— Но все равно нежить сможет напасть на нас сверху — с горных отрогов, — возразила Вивиана.

— Вся штука в том, чтобы держаться в развилках между двумя речками. Если кто устроит на вас засаду — спускайтесь ниже по склону, пока не наткнетесь на очередной ручей и не перейдете его. Только помните: чем вы ниже, чем ближе ко дну долины, тем потоки шире, быстрее и тем труднее через них перебраться.

— А что нам делать, — спросила Тахгил, — когда мы придем к концу долины, где Воронья река сворачивает, преграждая нам путь? Уж явно такую широкую реку вброд не перейти.

— Черный мост, — вмешался в разговор Эрроусмит. — В том месте Воронью пересекает Черный мост. С тех пор как Старый мост подмыло течением, кроме Черного, там других переправ и не осталось. Старый мост стоял на Королевском Тракте, но в наших краях тракт давно уж пришел в негодность.

— Всего один мост? — переспросила Тахгил. — Мне это не нравится. Один мост — это опасно. Ведь наши враги, зная, что у нас нет другого выбора, вполне могут засесть в засаде именно там.

— Чистая правда, — согласился Эрроусмит. — Именно потому-то вам и понадобится сильная мужская рука, чтобы отбить нападение.

— Сын моря! — резко произнес уриск, прижимая уши к голове. — Тебя любит соленая вода, не пресная! А здешние хребты и долины куда как выше уровня моря! И как далеко, по-твоему, ты успеешь зайти в Лаллиллир, прежде чем эти ручьи высосут из тебя всю силу и ты станешь слабее грудного младенца? Тогда ты будешь для этих девиц не защитником, а обузой.

— А кто тогда отправится вместе с ними? — парировал Эрроусмит. — Ты? Да тебе придется еще хуже, чем мне, козленочек. Ты даже через Каррахан переправиться не в состоянии. Кроме того, ты смыслишь только в хозяйстве. Какой из тебя боец?

— Да, боец никакой, но боец ли тут нужен? Им требуется ловкость и хитрость, да еще знание и, может, чуточка колдовства — иначе смертным Лаллиллир не преодолеть.

— И что ты предлагаешь, уриск? — спросила Тахгил. В странных глазах косматого духа покачивалось отражение пламени — медно-красное, как леса осенью.

— Ничего. Не знаю.

Внезапно в разговор вмешалась Вивиана.

— Госпожа, — зачастила она, — помните ли, что нашел в своей седельной сумке Дайн Пеннириг, когда мы вернулись в город из Штормовой Башни?

Тахгил покачала головой и озадаченно наморщила нос.

— Госпожа, да ведь лебединое перо, — продолжала Вивиана. — А вы еще сказали, это, мол, могущественный талисман. Может, он-то сейчас нас и выручит?

Тахгил медленно кивнула.

— Если у вас есть Призыватель, — настоятельно произнес уриск, — используйте его.

Тахгил вытащила потрепанный мешочек — одну из немногих памяток о прошлом, что удалось ей спасти из Тамхании. Внутри примостилось черное перышко — еще более оборванное, мятое и растрепанное, чем прежде. И в самом деле, с тех пор как Тахгил получила его, случилось столько всего разного, что девушка напрочь забыла о таком пустячке.

— Ах! И в самом деле здорово! — воскликнул уриск, рассмотрев перышко. — Ведь пересечь текущую воду можно разными способами! Воспользуйся им, девонька!

— Прямо сейчас? — спросила Тахгил.

Эрроусмит улыбнулся, а уриск чуть нагнул кудрявую голову в знак согласия.

— Но как? — продолжала недоумевать девушка.

— Передай перышку свое послание, — сказал Эрроусмит. — Подкинь повыше.

Тахгил встала и, вспомнив слова, которым научила ее Маэва Одноглазка, прошептала лебединому перышку:

— Приди, Витбью. Помоги нам.

Подняв руку, она отпустила перо, ожидая, что оно плавно опустится на землю. Но тут, словно из ниоткуда, налетел внезапный порыв ветерка и, выхватив перышко, унес его прочь.

Окрашенные коричневой краской пряди волос девушки взметнулись, закрывая ей лицо.

— А теперь? — спросила Тахгил.

— Ждать.

Этой ночью три смертные девицы легли спать, сами не свои от волнения, что связывало их, точно туго натянутая нить. Двое же самозваных стражей и глаз не сомкнули.

Лебединая дева явилась в час ухта, в те эфемерные предрассветные минуты на границе дня и ночи, когда мир особенно шаток и случаются самые странные вещи. Сперва до путников донесся шум крыльев, свист воздуха. А потом из росистых сумерек возникла женская фигура — как будто соткалась из небес, облаков и света последней гаснущей звезды. На лбу у нее сверкала поразительно яркая алая лента — как венок только что сорванных роз. Черный плащ из перьев спадал с хрупких плеч до босых перепончатых ножек. Точеные лодыжки были обвиты красными коралловыми браслетами под цвет красным, как лепестки мака, ногтям. Витбью предстала глазам путников прекрасной девушкой, но в красоте ее было что-то дикое, нелюдское, странное. При взгляде на нее сразу вспоминались болотистые лесные озерца, поблескивающее сквозь поднимающийся туман. Она остановилась чуть поодаль — безмолвная, отчужденная.

Тахгил уже проснулась. Чтобы остаться неузнанной, она вымазала лицо грязью и надела перчатки.

— Я звала тебя, — сказала она. — Мне нужна твоя помощь.

Дева-лебедь испустила протяжное шипение. Лошади забеспокоились, тихонько заржали, переступая с ноги на ногу.

Уриск рысцой подбежал к Витбью. Они о чем-то вполголоса поговорили, а потом он вернулся к Тахгил.

— Я сказал ей, что вам нужно, — напевно сообщил он. — Она поможет вам в пути через Лаллиллир. Проследит, чтобы вы были в безопасности — насколько это возможно — до Черного моста, не дальше. Она бы и на это не согласилась, когда бы не обет пера.

— Понятно, — промолвила Тахгил.

Холодный взгляд лебединой девы пронзал ее точно заостренная сосулька — или скорее как чаячье перо, выписывающее в застывшем воздухе слово «отвращение».

— Скажи ей, она должна помочь нам перебраться через реку к Циннарину — это самое, самое меньшее.

Два духа вновь посовещались.

— У тебя ее перо. Она должна повиноваться, — передал уриск. — Но лебеди не очень-то жалуют смертных — считают, вы все воры и охотники.

— И, сдается мне, не так уж они далеки от истины, — заметила Тахгил.

— Солнце уже вот-вот встанет, — продолжал уриск. — Я побегу вперед, а лебедь должна лететь. Будет охранять вас сверху. Если увидит опасность — спустится и предупредит. Покажет вам, каким путем лучше всего идти. И помните, она не любит принимать женское обличье при солнечном свете — у ее народа это не в обычае. Конечно, если совсем уж придется, превратится, чтобы поговорить с вами, но надолго в таком виде не останется.

Лебединая дева уже отворачивалась. Бледное лицо скрылось за водопадом иссиня-черных волос. Гибкая фигурка скользнула за выступ скалы — и в небо, раскинув могучие крылья, вытянув узкую змеиную шейку и поджав красные лапки, взмыл грациозный лебедь. Крылья хлопали, точно парус под ветром. Вскоре недавняя гостья превратилась в крохотное пятнышко высоко над головой.

Над Зубчатым кряжем показался краешек солнца.

В лучах рассвета оказалось, что в лагере нет ровным счетом ни одного уриска. Вивиана с Кейтри мирно спали, обнявшись, в пещерке меж корней. Сонные личики были тихи и невинны, как два нежных персика. Тахгил сидела у потухшего костра, обхватив руками колени. Погрузившись в скорбное забытье, она невидящим взором глядела на угли и золу. Чарующие цветы паслена уже закрылись, склонили головки, прячась от света дня. Только Эрроусмит стоял под изогнутым деревом, что простирало ветви над скалами и умытыми росой папоротниками.

Молодой человек снова глядел на запад. По напудренному лиловому горизонту гулял розовато-сиреневый ветер, принося с собой резкий свист, тарахтение и треск — то верещали сороки. Эрроусмит повернул серебристо-седую голову и устремил на Тахгил невыносимо пронизывающий, горящий взгляд.

Но только и всего.

В то утро путники, ведя коней в поводу, поднялись на Маллорстангов обрыв. С вершины их взору открылась широкая и ошеломляющая перспектива.

Над головой в небе безраздельно царили тучи. Сердцевины их, таящие грозы, отливали лиловым, по краям же солнце подсвечивало эти грозные крепости ослепительной золотистой белизной изящного кружева. В лохматых просветах синела бездонная лазурь.

Понизу тянулась вдаль, скрываясь в дымке, глубокая долина реки Чернушки, утопающая в прекрасных диких лесах, над которыми развивались вуали испарений. Сама река петляла по центру долины, но за деревьями ее было практически не видно — лишь кое-где средь листвы блестела вода. Леса, такие густые по берегам, постепенно редели, поднимаясь в обе стороны по склонам долины, так что к самому верху на склонах росла разве что лишь трава. Там начиналось царство серых камней и воздушных пустот, где привольно носился резкий сильный ветер, способный в один миг сдуть неосторожного путника с обрыва. Вершины холмов, спящие непробудным сном исполины, насупившись, глядели на горизонт. Но под лысыми макушками спадали вниз блестящие пряди волос, локон за локоном, завиток за завитком. Эти пряди — глубокие расщелины и овражки, поросшие лесом, кувыркались к самому дну долины. Порой они пропадали из виду, уходили под землю и там блуждали в потайных пещерах, пока, наткнувшись на скальный пласт, не проступали снова родниками и фонтанчиками на склонах холмов. Самые большие речушки текли в своих отдельных ложбинках, пробираясь сквозь пелену испарений каскадами ярких водопадов.

За западной стеной Черной долины смутно вырисовывалась зубчатая гряда Блеклого кряжа. С востока тянулась к небесам высокая Дорога Нежити — но саму ее видно не было за густым туманом.

Стараясь держаться повыше, всадники поскакали направо. Под копытами коней простирались заросли пушицы и вереска — зеленые, коричневатые, розовые просторы. Бекасы и кроншнепы перепархивали меж кустов можжевельника, предостерегающе приговаривая: «Повер-рните! Повер-рните!»

К полудню путешественники достигли южной оконечности Пустынного кряжа. Этот внушительный горный хребет, разделявший две речные долины, увенчивался плоской вершиной, узкой и извилистой, как присборенная лента. Кое-где ширина его не превышала двух футов. Через несколько шагов тропа расширялась до семи — десяти футов, но лишь для того, чтобы, не пробежав и фарлонга, сузиться снова. Местами этот опасный путь ограждали торчащие вверх выступы скал, однако по большей части с обеих сторон уходили вниз отвесные обрывы. Тому, кто решался избрать сей поднебесный, подвластный всем ветрам путь, открывался вид на обе долины сразу — и Черную, и Воронью. Реки, что дали название этим долинам, рождались на свет прямо под ногами путников. Слева от себя внимательный путник мог разглядеть тоненький ручеек, позже превращавшийся в полноводную реку Чернушку, справа же били ключи, которые потом, слившись в единый поток, образовывали Воронью реку.

Поскольку тропа эта шла поверху, не пересекая ни одного из клокочущих ниже ручейков, она служила излюбленным маршрутом всевозможным колдовским тварям, нежити. Сейчас, в ясный полдень, тропа казалась вполне мирной и заманчивой, однако ближе к вечеру картина менялась.

— Надо бы нам свернуть вниз, к склонам Чернушки, — сказала Тахгил, — чтобы к ночи быть подальше отсюда. Вон, глядите, слева довольно пологая ложбинка, наверное, мы сумеем найти там дорогу. И, кстати, пора бы нам и распрощаться.

— Нет-нет, не покидайте нас, мастер Эрроусмит! — вскричала Вивиана, не дав тому и слова молвить в ответ. — Не слушайте вы глупости уриска! Я уверена, вам эти ручейки перешагнуть ничего не стоит — да они же все с палец шириной, сущий пустяк по сравнению с Карраханом!

— Но их слишком много, — возразила Тахгил. — А потом, очень может быть, нам потребуется для безопасности искать дорогу еще ниже, где реки не уже Каррахана, да к тому же куда как многочисленны. Никто не подвергает сомнению вашу отвагу, сэр. Но текущая вода для вас, верно, сущий яд.

— Да, она как на куски рвет, — признался Гэлан. — Дергает и тянет колдовские нити, что вплетены в ткани половины моего существа. Но только половины — и вторая вполне может справиться с первой.

Тахгил запротестовала:

— Езда или ходьба по нижним склонам Лаллиллира истощит ваши силы. Нас посторожит она — лебединая дева, в силу данного ей обета. Вы бы не могли оставить нас на лучшем попечении.

Молодой человек покачал головой.

— Идемте. Опасно тут мешкать, — только и сказал он и, ослабив поводья, двинулся дальше.

Цветущие головки ситника торчали прямо из середины круглых розеток. Скошенные на одну сторону метелки ковыля высовывались, точно крошечные грабли. Копыта лошадей скользили по невысокой траве на крутом склоне. Очень скоро всадникам пришлось спешиться и, выстроившись цепочкой, вести скакунов в поводу. Возглавлял процессию Эрроусмит. А еще в самом скором времени им пришлось перебираться через звенящий каскад ручейка, вытекавшего из крошечной трещины в скале, а потом еще и еще. Тахгил внимательно следила за Эрроусмитом — тот даже не дрогнул. Справа, заслоняя долину Вороньей реки, поднимался крутой обрыв. Ниже склоны холмов утопали в море деревьев. Отовсюду эхом доносилось переливчатое журчание, хлюпанье, капанье. Вода шептала, болтала, жаловалась и смеялась, рев далеких водопадов служил фоном для хрустального перестука капель, падающих с огромной высоты в чистейшие омуты. Чем ниже спускались путники, тем шире и сильнее становились потоки.

— Вот увидите, как пить дать, задолго до вечера мы все промочим ноги насквозь, — пророчествовала Вивиана, шлепая по очередному ручейку.

Ей приходилось повышать голос, чтобы перекричать шум воды.

Держась выше полосы больших деревьев, что начинались чуть ниже по склону, путники продвигались все дальше в глубь долины. На открытой местности было гораздо удобнее смотреть, не притаилась ли где-нибудь опасность. Здесь росли только кусты, да и то разрозненными островками и не выше, чем по пояс.

Ровные участки на склоне попадались куда как редко. Кейтри со смехом объявила, что скоро правая нога у нее станет короче, зато левая вырастет. С приближением вечера Эрроусмит заметно устал. Выйдя к небольшой ложбинке с более или менее ровным дном, по краям поросшей кустарничком, маленький отряд решил остановиться на ночлег. Спустился тихий и ясный летний вечер. В трещинах камней росли ландыши, грозди крохотных белоснежных колокольчиков источали сладостный аромат. Посередине ложбинки, на самом дне, заросли камыша окружали маленький прудик. Огонек крохотного костра отражался от непроглядно-темной поверхности воды.

Разведя костер, Эрроусмит лег на землю, тяжело дыша. Есть он отказался. На лбу страдальца бусинками выступили капли пота, лицо потемнело от прилива крови.

Тахгил предложила ему воды.

— Вы больны. Поворачивайте назад, — промолвила она, невольно повторяя его недавние слова.

— Нет, — пробормотал он. — Я поправлюсь.

Кейтри нагнулась намочить полоску ткани в зеркальной воде пруда и вдруг пронзительно вскрикнула. Эрроусмит неловко вскочил на ноги с ножом в руке.

— Мне показалось, я там что-то увидела, — чуть не плача, сказала девочка, — там, в воде.

Но сейчас на глади пруда не было видно ничего, даже малейшей ряби.

Эрроусмит снова осел на землю, колени у него подломились. Кейтри положила мокрую тряпочку ему на лоб, Вивиана бережно закутала молодого человека плащом.

— Не суетитесь, — прохрипел Эрроусмит. — Я совершенно здоров. Могу сторо… жить.

С этими словами его отяжелевшие веки сомкнулись, челюсть слегка отвисла. Звездный свет серебрил лицо, отбрасывал глубокие синие тени под глазами. Если бы не приподнимавшаяся и опускавшаяся грудь, можно было бы подумать, молодой человек мертв. А вода кругом бурлила, клокотала, шептала и смеялась хором невидимых колдовских голосов. Даже воздух был насквозь пропитан влагой.

Тахгил несла стражу первой. Девушка сидела, обратив измазанное грязью лицо на пруд, но тот оставался все так же темен, все так же спокоен и непроницаем.

Как же скрытна вода и как же обманчива! Может щитом отражать лучи света, может, наоборот, всасывать их, поглощая без остатка, как этот вот черный омут, — а не то, сделавшись абсолютно прозрачной, пропускает их в любую сторону свободно и беспрепятственно, как будто ее и вовсе нет. Но даже и тогда вода искривляет и увеличивает изображение, искажает, играет странные шутки с человеческим глазом. Сунь руку по локоть в пруд — и покажется, будто она разрезана пополам, сломана по тому самому месту, где уходит в воду. А отражение на выпуклой капле воды и вовсе гротескно: огромный лоб, маленький подбородок, глаза навыкате, как у рыбы.

Стоит ли удивляться, что так много нежити живет у воды или в воде?

Вот взять хотя бы этот прудик. Такой темный, такой непроглядный, что даже и гадать нельзя, глубок ли он. Быть может — всего лишь жалкая лужица, по колено, не больше. А может — эта чернильная гладь скрывает глубокую расщелину, что тянется в самое сердце холма, на сто, на двести футов, а не то даже соединяется с лабиринтом подводных рек, текущих глубоко под долиной…

Лаллиллир вкрадчиво нашептывал девушке колыбельные, убаюкивал песнями шелестящих морей и коварных теней, что медленно, но неуклонно наползают на побережье, готовые поглотить…

На пальце резко сжалось кольцо. Тахгил вздернула голову. Виски словно обручем стянуло.

Неужели она задремала?

Из глубины пруда высунуло голову какое-то непонятное существо и замерло, глядя на девушку холодным немигающим взглядом. Тахгил не знала, что это за существо, но на первый взгляд морда его больше всего напоминала морду чудовищной овцы или козы. Пока девушка, боясь дышать, смотрела на этого обитателя вод, он неторопливо заскользил вниз и снова скрылся в чернильных глубинах омута. По глади воды побежали, расходясь все дальше от середины, семь кругов ряби.

Вивиана с Кейтри крепко спали. Эрроусмит что-то пробормотал во сне. Повернувшись и откинув руку в сторону, он угодил прямо в колючий куст — по тыльной стороне руки побежали веселые ручейки крови, однако молодой человек не проснулся. Тахгил поднялась, чтобы уложить его поудобнее, потом подбросила несколько веток в костер.

И в этот миг темная вода взбугрилась, облекаясь звериной формой. Чудовище поднималось из воды гладко и ровно, точно хорошо смазанный механизм.

На берег пруда шагнула огромная коза. С зеленой шкуры ее на землю текла вода. Глаза были двумя колодцами бездонной тьмы.

Тахгил глядела на фуата, не смея даже пошевелиться в объятиях изнуряющей ночи. Текли минуты, а ничего не менялось. Сердце девушки бешено стучало в груди, как будто пыталось вырваться на волю. В пересохшем рту воцарилась пустыня. Наконец крайне медленно и осторожно девушка начала поднимать руку к кинжалу за поясом. Одетые перчатками пальцы подбирались все ближе и ближе, а взгляд между тем ни на секунду не отрывался от жуткого призрака в обличье козы, но и ни на миг не встречался с ним взглядом.

Коза ухмыльнулась.

Точнее — оттянула назад мохнатые губы, обнажая частокол кривых, желтых, точно старый пергамент, зубов, сидящих на бледных бескровных деснах. С острых зазубренных краев зубов капала зеленая слизь.

Костер зашипел последний раз и потух.

Тахгил невольно повернула голову на звук, а когда взглянула обратно, жуткое существо уже исчезло. Вереница четких следов раздвоенных копытцев вела по мху от пруда в глубь берега.

За кустами раздалось жалобное ржание и стук копыт испуганных лошадей. Тахгил выхватила из костра последнюю догорающую ветку. Неровный прыгающий свет этого импровизированного факела выхватил из тьмы черный силуэт, рыщущий среди привязанных скакунов, — но силуэт женский. Вот зловещая тень остановилась, и ночь прорезал душераздирающий лошадиный вопль, исполненный смертельного ужаса. Остальные лошади рванулись в сторону, натягивая веревки. Одна кобылка вырвала из земли кол, другая оборвала повод. Глаза у них закатились, так что видны были одни белки. С диким ржанием обе лошади скрылись во мраке. Тахгил помчалась к двум оставшимся. Одна из них распростерлась на земле, а на изогнутой шее у нее там, где было вырвано горло, расцветал жуткий алый цветок. Второй, рослый мерин, все еще силился сорваться с привязи. Над лежащей лошадью кто-то стоял: но не женщина, а снова похожее на козу четвероногое чудище. При приближении Тахгил оно подняло голову.

Бородка козы была окрашена красным — с нее капала кровь.

Кинжал выпал из онемевших пальцев девушки. На нее накатило такое удушающее зловоние гниющих растений, что бедняжку вырвало. Так пахнет из глубокой вазы, в которой забыли давно завядший букет цветов, когда стебельки их разлагаются в глубине сосуда, превращаясь в зловонную жижу. В лицо Тахгил полетела струя слюны, взметнулись копыта, щелкнули острые зубы. Падая, девушка увидела на фоне бледного неба очертания зловещей фигуры — но не козы, не женщины и не мужчины: то сошлись в лютой схватке человек и зверь. Во тьме сверкнул нож Эрроусмита. Вивиана визжала, Кейтри кричала: «Изыди! Изыди!» Тахгил с трудом поднялась на ноги и едва успела отскочить в сторону, как на то место, где она только что стояла, тяжело обрушились Эрроусмит и фуат. Зловеще лязгали зубы. Тахгил вскинула руку, в которой все еще сжимала факел. От резкого движения язычок пламени разгорелся сильнее. Девушка примеривалась, куда бы ударить, как вдруг над головой раздалось могучее хлопанье крыльев.

Фуат с рычанием отскочил в сторону. Задрав мерзкую морду, чудище обводило бешеным взглядом пятерых врагов. Четверо из них были вооружены сталью и огнем, пятый же… на мгновение их глазам предстала крылатая женщина, но в следующий миг вместо нее снова возник лебедь: изогнув шею, он угрожающе щелкал клювом и бил развернутыми крыльями воздух, поднимая настоящую бурю. Шум ветра смешивался с яростным, почти змеиным шипением разгневанной птицы.

И вот, перекрывая весь этот шум, коза заговорила. Ясным и холодным, как смерть, женским голосом она произнесла звенящую фразу на непонятном наречии и прыгнула в пруд. Чернильная вода бесшумно сомкнулась у нее над головой.

— Вивиана, седлай коня! — закричала Тахгил. — Кейтри, следи за водой! Разожгите костер!

Эрроусмит покачивался, еле держась на ногах.

— Вы ранены?

— Нет, — прохрипел он. — Гнусная тварь изрядно помяла мне ребра копытами, но зубами не задела. А вы? А барышни?

Закинув руку Гэлана себе на плечи, Тахгил подвела молодого человека к последнему оставшемуся у них коню, что стоял, дрожа мелкой дрожью, пока Вивиана затягивала подпругу. Глаза Эрроусмита закатились. Казалось, он не до конца сознает окружающее, не понимает, что произошло. Постоянные переправы минувшего дня исчерпали его силы, а схватка с неявной нежитью и вовсе чуть не убила. Сейчас он находился на грани жизни и смерти.

— Садитесь в седло. Мы последуем за вами чуть позже, — сказала ему Тахгил, стараясь вложить в свою ложь как можно больше пыла и убедительности.

— Лошади…

— Они тут, рядом.

— Мир кружится. Я устал. Так устал…

— Гэлан, заклинаю вас, садитесь в седло! В Лаллиллире вас ждет неминуемая погибель!

— Езжайте за мной!

Собрав последние силы, Эрроусмит тяжело подтянулся и перекинул ногу через спину коня, а в следующий миг, теряя сознание, упал ему на шею.

Девушки привязали его к седлу, но так, чтобы узлы находились под рукой и он мог бы сам развязать их, когда придет в себя. Повернув мерина к югу, Тахгил хлопнула его по крупу, направляя в путь. Радуясь обретенной свободе, скакун рванулся вперед, уносясь по предательскому склону вслед своим сбежавшим товарищам.

Снова оставшись втроем, подруги принялись оглядываться в поисках лебединой девы, но та, неуловимая, как любая нежить, уже исчезла.

— Нельзя терять времени. — Тахгил уже лихорадочно укладывала вещи в мешки. — Надо уйти как можно дальше отсюда, прежде чем фуат вернется докончить ночные труды.

Уходя от безжизненного тела верного скакуна, не имевшего ни единого шанса против острых зубов духа-убийцы, она плакала. Вивиана и Кейтри тоже. А когда через некоторое время девушки оглянулись, то увидели, как белеет в свете звезд роковая лощина, а из гладкой поверхности зловещего омута вновь появляется тень — ровно и неотвратимо, точно ее поднимает хорошо смазанный механизм.

Они шли почти всю ночь, боясь остановиться, стремясь оставить между собой и возможным преследователем как можно больше текущей воды. Лишь перейдя добрый десяток ручейков, подруги осмелились переговариваться хотя бы шепотом.

— Гэлан был таким добрым и благородным, — всхлипнула Кейтри. В глазах девочки стояли слезы. — Я никогда не забуду ни его, ни его сестер. Надеюсь, мы еще встретимся с ним.

— Очень может быть — где-нибудь среди волн, — отозвалась Тахгил.

Ветер с запада холодил ей щеку.

— Он разделил с нами стол и кров, — добавила Вивиана. — Мы у него в долгу.

— Отныне придется идти по ночам, — быстро перевела разговор на другую тему Тахгил, — а отсыпаться днем. Ночью все наши чувства должны быть ясны и бодры — ведь это время нежити.

— Ваша лебедица должна была предостеречь нас, чтобы мы не останавливались у той гнусной лужи! — гневно заявила Вивиана. — В конце концов это же ее долг! Ну и плохой же часовой из нее вышел!

В час ухта усталость наконец заставила их остановиться. Еле живые, подруги рухнули на землю в узкой и каменистой расщелинке близ слияния двух ручьев. Из травы тут высовывались копья ирисов. Желто-зеленые цветы были тронуты коричневато-желтым налетом. Внизу раскинулась в рассветных сумерках свинцово-серая долина, древние складки и борозды величественно и неторопливо спускались к берегам реки.

— Надо позвать деву-лебедь, — сказала Тахгил. — Нежить не в состоянии нарушить обещание. Она же поклялась повиноваться любому, кто призовет ее при помощи этого пера.

— А как вы позовете ее теперь? — спросила Кейтри. — Перышко-то улетело.

— Я знаю ее имя.

С этими словами, нимало не беспокоясь, что ее могут подслушать, Тахгил приложила рупором руки к губам и закричала.

— Витбью! Витбью! — эхом разнеслось по долине. Трижды девушка выкликала имя пернатой проводницы — на север, на юг и прямо вверх, в небеса. Трижды обрывы и скалы подхватывали громкий зов, разнося его от ущелья к ущелью.

И лебедь вняла призыву. Серый сланец небес стремительно прочертила черная руна, изящный силуэт камнем упал с небес и скрылся за выступом ближайшей скалы.

По обыкновению существ, способных менять обличье, Витбью превратилась из лебедя в девушку там, где ее не могли видеть глаза смертных. И вот она уже стояла среди угловатых скал, что ограждали вход в расщелину, и бледное лицо ее было подобно цветку на тонком черном стебле.

— Добро пожаловать, — произнесла Тахгил. — Прощу, присядь с нами.

Ответом ей стало шипящее «вайо!» — должно быть, знак отказа. Тихий предрассветный ветерок ворошил перышки длинного плаща, но лебединая дева, прекрасная дивной, нечеловеческой красотой, осталась стоять, ни на шаг не стронувшись с места.

— Ну что ж, — спокойно сказала Тахгил, — тогда, будь любезна, объяснись хотя бы стоя и глядя на нас сверху вниз. Почему ты не предупредила нас, как обещала? Из-за фуата нам грозила смертельная опасность. Предостереги ты нас, мы бы ни за что не остановились рядом с тем омутом.

У лебедей ведь свой язык. Понимает ли она мои слова? Может ли ответить?

— Вайо, — повторила лебедь низким певучим голосом. — Противные пролазы привередничают?

Все она прекрасно понимает. И весьма прилично владеет Общим Наречием — во всяком случае, похоже, любит аллитерации.

— Мы не пролазы и не воры, — сказала Тахгил вслух, — и не привередничаем. Возможно, тебе и трудно понять, но мы вовсе не желаем, чтобы нас убили. Ты ведь обещала предпринять все, что в твоих силах, чтобы предотвратить такой поворот событий, — скажешь, нет?

— Скажу да, — отозвалась лебединая девушка. — Любезные люди не лишились жизни?

— Не поздравляй с этим себя — не твоя заслуга.

— Прячущиеся в прудах призраки любят лошадей, а не людей.

— Причем, подозреваю, не побрезгуют и прочей плотью, — в тон ей сердито парировала Тахгил.

— Вийт!

Волшебная дева встряхнула головой. За спиной у нее, на востоке, вдоль края горизонта пролегли две широкие ленты. Первая, пастельно-голубая, была пронизана белыми прожилками облаков. Над ней, постепенно теряясь в сизовато-сером небесном куполе, тянулась выцветшая розовая полоска зари.

— В будущем будь добра предупреждать нас о любой непосредственной опасности, — заявила Тахгил. — Говори нам, где тропа безопасна, а куда ходить не следует. Разведывай надежные места для привалов.

— Сонные странники стремятся соснуть спокойно.

— Представь себе.

— Дружелюбные духи должны позаботиться о притомившихся путниках.

— Вот именно. Ты должна помогать нам, пока мы не переправимся в целости и безопасности за северную границу Ааллиллира. А потом я отпущу тебя и освобожу от клятвы. Если мы обо всем договорились, можешь лететь — но не слишком далеко, чтобы в любой миг явиться на мой призыв.

— Печальная птица поневоле повинуется.

— Ах, сердце мое разбито, — хмуро заметила Вивиана в сторону.

— Ты великолепно владеешь Общим Наречием, — сказала Тахгил лебединой деве. — Ты способна говорить как угодно — так почему выбрала именно эту манеру?

— Лебеди любят легкость. Слова смертных слишком сумбурны и суматошны. Нам не нравится, — презрительно пояснила чудо-красавица, вытягивая длинную шею.

Сперва я страдала за свое безобразие, потом — за свою красоту. А теперь меня презирают за то, что я рождена человеком. Ах, но нельзя забывать — предрассудки всего лишь щит, за которым таится любовь к самому себе.

— Если тебе не нравится наш язык, — предложила Тахгил, — научи нас своему.

Но она уже говорила в пустоту.

Над полыхающим всеми красками рассвета Пустынным кряжем кружил дикий лебедь.

Девушки позавтракали припасами, захваченными из Апплтон-Торна, — ржаными сухарями и сушеными водорослями. Потом они проспали почти весь день, по очереди сторожа подступы к их укрытию со стороны кряжа, откуда только к ним и могла подобраться нежить.