Горькие узы (№3) - Битва вечной ночи

— Тут раненый! — кричал он, приставив руки ко рту. — Идите сюда, помогите мне!

Но не успел никто и шага сделать в его сторону, как распростертая фигура вдруг выросла до сверхъестественного роста, футов тринадцати в вышину, и погналась за Купером. Несчастный с дикими криками пустился бежать, плащ развевался у него за плечами. Последним отчаянным усилием беглец ворвался в ворота и рухнул без сил. Часовые поспешно захлопнули ворота и задвинули засов. Гигантская башня на ходулях уменьшилась до вполне приемлемых размеров и с безумным хохотом зашагала прочь.

— Быконищий! — в страхе завыла толпа. — Быконищий с Крич-холма.

Купер стонал, лежа на земле. Друзья поднимали его на ноги.

— Да будет тебе, Купер, — философски утешали они. — С тобой не произошло ничего такого, что нельзя было бы поправить кружечкой доброго пива.

В «Терновом дереве» вновь собралась прежняя компания, однако в ряды гуляк закралось смутное беспокойство.

— Сегодня Быконищий, вчера Нечто, — бормотали многие. — Не говоря уж о Шоках. И кто будет следующим? Не иначе как Черная Эннис. Да-да, как пить дать, скоро мы услышим, как она лязгает зубами у нас под окнами, тянет железные когти, чтобы украсть наших детей — и как нам защитить их?

Многие снова начали искать ответа на эти вопросы у трех путниц издалека.

* * *

Несмотря на все эти досадные происшествия, пребывание трех подруг в Апплтон-Торне все затягивалось и затягивалось. Каждый день приносил все новый и новый предлог, чтобы побыть здесь еще немного. И все же, хотя большинство местных уговаривали путниц пожить в деревне подольше и доказывали, что пускаться в дорогу в эту пору крайне опасно, находились и другие. Эти другие перешептывались, что, мол, не иначе как три безумные странницы своим злополучным одиноким походом притягивают к себе всевозможную нечисть, а ежели задержатся тут подольше, так и на всю деревушку навлекут неведомую угрозу.

Кроме того, всем было крайне любопытно, куда это идут их гостьи, да зачем, да как намерены путешествовать дальше. Не желая давать любопытствующим ни тени намека, подруги отделывались единственным объяснением, которое сумели придумать: они, мол, сошли с купеческого корабля в устье залива и поднялись пешком по прибрежной дороге, чтобы полюбоваться знаменитыми летними праздниками Апплтон-Торна. А со своим друзьями должны вновь встретиться в условленном месте чуть к северу отсюда, в начале грианмиса.

— А почему ваши друзья не отправились с вами? — не отставали охотники до подробностей. — Три юные девицы, одни-одинешеньки, ну куда это годится? Или у вас есть какая-то особая защита?

— Есть, — соглашались подруги, однако не уточняли, какая именно.

— А почему именно на север? И куда дальше-то?

Эрроусмит как мог защищал барышень.

— Прошу вас, — увещевал он не в меру любопытных односельчан, — не лезьте в дела наших гостий. Не то они сочтут нас полными невежами.

Впрочем, подобное вмешательство лишь сильнее разжигало любопытство деревенских, и, так и не получив точных фактов, они сами строили догадки, одна диковеннее другой.

* * *

После размолвки с Эрроусмитом Финодири доставлял жителям Апплтон-Торна все больше и больше хлопот. Что бы ни поручали ему, он брался за дело с такой силищей, что причинял больше вреда, чем пользы: губил скот, ломал инструменты, портил припасы. Его излишнее рвение донельзя угнетало Эрроусмита.

— Он становится настоящим неявным, — жаловались и мужчины, и женщины Апплтон-Торна. — Совсем сбился с пути. Пора что-то делать.

Однажды вечером посередине зеленого месяца уайнемиса, после того как Финодири, разбрасывая на просушку сено с лужка на Холме Праздничных Огней, умудрился разметать его по всей округе, так что уже не собрать, Тахгил спросила:

— Мастер Эрроусмит, как же вы собираетесь разбираться с Финодири?

— Сегодня же ночью, — отвечал тот тихо, оглядываясь, не слышит ли кто, — мы соберемся. Овинный вконец отбился от рук, стал настоящим неявным. Нельзя позволять ему и дальше оставаться в наших краях. Кто скажет, какими пакостями он занимается вот хоть прямо сейчас?

— Но он же обитает здесь уже много веков, правда? Он же стар, как ваши обычаи, а не то и еще старее.

— Возьмем железо, — продолжил предводитель деревни, не слушая девушку, — косы, вилы, топоры и добрые эльдарайнские мечи. С нами будет Паук. А я знаю Слово. Слово Заклятия.

— Ваши люди могут серьезно пострадать. Он очень силен, Финодири. Я слышала, однажды он поднял каменную глыбу, которую все мужчины деревни вместе и сдвинуть не смогли. Скажите, вы жаждете отомстить ему — или и правда печетесь лишь о безопасности деревни?

— Не спорю, отомстить хочется, и очень. Но, покуда я глава этой деревни, меня в первую очередь волнуют ее заботы.

— Тогда попрошу вас сделать одну вещь.

— Да — и какую же, мистрис Меллин?

— Однажды — а кажется, это было давным-давно — я предложила заплатить ему, а он сказал: «Увы, бедный Финодири, не прогоняйте его! Он только и хочет, что помочь!» Подарите ему одежду, хорошую новенькую одежду по размеру. А то он одевается в лохмотья, как настоящий домашний дух он, может статься, уйдет, если получит награду. Кроме того, поскольку уж он так усердно трудился на благо деревни, согласитесь, он заслуживает должного признания.

Эрроусмит поглядел вверх, на звезды. Ветер доносил с залива глухие удары волн о берег, и молодой человек, как и прежде не раз замечала за ним Тахгил, словно бы прислушивался к их голосам.

Наконец он снова опустил взор.

— Возможно, в ваших словах есть свой смысл. Не стану отказываться от совета — да-да, именно так я и поступлю. Но коли он не уйдет добром, мы заставим его силой или разделаемся с ним.

В час ухта перед Восточными воротами собрался целый отряд. Гвардия Эрроусмита облачилась кто во что горазд — почти на всех были шлемы, а из разномастных полукольчужек, доспехов и панцирей могла бы составиться довольно-таки пестрая коллекция. Под стать оказалось и вооружение: пики и алебарды стояли в одном строю с вилами и прочими обычными сельскими орудиями.

— Открыть ворота! — велел Эрроусмит.

— О да, о да, — раздалось брюзгливое ворчание по ту сторону ограды. — Откройте ворота, чтобы Эрроусмит мог выйти на луга и посостязаться в косьбе с Финодири. И тростник, и сорняки — все скосим до самой земли.

Ворота распахнулись. Финодири, ухмыляясь, ждал в проеме.

— Сейчас не надо ничего ни косить, ни жать, — промолвил Эрроусмит.

— А как же поле с ячменем? — гримасничая, осведомился овинный.

— Там только-только проросли всходы.

— Лучше поспешить, чем опоздать, — нагло заявил Финодири, явно решив оставить последнее слово за собой.

Эрроусмит шагнул вперед и протянул ему сверток.

— Возьми эту одежду, Финодири. Ты давно уже трудишься для Апплтон-Торна. Вот твоя награда.

На лице Финодири застыли изумление и ужас. Бережно, почти боязливо он принял сверток и, развернув его, принялся перебирать вещи, называя каждую и поднимая над головой.

— Шапка на голову, — причитал он. — Увы, увы, бедная моя головушка! Камзол прикрыть спину. Увы, бедная моя спина! Штаны для зада — бедный, бедный мой зад! Если это все твое, Ишкилиату уже твоим не быть!

Окончив причитать, древний дух деревни скинул с себя старое тряпье и натянул новую одежду, а потом повернулся и побрел через лес, напевая на ходу:

Плохо сжато, плохо сжато!

Я не стану больше жать!

От рассвета до заката

Вам самим теперь пахать.

Он уже скрылся из виду, а ветер все еще доносил простой напев:

Покидаю холм, где спал я,

Поле, где всегда пахал я,

То болото, где рыдал я.

Не косить мне ночью боле

При луне родное поле.

Финодири никогда больше не возвращался к Заливу Серого Стекла. Гвардия Эрроусмита разошлась по домам, сняла кольчуги, отложила оружие. С восходом солнца селян ожидала тяжелая работа — и некому было уже облегчить им это бремя.

Тем, кто живет землей, приходится нелегко.

Тахгил, Бетони и Соррель еще не ложились спать, когда Эрроусмит прихромал к конюшне и бросился на душистое сено, чтобы отдохнуть до утра. Девушки отошли от окна.

— Вы погостите у нас до Взвешивания Господина Сотен и Схватки за Пирог с Зайчатиной, что будет в следующем месяце? — спросила Бетони. — Не желаете ли остаться и поселиться с нами?

Тахгил покачала головой.

— Господин Сотен и Глава Деревни всегда был одним из Эрроусмитов, — сказала Соррель. — Это не наследственный титул, глава избирается тайным голосованием. Апплтон-Торн процветал под управлением и заботой наших предков. И даже сам Благородный Торн процветал — он живет несравненно дольше любого другого дерева. Говорят, если Эрроусмиты когда-нибудь покинут деревню, удача тоже покинет ее, а Благородный Торн увянет.

— Наверняка это просто глупое суеверие.

— А еще в деревне поговаривают, будто бы вы околдовали нашего брата, — заметила Бетони. — И правда, до встречи с вами он был куда веселее и беззаботнее.

— Едва ли это моя вина.

— Пожелай он только, он был бы давно женат. Любая девушка мечтает выйти за сына морской девы. Видали вы, как он плавает в заливе, быстрый и гибкий, точно тюлень? Никто не ныряет так глубоко и так долго, как он. Никто не может заплыть так далеко — за пределы залива, туда, где резвятся тюлени.

— Он наделен особой силой, — продолжала Соррель. — И знает тайное Слово. Мать научила его, но она не была нашей матерью — наш отец был женат дважды. Иногда по ночам Гэлан стоит у окна и слушает, как вода плещет и перешептывается в заливе.

Открытое море тянет его, но он говорил, что останется, если возьмет в жены деву земли. Иначе суше не удержать его. Ничто здесь не радует его, и не потому, что он так уж придирчив, — просто, будучи иной крови, чем мы, он и ищет в жене иные качества, чем большинство здешних мужчин.

— Ужели вы пытаетесь перевалить ответственность за судьбу деревни на мои плечи? — сердито вскричала Тахгил. — Я никогда не выказывала ему ни тени любви. Я не играю мужскими сердцами!

— Вы же оставили себе веточку орешника…

— А это должно что-то значить? Я не разбираюсь в ваших обычаях! Вот она, возьмите!

Сестры глядели на гостью со скорбью во взоре.

— Прошу вас, не осуждайте меня, — промолвила Тахгил. — Я приведу вам три причины, по которым не могу стать женой вашего брата. И первая такова: как доказывает жизненный опыт и многочисленные предания старины, любой союз между смертными и бессмертными обречен окончиться трагедией. Где сейчас бессмертная мать вашего брата? И где ваш смертный отец? Не ошибусь, предположив, что она плавает далеко в холодном океане, а он лежит под холодным камнем.

— Да, но ведь тут возникает другой вопрос. Бежит ли в жилах нашего брата кровь морского народа или обычных людей? Смертен он или нет? Но продолжайте, коли уж решили высказаться начистоту.

— Вторая причина в том, что мое сердце уже не принадлежит мне. Я люблю другого мужчину и буду любить его до конца жизни. Смотрите, вот кольцо, которое он дал мне. И третья: пусть даже сердце мое оставалось бы свободным, я все равно не вышла бы за Гэлана, ибо между нами нет настоящей любви. Я уважаю его и восхищаюсь им, а он, верно, считает меня красивой — вот и все.

Соррель вертела в руках изогнутую палочку.

— Тогда уезжайте.

— Сегодня же.

Соррель швырнула палочку в огонь, и та вспыхнула золотистым пламенем, точно короткая и яркая весна.

* * *

Тахгил, Вивиана и Кейтри выехали из Восточных ворот в сопровождении Эрроусмита. Сестры молодого главы деревни и большинство селян следовали чуть в отдалении, кто верхом, а кто и на своих двоих. Подруги неспешно ехали мимо ячменного поля, мимо лужков, где когда-то мелькал серп Финодори, огибали заросшие камышом овражки и долинку, где он некогда отсиживался ясным днем. Копыта коней поднимали тучи брызг на броду Травяного ручья, звонко цокали по каменному мостику у мельницы, что молола утесник. Процессия двигалась широкой равниной, и вот наконец справа загрохотали воды залива, в лицо ударил соленый ветер. Серые волны вздымались и опадали, точно разрезвившиеся киты, серое небо было прошито белоснежными стежками чаячьих крыльев.

На северных границах общинных земель Апплтон-Торна три странницы и Эрроусмит попрощались со своими провожающими. Ибо деревенский голова поклялся, что поскачет с гостьями издалека и будет охранять их, покуда не передаст целыми и невредимыми в руки друзей. Никакие уговоры не могли заставить его изменить решение. Сестры в слезах повисли у него на шее. Селяне вскидывали руки, салютуя ему, селянки приседали в глубоких почтительных реверансах. Можно было подумать, они теряют своего предводителя навсегда.

Простившись с жителями деревни, три барышни и их защитник направили коней к северу. Вслед им неслись голоса — басы, альты, тенора и сопрано выводили протяжную песню:

Ветер играет плакучею ивою,

Горлица песней встречает восход.

С мельницей шепчет река говорливая,

Золото пашен над зеркалом вод.

В топких болотцах, поросших осокою,

Цапля гуляет, лягушка плывет.

Ирис склоняет головку высокую,

Рядом качнутся тростник и осот.

Ветер с Залива повеет над гаванью,

Воды Залива подымут наш бот —

Так на рассвете уходим мы в плаванье,

Сонный рыбак потихоньку зевнет.

Но под лесными тенями тревожными

Множество нечисти злобной живет.

Мы за стенами укрылись надежными,

Чтоб защитить от напасти наш род.

Ах, мне добыть бы крыла лебединые,

Птицею взмыть до небесных высот —

Я полетел бы в сторонку родимую,

К лугу, где старый Терновник растет.

Яблочный сидр льется струйкой тягучею,

В круг мы сойдемся вдали от невзгод.

Пьем за селение самое лучшее,

Апплтон-Торн, наш заветный оплот!

Въехав на вершину холма, четверо всадников придержали коней и обернулись назад. Кучка селян казалась такой маленькой и незначительной на широкой зелени луга под необъятными сводами небес. А песня все так же звонко разносилась вокруг, а все руки были подняты в прощальном салюте.

3

ЛАЛЛИЛЛИР

Скрытая долина

Я слышал в Лаллиллире звон капели,

Хрустальный и прозрачный перезвон.

И голоса манящие звенели

В ручьях и родниках со всех сторон.

Из сборника «Стихи Северного Края»

Когда провожающие скрылись из виду, Тахгил обвязала нижнюю часть лица шарфом и натянула перчатки, чтобы лиственное кольцо не выдало ее окрестной нежити. Ее одежда — потрепанное походное одеяние, позаимствованное у рыбаков — была щедро, так, что даже голова кружилась от резкого запаха, пропитана лавандовым маслом, прощальным даром Бетони и Соррель. Уж верно, ни один злобный дух не мог бы распознать запах сквозь столь сильный аромат… или поздно прятаться? Во время передышки в деревне она невольно ослабила бдительность. Передумав, девушка сняла шарф. Подобная маскировка скорее привлечет внимание, чем собьет с толку соглядатаев. Неизбежная дорожная грязь скроет черты беглянки куда более надежным и менее подозрительным образом.

Одолженные в деревне лошади изрядно облегчали путешествие. Три из них принадлежали Эрроусмиту и его сестрам, четвертую ссудил водный староста. Щедрый жест — и путницы испытывали искреннюю и глубокую благодарность. Было условлено, что Эрроусмит пригонит всех четверых скакунов обратно, когда благополучно проводит гостий до места назначения.

Глава Деревни стал бы весьма желательным прибавлением к маленькому отряду — вот если бы только в этих краях его не знал каждый встречный и поперечный! Вести о том, что он ускакал куда-то в обществе трех молодых девиц, наверняка привлекут внимание любых шпионов и соглядатаев. В обществе столь заметного и известного лица беглянкам будет куда труднее сохранять инкогнито.

— Ваши сестры едва не утопили вас в слезах, — заметила Тахгил Эрроусмиту, когда кони их поравнялись. — Вы ведь скоро вернетесь — через два, от силы три дня. Откуда столько горя? Видно, они без памяти любят вас.

— Именно это я и сказал сестрам, да и всем остальным, — ответил молодой человек. — Либо я вернусь через два дня, либо моя лошадь вернется без меня. И если они увидят привязанный к уздечке пучок водорослей, пусть знают, куда я ушел.

Он направил коня еще ближе к девушке и заглянул ей в глаза.

— Не бойтесь, — промолвил он. — Сестры мне все рассказали. И по кольцу у вас на пальце я вижу, что вы помолвлены с другим. Я не стану навязываться вам силой.

Он щелкнул поводьями и поехал чуть впереди.

Тахгил видела, чего стоили Эрроусмиту эти слова, и сердце ее переполнялось состраданием. За одну эту сдержанность она могла бы почти полюбить его.

Дорога, ведущая к северу, осталась здесь с незапамятных времен — теперь лишь узкая тропа, выбитая по склону холма. Называлась она Длинной Дорожкой. Медленно, но неуклонно она шла в гору. Местность здесь была не такой зловеще-дикой, как прежде. Плавные очертания долин порой поражали спокойным величием, порой — красотой, но горы не превышали двух тысяч футов. А над головой нависало небо — такое огромное, что земля внизу казалась лишь жалким ободком, рамкой, очерчивающей границу пенящихся облаков и омытого солнцем синего простора.

Поросшие густыми лесами холмы охраняли зеленые долины, где журчало множество ручейков, в траве желтели примулы, а из расщелин в камнях выглядывали раскидистые папоротники и розовая наперстянка. На дальнем склоне, точно одинокий часовой, врос в землю высокий валун, изрезанный древними рунами. Любящие, но жестокие ласки дождя и ветра давным-давно смягчили очертания некогда резких и отчетливых каменных граней. В вышине парил на восходящих потоках воздуха горделивый сокол.

— Мы движемся вдоль Кингсдейлского ручья, — сообщил Эрроусмит, — мимо Пахтовой ложбины. Потом вдоль Инейки, Трясомшанки и Остролистенки.

Длинная Дорожка вошла под своды колдовских вязов и осин. Хилые стволы, тонкие серые черточки, испещренные пятнышками солнечного света, поддерживали туманную дымку листвы. В расщелинах и развилках ветвей столько лет скапливались и разлагались опавшие листья, что теперь на этих богатых плодородных наносах привольно росли лишайники, мхи и папоротники. Меж стволов розовели цветы валерианы, лесного шалфея и ранних орхидей. Олени поднимали головы на звук копыт и грациозными прыжками скрывались в чаще. Из-под кустов вспархивали вспугнутые тетерева и перепелки.

Лошади неспешно переходили по мелким каменистым бродам через серебристые ручейки, что кое-где находили себе дорогу под пологом леса. С копыт летели яркие, точно отполированные трехпенсовики, брызги. Из воды, блеща чешуей на солнце, выпрыгивали проворные рыбешки. Деревья клонили к воде длинные ветви, а берега пестрели первоцветами и чистотелом, калужницей и лютиками.

Лес снова сменился лугом, а дорога все так же шла в гору. Вершины гор на востоке были прорезаны блестящими полосами сверкающих на солнце расщелин.

— Там, на востоке, — пояснил Эрроусмит, — срывается с высоких утесов Криводубья Ясеневый водопад. По осени, после дождей, вода грохочет особенно яростно, а деревья кажутся вырезанными из меди. А там, на северо-востоке, взгляните, за склонами Кривого Дымохода начинается долина Шиповника. Все эти долины имеют имена, хотя там никогда не жили люди. Тут только сама дорога и рунный камень сделаны руками людей, давным-давно, а дорога ведет аж до подножия Маллорстангового обрыва.

Вечернее солнце клонилось к закату, в неподвижном воздухе зависла лиловая дымка. Дальние холмы окрасились розовым и пурпурным, вершины их целовали тучи. Вылетевшая на охоту мелкая совушка сидела в развилке ветвей серебристой березы, выглядывая в траве мышь или землеройку. Когда всадники подъехали поближе, она улетела.

Дорога начала петлять и изгибаться, преодолевая длинный и довольно крутой выход из долины. Деревья вокруг стали меньше, скособоченнее, а чуть выше исчезли вовсе. Цветы сменились густой травой, длинные стебли венчались пышными метелочками. По узким овражкам и расщелинам беззаботно неслись быстрые ручьи.

К вечеру путники почти добрались до вершины Маллорстангового обрыва на границе Лаллиллира. Растущее на гребне холма одинокое дерево черной колонной упиралось прямо в арку бледного облака, что полыхало светлым огнем на фоне густеющих сумерек. Под корнями вгрызались в твердь скалы две узкие пещеры, занавешенные плющом и папоротником. Рядом раскрывал широкие чашечки цветов паслен. Темная лисица шмыгнула мимо и коротко тявкнула. Звук оказался удивительно не похож на собачий лай — скорее так могла бы крикнуть сама луна, обладай она голосом.

Здесь отряд остановился на отдых. На случай, если пойдет дождь, костер разожгли в одной из пещерок. Сидя вокруг огня, путники перекусили лепешками, вяленой рыбой, сыром, сушеными водорослями и красным жемчужным мхом из залива. В кромешной тишине слышался лишь тоненький комариный звон. Кейтри рассеянно выдула несколько нот из дудочки Вивианы, но Эрроусмит жестом велел ей перестать.

— Тише, — добавил он. — Сюда, на высокогорье, за нами вполне могла увязаться всякая нежить.

Лошади словно бы тоже чувствовали опасность — они беспокойно пряли ушами, но стояли на месте. Только тихое пофыркивание выдавало их присутствие.

Небо над головой потемнело. На него высыпали звезды — такие большие и яркие, что Тахгил казалось: протяни руку и коснешься их. Осколок ледяного ядра, окруженный облаком газа, пронесся по небесной тропе. Хвост кометы, развеваемый солнечным ветром, струился в пустоте за сотни миллионов миль от земли.

— Поворачивай, — сказал Эрроусмит. Должно быть — комете. Напрасный труд. Тахгил упрямо покачала головой.

— Война набирает силу, — промолвила она. — Я могу предотвратить ее.

Девушка боялась, он рассмеется. Но Эрроусмит и не думал смеяться. Сидел, глядя вниз, на колени, в которые упирался локтями.

— Две недели назад в окрестностях Маллорстанга пропал один из деревенских парней. Совсем еще мальчик, — сказал он. — Ускакали семеро, вернулись только шестеро. Лаллиллир — очень опасный край. Одним вам там не выжить, никакой ум не спасет, никакое волшебное кольцо. Вы бы и так досюда ни за что не дошли, если бы добрая часть местной нежити не покинула наши места и не перекочевала на восток. Не знаю уж, к добру или к худу, да только сейчас всяких колдовских тварей в округе осталось куда как меньше, чем на памяти кого-либо из нас.

— Вы правы, мы действительно путешествуем одни, — призналась Тахгил. — Кольцо у меня на пальце само по себе — вполне достаточная защита.

Эрроусмит внезапно напрягся всем телом — замер, как будто закоченел. Потом, не оглядываясь, протянул руку к камню, на котором грелась последняя лепешка, и отложил ее за спину, за круг света. И снова уселся в прежней позе. Поняв невысказанный намек, Тахгил и ее спутницы продолжали сидеть как ни в чем не бывало.

— Не такая уж она достаточная, эта ваша защита, — вернулся Эрроусмит к прежней теме, — потому что до Апплтон-Торна вы добрались до полусмерти голодными, усталыми и оборванными. Если ваше предприятие действительно так важно для всего королевства, почему же вы пустились в него без малейшей охраны?

— Ради сохранения тайны.

— От кого?

— Гэлан, — проговорила девушка, — вся правда известна только троим людям: мне и двум подругам, что идут со мной. И так уже получается слишком много. Знание само по себе может оказаться смертельно опасным для своего владельца.

Молодой человек негромко засмеялся.

— Думаете, я не способен выстоять против опасности, которой бросили вызов три слабые девушки? Ну что ж, если вы ничего мне не говорите, пусть будет так. Я все равно пойду с вами. В Лаллиллире вам потребуется большее, нежели просто силы и выносливость.

— О да, и это чистая правда, — гулко проговорил голос у него за спиной. — Чистая правда, Гэлан, сын Сайуна.

Говорящий стоял за кругом света костра, прислонившись к изогнутому стволу дерева и отряхивая с мохнатых ляжек крошки лепешки. Ловкие копытца балансировали на корнях, переплетенных, точно пряди волос в замысловатом клубке. Впиваясь в землю, эти корни выписывали на ней непонятную, но искусную вязь, похожую на записи или витиеватый орнамент на краях какой-нибудь старинной рукописи.

— Уриск, — сказал Эрроусмит. — Так ты вернулся?

— Ах, — сухо отозвался тот. — Наверное, я тебе просто снюсь.

— Рады видеть вас, сэр, — просияла Вивиана.

— Друг уриск! — воскликнула Кейтри.

— Не присядешь ли с нами? — пригласила Тахгил. — У огня.

— Пожалуй, не откажусь.

Лесной дух грациозно опустился на корточки. Красные отблески пламени выхватывали из тьмы его черты: заостренные уши, вздернутый нос, щурящиеся от яркого света раскосые глаза с вертикальными зрачками. От него исходило ощущение аккуратности, уюта — и вместе с тем чувства собственного достоинства, даже своеобразной красоты, точно у дикого лесного существа или карликового, согнутого ветрами деревца. Даже сейчас он словно бы оставался частью пейзажа, места, где нашел ночлег маленький отряд. Хотя уриск находился в кругу света, сам он принадлежал тьме за пределами этого круга.

— Долго же ты отсутствовал, — сказал Эрроусмит.

— О да. Сыновья сыновей Арбалайстеров покинули отчий дом на берегу Каррахана и уплыли за Соленую Пучину, куда таким, как я, хода нет.

— От прежней хижины осталась лишь куча камней, развалины стен поросли вьюнком.

— Дома, что я некогда хранил для них, больше нет. И так со всем. Лес наступает, деревни съеживаются, люди покидают насиженные места.

— Ты был бы желанным гостем в любом доме Апплтон-Торна.

— Только не говори, будто не понимаешь природу вещей, Гэлан, сын Сайуна, — пристыдил его уриск. — Главное — это место. Моя река — Каррахан. Она у меня в крови, никакими силами не вытравишь.

— Но ты ведь не мог пересечь ее, правда? — спросила Кейтри. — Текущую воду? Как же ты попал на эту сторону?

— Девонька, вижу я, в мире найдется немало вещей, в которых ты ничего не смыслишь! — усмехнулся уриск. — Есть несколько способов попасть на другую сторону текущей воды. Я, например, прошел вверх по течению до родника, откуда вытекает река, высоко в холмах, и просто-напросто обошел его. Самая сильная преграда для нас — это вода, текущая к югу. Каррахан течет на запад — не то сын Сайуна не был бы тут с нами сегодня. Заметили, как его лошадь заартачилась при броде через Травяной ручей и никак не желала идти на мост через Каррахан? Бедняжка чувствовала, что поток восстает против ее седока. Однако людская-то половина крови к этим чарам нечувствительна. Ты переехал через реку, сын Сайуна, однако сполна ощутил все, что таким, как ты, причитается, верно?

— Пустяки! — отрезал Эрроусмит.

— О да, — согласился уриск. — Сущие пустяки по сравнению с Лаллиллиром. Лаллиллир — Край Текущей Воды.

— Что ты можешь рассказать нам про те места? — живо спросила Тахгил.

— Много, — ответил уриск и приступил к рассказу.

Он поведал слушательницам про четыре параллельных горных хребта, что тянутся с юга на север. Смуглый кряж, самый высокий из всех, ограждал побережье и притягивал дожди к трем узким долинам: долине Леса, долине Воды и долине Камня. На западе тянулась долина Эльфийского леса, посередине — долина Черной воды, а на востоке — долина Воронового камня. Первые притоки речки Эльфийки брали начало на Маллостранговом обрыве и с шумом сбегали между Смуглым и Черным кряжами, а на северных оконечностях Лаллиллира река сворачивала к западу меж последних холмов Смуглого кряжа, а затем сбегала к морю. Средний поток, Чернушка, начинался примерно на той же высоте. Питали его тысячи маленьких родничков с восточных склонов Блеклого кряжа и западных склонов Пустынного кряжа. Когда Блеклый кряж сходил на севере на нет, Чернушка, петляя, устремлялась навстречу Эльфийке, чтобы вместе течь далее к морю. В этом месте названия обеих рек менялись, ибо обе они, хоть и достаточно крупные, были лишь жалкими ручейками по сравнению с громыхающей Вороньей рекой, что стремительно неслась с востока.

Воронья река протекала дальше всех от побережья. Ее долина лежала между Пустынным и Зубчатым кряжами. Подобно своим сестрам, она принимала в себя мириады ручейков, речушек, водопадиков и фонтанчиков, сбегавших с холмов и утесов. Вся земля в Лаллиллире была прорезана серебряными и янтарными прожилками, украшена пластинами платины в тех местах, где вода застаивалась в заводях, образованных огромными валунами. На ней сверкали бриллиантовые ожерелья внезапных родников, пробивающихся из подземных чертогов. Вершины кряжей были мрачны и унылы, зато долины густо поросли папоротником и замшелыми деревьями, с которых свисали вуали лиан и плющей. Там, в облачках хрустального тумана, все время изгибались радуги.

Лаллиллир облюбовали для себя духи воды. Но они не могли надолго покидать приютившие их реки и ручьи. А сухопутная нежить не могла пересекать бесконечные бурлящие потоки Лаллиллира — текущая вода была враждебна их колдовской натуре. Им приходилось держаться по вершинам хребтов — и так они и делали. Однако если с юга еще возможно было проникнуть в Лаллиллир поверху, не пересекая текущую воду, то выйти из него на севере, не перебравшись через Воронью реку, было решительно невозможно, разве что по самым восточным холмам Зубчатого кряжа. Поэтому нежить шла по Лаллиллиру только по вершинам Зубчатых холмов — так повелось испокон веков. Тропа, которой они путешествовали, звалась Дорогой Нежити.

— Ни один смертный не выживет, если решит пуститься по Дороге Нежити, — мрачно пророчествовал уриск. — Там нельзя идти. Вам надо бы держаться западных склонов Пустынного кряжа, в верхних притоках Чернушки. Если бы вы могли заглянуть за вершину Маллорстранга, так увидели бы: это ровнехонько к северу отсюда. Придется постоянно переходить через ручейки, зато каждый из них будет новой преградой для всякой нежити, что попытается вас преследовать.