В военном воздухе суровом

      Совсем немного осталось ехать до нового аэродрома, а уже начало темнеть. Водитель, как на грех, с разгону влетел в трясину, и перегруженная красными ящиками от "эрэсов" полуторка увязла. Пробовали толкать - буксует, садится все глубже.
      - Отставить! - скомандовал Щербаков. - Машину разгрузить, а все лишнее выбросить!
      - Что тут лишнего? - развел руками Ворочилин.
      - А что там есть?
      - Десять ящиков с картами...
      - Какие районы?
      - Минск и западнее.
      - Свалить и сжечь! Акт потом составим... Еще что?
      - Личные дела, еще две бочки и...
      - Что в бочках?
      - Бензин, спирт...
      - Оставить!
      С трудом выволокли облегченную машину. Тогда Щербаков сказал водителю:
      - Вот тебе и "конь не мотор"! Газуй за мной!
      ...За Унечей по размытой дождями дороге брели группами летчики и техники. В полку было всего два грузовика. На одном из них, возвышаясь в кузове на ящиках, сидел человек с непомерно большой, перебинтованной головой, покачивавшейся на тонкой шее. Кисти рук тоже в бинтах, похожи на лапы белого медведя. Трудно было узнать в этом человеке Колю Смурыгова, нашего "Александра Невского".
      Ранение он получил во время своего четырнадцатого боевого вылета. Атаковал колонну на Рославльском шоссе. Ударило в мотор, он начал давать перебои. В кабину повалил едкий дым, потом огонь жег руки. Смурыгов еле перетянул через лес, пошел вниз. Посадка на "брюхо", сильный толчок. Ударился головой о прицел, челюсть свернуло набок, начал сглатывать что-то теплое, соленое текла кровь с прокушенного языка. А из леса застрочили автоматы, близко посвистывали пули. Смурыгов бежал, согнувшись, по высокой пшенице, споткнулся, упал - челюсть хрустнула, стала на свое место. Но из рассеченного лба хлестала кровь. Летчик зажал рану и опять бежал от пуль. Перебрел мелкую речушку. Впереди показалось несколько изб, женщина ему машет рукой, подзывает к себе.
      - Пить, пить... - прошептал Смурыгов. Женщина принесла крынку молока. Летчик не мог ее держать обожженными руками - поила женщина. Отнял руку от лба - молоко окрасилось, тут же стошнило. Уложили летчика на телегу, сеном прикрыли. Подросток хлестнул кнутом коня, повез куда-то.
      Большое село. В помещении школы оперировали и перевязывали раненых. Смурыгову над бровями наложили швы, "заштопали" прокушенный язык, забинтовали голову и руки.
      - В госпиталь! - распорядился строгий хирург с очками на лбу.
      - Я в полк... Мне в Писаревку. Сегодня в кандидаты партии будут принимать.
      - В другой раз примут... Эвакуировать!
      - В полк, в полк...
      ...И вот теперь Смурыгов сидел в кузове полуторки на ящиках, чтоб ветерком обдувало. Вчера комиссар Рябов вручил партийный билет.
      Смотрел Смурыгов вперед, а навстречу неслась знакомая "эмка". Поравнялась с полуторкой, остановилась. Из машины выскочил генерал Кравченко.
      - Что за безобразие! Здоровый в кабине развалился, а тяжело раненного на ящиках мотает!
      Смурыгову было больно шевелить языком, и он тихо проговорил;
      - Мне здесь лучше: в кабине тошнит, бензином пахнет...
      - Ну, выздоравливай!
      Генерал Кравченко прощался с полком, выступившим в поход. Он разыскал шедших впереди Гетьмана и Рябова.
      - Как сформируетесь, так прилетайте снова ко мне в дивизию!
      - Непременно к вам, товарищ генерал!
      - Жду, возвращайтесь скорее! - Пыхнул дымом, захлопнул дверцу "эмки" укатил по неотложным делам.
      И кто тогда думал, что не доведется больше увидеть Григория Пантелеевича Кравченко... 4-й штурмовой пошлют на другое направление, где тоже была нужда в авиации. Пройдет полгода с момента этого прощания.
      В канун 25-й годовщины Красной Армии Кравченко получил седьмую боевую награду - орден Отечественной войны. На следующий день он в составе четырех истребителей взлетел с аэродрома Мга и взял курс на Ленинград. Срочно вызывали на совещание. Советовали обойти район глубокого вклинения противника, но Кравченко решил лететь напрямую, чтобы не терять времени. В полете заметил воздушный бой: кружили два наших истребителя и около десятка вражеских. Кравченко повернул свое звено на выручку. Одного фрица сбил, но вскоре загорелся и его самолет. Тянул он к линии фронта. Пилот вывалился за борт кабины, выдернул кольцо, но рывка парашюта не последовало. Летчик упал в трех километрах от передовой в расположении своих войск. Тело Кравченко плашмя впечаталось в землю. Вытяжной трос, с помощью которого открывается ранец парашюта, перебило осколком. В правой руке было намертво зажато красное вытяжное кольцо с обрывком троса. На другой руке были поломаны ногти. Очевидно, летчик в свободном падении пытался разорвать клапаны ранца.
      Село Голубовка Днепропетровской области - родина дважды Героя Советского Союза Кравченко. На постаменте высится бюст отважного летчика.
      В Серебряном бору во дворе той самой дачи, откуда Кравченко уехал на четвертую для него войну, в осеннюю пору пламенеет разросшаяся рябина, посаженная его руками после Халхин-Гола.
      Кому доведется быть у Кремлевской стены, тот склонит голову перед черной мраморной плитой, на которой золотыми буквами высечено:
      Григорий Пантелеевич КРАВЧЕНКО
      1912-1943
      По пути в Воронеж идти приходилось с опаской: над дорогами на малой высоте часто проносились "мессершмитты" и обстреливали все подряд. Недалеко от какой-то деревни техникам повстречалась молодуха. Разговорчивой оказалась, зубастой.
      - Что же вы, защитники наши, сами ноги уносите, а нас немцам на съедение оставляете?
      Техники от таких слов опешили. Впереди всех оказался обвешанный гранатами Николай Ворочилин, с котелком в руке и с ложкой за обмоткой Ювеналий Шергин, а рядом с ним - полковой фотограф Евель Суранович с фотокамерой на животе. Они сразу и не нашлись что ответить. Лишь шустрый и фасонистый механик Глеб Климко не растерялся и смело выступил вперед. По одежде он мог вполне сойти за летчика. На нем был поношенный темно-синий френч, такого же цвета пилотка с выцветшими голубыми кантами, из-под которой выбивался цыганский чуб. Да еще на груди медаль за финскую. Ждал он с нетерпением второй награды за Отечественную, но по всему видно, что рановато. Над Глебом иногда подшучивали: "И на груди его могучей одна медаль висела кучей".
      Климко сказал молодухе:
      - Мы, красавица, отходим для того, чтобы собраться с силами. А потом опять ударим по немцам!
      - Что вы мне про силу рассказываете! У нас в селе недавно немцы были, говорят, ихняя разведка проскочила, - так они на мотоциклах, в железных касках да при оружии. А вы все пешие, с пустыми котелками в руках - какая уж тут сила! - На гранаты, которыми был обвешан Ворочилин, она почему-то не обратила внимания, заприметила только котелок да ложку за обмоткой у Шергина.
      - Сейчас мы пешие, а скоро опять на самолетах прилетим! - не сдавался Глеб Климко и вдруг круто повернул разговор, будто с глубокого виража лег на новый курс: - А без котелка, дорогая красавица, тоже никакой силы не будет, - развел он руками и блеснул зубами.
      - Может, вы еще и голодные? - спохватилась скуластая молодица и начала прихорашиваться: платок на голове поправила, потрескавшимися пальцами губы вытерла.
      - Какой же это фронтовик, если от хлеба-сала отказывается! - гоготнул техник с медалью и подхватил за талию молодуху.
      Кто-то из техников заметил во дворе села укрытый сеном автобус. Сообщили об этом Митину.
      - Чей?
      - Бесхозный.
      - Забрать!
      Автобус оказался исправным, только без горючего. Бензин нашелся. В автобус поместили раненых.
      В другом месте в сарае обнаружили голубую "эмку", тоже прикрыта соломой. Точь-в-точь "эмка" как у генерала Кравченко. В нее пересадили Смурыгова, чтобы меньше трясло, разместилось там и начальство. Шел полк, а справа-слева от дороги валялись битые машины. У Трубчевска на большом привале, на берегу Десны, Митин собрал техников.
      - Надо нам транспортом обзаводиться. Будем осматривать каждую машину, а по возможности и восстанавливать.
      Создали ремонтные бригады, и дело пошло на лад. Чинили моторы, переставляли колеса, а если сгорел кузов - на рамы клали бревна и доски. Пеших становилось с каждым днем меньше.
      В Кромах (теперь этот городишко не миновать автотуристу, устремившемуся на юг!) около собора был самый длительный, почти десятидневный привал: отдыхали, стирали в речушке амуницию, брились, поджидали отставших. Подсчитывали людей и приводили себя как могли в божеский вид. Как из-под земли появились бочки с вином. Это был подарок фронтовикам от заведующего винным складом. И командир полка, сам не курящий, избегавший спиртного и не переносивший хмельных, объявил поразившее всех:
      - Разрешаю каждому выпить столько, сколько хочется.
      Решил приободрить людей. Но хмель не брал. Видно, не отпускала намять о недавних тяжелых боях, о погибших. Один старшина Шахов сильно накачался: был он виночерпием, и часто приходилось подсасывать шланг, чтобы наполнить котелок стоявшему в очереди.
      Отсюда, из Кром, Гетьман с Рябовым решили один грузовик ЗИС-5 направить в Харьков, откуда еще никто не получил ни единой весточки. Нужно было использовать подходящий момент и навестить оставшиеся гам семьи: кому передать письмо и приветы, кому вручить вещи погибших и похоронную - самый горестный и все же необходимый для оформления пенсии документ. Среди вещей не было никаких ценностей, однако, как ни тяжело пришлось в пути, ничего из них не потерялось. В Богодуховских лагерях у каждого были большие чемоданы с выходными костюмами и прочими атрибутами мирных дней. Чемоданы эти оставили, с собой прихватили лишь самое необходимое: бритву с помазком, мыло, полотенце да пару сменного белья. Перед отлетом все это рассовали по карманам, а на фронте все имущество перекочевало в сумки от противогазов: и в карманах ничего лишнего, да и ухо не давила твердая гофрированная коробка, когда подкладываешь ее вместо подушки под голову. На каждой сумке химическим карандашом были выведены инициалы владельца - не попутаешь. Получилось все очень удобно.
      Начхим полка капитан Маслов об атом до поры до времени ничего не подозревал. На фронте ему пришлось заниматься не тренировками в противогазах и окуриванием, которым он когда-то всех донимал, а приготовлением бутылок с горючей смесью и обучением "безлошадных" техников метанию по танкам. Маслов не раз возглавлял засады зажигальщиков, оборонявших аэродром.
      Грузовик с личными вещами погибших катил на Харьков. Был конец августа, день стоял пасмурный. Сеял дождик, и надписи на противогазных сумках расплывались... В кузове, накрывшись с головой кожаными регланами, пристроились полковые делегаты - старшие политруки Яков Квактун и Григорий Чернобривец. А в кабине, рядом с водителем, сидел Смурыгов. Покачивалась огромная забинтованная голова, обожженные руки воздеты перед лицом, будто на молитве. Так ему было легче переносить боль.
      Ехал Смурыгов в Харьков к Клавочке. Ехал и не чаял увидеть своего первенца, которого без него назвали Юркой. Как забьется отцовское сердце при виде наследника!
      В Харькове Клава смазывала мужу руки кислым молоком, а Квактун с Чернобривцем утешали как могли плачущих вдов и матерей. Утешали и читали в глазах некоторых укор: "Не тратьте попусту слов: хорошо вам, живым, успокаивать, а моего-то не воротишь...".
      На Южный фронт!
      Первого сентября полк подъезжал к Воронежу на 18 автомобилях. Впереди на голубой "эмке" командир с комиссаром и начальником штаба майором Кожуховским.
      В первой запасной авиационной бригаде приступили к переформированию. Нужно было получить новые самолеты и пополниться летчиками.
      Но с самолетами оказалось не так-то просто. Не один 4-й полк нуждался теперь в штурмовиках. В бригаде уже были части: и прибывшие с фронта, и вновь формируемые, авиационный же завод не мог быстро удовлетворить их потребности.
      Наши техники сутками находились в цехах, помогали рабочим собирать самолеты. Теперь они передавали рабочим свой опыт, за что были удостоены похвалы самого Сергея Владимировича Ильюшина. И не его вина была в том, что самолетов выпускалось мало. Ведь к началу войны в боевом строю насчитывалось около 100 штурмовиков, большую часть их получил 4-й полк и потерял за полтора месяца войны.
      Производство штурмовиков только налаживалось, лишь к концу войны оно достигнет 40 самолетов в сутки, что обеспечит потребность в машинах целого полка. А ведь готовый штурмовик уже летал в 1939 году!
      Еще в середине 30-х годов С. В. Ильюшин, опираясь на более ранний опыт конструкторов Д. П. Григоровича и С. Л. Кочеригина, решил построить бронированный штурмовик.
      Идея бронирования самолета не нова. Ветеран военной авиации генерал-майор и отставке М. П. Строев, автор первого "Наставления по применению авиации в войне Рабоче-Крестьянской Красной Армии", изданной в 1918 году, рассказывал о бронировании самолетов еще в первую мировую и гражданскую войны. В одно время у летчиков пользовались неизменным спросом сковородки. Скупали их в магазинах, добывали у хозяек. "Зачем они вам?" - спрашивали приметного покупателя. "Для яичницы..." Сковородки эти клали под сиденье, чтобы на летающей этажерке пуля не продырявила снизу. Более основательно занялся бронированием своего самолета летчик Олейник, воевавший в 1914 году в 8-м корпусном авиаотряде в армии генерала Брусилова. Кабину двухместного "ньюпора-4" он с боков, сзади и снизу обставил пулеметными щитами. От этого самолет оказался переутяжеленным, но летчик летал без второго члена экипажа.
      Пионером бронирования военных самолетов был наш известный конструктор Д. П. Григорович. В 1917 году уже серийно выпускался его бронированный морской самолет М-11. Лицо летчика было закрыто откидным забралом со смотровыми щелями, мотор РОН был прикрыт бронещитом. В начале 1930 года Д. П. Григорович построил первый бронированный штурмовик ТШ-1 (тяжелый штурмовик). Мотор и кабина пилота были прикрыты бронелистами. Летал этот самолет очень мало. Вслед за ТШ-1 в 1931 году был построен самолет ШОН (штурмовик особого назначения), а затем ТШ-2, на котором летчик был полностью заключен в бронекоробку, а фонарь кабины был изготовлен из пулестойкого стекла, применявшегося на танках. В 1933 году Кочеригиным был построен ТШ-3, тоже бронированный. На нем летал Владимир Коккинаки, выполнивший даже мертвую петлю. При постройке этого самолета пришлось преодолевать трудности технологического порядка. Фигурная ковка бронелистов с малыми допусками заводами освоена еще не была. Плоские листы пришлось крепить болтами, но сверлить каленую броню оказалось делом трудным: на одно отверстие требовалось два сверла особой закалки. Сверление брони в сыром виде результатов не дало: при закалке отверстия коробились, давали трещины, и подгонка листов оказалась делом трудным.
      Все эти экспериментальные самолеты были переутяжелены броней. Она была словно надетая поверх кольчуга.
      С. В. Ильюшин сделал ее не мертвым грузом, а компонентом конструкции, заменив ею "ребра" и "кожу". Так родилась идея удобообтекаемого бронекорпуса, в котором размещаются все жизненно важные части самолета - двигатель, кабина, топливная и водяная системы охлаждения.
      Много препятствий пришлось преодолеть и Ильюшину. Препятствий технического и иного порядка. Он отправил письмо в несколько адресов: И. В. Сталину, К. Е. Ворошилову, руководителям авиационной промышленности и Военно-Воздушных Сил. В письме говорилось: "При современной глубине обороны и организованности войск, огромной мощи их огня... штурмовая авиация будет нести очень крупные потери... Поэтому сегодня назрела необходимость создания бронированного штурмовика, или, иначе говоря, летающего танка... Для осуществления этого выдающегося эксперимента... прошу освободить меня от должности начальника главка, поручив мне выпустить самолет на государственные испытания в ноябре 1938 года. Задача создания бронированного штурмовика исключительно трудна и сопряжена с большим техническим риском, но я с энтузиазмом и полной уверенностью за успех берусь за это дело".
      Штурмовик был готов, но ему долго "не везло". Различные комиссии узрели в нем недостатки: тонкая, мол, броня, а самолет и без того тяжелый; мала высотность... А эта самая высотность в войну ему и не понадобилась - "брили" у самой земли и редко поднимались на высоту до тысячи с небольшим метров. Затем заставили конструктора двухместный вариант штурмовика с воздушным стрелком для самообороны от истребителей переделать в одноместный - под предлогом облегчения. Дорого нам обошлась на войне такая модернизация. В сорок первом и сорок втором годах, пока вновь не вернулись к схеме двухместного штурмовика, мы несли неоправданные потери от вражеских истребителей.
      Несмотря на непредвиденные задержки, опытный самолет ИЛ-2 в требуемом комиссией варианте все же прошел государственные испытания еще в январе 1940 года, но... до декабря, - почти год! - простоял без движения. И если бы не смелость и настойчивость С. В. Ильюшина, обратившегося к И. В. Сталину с жалобой, то не появились бы и в марте сорок первого года - за три месяца до войны! - два первых серийных штурмовика на том самом заводе, откуда они поступали на войсковые испытания в 4-й штурмовой полк.
      Вот как складывалась история с созданием и выпуском этого самолета, зарекомендовавшего себя на войне с наилучшей стороны. Таков путь от сковородки до бронированного штурмовика, подобного которому не было в других странах.
      На представительном совещании в Главном штабе ВВС в 1956 году один из генералов с трибуны заявил, что ИЛу по праву нужно воздвигнуть обелиск, перед которым все должны обнажать головы. А вышло так, что для единственного у нас музея авиации, созданного в Монино по инициативе маршала авиации С. А. Красовского, не нашлось ни одного экземпляра знаменитого ИЛ-2, прошедшего войну. Поторопились превратить их в утиль в годы авиационной реформы, когда полагали, что "авиация отжила свой век" и будущее только за ракетной техникой.
      ...Не так просто было наладить серийный выпуск самолетов к началу войны, но и летчиков при переформировании полка тоже недоставало. На заводе можно брать хоть штурмом, но подготовка летчика осуществляется не на конвейере, на нее уходят годы. Для быстрого пополнения частей требовались резервы. Такие резервы, и резервы немалые, были подготовлены в предвоенный период по указанию ЦК партии нашими славными аэроклубами Осоавиахима. Задание партии - дать стране 150 тысяч летчиков - было выполнено. Но эти летчики в большинстве своем освоили лишь учебно-тренировочные, простые в технике пилотирования машины. Им еще предстояло переучиваться на военных самолетах и овладевать стрельбой, бомбометанием, элементами тактики.
      ...В штаб бригады потребовали личные дела летного состава 4-го штурмового полка. Отнесли туда большую кипу папок. Значительную их часть тут же сдали в архив... Осталась тоненькая стопочка личных дел. Это был костяк будущего полка: обстрелянные, проверенные и закалившиеся в боях летчики - коммунисты и комсомольцы.
      Но и эта стопочка начала убывать. Опытные летчики требовались и для вновь формируемых частей, где совсем не было понюхавших пороха. Пришлось-таки майору Гетьману подчиниться строгому приказу командира бригады полковника Папивина и расстаться с такими орлами, как Спицын, Двойных и Денисюк. Так что из тех, кто 27 июня вылетел на фронт, в полку остались немногие, и в числе их капитаны Константин Холобаев и Василии Шемякин, лейтенант Павел Жулев, младший лейтенант Николай Синяков, ставший уже командиром второй эскадрильи, старшина Виктор Шахов и находившийся на побывке в Харькове младший лейтенант Николай Смурыгов.
      Полк пополнялся молодежью, к которой независимо от возраста причислили всех, кто еще не успел повоевать. Так что и летчикам в Воронеже не пришлось сидеть сложа руки. В районе аэродрома Осоавиахима с рассвета до темноты кружили, пикировали и "брили" ИЛы - тренировалось пополнение.
      За 17 суток пребывания в запасной бригаде на долю командира и комиссара выпало немало огорчений. Началось с того, что полк лишился своих "ног". Собранные во время пешего перехода и восстановленные своими силами автомашины были предусмотрительно оставлены в лесу перед въездом в Воронеж. Время военное, мало ли кому могут приглянуться средства транспорта, в которых острая нехватка. Командиру бригады об этом все же стало известно, и машины пришлось по его приказу сдать.
      А тут еще из Москвы пришла директива: отдать под суд военного трибунала инженера полка Митина "за раскулачивание самолетов". Тех самых двух разбитых ИЛов, которые потом были погружены на железнодорожной станции Климовичи. Гетьман читал этот документ и все больше бледнел. Потом поманил пальцем штабного писаря, докладывавшего ему почту, и шепнул:
      - Спрячь это подальше - и ни звука. Самое главное, чтобы Митин об этом не узнал. "Улетим - забудется", - думал командир полка.
      И действительно, забылось надолго, но не навсегда. После окончания войны Митин уже работал в инженерной службе воздушной армии. Кадровики как-то ворошили старые дела, им на глаза попалась та самая директива. Вызвали Митина.
      - Почему в анкете и в автобиографии вы умолчали о судимости?
      - А потому, что ни под следствием, ни под судом я никогда не был.
      Пришлось Гетьману давать объяснение, и "судимость" эта за давностью была снята.
      Было еще одно огорчение. Из-за недостатка самолетов и летчиков полки формировались всего лишь из двух эскадрилий. Не 65 самолетов, как было, а 24. Теперь оказались лишними техники.
      - Что же это за полк такой? - недоумевали летчики. На них не действовал даже тот аргумент, что воевать надо не числом, а умением.
      Но как бы то ни было - фронт ждал. Полк готовился к перелету. Маршрут был проложен не в том направлении, где воевала дивизия генерал-лейтенанта Кравченко, а на юго-запад. Первая эскадрилья - капитана Холобаева, вторая младшего лейтенанта Николая Синякова.
      Смурыгов собирался лететь из Воронежа не на штурмовике - руки еще не могли держать штурвал и сектор газа, - а на транспортном ЛИ-2 вместе с офицерами штаба и техниками. Самолет этот в назначенное время не стартовал: ждали какого-то важного пассажира. Наконец подъехала легковая машина, в самолет вошел высокий седеющий военный, четыре шпалы в петлицах - полковник. Он присел на жесткую боковую скамейку рядом со Смурыговым. Тут же зарокотали моторы, самолет пошел на взлет.
      Смурыгов узнал бывшего заместителя командира своей дивизии в Харькове Константина Андреевича Вершинина. Посидев какое-то время молчком, Смурыгов наклонился к самому уху полковника и по-простецки спросил:
      - А вы, товарищ полковник, куда летите?
      - Куда и вы. Назначен командующим ВВС Южного фронта...
      Услышав такое, Смурыгов озадаченно посмотрел на соседа, а когда сообразил, какой пост теперь занимает Вершинин, выругал себя за глупый вопрос "куда летите?". А куда еще мог лететь Вершинин на одном с ним самолете?
      Смурыгов посидел некоторое время, потом поднялся, чтобы пересесть подальше, на ящик. Вершинин придержал его за плечо:
      - Что с руками?
      - Обожгло...
      - Понаблюдайте за воздухом, а то здесь могут шалить "мессеры", - сказал полковник Смурыгову, - а я малость вздремну.
      Новый командующий ВВС Южного фронта прилег на освободившееся место, подобрал ноги и уснул.
      Сидевшие в самолете прильнули к мутным окошечкам. За бортом светило солнце, а внизу по желтым жнивьям, оврагам и перелескам легко скользила крестообразная тень двухмоторного ЛИ-2. Смурыгов зорко поглядывал на небо и думал: "И откуда тут быть "мессерам", если сейчас пролетаем километрах в ста восточнее Харькова?" От близости родных мест летчик испытывал сладко-щемящее чувство ... "Когда же снова доведется свидеться с Клавой и Юркой? И доведется ли?"
      Мимо их висков вихрастых,
      Возле их мальчишьих глаз
      Смерть в бою свистела часто,
      И минет ли в этот раз?
      А. Твардовский
      ЧАСТЬ II. ЮЖНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
      Гуляй-Поле
      Семнадцатого сентября сорок первого года 4-й штурмовой авиационный полк взял курс на юго-запад, где наступала вражеская группа армий "Юг".
      Какая обстановка там, на Южном направлении, не знали те, кто летел на штурмовиках и транспортных самолетах или грузился в железнодорожный эшелон в Воронеже. Не знал об этом и новый командующий ВВС Южного фронта полковник Вершинин, чутко дремавший на боковой скамейке в самолете ЛИ-2.
      А между тем в день перелета полка на Южное направление там произошла катастрофа. Восточнее Киева, между Прилуками и Пирятиным, оказались в полном окружении войска нескольких наших армий. Перемешавшиеся и потерявшие управление части непрерывно бомбила вражеская авиация. Те, кто пытался прорваться через плотное кольцо окружения, попадали под сильный огонь танков, артиллерии, пулеметов и несли огромные потери. В эти дни погибли командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос, член Военного совета фронта секретарь ЦК КП (б) Украины М. А. Бурмистенко, начальник штаба фронта генерал-майор В. И. Тупиков. Незадолго до этого южнее Киева, около Умани, попали в окружение еще две армии - 6-я и 12-я. Командующие этими армиями генералы И. Н. Музыченко и П. Г. Понеделин в ходе сражения были тяжело ранены и взяты в плен.
      Киев был сдан.
      Сложная обстановка сложилась и в полосе Южного фронта. Его основные силы к этому времени отошли за Днепр, а одна армия, оказавшись теперь в 300 километрах в тылу противника, самоотверженно обороняла Одессу. Немцы рвались в Крым.
      ...Уже более часа летели штурмовики курсом на юго-запад. Северный Донец пересекли около Изюма. А дальше куда ни глянь - бурая степь. И ни единого зеленого лесного пятна, за которое можно уцепиться глазом.
      Наконец-то показалась извилистая речушка Гайчур, вдоль нее вытянулось селение. Это и был конечный пункт маршрута - Гуляй-Поле. Когда-то батька Махно объявлял его своей столицей.
      На окраине села между пожелтевшим кукурузным полем и чахлой лесопосадкой большая плешина - полевой аэродром. Кроме домика и стоявшего поблизости от него стога сена, ничего нет.
      Штурмовики один за другим пошли на посадку. Приземлились все двадцать четыре. Вскоре после них прогудели и транспортные ЛИ-2. А небо уже начали заволакивать низкие облака, к вечеру посыпал мелкий дождь, зашуршал в скирде пересохшего сена, около которой расположились летчики.
      - Маскировать самолеты! - последовала команда. Пришлось ломать кукурузные будылья, вязать снопы и забрасывать ими самолеты. Квартирьеры уже отправились в село искать жилье. Пустующую школу заняли под столовую. Единственный домик у скирды начальник штаба майор Кожуховский облюбовал под КП. Связисты поставили на печь телефонные аппараты, от них потянули катушку с проводом к селу.
      Коля Смурыгов, Виктор Шахов и Николай Синяков приткнулись к скирде с подветренной стороны. По возрасту самые молодые летчики в полку - каждому едва перевалило за двадцать, они сдружились на фронте, стали неразлучной троицей.
      - Место здесь голое, как и в Богодухове... - сказал Синяков. После этих слов всем пришел на память тот последний субботний вечер в лагерях, когда дождь барабанил по палатке, и Смурыгову с Шаховым так и не пришлось съездить в Харьков на выходной.
      - Небось поел яишенки с колбаской? - спросил Шахов Смурыгова, намекая на его недавнюю поездку к молодой жене.
      - Какая там яишенка! Хлеб выдают по карточкам, за ним с ночи стоят очереди. У Клавы молока для Юрки не хватает, а он такого ору дает, хоть уши затыкай. Как все быстро перевернулось...
      Не о такой встрече с Клавой мечтал всего лишь три месяца назад Николай. Думал вернуться "со скорою победой", с боевой наградой. А заявился с забинтованной головой и обожженными руками. Правда, раненые сейчас в тылу в большом почете: сразу видно настоящего фронтовика. От соседей и знакомых не было отбоя, засыпали вопросами:
      - Ну, как там, на фронте?
      - Пишут, что немцев уже сильно обескровили, что оконные шпингалеты и дверные ручки они на переплавку пустили, а мы оставляем города... Как это получается, объясни...
      Коля Смурыгов объяснял как мог. Говорил неразборчиво - "заштопанный" язык все еще плохо шевелился. Рассказывал, как били мосты через Березину, как штурмовали самолеты на Бобруйском аэродроме и колонны на Рославльском шоссе, как наши отбили Бобруйскую крепость и он первый увидел на башне красный флаг... А как объяснить, почему обескровленный враг все еще занимает наши города, Смурыгов не мог. Может, Верховное Командование решило поглубже заманить противника, чтоб потом его окончательно разбить? Если об этой военной тайне не мог знать он, фронтовик, не щадящий ни жизни, ни живота, то пусть это останется тайной и для гражданских.
      В Гуляй-Поле расселились по домам. Объявили долгожданный банный день. Горячей воды запасли вдоволь, от пара дух захватывает. Только мыло почему-то совершенно не давало пены. Волосы слиплись так, что некоторым кудлатым после бани пришлось расстаться с шевелюрой - постриглись наголо. Местные жители, оказывается, мылись дождевой водой, а не колодезной.
      После ужина завалились на пуховые перины. Фронтовикам - лучшую постель.
      А в это время на КП затрещал телефон. Кожуховский схватил трубку.
      - Мимоза, Мимоза...
      - Мимоза слушает!!
      - Говорит Траншея, примите обстановку.
      - Давайте! Принимаю! - встрепенулся Кожуховский, зыркнул на дежурившего с ним Ворочилина, зашелестел картой, принял из рук писаря зачиненные цветные карандаши. Значит, связисты уже подключились к линии, и теперь со штаба ВВС Южного фронта обстановку дают. Как в сказке!
      На карте у Кожуховского появилась извилистая линия фронта. От Днепропетровска она потянулась на юг вдоль Днепра через Запорожье, Мелитополь до самого Азовского моря. Теперь там наша пехота долбила саперными лопатами твердую землю, спешно зарывалась. Сколько она уже перекопала таких рубежей! Неужели не устоит и на этом?
      На карте синий овал: над правым крылом Южного фронта грозно нависала 1-я танковая армия Клейста. Крупные силы противник накапливал и южнее - на Каховском плацдарме. По всему видно, готовился новый мощный удар.