- Все на месте? - подает из кабины голос Холобаев.
      - Все!
      Полуторка дернулась и покатила на стоянку. Два луча от фар уткнулись в непроницаемую молочную пелену, близоруко шарят по глубокой слякотной колее.
      Почти вплотную подъехали к крайнему капониру, - там темнеет силуэт расчехленного штурмовика. Один из летчиков спрыгнул с грузовика - тронулись дальше. Короткие остановки у каждого самолета.
      Мой механик Темнов стоит около винта, докладывает о готовности самолета. После этого я обязан проверить контровку взрывателей бомб и "эрэсов", посмотреть, сколько бензина и масла в баках и многое другое... Я верю этому старательному технику, но инструкция строго предписывает летчику контролировать доклад. Что я и делаю.
      Сижу в кабине. Щелкнул переключателем приемника - послышался легкий шорох в шлемофонах и голос командира: "Запуск!" По этой команде один за другим зарокотали моторы 36 штурмовиков, по долине прокатился мощный рев. Молотим на малых оборотах, ждем другой команды. Вот и она: "Огонь!" Почти одновременно затрещали пулеметы, заработали пушки. Яркие трассы вспороли пласт приземного тумана и засверкали в предрассветном небе.
      Потом все стихло. Тусклый свет фар снова ползет от одного самолета к другому: собирают летчиков и везут к блиндажу - нашему КП.
      - Сегодня полку боевая готовность! - объявил командир. - Третьей эскадрилье ждать боевой задачи здесь!
      Мои летчики один за другим забрались на нары - досыпать и ждать боевой задачи. Видны только их ноги. Одиннадцать пар сапог, по которым узнаю многих. "Хромачи", заляпанные грязью, - Феди Артемова; просторные солдатские с большими подковками на каблуках - Миши Ворожбиева; "кирзачи" сорок пятого размера - белобрысого Коли Седненкова; с короткими голенищами, собранными в гармошку, - удмурта Васи Шамшурина. Эти ребята воевали еще в Донбассе. Остальные сапоги - сержантов, и среди них - Ивана Остапенко. Неразговорчивый он сегодня с утра, что-то на сон потянуло. Это от волнения: сегодня ему предстоит боевое крещение...
      На столе два телефонных аппарата. Тот, что в зеленом ящичке, - с пронзительным звонком - для связи со стоянками эскадрилий. Часто заливается его звонок, однако никто из спящих летчиков на это не реагирует. Но вот тихонько пропищал зуммер другого, черного аппарата, и тут же на нарах зашевелились сапоги. "Может, из дивизии ставят боевую задачу?" Дежурный, зажав ладонью трубку, тихо отвечает:
      - Туман у нас еще держится...
      ...Уже второй завтрак в бидонах доставили на КП. Летчики проворно слезли с нар, выбежали из душного блиндажа на свежий воздух, у каждого в руке тарелка. А туман только чуть приподнялся от земли и тонким пологом повис над долиной, скрывая вершины Терского хребта. Вылета пока не предвидится...
      Повеселели подкрепившиеся летчики, потянуло на разговор. Обступили Ивана Остапенко, тот рассказывает очередную историю, как он из училища к нам в гвардейский полк попал.
      - Полетел это я самостоятельно в зону на виражи... - Остапенко сделал многозначительную паузу. - Крутился, крутился, глядь - за мной какой-то самолет увязался. Присмотрелся, а у него консоли крыльев желтой краской выкрашены. Меня словно жаром обдало: фриц! Как же это он до самого Уральска дотопал? Да еще собирается в глубоком тылу Ивана срубить! Я с перепугу так крутанул своего "Ильюшу", что вниз головой повис на привязных ремнях, мотор захлебываться начал. Убрал газ и успел подумать: "Ну вот, Иван Петрович, и отлетался!" А самолет уже сам нос опустил, в глобус нацелился. Высотенка у меня, правда, еще была... Пока соображал, что произошло, - опять горизонт увидел. Тут только понял, что у меня переворот через крыло получился!
      Пошел на посадку ни живой ни мертвый. Приземлился. Смотрю, а вслед за мной тот самый самолет с желтыми консолями садится. Это, оказывается, курсант на ИЛе с соседнего аэродрома блуданул - у них так самолеты размалеваны - и прицепился ко мне, как к поводырю.
      "Нет, - думаю, - ни за что не признаюсь инструктору, что недозволенная фигура у меня с переляку вышла. Чего доброго, еще отчислят за проявление боязни в воздухе".
      Сбрехнул я, значит, что переворот сделал преднамеренно, и в тот же день от начальника училища генерала Кравцова за воздушное хулиганство десять суток губы мне... А среди курсантов слух пошел: в училище второй Нестеров объявился, фигуру высшего пилотажа на штурмовике сделал. От этого отчаюги можно ждать, что и мертвую петлю завернет...
      На губе сидел в героях: ведь Нестерову за петлю, говорят, тоже от начальства влетело.
      Два дня оставалось до конца отсидки, и вдруг вызывают меня к самому начальнику училища. Ну, думаю, прощай, пятый океан! Пророчили мне карьеру инструктора в училище, а теперь одна дорога остается - в пехоту...
      Захожу это я в кабинет, а там и начальник училища, и начальник политотдела, и мой инструктор, и еще какой-то незнакомый авиационный полковник - вся грудь в орденах. Хотел было на колени перед ними упасть, да вспомнил, что уставом это не предусмотрено...
      - Товарищ генерал, - говорю, - простите, весь век буду дисциплинированным, ни одного летного нарушения не допущу, оправдаю ваше доверие...
      Полковник с орденами ухмыльнулся и говорит:
      - Товарищ Остапенко, не желаете ли на фронт? А я стою и думаю: не шутит ли заслуженный полковник? Кто же от фронта откажется?! Инструкторы наши на что броню имеют, и то ухитряются попасть в действующую армию. Откладывают в общую кассу деньги с каждой получки, а потом в газете появляется статья: "Самолет приобретен на личные сбережения". А инструкторы перед этим билетик тянули из шапки: кому на нем воевать. Тут уж никакая броня не удержит - отпускают счастливчика. Вот и мой инструктор небось с завистью на меня сейчас смотрит.
      - На фронт очень желаю! - отвечаю полковнику.
      - Хорошо, Иван Петрович, - говорит, - ваше желание исполнится. Такие, что умеют не только по прямой летать, нам как раз и нужны. Можете идти досиживать свой срок на губе!
      Остапенко сделал затяжку, выпустил дым и, глядя поверх наших голов, сказал:
      - Вот теперь и думаю: не случись со мной эта история - не видать бы мне седьмого гвардейского как своих ушей!
      Все дружно засмеялись - опять неожиданная концовка у Остапенко получилась: отлил новую пулю.
      С тех пор с чьей-то легкой руки Ивана стали звать Остап-пуля.
      ...Все выше поднимался туман, местами уже появились голубые просветы. На гребне Терского хребта открылась триангуляционная вышка. Значит, ждать осталось недолго.
      Оно, конечно, интересно послушать байки, но не мешает еще раз напомнить ведомым о действиях в воздухе. Заканчивая короткое напутствие, я снова предупредил молодых летчиков:
      - Запомните: самое главное в боевом вылете - не отрываться от строя!
      Посмотрел я на сержанта Остапенко и будто прочитал его мысли: Сколько можно повторять одно и то же? Давно все уже ясно. И в строю я держаться, будьте уверены, научился. Хоть еще не сделал ни одного боевого вылета, но не раз видел, как стартуют на боевое задание другие... Да и за время пешего перехода от Дона ко всяким страхам притерпелся. Вот полетим - докажу тебе, комэска, что Остапенко тоже не лыком шитый, не хуже прославленных Талыкова или Артемова дам фрицам жару!" Недолго пришлось Остапенко размышлять в таком духе. Из блиндажа выбежал дежурный:
      - Боевой расчет, к командиру!
      От этой команды летчиков третьей эскадрильи словно порывом ветра качнуло. Раньше других у входа в блиндаж оказались мы с Артемовым - комэска с заместителем. Вначале чуть было не сорвались на бег, но вовремя попридержали шаг, только стал он необычайно пружинистым. Хотя наш командир не терпит нерасторопности, но, когда дело доходит до получения боевой задачи, я сдерживаю себя не только в движениях, но и говорить начинаю медленнее. Этим, конечно, не заглушить волнения, которое ледышками покалывает где-то там, внутри. Но свое волнение нужно уметь скрыть от ведомых. Они должны поверить в тебя еще здесь, на земле. Поэтому и стараешься быть внешне спокойным.
      Спускались в блиндаж, а мысли кружили вихрем: "Куда пошлют? К Моздоку или к Эльхотовским воротам? Хорошо бы для начала сержантов сводить в такой район, где меньше зенитного огня, да и с "мессерами" чтобы не встретиться".
      Командир, увидев нас, нетерпеливо хлопнул ладонью по разложенной на столе карте:
      - Боевая задача! Быстрее рассаживайтесь!
      Зашелестели картами, у всех, кроме некурящего Ворожбиева, в руках дымят цигарки. Потянут - и руку под стол, будто кто курить запрещает. А командир торопит:
      - Южнее Моздока - Вознесенская... на самом Терском хребте... Нашли? Там же отметка 703. Все видите? Километрах в десяти севернее от нее, на скатах хребта, наши войска отбивают атаки пехоты и танков противника. Вот тут и надо ударить.
      - Емельян! - обратился он ко мне. - Смотри же, чтоб своих не зацепить! Понял?
      - Понял, - отвечаю.
      Поднял глаза от карты, а ведомые, все как один, пялят глаза на мою левую руку, в которой папиросу держу. Я умышленно не спрятал ее: локтем оперся на стол, и оттого, что расслабил предплечье и кисть, папироса в пальцах не дрожит. Это мой старый прием. Он тоже действует на ведомых успокаивающе. "Если ведущий не волнуется, значит все будет нормально". И хорошо, что так думают, а меня сейчас занимают другие мысли. "Как отыскать нашу цель? Эту самую отметку 703 на карте видно, но на земле эти цифры рисовать для нас никто не собирается. К тому же бой идет на голых скатах, боевые порядки, наверное, смешались - и где там противник, где свои? А если молодые летчики от зенитки шарахнутся и не туда отбомбятся? Легко сказать: "своих не зацепить!.."
      Грузовик домчал нас на стоянку. Остапенко спрыгнул около своего самолета. Навстречу - механик Николай Бублик. Более десятка летчиков проводил он и в первый и последний вылет...
      Механик проворно поднял парашют за лямки, помог надеть и защелкнуть карабины обхватов, стягивающих грудь. Уселся Остапенко в кабину, поставил ноги на педали управления, а подошвы ни с того ни с сего начали выбивать мелкую дробь. Сунул носки сапог поглубже под ремни педалей. От недавнего приподнятого настроения и следа не осталось, в голову лезли неожиданные мысли: "Вдруг не сразу пристроюсь и потеряю группу? А как опознаю цель? Ведь это не мишень на полигоне, которая по краям известью обведена... Что, если не увижу?" А о том, что этот первый боевой вылет может оказаться последним, у летчика подумать времени не было. Услышал над ухом знакомый голос:
      - Запускают! - Это Бублик стоял на центроплане рядом с кабиной, подсказывал.
      Глянул по сторонам - на других штурмовиках уже винты завращались. Дотянулся до пола левой рукой, открыл вентиль сжатого воздуха - винт начал проворачиваться, но другой рукой никак кнопки вибратора не найдет. Бублик быстро нагнулся в кабину, сам нажал - мотор чихнул, заурчал...
      Порулил Остапенко на старт, а потом и взлетел своим чередом. В воздухе он не отрывал взгляда от впереди идущих самолетов, боялся их потерять. Показалось, что очень уж долго кружит над одним местом. Посмотрел на землю аэродрома не видно. Головные звенья уже легли на курс, а Остапенко отстал. Двинул вперед сектор газа - передние самолеты начали быстро наползать на него хвостами, а потом самолеты будто кто на ниточке поддернул вверх. Остапенко услышал в шлемофоне знакомый голос комэски, звучавший тоном ниже обычного и нараспев:
      - Двадцать пятый, не дергайся, займи свое место... Это замечание успокоило, даже мелькнула мысль: "До чего же легко было держать свое место в строю там, на КП, перед вылетом". Он пристроился к своему звену и полетел ровно.
      Но недолго пришлось так спокойно лететь: послышался знакомый голос: "Приготовиться к атаке, цель слева впереди, начинаем маневр!" И вся группа поплыла влево, потом вправо, некоторые самолеты запрыгали то вверх, то вниз. Где же тут смотреть на цель: не столкнуться бы с соседом. А ведущий снова подает команду: "Маневр, маневр!.." - и его самолет стал удаляться, а позади него какие-то дымки. "Наверное, форсаж включил, выхлопы из патрубков", подумал Остапенко. И тут же заметил, что лобовое бронестекло мутнеет. Это не обескуражило летчика. У него в кармане была припасена чистая тряпочка: в училище курсанты ухитрялись протирать стекло в воздухе, осторожно высовывая в форточку плотно прижатую к фонарю ладонь. Выхватил тряпку, потянулся к форточке, и тут черный "выхлоп" возник перед глазами, самолет тряхнуло, и у летчика перехватило дыхание. Ветер начал давить в лицо. Лобового стекла как не бывало. Засвистел ветер. Остапенко сразу даже не сообразил, что произошло одна только мысль была: "Не потерять бы своих". Но вот штурмовики уже опускают носы, переходят в пикирование. Отдал ручку от себя, сильнее засвистел ветер, и тут команда: "Бросай!" Из люков посыпались бомбы. Остапенко зашарил пальцем по ручке управления, нажал на кнопку сброса, двинул аварийный рычаг, самолет облегченно вспух.
      Штурмовики один за другим пошли к самой земле, начали кружить. На концах пушечных стволов запульсировали красные язычки пламени. Остапенко тоже нажимал на гашетки, и его самолет дрожал как в лихорадке. На земле что-то дымило, горело, и снизу стремительно летели красные "перчики". Он их отчетливо видел, хоть ветер сильно дул в кабину. Пригодились защитные очки, надвинутые на глаза. А ему до этого казалось, что поднятые на лоб очки являются только украшением летчика. Еще невдомек было Остапенко, что они спасают глаза и при пожаре.
      "Еще заход!.." - послышался голос ведущего. Остапенко потерял уже этим заходам счет, как и всякое представление о том, с какого направления надо атаковать. Во рту пересохло, по лицу градом катился пот, он то и дело смахивал его левой рукой. Вдруг услышал: "Сбор, сбор..." Нужно пристраиваться, но самолеты куда-то исчезли. Где же они? Глянул в сторону - рядом белые полосы прочертили воздух, и тут же пронесся вперед самолет с крестом на фюзеляже. Нажал гашетку, трассы пошли вдогонку "мессеру". Остапенко крутанул штурмовик, да пониже, к земле. И тут заметил: невдалеке идут штурмовики. Начал их догонять, вскоре пристроился.
      Курс на восток. Какая-то речка уплыла под крыло, справа показался хребет с нефтяными вышками. Перевалили через него, понеслись над долиной. Увидел большой город - значит, Грозный.
      Вот и аэродром. Но что это?.. Аэродром не грунтовый, а с бетонированной полосой. Группа, к которой пристроился Остапенко, пошла на посадку. Не хватало еще на чужой аэродром сесть! Пот градом катит из-под очков, закрутил сержант головой, увидел вдалеке бараки у подножия хребта, и там тоже кружат самолеты! Обрадовался: сделал круг, хорошо рассчитал, приземлился мягко. Дома!
      Рулил к своей стоянке, где уже поджидал Николай Бублик с высоко поднятыми руками. А со старта вслед за штурмовиком No 25 мчалась машина с красными крестами. Бублик почему-то вдруг скрестил руки над головой: знак - выключить мотор. "В чем дело?" - недоумевал Остапенко. Но тормознул, выключил зажигание. Быстро выбрался из кабины, сбросил парашют и собирался уже спрыгнуть с крыла, как подоспевшие медики сгребли его под руки, повалили на носилки, проворно сняли ремень, завернули гимнастерку и закатили под кожу шприц. Рядом с носилками голосила оружейница Тося Табачная:
      - Ой, мамонька! Та чоловику всю пыку разбыло, а воны тут чухаются... Та вызить його швыдче в лазарет!
      Ивана Остапенко с окровавленным лицом погрузили в санитарку и повезли оказывать медицинскую помощь.
      ...Снова сидим в блиндаже за длинным столом. Командир стоит, как тогда, перед вылетом. Нет одного лишь Остапенко, который так хотел выполнить боевую задачу не хуже прославленного Талыкова. О нем сейчас вроде бы и забыли. Командир полка строго спрашивает меня:
      - Как ударили?
      - Да вроде бы ничего... - Как себе самому давать оценку? Все били, как могли, старались.
      - Как это понять "вроде бы ничего"? - вдруг ощетинился он. От этого тона меня покоробило.
      - Сами бы посмотрели, какая там мешанина... - Понял, что сказал не то, и добавил: - Хотя бы наши ракетами обозначали передний край - никаких сигналов.
      - Когда нужно, я буду сам смотреть... А на ракеты нечего сваливать! Сигналили - не сигналили, ответственность с ведущего не снимается!
      - Если будет за что, то и отвечу...
      - По своим не ударили? - все допытывается командир. И отчего ему такая мысль в голову взбрела? Злой он сегодня.
      - Этого быть не должно.
      - А какая гарантия?
      - Не гарантия, а уверенность в этом есть...
      Командир еще долго спрашивал ведомых, но ясности от них никакой не добился.
      Вышли из блиндажа, прилегли на прохладную осеннюю землю. Надо бы сделать разбор полета, но говорить не хотелось... Небо совсем очистилось, светит солнце, и хорошо видны дали гор, покрытые зеленым каракулем. Скоро снова лететь. Но уже без Остап-пули. Что с ним?
      Приковылял Шахов. Хмурый. Он сегодня готовился к боевому вылету. Сорок седьмому по счету. Был звонок из штаба 4-й воздушной армии.
      - Шахову летать не разрешаю! - сказал командующий. - Кто гарантирует, что не собьют? А потом немцы листовками забросают, начнут трубить на весь свет: мол, довоевались русские до последнего, с протезами заставляют летать...
      Узнав об этом. Шахов ушел за капонир, чтобы никто его не видел, - там заплакал. Второй раз за войну: первый - когда сгорел Николай Синяков, второй теперь.
      - Будешь офицером штаба, - успокаивал его командир.
      Шахов поглядывает, как взлетает первая эскадрилья майора Галущенко. Штурмовики третьей эскадрильи готовятся к очередному вылету. Федя Артемов смотрит в ту сторону, где Маша Одинцова подтаскивает к самолету стокилограммовую бомбу.
      Из блиндажа выбегает заместитель начальника штаба Гудименко, размахивает какой-то бумажкой и издалека кричит нам:
      - Подтверждение!!!
      Сунул мне телеграфный бланк. Читаю: "Командующий девятой армией благодарит штурмовиков, работавших в 10.20". Теперь уже есть не только уверенность, но и гарантия.
      И вдруг смотрим и не верим своим глазам: из-за барака показался Остапенко! Шагает бодро, на липе широкая улыбка. Что за чудо: увезли на носилках с окровавленным лицом, а сейчас ни единой царапинки?
      И повел Остап-пуля рассказ о том, как у него первый боевой вылет "наперекосяк пошел". Оказалось, что в момент "выхлопа" - это был разрыв зенитного снаряда - он порезал пальцы о разбитое стекло. А потом, утирая в полете пот с лица, так разукрасился, что со стороны смотреть было жутко.
      На следующий день во фронтовой газете появилась заметка о подвиге сержанта Остапенко, который, "будучи тяжело ранен в голову и истекая кровью, привел поврежденный самолет на аэродром и совершил блестящую посадку".
      Остап-пуля послал вырезку из газеты в училище своему инструктору.
      Над Ногайскими степями
      Линия фронта по-прежнему проходила по Тереку. Мы надолго засели на "точке номер три".
      В конце сентября в 50 километрах западнее Моздока фашистским войскам удалось захватить плацдарм у населенного пункта Майского. Но в тот район штурмовиков не посылали - значит, наше командование вклинению противника на западном обводе линии фронта значения не придавало.
      Мы часто летали в район Моздока, где, несмотря на большие потери, фашисты продолжали с севера таранить нашу оборону основными силами 1-й танковой армии.
      Тревожили сводки Совинформбюро, в которых сообщалось о тяжелых боях в районе Сталинграда. Мы еще тогда не знали, что вокзал тринадцать раз переходил из рук в руки, что враг атаковал рабочие поселки заводов "Красный Октябрь" и "Баррикады", что полыхал город, а по Волге текла горящая нефть.
      Хотя между флангами нашего Закавказского и Сталинградского фронтов был разрыв более чем в 200 километров, сталинградцы считались нашими ближайшими соседями. Нужно было помогать им активными действиями здесь, чтобы противник не смог перебросить резервы с Кавказа к Сталинграду.
      Наша воздушная разведка обнаружила такой же большой разрыв между сталинградской и кавказской группировками противника. Тогда командование решило ввести в эту брешь 4-й казачий кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко для нанесения ударов по тылам 1-й танковой армии Клейста.
      К северу от Грозного, за Тереком, где предстояло действовать нашим казакам, раскинулись обширные Ногайские степи с редкими поселениями. В свободные минуты мы занимались изучением этого трудного для ориентировки района: там придется летать.
      Усаживались перед вывешенной "немой" картой без надписей. Кто-нибудь наставлял указку на темные точки, извилистые линии, а мы на память называли странные наименования поселений, соленых озер, еле приметных речушек. Все это надо запомнить хорошенько, чтобы в полете меньше пользоваться картой.
      Пришел к летчикам заместитель начальника штаба по разведке капитан Иван Филимонович Радецкий. Развернул на столе свою карту, расправил ладонями, склонился.
      - Даю обстановку в Ногайских степях, - и сделал паузу. Кто-то из летчиков тут же спросил:
      - Начнем с линии фронта?
      - Никакой линии фронта, товарищи, нет... - ответил он и, прикрыв рот ладонью, без нужды откашлялся.
      - Какая же это война без линии фронта? - последовал вопрос Феди Артемова. Вопрос был шуточный, так как Федя прекрасно знал, что когда наши войска отходили от Дона к предгорьям Кавказа, то линии фронта на наших картах тоже не было, а война шла, да еще какая! Может быть, мой заместитель ожидал, что Иван Филимонович ответит тоже шуткой. Но Радецкий только откашлялся и продолжал информацию.
      - Противник небольшими силами занимает следующие населенные пункты...
      Летчики торопливо вынули из планшетов синие карандаши.
      - Отметьте: Абдул-Газы, Ачикулак, Махмуд-Мактеб, хутор Березкин... Там у противника отмечены кавалерийские подразделения...
      - Неужели у фрицев тоже есть кавалерия? - удивился кто-то.
      - По данным всех видов разведки, - продолжал Радецкий, - в Ачикулаке до четырехсот кавалеристов, батальон пехоты и тридцать танков. В остальных пунктах - небольшие пехотные подразделения...
      Радецкий ничего больше не сказал. Мы же не на шутку забеспокоились: как бы не спутать с кавалерией противника наших казаков. Вражеские тупорылые, с высокими бортами грузовики мы научились отличать от своих полуторок, а как отличишь лошадей? Вся надежда была на авиационного представителя, которого послали с радиостанцией в пески к казакам. Он-то может подсказать летчикам, где свои и где противник, если, конечно, будем действовать у него на виду.
      В один из дней к нам на аэродром пригнали большую машину-фургон, а рядом подняли высокую антенну на растяжках. Вместе с этой машиной прибыл штурман дивизии Василий Кривошеин. Собрал летчиков, начал объяснять:
      - Это приводная радиостанция. С ее помощью из любого района можно точно выйти на свой аэродром.
      - А на цель она тоже может вывести?
      - Нет, не может: цель нужно отыскивать самим. "И то хорошо, - подумали мы. - Ведь после штурмовки иногда так закрутишься, что сразу и не сообразишь, в какую сторону лететь".
      Кривошеин продолжал:
      - Перед вылетом вам настроят самолетный приемник на частоту приводной, при возвращении не забудьте его включить. Тогда и делать вам нечего: удерживай стрелочку посередине - вот и все. Понятно?
      - Понятно, - ответили мы, но у кого-то нашелся вопрос:
      - А у противника такие станции есть?
      - Конечно, есть...
      - А если они на ту же частоту настроят?
      - Тогда можно прилететь в гости... - улыбнулся штурман. Летчики недовольно загудели:
      - С этой приводной к черту в лапы попадешь!
      - Напрасно шумите, товарищи, - успокаивал штурман. - У нас с противником частоты не совпадают, да к тому же свою станцию вы сможете отличить еще и по музыке.
      - По какой такой музыке?
      - Поставим какую-нибудь известную вам пластинку, она будет музыкальным паролем нашей станции.
      После такого разъяснения вдруг спохватился Петро Руденко:
      - Тоди будемо ставить "Рио-Риту"! - предложил он, и все грохнули.
      ...Второго октября кавалерийский корпус генерала Кириченко из района Гудермеса двинулся на северо-запад по безводным Ногайским степям. Для скрытности он совершал переходы лишь по ночам. В десятых числах октября казаки, пройдя 150 километров, стремительным ударом разгромили вражеские гарнизоны в Абдул-Газы и в хуторе Березкин. Напоив коней, двинулись на Ачикулак.
      Противник, обнаружив передвижение, кавалерии, начал спешно перебрасывать резервы. Тогда наш полк получил задачу штурмовать немецкие войска в районе Ачикулака.
      Проложили маршрут, подсчитали расстояние - почти 200 километров получилось. Истребители полка Романцова сопровождать нас до конца не смогут. И то хорошо, если "протолкнут" через истребительные заслоны противника в районе Ищерской; этого района стороной никак не обойти.
      ...Третья эскадрилья в воздухе. Четверка штурмовиков впереди, две другие по бокам - уступом назад. Позади и выше нас повисли две пары истребителей прикрытие от "мессеров".
      Летим низко, курсом на северо-запад. Пронеслись над мутным Тереком. Под нами поплыли песчаные барханы - не за что зацепиться глазом... Снизили высоту до предела.
      - Слева "мессы", идем на сближение... - Это голос ведущего истребителей Васи Федоренко. Такой спокойный голос, будто сейчас ничего особенного не произойдет. А ведь начнется свалка.
      Взглянул налево - на фоне белого кучевого облака четыре темные точки.
      - Понял, понял, - отвечаю Федоренко, а сам прикидываю: четыре наших и четыре вражеских - выходит, один на один. Если хоть пять минут продержатся они в "карусели", то мы успеем уйти километров на тридцать, и не так-то легко нас тогда догнать и обнаружить.
      - Тр-р-ройка, пр-р-икр-рой, атакую, - снова слышен голос Федоренко, раскатисто выговаривающего букву "р". Значит, уже сцепились.
      А навстречу пески, пески...
      На двадцатой минуте полета я заметил в стороне, у пересохшей речушки Куры, до сотни спешившихся конников. Завидев нас, они начали бросать вверх кубанки. Как же далеко забрались они по этим пескам!
      А вот, судя по времени, тот самый хутор Березкин, из которого недавно казаки вышибли немцев. Только теперь я успокоился: летим правильно, через десять минут должен быть Ачикулак.
      Истекает расчетное время - перешли в набор высоты. Так издали можно увидеть цель, да и бомбы у нас снаряжены взрывателями мгновенного действия из-за ударной волны низко бросать нельзя. А может быть, авиационный представитель нас заметит и подскажет, где наша цель?
      Впереди большой населенный пункт: одноэтажные домики, сады, посередине пруд, в нем мирно плавают белые утки. Во многих дворах стоят немецкие грузовики. Около наших самолетов уже появились редкие черные хлопья. "Что же мы будем штурмовать? Эти машины? Но не бить же по домам? Надо еще посмотреть..."
      Пролетаем над Ачикулаком через редкие дымки. Как бы в этот момент хотелось услышать по радио подсказку авиационного представителя, но в наушниках только шорох. А что это там на окраине, у конюшен?.. Большой табун лошадей! Много оседланных... Стоят у длинных коновязей, и там уже забегали солдаты. Некоторые проворно вскакивают на коней и пускаются вскачь в разные стороны. Вот она и цель! Правильные разведывательные данные были у капитана Радецкого - до 400 кавалеристов.
      - Атакуем!
      Пикируем один за другим, внизу рвутся наши "сотки". Вывел самолет из пикирования, полез с креном в набор высоты и увидел, как от чьей-то бомбы рухнула крыша конюшни, повалил густой дым. Мечутся и падают кони, топчут кавалеристов. Наверное, там, внизу, сейчас дикое ржание, которого никто из нас из-за гула моторов не слышит. Бьют зенитки, но не такой уж сильный огонь, какой бывает у Моздока. А может быть, в пылу боя и не замечаем всех разрывов? Заходим для повторной атаки. Но что там теперь атаковать? У горящей конюшни лежат вперемежку лошади и солдаты. Эти уже никогда не пойдут в атаку ни в пешем, ни в конном строю. Но по полю скачут стайками уцелевшие... И штурмовики понеслись в разные стороны - догонять.
      "Как же теперь собрать группу?" - забеспокоился я. Слишком увлеклись ребята погоней, а горючего - в обрез... Набрал высоту и начал делать большие круги в стороне от Ачикулака. "Сбор, сбор!" - повторял я команды, а сам вертел головой, отыскивая ведомых. Вдалеке заметил длинную полосу дорожной пыли: с запада к Ачикулаку двигалась вражеская колонна. Хорошая цель для группы, которая должна вылететь вслед за нами.
      Ведомые, разгоряченные штурмовкой, подтянулись наконец ко мне, и я лег на обратный курс. Включил приемник - качнулась, как живая, стрелка радиополукомпаса и застыла в вертикальном положении. Я услышал бойкий фокстрот, вспомнилась наша танцевальная комната... Отличная слышимость, не верится, что мы так далеко от своего аэродрома.
      Снова показалась речушка Кура, в стороне хутор Березкин, но наших казаков там уже не видно: ускакали куда-то дальше на запад. Зато я заметил пролетевших навстречу 12 штурмовиков. Обменялись радиосигналами. Это майор Галущенко повел свою эскадрилью на Ачикулак. Передал ему о колонне, замеченной при уходе от цели. "Понял, понял", - ответил мне ведущий.
      Мои ребята летят в хорошем строю. Под нами проносятся подсвеченные солнцем песчаные барханы, на душе спокойно.
      ...Не раз пришлось нашему полку летать в Ногайские степи. Казаки Кириченко остались нами довольны. Доказательством тому - огромная бочка с кизлярским вином и такой на ней надписью: "Летчикам-гвардейцам от гвардейцев-казаков". Сам генерал Кириченко распорядился доставить ее на наш аэродром.
      Мы сидели около КП, ожидая очередной команды на вылет. Стоял солнечный октябрьский день, и воздух был необычайно прозрачен. Вдалеке синели склоны гор, а над ними вздымались снежные вершины. Федя Артемов восхищался видами:
      - Красотища какая! А я-то думал, что краше Жигулей ничего на свете нету! А воздушок как пахнет!
      И до чего же восторженная натура этот Федя! Он вроде бы и не обескуражен своей сегодняшней неудачей в полете: не смог повести группу, сплоховал.
      Вчера у нас с ним был такой разговор.