитного огня, я приоткрыл огромную, обитую черным дерматином дверь, потом еще одну такую же и оказался в громадном кабинете. Длинный, покрытый зеленым сукном стол напомнил мне взлетно-посадочную полосу Краснодарского аэродрома. С другого конца кабинета навстречу направился генерал с косым пробором на голове. Его комплекция явно не соответствовала размерам занимаемого помещения.
      - Как жизнь? - спросил он неожиданно просто, назвав меня по фамилии.
      - В порядке...
      - Как воюется?
      - Отлично...
      - А это сам писал? - спросил он, подводя меня к журнальному столику и указывая на подшивку центральной газеты "Сталинский сокол". Генерал начал листать, и я узнал свои семь подвальных статей, озаглавленных не без претензии на оригинальность: "Из чего слагается мастерство".
      - Сам писал, - ответил ему, а сердце дрогнуло: "Никого я там не славил, никого и не охаивал, а лишь делился боевым опытом. Какой же ляпсус обнаружил в этих статьях член Военного Совета ВВС?"
      - Вот в этом месте ты ничего не преувеличил? - показал он на абзац, отчеркнутый красным карандашом. В "подозрительном" месте приводились данные, характеризующие мои личные достижения в меткости бомбометания и стрельбы, неоднократно подтвержденные в показательных полетах на фронте.
      - Написал так, как было, - ответил я Шиманову.
      - А мы тут, признаться, с генералом Никитиным в этом усомнились. Таких результатов никто из инструкторов в запасных бригадах и полках еще не добивался. Ты сможешь это доказать перед летчиками практически, а не на бумаге?
      - Могу.
      - Для этого, собственно говоря, мы тебя и вызвали. "Погастролируй" у нас по запасным частям, поделись боевым опытом, покажи... А потом будет особый разговор.
      К тому, что большое начальство всегда чего-то не договаривает, я привык, поэтому об "особом разговоре" я забыл сразу же, как только у меня в руках оказалось командировочное предписание. Мысли были заняты тем, чтобы поточнее отбомбиться.
      На "гастролях" я делал все, как на войне. От предварительного облета мишеней на полигоне отказался:
      - На фронте цели показывают на карте, никаких предварительных облетов, сказал я командирам частей. - Но и бомбы подвесьте не цементные, а боевые. Боекомплект к пушкам и пулеметам должен быть полным, а не по двадцать патронов на ствол, как принято у вас.
      Такие условия я "выторговал".
      Затем у меня состоялся "тайный сговор" с начальником полигона. В кузовы трофейных автомашин, которые должны подвергнуться обстрелу, он наложил соломы, а перед самим взлетом эту "начинку" полили горючим.
      На первый показательный полет приехали представители штаба ВВС во главе с генералом Н. С. Шимановым. Они находились среди летчиков, столпившихся вблизи полигона у репродуктора, чтобы слушать мои объяснения по радио во время полета.
      Я взлетел и без труда отыскал на лесной поляне полигон.
      - Скорость триста, высота восемьсот, цель слева, - передал я на землю, наблюдая за приближавшимся к визирной линии крестом, выложенным в центре мишени из белых березовых бревен.
      - Вхожу в пикирование, угол тридцать градусов... сброс!
      Когда вывел самолет и резко развернулся, то увидел разбросанные бревна. Хорошо!
      Скрылся за лесом, перешел на бреющий. Теперь оставалось показать свой "партизанский заход", применявшийся для внезапной атаки паровозов и автомашин.
      Высота - минимальная, скорость увеличена. Один, затем второй разворот за лесом, чтобы меня с полигона не заметили. А вот и железная дорога. Лечу вдоль нее, в стороне у опушки леса вижу "автоколонну". Круто взмываю вверх с креном, затем опускаю нос, прицелился. Еще не убрал полностью крена, а сходящийся у земли веер трасс прошил машину - она вспыхнула. Я снова скрылся за лесом, чтобы повторить излюбленную атаку...
      После "гастролей" по запасным частям я вторично предстал перед генералом Шимановым - для "особого разговора". На этот раз я уже был одет строго по форме, и даже в хромовых сапогах. Все это мне выдали на центральном вещевом складе по записке члена Военного Совета.
      - Хотите учиться в академии? - задал мне неожиданный вопрос Шиманов.
      Меня будто оглушило взрывной волной, я только переступил с ноги на ногу. Лишь кое-как собравшись с мыслями, сказал:
      - Разрешите немножко подумать за дверью...
      - Думать можно до завтрашнего дня, - обрадовал меня генерал. - Придешь с рапортом.
      Больше всего меня беспокоили вступительные экзамены по общеобразовательной подготовке, на подготовительный курс поступать не хотелось - лишний год терять. Я долго колебался. Советчиков нашлось - хоть отбавляй, и все советы разные. Одни говорили: "Дурья голова, какая там учеба, если война легкая пошла. Глядишь - вторую Звезду заработаешь". Большинство же советовало учиться: "К Звезде надо хорошую голову приложить. А экзаменов не бойся: если будет резолюция Шиманова, зачислят и так".
      Рапорт лежит на столе у генерала Шиманова. Он бегло прочитал и наискосок размашисто написал: "Зачислить в академию" - и поставил точку. У меня между лопаток будто крылья выросли и перышки зашевелились. "Если зачислить - значит без экзаменов!" - подумал я. Но генерал почему-то долго не отнимал пера от точки. Вдруг у меня на глазах он приделал к ней длинный хвостик и добавил еще строку: "если сдаст вступительные испытания".
      Тревожные предчувствия меня не обманули. На самом финише вступительных экзаменов, когда физика, математика и прочее осталось позади, я предстал перед молоденькой блондинкой. Она с пристрастием стала меня "допрашивать" у карты Америки. Ее почему-то особенно интересовало овцеводство. У меня же к тому времени еще не совсем выветрились только те скудные географические познания, которые я почерпнул из книжки Ильфа и Петрова. Дуэт литераторов меня еле спас от полного провала.
      Так я поступил на основной курс, а Герой Советского Союза Иван Остапенко, деливший со мной одну кровать, оказался на подготовительном. Ему пришлось изучать общеобразовательные дисциплины, поэтому он и норовил удрать из академии в родной полк.
      А полк наш собирался в дальний путь...
      С Балтики полз густей туман, лепил мокрый снег. На аэродром прибыла колонна грузовиков. На них предстояло добираться до Белостока. Только оттуда можно было ехать по железной дороге.
      - С вещами строиться! Лишнего не брать, и чтобы никаких трофеев! - объявил новый командир полка, не так давно вступивший в эту должность. А какие, спрашивается, могут быть трофеи у авиаторов, если впереди фронт прошел?
      Сто пять летчиков, стрелков и техников, отобранных из полка для освоения нового самолета, построились для проверки. У каждого был либо чемодан, либо сидор. Остальные, кто остался ждать нашего возвращения на новых самолетах, вышли провожать.
      Проверка заканчивалась, но кто-то выкрикнул из строя:
      - Плешаков еще не собрал своих вещей!
      И действительно, новый наш Герой Саша Плешаков, которого только на Тамани и над Крымом раз десять сбивали, стоял в строю без чемодана.
      - А вы почему не изволили собраться? - строго спросил командир.
      - Я собрался, - ответил Плешаков.
      - А где же вещи?
      - Вот они, - хлопнул он по планшету и раскрыл его для проверки. В полку все знали, что "имущество" Саши свободно умещалось в планшете. Кроме карты, транспортира, масштабной линейки и карандашей, там было два подворотничка (отглаживались!) и опасная бритва "близнецы" с помазком. Но на этот раз у Плешакова в руке оказался еще и атласный буржуйский цилиндр.
      - А это зачем?
      - На память о Пруссии...
      Еще один "трофей" нашелся у начальника связи Григория Нудженко. При нем стоял "ровел" - велосипед с деревянными ободьями и сильно изогнутым высоченным рулем. Он ему нужен позарез: ведь связь осуществляется не только по проводам, иногда приходилось носиться по аэродрому и на своих двоих.
      Был еще дополнительный груз - для всех - говяжьи ляжки от фрицевских бездомных коров, - ведь ехали в тыл, где питались по скудной тыловой норме.
      Колонна автомашин тронулась по развороченным танками дорогам. Реки вспучились, неслись льдины, срывая наскоро наведенные низководные деревянные мосты. Пришлось петлять в поисках объездных путей.
      Долгим был путь до Белостока. Да и железнодорожный состав медленно тянулся по опустошенной Белоруссии.
      В запасной полк, находившийся за Москвой, пришла из столицы шифровка. Первым ее прочитал командир полка Константин Николаевич Холобаев и вихрем заносился по гарнизону.
      Мы распрощались с ним еще на Северном Кавказе - его отозвали на работу в Москву, потом направили в полк. У нас сменилось несколько командиров. Один вскоре пропал без вести, второго сняли, а третий заступил совсем недавно, поэтому и не знал, с каким личным "имуществом" воюет Саша Плешаков.
      Холобаев срочно собрал своих тыловиков на совещание.
      - К нам прибывает седьмой гвардейский, - сказал он. - Это мой родной полк, встретить его надлежит достойно! Баню натопить жарко, обмундирование всем фронтовикам заменить на новое, постельные принадлежности выдать первой категории - одеяла те, что с начесом. Клуб надраить, столы накрыть для торжественного ужина, сытно накормить. Пару-тройку кабанов из подсобки заколоть и еще что в таких случаях полагается...
      - Как же мы, товарищ командир, за новое обмундирование будем потом отчитываться? - спросил кто-то не терпевшего возражений Холобаева.
      - Не мне вас учить, как выкручиваться! - отпарировал он. - Да чтоб духовой оркестр был на вокзале к приходу поезда! Сам поеду встречать! Учтите, прибытие полка совпадает со знаменательной датой: 7 марта исполняется четвертая годовщина присвоения полку звания гвардейского...
      Холобаев еще распорядился вывесить в клубе карту. Конечно же, он сам расскажет о боевом пути полка, которому выпала честь в канун войны получить штурмовики ИЛ-2, а теперь - перед самым ее конном, предстоит овладеть новейшим самолетом ИЛ-10!
      В работу включился женсовет во главе с Верой Федоровной - женой Холобаева. Убранство общежития, клуба и столовой - дело женских рук. Вера Федоровна перепотрошила семейный альбом, извлекая из него фотографии прославленных ветеранов части.
      ...Медленно подходил поезд к перрону. Чумазый машинист до пояса высунулся из окна, удивленно смотрел на ревущие начищенные трубы и на барабанщика, усердно отбивавшего такты марша "Все выше, все выше и выше...". Холобаев стоял поодаль от дирижера, нахохлившись, со строгим лицом.
      И вот высыпали из вагонов гвардейцы, быстро построились в две шеренги. Многим из стоявших впереди хотелось бы показать прежнему командиру Золотые Звезды и ордена, да погода не позволяла. А Холобаев искал знакомые лица и не находил их. Виктор Шахов остался в Пруссии, Николай Смурыгов после курсов пошел на повышение в дивизию начальником воздушно-стрелковой службы - их в строю не было. Лишь во второй шеренге он увидел Григория Нудженко, стоявшего со своим "ровелом", потом Костю Дремлюка, "профессора" Шума. Не сразу признал по обгоревшему лицу Володю Зангиева, которого считал погибшим...
      Холобаев принял рапорт, как положено, а потом сорвался с места, прильнул к могучей груди Дремлюка, которого в Старом Быхове ставил "к стенке"...
      Полк въезжал в гарнизон. Над входными воротами парусил красный стяг с надписью: "Привет гвардейцам!"
      ...За общим столом сидели помытые, чисто выбритые, переодетые во все новенькое и будто усыпанные звенящими орденами и медалями гвардейцы. Было тихо. Оставались свободными несколько стульев. Против них на столе поставлены приборы, рюмки с вином и портреты в самодельных картонных рамках:
      Илья Мосьпанов, Петр Руденко, Василий Шамшурин, Николай Зуб, Федор Артемов, Михаил Талыков...
      Все встали вслед за Холобаевым.
      Первый тост был за тех, кто никогда уже не чокнется с тобой.
      В апреле переучивание на ИЛ-10 было закончено. Полк взял курс на запад. Надо было спешить. 20 апреля приземлились на подмосковном аэродроме для дозаправки. По радио передали, что войска 1-го Белорусского фронта произвели первые артиллерийские залпы по Берлину.
      - Успеем ли, братцы, на новых самолетах у фрицев по головам походить? бубнил наш Дед.
      Вылет полка задержали на целые сутки - "до особого распоряжения". А распоряжение было для всех неожиданным:
      - Седьмой гвардейский остается для участия в первомайском воздушном параде над Красной площадью!
      Начались тренировки на групповую слетанность. Ходили в таком строю, в каком на фронте летать не было нужды - в колонне девяток на сомкнутых интервалах и дистанциях. Потребовалось восемь таких девяток, да на каждую девятку еще два резервных самолета. Создали сводную парадную дивизию из трех полков, успевших переучиться на ИЛ-10.
      Началась "сортировка" летчиков по всем статьям: по опыту, по заслугам, по здоровью и еще по кое-каким данным. О том, что у нашего Деда когда-то "треснул черепок", опять забыли, а он, ведущий звена, ходил радостный и напоминать о контузии не собирался! Зато припомнили, что Володя Зангиев был "в плену и окружении" - из парадного расчета его исключили. Его место занял Сашко Руденко, на которого пришел запоздалый Указ о присвоении звания Героя Советского Союза. Это семнадцатый по счету и, как видно, последний наш полковой Герой. Последний потому, что в канун первомайского парада было сообщение о штурме рейхстага и водружении на его куполе Знамени Победы.
      Первое мая выдалось солнечным. Летчики задолго до начала парада сидели в кабинах. Наконец - сигнал. Загудели двигатели. Взлет...
      Внизу проплыли все еще голые подмосковные рощи, серые полоски шоссейных дорог, дачные поселки. И там, в стороне, - прикрытая сизой пеленой Москва.
      На Красную площадь вливались расцвеченные алыми стягами колонны. А небо над улицей Горького уже заполнено мощным гулом и поблескивающей в лучах солнца нескончаемой вереницей крылатых машин.
      У летчиков не было времени взглянуть вниз. Их внимание было приковано к покачивающейся и будто "дышащей" консоли соседнего самолета, летевшего крыло в крыло. Эта консоль рассекала упругий воздух и будто несла над Москвой лазурную мечту Миши Талыкова.
      ...Двести пятьдесят человек из полка оставались в Восточной Пруссии. Они с нетерпением ждали возвращения из Москвы боевых друзей.
      Размещались тогда в пригороде Клотцова на территории спешно покинутого хозяином пивоваренного завода с высоченной кирпичной трубой. В огромных чанах все еще бродило хмельное сусло, доставлявшее много хлопот начальнику штаба Василию Тарасовичу Гудименко. Сусло из чанов перекочевывало в молочные бидоны со спиральными трубками, и их пришлось реквизировать в самых неожиданных местах - вплоть до чердаков и подвалов.
      Война приучила всех трудиться денно и нощно, а тут наступило время, что и рук вроде не к чему приложить. Некоторые до умопомрачения носились по автостраде на мотоциклах, другие охотились на кабанов или таскали из прудов огромных карпов.
      В те дни всюду был слышен рев некормленых, непоеных и недоеных коров, брошенных сбежавшими хозяевами. Немецкие коровы привыкли к стойловому содержанию, бить губы о кочки и щипать траву не умели.
      Андрей Лиманский со своим другом Сергеем Роменским с детства были приучены доить буренушек.
      Долго не раздумывая, техники привели десяток породистых, с черными пятнами коров, поставили их в оборудованный по всем правилам коровник. Обзавелись даже грозным производителем с кольцом в ноздре, которого назвали Егоркой.
      К Лиманскому и Роменскому присоединились техники Вася Селезнев, Костя Юрченко - образовалась некая производственная артель со строгим распределением обязанностей. Одному - чистить коровник, задавать корм и поить, другому доить, третьему - обеспечивать чистой тарой, заниматься перегонкой на сепараторе и доставлять продукцию - молоко, сметану и сливки - в полковую столовую.
      Лиманский исполнял обязанности старшего дояра. На первых порах пришлось ему помучиться: коровы брыкались и стегали по лицу хвостом. А потом все пошло как по маслу и вдруг... Любимица Лиманского Зорька, всегда стоявшая крайней к двери, не стала давать утреннего молока. Дояр высказал упреки Роменскому:
      - Ты почему же Зорьку стал недокармливать?
      - Клянусь тебе моим новым ИЛом, который скоро прилетит, даю ей всего вдоволь, как и другим.
      Лиманский этой клятве не поверил, взял любимицу под личный контроль. Но, как он ее усердно ни кормил, а утреннего молока по-прежнему не было. Стали ломать головы, доискиваться до причины.
      - Уж не ласка ли ее по ночам сосет? - высказал гипотезу Роменский.
      - Что еще за ласка? - спросил старший дояр.
      - А такой зверек, которого в нашей деревне "домовым" еще называют. Ловко, говорят, может выдаивать.
      - Ну что ж, тогда давай эту ласку подкараулим, - рассудил Лиманский.
      С вечера забрались на сеновал, заняли там удобную позицию. При свете фонаря, горевшего по ночам в коровнике, эту ласку разглядеть можно.
      Лежали всю ночь, затаив дыхание и не сомкнув глаз, но зверек не появился. Лишь перед рассветом легонько скрипнула дверь, показалась нечесаная женщина. Уселась она около Зорьки начала быстро доить, направляя струю в край ведра, чтобы он не вызванивало. Роменский лежал ни живой ни мертвый.
      - Она... - чуть слышно прошептал он на ухо соседу.
      - Кто? - одними глазами спросил Лиманский.
      - Ведьма...
      А "ведьма" проявила присущую своему колдовскому сословию осторожность. Подоив Зорьку, тихо приоткрыла дверь коровника, вначале осмотрелась и лишь потом вышла. Пока техники спустились с сеновала, ее и след простыл.
      - Надо было бы ее тут же накрыть... - с досадой сказал главный дояр.
      - А мы к ней другой план применим, - успокоил Роменский.
      Этот план друзья держали в строгом секрете. В следующую ночь они заняли прежние позиции, но перед этим в коровнике сделали "перегруппировку сил".
      "Ведьма" заявилась, как и в первый раз, под утро. Присела на скамеечку, перед доением наскоро ополоснула вымя, но животному такая процедура оказалась не по душе: раздался трубный мык Егорки, он так брыкнул ногой, что ведро с грохотом покатилось к двери, и "ведьма" в испуге отскочила. Сидевшие в засаде фыркнули от давившего их смеха, а "ведьму" будто на метле вынесло из коровника. Но на этот раз ей скрыться не удалось.
      Днем всему полку стало известно, как машинистка штаба Мария Бродская наша "игуменья" - доила Егорку и поила парным молочком своего суженого.
      Две ночи подряд создателям животноводческой артели не пришлось сомкнуть глаз. Зато в третью ночь они спали богатырским сном в своей комнатушке на третьем этаже.
      Проснулись от криков и перестрелки, которая шла на территории пивзавода. Редкие выстрелы вскоре перешли в сплошную пальбу. Лиманский все еще не мог продрать глаза, а услышав предостережение соседа: "Блуждающая группа ворвалась!", - вскочил как ужаленный, распахнул окно во двор, - осколки стекол со звоном посыпались на асфальт... Он отпрянул за косяк, натянул брюки, сунул ноги в сапоги, выхватил из-под подушки пистолет и, согнувшись, бросился к выходу.