Горькие узы (№3) - Битва вечной ночи

— Если Морраган поддерживает связи с мортаду, в чем лично я нимало не сомневаюсь, звери Черного моста скорее всего уже доложили ему о трех странствующих девицах — весьма примечательная троица в такой-то глуши.

— Истинно так, — согласился уриск, важно слоняя голову, увенчанную маленькими рожками. — Истинно так.

— В здешних зеленых рощах живет одна белая корова, — вмешался вдруг найгель, неожиданно меняя тему разговора — судя по всему, его полулошадиный мозг не мог сосредоточиться надолго на чем-то одном. — Она позволит сегодня себя подоить.

— У нас нет ведерка.

— Сосите прямо из вымени.

— Мы так не делаем.

— Тем хуже для вас.

— Уже почти два года, — теперь Тахгил обращалась непосредственно к уриску, — принц Морраган играет с армиями Эриса, но зачем и для чего, я могу лишь догадываться. Возможно, его ненависть к смертным все растет и он желает стравить нас меж собой, заставить перегрызть друг другу глотки. А может статься, брат принца, Верховный король Ангавар, проснулся и оба колдовских лорда сделали нас пешками в своих военных играх, коротая тем самым тоскливые годы жизни в Эрисе.

Ибо с кем Морраган хотел бы поквитаться сильнее всего, как не с тем самым братом, что изгнал его? Правда, того, кто спит под холмами сном без сновидений, едва ли можно считать достойным противником. Ручаюсь, король Светлого королевства Ангавар и в самом деле пробудился и ныне вновь ходит по землям Эриса, обосновавшись со своей свитой в какой-нибудь далекой твердыне — возможно даже, под сенью какого-нибудь пронизанного солнцем зеленого леса, как этот вот! — Она на миг умолкла, задумавшись. — Однако, уж верно, в Эрисе был бы виден некий знак, хотя бы смутный намек? Ужели могущественнейшая чародейская сила Айя, пробудившись, не даст о себе знать в каждом листе, в каждом камне? Она бы должна петь в ветре, носиться с водой, шептать в траве, греметь в раскатах грома. Спит ли он, высший король Светлых, или пробудился?

— Насколько я знаю, — пожал плечами уриск, — Риг Ард еще спит. Но я мало смыслю в том, что творится в большом мире. Вот уже не одно десятилетие я держусь особняком, в одиночестве. Немало воды утекло с тех пор, как Тулли последний раз слышал свежие новости.

Настала пауза. Все подавленно молчали.

— Виа, — Тахгил повернулась к фрейлине, — судя по всему, Морраган, Аттриод Неявных и еще невиданное множество злых духов охотятся за желтовласой девушкой, странствующей по глухим лесам. А у тебя ведь высветлены волосы — ты в опасности. Надо скорее найти тебе краску для волос!

Вивиана презрительно ухмыльнулась. Ее давно не чесанные волосы превратились в копну спутанных светло-соломенных прядей. А у самой головы они уже темнели прежним темно-каштановым шелком.

— И, кстати, для моих отросших волос, — добавила Тахгил, — надо бы нам на ходу поискать красящие растения. — Она поднялась на ноги. — И уж тем более необходимо продолжать путь. Сэр Водяной конь, ежели вы и впрямь намерены помочь мне, отказываться не стану. Идите с нами, коли желаете. В нашем путешествии на север вы можете оказать неоценимую помощь.

Найгель оскалил зубы в лошадиной ухмылке.

— Я с вами.

— И я тоже, — прибавил уриск.

— Фу! — скривилась Вивиана. — Опять нам делить компанию с очередным неотесанным полузверем, который и говорить-то толком не умеет на Всеобщем наречии, корежит, как может.

— Не обращайте на нее внимания, она слегка не в себе, — тихонько проговорила Тахгил.

— Мне тоже не по себе рядом с ним, — шепнула Кейтри на ухо старшей подруге. — Одно дело путешествовать в обществе уриска, домашнего духа, а совсем другое — с водяным конем.

— Да, он водяной конь, но самый безобидный из них. А кроме того, он говорит, что в долгу предо мной.

— Пред вами, госпожа моя.

— Сыграв на этом, я уговорю его, чтобы он распространил свою службу и на моих друзей.

Порыв ветра принес откуда-то с юга слабый раскатистый звук, протяжный и невыразимо жуткий. То не ревуны предвещали грозу, не плакальщицы горевали о грядущих несчастьях, не мортаду преследовали добычу. То лаяли, поскуливали и повизгивали гончие. Целая свора гончих.

— Видать, нынче Дикая Охота вышла на тропу! — промолвил уриск, поглядывая наверх. — Давненько ее не видывали в этих краях.

— А воздушные всадники могут увидеть нас сквозь кроны деревьев?

— Только если пронесутся совсем над головой или очень уж близко.

— А вдруг они вышли на след? — Тахгил задрожала всем телом, радуясь, что деревья тут растут так плотно. — Тем более есть причина спешить.

Меж звездами и землей вновь летучей тенью скользнула птица. Луна спряталась за облаками. Весь мир был заточен в гранях темного рубина ночи. Пять путников шли по лесному края, не замедляя шагов до самого утра, пока заря не коснулась краев восточного небосклона. В час ухта ветви вокруг беззвучно закачались, воды одинокого прудика всколыхнулись — и девушки обнаружили, что снова остались втроем.

По утрам мир представлял собой хрустальную чашу, ободком которой служил край небосвода. В ней перекатывались и звенели серебристые трели, перестук крохотных молоточков — то облаченные в роскошные ливреи птицы отворяли двери новому дню.

Койлдуины порхали в садах от восхода до заката, облаченные в радужное сияние, сквозь которое проглядывались тонкие невесомые тела.

— Мне бы перышко павлина, протереть глаза, — бормотала Кейтри, зачарованная дивным зрелищем.

Ей так не хотелось спать, пропуская все эти красоты, но путницы до того уставали, что ни на что иное у девочки сил не оставалось. Несмотря на эскорт из явных — а отчасти и именно из-за него, — маленький отряд по-прежнему двигался по ночам, бодрствуя в самые опасные часы и отдыхая только при свете солнца.

Путь их лежал на север. Уриск Тулли трусил прямо рядом с девушками, найгель держался поодаль, смутной тенью скользил среди деревьев. Лишь раздающийся время от времени плеск воды или зловещий визгливый хохот, который уриск называл ржанием, выдавали присутствие человекоконя. Когда дорогу путникам преграждали неширокие речушки или ручьи, уриск куда-то исчезал, а потом появлялся сноса, преодолев преграду неведомым образом. Через пару ночей девушки мало-помалу привыкли к манерам своих странных провожатых и перестали нервничать.

Вот так оно и вышло, — думала Тахгил. — Было нас трое, стало шестеро. Один сопровождает нас по желанию, другой — по воле судьбы, а третья, — тут она поглядела на темнеющие над головой небеса, — скорее всего по обязанности…

Но сама она — долго ли она еще сможет идти, волоча за собой незримые цепи желания и тоски?

В сумерках Вивиана бушевала среди деревьев. Горечь снедала ее сердце, как прожорливая гусеница пожирает яблоко. С ветви застывшей каплей позолоченного нефрита свисал спелый персик. Фрейлина сорвала его. Быть может, это плод древа гоблинов? Зубы ее вонзились в спелую мякоть — но через миг девушка начала плеваться и отшвырнула персик. С губ, искривленных гримасой отвращения, сочилась тонкая струйка слюны.

— Все тут такое раскрасивое, такое разукрашенное, — закричала она, хотя никто, кроме деревьев, не мог услышать ее крики, — а безвкусное и несъедобное, как песок в пустыне!

Не помня себя, она принялась ломать и топтать ногами ветки персикового дерева.

Вивиана ушла в одиночку, оставив Тахгил с Кейтри в рощице диких вишен, где девушки утоляли голод фруктами и холодной водой. Фрейлину же томило беспокойство, ничто не могло насытить ее. Она часто уходила вот так искать дерево гоблинов, бродила по окрестным лесам, что купались в солнечном зное угасающего летнего дня. И, страдая от насланной лесными духами неизбывной тоски, бедняжка не знала об уготованных ей неизмеримо более тяжких муках. Время от времени она напевала себе под нос обрывки песен, порой даже сочиняя на ходу какие-то бессмыслицы — ибо в душе у нее угнездилось безумие.

Ох, как весело мяучит синий кот —

Хочет в небо полететь.

Свинка нынче башмачки такие шьет —

Мне бы впору их надеть.

Кружева ночная бабочка плетет,

В них запутаться и сразу умереть.

— Способен ли соловей петь столь сладко? — произнес вдруг незнакомый голос совсем рядом с ней.

Деревья вздохнули, клонясь под внезапным порывом ветра. Дрозд в кустах умолк. Песнь Вивианы тоже оборвалась на полуслове. Вопрос, принесенный струйкой тумана, прозвучал из густых зарослей старых яблонь, ветви которых под бременем лет стелились по земле. Но не испуг, не удивление, что она не одна, не то, что этот глубокий и звучный голос явно принадлежал мужчине, лиишли девушку дара речи, заставили окаменеть на месте. Виной всему была завораживающая музыка этого голоса — и Вивиана внимала ей, не слыша и не понимая слов.

— И стал бы он петь так, знай, кто его слышит? — пробормотал стройный юный рыцарь, раздвигая листву и выходя из зарослей на поляну.

Кровь бросилась Вивиане в лицо.

— Король! — ахнула она, пошатнувшись, и, чтобы не упасть, оперлась рукой о замшелый ствол.

Но через миг ее вновь охватило оцепенение, лишь легкая дрожь пробегала по телу — точно рябь по блюдцу с водой. Однако под внешней неподвижностью бушевала воспламенившаяся кровь. Вивиана вся пылала, голова у нее кружилась, па жилам разливалось сладкое опьянение. Глаза упивались красотой юного рыцаря, однако овладевшая ею лихорадка с каждой секундой становилась сильнее и неугасимее.

Рыцарь был одет в наряд из выбеленного льна, а поверх облачен в полудоспехи нежно-серого цвета с яркими бликами чистого серебра. Кольчуга и нагрудные доспехи придавали ему сходство с металлическим механизмом, а не то диковинным блестящим насекомым или холодным обитателем морских глубин. Он был прекрасен и великолепен.

Темнее греха были его волосы, что свободной волной спадали по плечам. А лицо его чаровало, как запретное наслаждение.

— Ах, нет, я ошиблась, — пролепетала Вивиана.

Теперь она отчетливо видела, что от неожиданности обозналась. Этот витязь, от красоты и голоса которого у нее переворачивалось сердце, оказался вовсе не Королем-Императором. Чуть тоньше, чуть более хрупкого сложения, чуть бледнее был тот, кто смотрел на нее глазами, оттенок которых напоминал не грозу в ночном небе, а дикую черную сливу. И в глазах этих горела страсть, столь же сильная, как страсть в глазах Вивианы — правда, совсем иного свойства, хотя бедняжка и не ведала о том.

И теперь Вивиану не привлек бы ни один мужчина, не наделенный именно такой статью, такими волосами, кожей, глазами. Все, даже самые красивые мужчины, которых она видела прежде, по сравнению с ним терялись и блекли — что свечи по сравнению с солнцем. Никогда не встречала она никого прекраснее и милее этого незнакомца и желала сейчас лишь одного — чтобы миг этот не кончался, чтобы она могла вечно любоваться на этого дивного юношу.

— Что за дева бродит здесь? — не то пропел, не то проговорил он, и она даже не подумала спросить его имя или удивиться, отчего он не отбрасывает тени.

Рыцарь не улыбался — лик его был печален, точно у преждевременно погибшего поэта, но печаль не столько омрачала его чело, сколь усиливала очарование.

Он снова заговорил, на сей раз стихами, ибо духам стихи ничуть не менее естественны и привычны, чем проза, а быть может, и поболе. Собственно, слово «ганконер» на Всеобщем Наречии произошло от исходного «гинканнаб», что означает «Тот, Кто Говорит о Любви». Речи ганконера таят в себе ловушку, они зачаровывают. И сейчас все его очарование излилось в форме сонета, привычной форме любовного красноречия. Внимая мелодии слов, Вивиана не обращала внимания ни на характер повествования, ни на таящуюся в нем угрозу, ни на откровенную непристойность.

О, что за дева!

Дивно вьется прядь Златых кудрей.

Ей равных в мире нет.

Такой красе не должно увядать,

Стареть под гнетом беспощадных лет.

И я, горячей страстью воспылав,

Тебя избавлю от постылых уз.

Ты позабудешь вкус иных забав,

Когда скрепим с тобою наш союз.

Триумф любви не зря на смерть похож:

Разящий меч, короткий резкий крик,

Невмочь дышать, томительная дрожь —

Боль и экстаз слились в единый миг.

Приди ко мне, пусть сердце не молчит —

Одна лишь смерть теперь нас разлучит!

Трагическая внешность ганконера была невыразимо романтична. В душе у Вивианы пронзительно пела птица, и острый клюв ее пронзил сердце девушки.

— Ты сама отдашь мне свое сердце, — добавило стоявшее перед ней воплощение мужской красоты.

Ганконер придвинулся ближе, и Вивиана ощутила леденящий холод мраморного надгробья. Над травой стелился призрачный туман, обвиваясь вокруг влюбленной четы на поляне, отгораживая ее от мира.

— Шелковая кожа, — промолвил красавец, проводя длинным пальцем по щеке фрейлины, — ореховые глаза, уста алее роз.

Палец его скользнул по ее губам. Вивиана неистово задрожала, чуть не теряя сознания от близости и пыла волшебного возлюбленного. Прекрасное лицо его было словно вычеканено из алебастра, волосы казались чернее ночи. Сливовые, терновые глаза глядели прямо в расширенные, беззащитные глаза девушки, в самое сердце ее души — и там, куда падал взгляд, открывалась кровоточащая рана.

— Но отчего тебя так томит жажда, — тихонько договорил он, отнимая палец, на кончике которого повисла капля персикового сока, — возлюбленная моя?

И разум, и чувства покинули Вивиану, сменившись одним навязчивым желанием, одной страстью. Руки рокового красавца сомкнулись вокруг тонкого стана фрейлины. В его объятиях уста ее знали лишь одно — вкус его поцелуев, глаза — слепящую смоль его волос, легкие — его дыхание.

Дыхание, леденящее, как сердце кометы.

Медленно сгущался вечер. Тахгил сидела с уриском и Кейтри в вишневой роще. Никто не признавался в том вслух, но во время коротких отлучек Вивианы, уносившей с собой всю свою раздражительность, сарказм и нервозность, все они ненадолго расслаблялись и отдыхали душой.

Тахгил вертела в пальцах сорванную в густой траве фиалку. Только что она видела, как найгель в своем лошадином обличье преследует выводок маленьких белых свинок. Теперь он что-то жевал на берегу ручейка неподалеку. Из пасти у него свешивалась какая-то длинная зеленая лента, то ли водоросли, то ли перо попугая.

Интересно, найгели травоядные, как лорральные кони, или все же хищники, как тот принц их породы, жестокий людоед Итч Уизже.

Со встречи с Итч Уизже под Хоббовой Мельницей мысли Тахгил незаметно перетекли на пережитое тысячу лет назад в Зале Карнконнора. Поедательница кошала, так звал ее этот мучитель, Яллери Браун.

— А что значит «кошал»? — рассеянно спросила она Уриска.

— Кошал? Это панцирь — шелуха, раковина, внешняя оболочка.

— А почему дух мог обвинять меня в том, что я ем кошал?

— Только совсем уж разбахвальный хвастун станет этак издеваться. Смертные — да и духи тоже — едят сразу и торад, духовную сущность, и кошал. Кошал — это лишь внешнее, сосуд, ежели хотите, но вот торад — это суть, дух и аромат жизненной силы.

— Любезный сэр… то есть Тулли, ежели бы ты был чуть пояснее в речах, я бы, уж верно, лучше бы тебя поняла.

— Что уж я могу поделать, девонька, если такие простые вещи людям кажутся темными и неясными?

— Но как возможно съесть одно без другого?

— А для таких, как мы с тобой, и невозможно. Только чародейные лорды, Светлые, могут взять торад, не трогая кошал, оставив добычу внешне неповрежденной.

— Но еда без торада должна выглядеть пустой изнутри…

— Не совсем так. Тебе надобно понять природу торада. Его нельзя увидеть или потрогать, однако насыщает он каждую щепотку муки и каплю молока.

— А что, если ты или я съедим блюдо, которое выглядит как обычно, но из которого похищен торад?

— Мы не наедимся. Можно есть без остановки хоть сто лет кряду, но не набрать ни унции веса, ни толики силы. Мы умрем с голоду.

— А сами не заметим, что с едой что-то не так?

— Нет. Хотя подлинный вкус исчезает вместе с торадом, внешнее сходство остается — достаточно убедительное, чтобы обмануть нечутких едоков вроде нас с тобой. Только Светлые способны почувствовать разницу, причем в мгновение ока.

— Выходит, Светлым все-таки надо есть, точно так же, как духам и людям?

Над вершинами деревьев молча кружила какая-то большая птица — лебедь. Уриск ответил не сразу — с возбужденным и взволнованным видом он вглядывался в тень деревьев. Привычными ко мраку ночи глазами он различал куда больше, чем его смертные спутницы.

— Нет, — наконец произнес он. — Светлые едят лишь удовольствия ради. Они не нуждаются ни в еде, ни в питье, чтобы не умереть. Таким, как они, пища служит лишь источником развлечения. До Закрытия Ворот они частенько являлись ночами попировать в рощах Эриса, но на столах у них лежал торад в иллюзорном, призрачном одеянии — или же — настоящая земная еда, которая утром так и валялась на земле нетронутой.

Зашелестели листья. Незаметно для себя погружаясь в сладкую дрему, Тахгил воображала, будто Торн идет по траве совсем рядом, только руку протяни — коснешься его.

Уриск снова повернул кудлатую голову, оглядывая вишневую рощу.

— Боюсь, мистрис Веллеслей заблудилась. Уж очень давно она ушла, — пробормотал он. — А в окрестностях рыщет кто-то очень недобрый.

Кольцо в виде листа обожгло палец Тахгил. Девушка подскочила на месте. И в тот же миг из деревьев около ручейка шагнула тонкая женская фигура.

— Там странствует сладкоголосый соблазнитель, — прошипела лебединая дева. — Неосторожная напрашивается на неприятности. Она очарована. Та, что падет в тень, скоро сплетет себе саван.

Живот Тахгил скрутило резкой судорогой страха. От щек отхлынула кровь.

— Надо скорее отыскать ее! — воскликнула девушка. — Идем. Кейт! Эй, найгель, самое время тебе помочь нам! 0ббан теш! Не следовало мне выпускать ее из виду. — Она схватила Кейтри за руку. — Не отходи от меня. Тулли, прошу тебя, не покидай нас. Против ганконера мы — что воробьи против ястреба.

— Сюда, сдается мне, — всхрюкнул уриск, ведя девушек за собой в глубину темного леса.

Под кронами Циннарина разносилась слабая далекая музыка, звенящая и тоненькая, как будто по крошечным, бережно настроенным иголочкам проводят и бьют миниатюрными иридиевыми палочками. Светлое дыхание шанга, самый краешек Могучей бури, что катилась к востоку, мимоходом задело край садов. Путники шагали в бархатной тьме, озаряемой вспышками шанга — мимо колонн темного янтаря, от которых отходили серебристые ветви с листьями из живой ртути, по плодовым аллеям, обрамленным деревьями из чистого золота, по серебрянным дворцам, своды которых поддерживали бриллиантовые и изумрудные столбы, увенчанные мерцающими огоньками. Обе смертные девушки набросили на головы капюшоны талтри — но духи шагали с непокрытой головой: ведь это была их родная стихия, она не передразнивала своих детей сотнями призрачных изображений. А затем из-за деревьев зазвучало тихое пение. Бросившись на звук, Тахгил и ее товарищи нашли Вивиану.

Бедняжка была еще жива, хотя к ней уже подкрадывалась медленная смерть. Ей предстояло много дней чахнуть, прежде чем погибнуть от тоски и печали. Не сознавая своего состояния, не надев даже талтри, она сидела на краю полянки. На руках у нее были высокие красные перчатки. Однако, подойдя чуть ближе, Тахгил с Кейтри в ужасе поняли: это не перчатки, это кровь, заливающая руки фрейлины до самых локтей. Вивиана держала целую охапку крапивы и судорожно растирала, разминала ее. Колючки раздирали кожу девушки, но она молча продолжала свой труд, без жалоб и причитаний. Ни единой слезинки не блестело на бледных лилиях щек. На светловолосой головке покоился венок из ивовых веточек. Ясный голосок выводил старинную песню:

Я сплету себе веночек из плакучей ивы,

Я сплету и буду плакать ровно год со днем.

Ах, ушел дружок мой милый, мой дружок счастливый,

Он ушел, меня оставил, я грущу о нем.

Вокруг облаком колыхались призрачные фигуры, двойники Вивианы. Они появлялись, исчезали и появлялись снова, но лицо у нее ни разу даже не дрогнуло — и такими же застывшими, неподвижными были видения. Пустыми, унылыми глазами глядели они на ту, что послужила им моделью.

Кейтри и Тахгил попытались отобрать у фрейлины крапиву, но Вивиана мертвой хваткой вцепилась в жалящие стебли. Подругам же не сказала ни слова, даже не взглянула на них — лишь вздыхала порой, точно внутри ее кровоточила незаживающая рана.

О, какой жалкой стала она — и какой послушной. Как будто дух Вивианы, ее энергия и силы вытекли, оставив лишь телесную оболочку, лишенную воли и желаний. Подруги подняли ее на ноги и повели прочь. Она повиновалась, и не думая спорить.

— Она не устояла, — печалился уриск. — Околдована. Бродячая буря улетела прочь.

Уведя фрейлину подальше от роковой поляны, Тахгил ласково попросила ее:

— Вивиана, отдай мне крапиву. Ты себе все руки обожгла и исцарапала.

Та покачала головой.

— Если размять ее хорошенько, я смогу выбрать волокна и сплести их.

— Что ты хочешь сплести, Виа?

— Саван, — ровным голосом ответила фрейлина. — Ибо в горький час, на свою беду, я повстречала ганконера. Я думала, он живой человек, прекрасный возлюбленный, но губы его легли мне на губы льдом, а дыхание его было дыханием смерти. Я слишком поздно поняла правду. Никогда я уже не смогу радоваться. Он оставил меня, и я обречена чахнуть, пока не умру от любви к нему.

Только теперь Тахгил познала всю горечь беспомощности, отчаяния и невозможности ничего изменить. Ярость поднялась к ее глазам пылающей лавой, но пролилась потоком злых слез.

— Трое защитников идут с нами! — закричала она в сердцах. — Трое — и ни один, ни один из вас не предотвратил несчастья. Мы прошли тысячи лиг сами, одни. Мы встретили тысячи опасностей — и противостояли им, победили их без посторонней помощи. А теперь, под вашей так называемой охраной одна из нас обречена на смерть! Тулли, тебя я не виню — ты спас нам жизнь в Казатдауре, ты выручил нас на склоне Крич-холма. Но что проку от тебя, лебедица, если ты всегда прилетаешь слишком поздно? А ты, конь, чем ты помог нам?

Водяной конь оскалил зубы, прижал уши к голове. Лебединая дева зашипела и воздела руки так, что плащ из перьев развернулся гигантским черным цветком.

— Владелица пера позабыла! — яростно проговорила она. — Клятва лебедя кончилась в Циннарине. Слово чести выполнено вполне. А Конь Вод поклялся помогать только той деве, что даровала ему свободу. Пострадавшая простушка, слабая сердцем — не друг ни лебедю, ни коню. Ей никто не давал клятв.

Кейтри всхлипнула. Отчаянно сжимая кулаки, Тахгил снова почувствовала, как давит на палец кольцо под перчаткой. И почему-то это вдохнуло в нее надежду. Кольцо Торна. Она взяла себя в руки.

— Ты права. Прости. Я говорила резко и необдуманно. Простите меня. — Обняв девочку за плечи, она негромко добавила: — Успокойся, Кейтри, не убивайся. Не теряй надежды. Быть может, мы еще придумаем, как вылечить Вивиану.

Но даже в то мгновение, как слова эти слетали с губ девушки, сердце ее разрывалось от горя, а в душе похоронно звонили колокола.

И лебединая дева, и водяной конь растаяли в ночи.

— Они рядом, — сказал уриск. — Не сомневайся, они тебя не оставят.

— Но лебедь исполнила свой обет. Почему она не улетает?

— По твоему желанию, с коим она согласилась, она обязана проводить тебя по крайней мере до Циннарина. Ты невзначай перехитрила ее. А то, что вышло теперь, — последствие столь неопределенной фразы. Возможно, сама того не желая, ты привязала ее к себе на всю жизнь.

Поддерживая Вивиану с обеих сторон под руки, Тахгил с Кейтри продолжили путь на север.

В полночь, когда они остановились передохнуть, Вивиана не помогала им смыть кровь с ее рук. И даже не взглянула на фрукты, что подруги клали ей на колени.

— И не пытайтесь образумить ее, — сочувственно пояснил уриск.

Однако несмотря на его совет, рожденный древним знанием, Тахгил с Кейтри пытались соблазнить подругу самыми вкусными лакомствами, что у них были. Разумеется, без малейшего успеха.

На заре, когда уриск скрылся, а на небо только что выкаталось солнце, пронизывая лучами зеленый полог листьев и разбрасывая по всему саду солнечных зайчиков, Тахгил стянула с руки перчатки.

— Мне только сейчас пришло в голову, — сказала она Кейтри. — Вдруг кольцо может исцелять?

Сняв золотой ободок с пальца, она надела его Вивиане. Но фрейлина сидела столь же безучастно, глаза ее оставались пусты, в лице не было ни кровиночки.

— Благодарствую, — мертвенным голосом отозвалась она — механически, как заводная музыкальная шкатулка.

— Ну ладно, пусть кольцо пока останется у нее, — решила Тахгил. — Может, все-таки хоть чуточку пользы ей от него да будет.

— И давайте тут и отдохнем, — предложила Кейтри. — Теперь, когда зло ночи осталось позади, а солнце развеяло страхи, я страсть как хочу спать.

Когда они удобно устроились на поникшей траве, меж сливовых деревьев появились сильфы. Радужные шлейфы витали и струились вокруг, блистая золотыми и алыми переливами зари. Прозрачные вуали, чуть подкрашенные кошенилью, омывали деревья, парили меж тончайших паутин, на которых яркими блестками сияли капли росы.

Вивиана взирала на все это великолепие невидящими глазами. С наступлением вечера солнце закатилось на горизонт, набросив на землю покрывало ночи, расшитый золотыми кистями ламбрекен. Водяной конь, лебедь и уриск — ненавязчивая, но неотступная троица стражей — появились, словно бы вынырнув из складок этой шутовской роскоши. Лебедица то летела, то шла, разведывая путь впереди, уриск трусил рысцой рядом с девушками. Найгель в конском облике охранял маленький отряд сзади, но всякий раз, как им попадалось лесное озерце, забывал о долге и прыгал в воду, чтобы вдосталь накупаться и наиграться с водорослями.

После встречи с ганконером прошли две ночи. На лицах смертных легла печать бесконечной усталости. Днем Кейтри с Тахгил по очереди бодрствовали, сторожа Вивиану, которая вообще не смыкала глаз. Фрейлина сидела, теребя распухшими руками измочаленные и окровавленные стебли крапивы. Сама она так ослабела, что еле могла идти.

Ориентируясь по звездам, уриск вел своих подопечных прямым путем — насколько вообще можно было идти прямо по холмистой, поросшей густыми лесами местности, где не имелось ни дорог, ни даже тропинок. Все вперед и вперед — то вверх, то вниз по неровным склонам, через речушки, переходить которые надо было по бродам или маленьким каменным мостикам. Вперед — по залитым звездным сиянием полянам, в обход непролазных чащоб. И все это время Тахгил лихорадочно выискивала, чем бы покрасить волосы.

— Найди мне ирисы или водяные лилии, — велела она найгелю. — Каштаны — хоть съедобные, хоть дикие, черешню или дуб.

Но в водоемах Циннарина росли лишь камыши да осока.

Наконец на третью ночь, когда после нескольких часов пути устроили привал, найгель примчался к Тахгил в человечьем обличье, подпрыгивая, точно довольный щенок.

— Лебедице показалось, что она видела вон за той ложбинкой дубовую рощу.

— Надеюсь, не обиталище неявных?

— Нет! — возмущенно заржал найгель.

— А далеко отсюда?

— Да, она сказала, порядочно, и в стороне от нашего маршрута.

Тахгил посмотрела на своих спутниц. Вивиана лежала ничком на траве, не шевелясь, глядя вверх пустыми глазами. Кейтри дремала рядом.

— Они не в состоянии идти больше, чем диктуется необходимостью. Тулли, побудешь тут, последишь за ними, пока я схожу? Витбью, — полускрытая в тени деревьев прелестная лебединая дева шелохнулась, услышав свое имя, — ты можешь тоже посторожить их?

Та ответила тихим возгласом.

— Она согласна, — перевел уриск.

— Охраняйте получше, — пылко заявила Тахгил.

— Насколько сможем, — сказал уриск. — Обещаем. Мы оба.

Тахгил кивнула. Уходить не хотелось — но куда деваться?

Пока она давала наставления уриску и лебединой деве, найгель у нее за спиной снова превратился в коня и тихонько затрусил прочь. Девушка двинулась следом.

Если это у него такие шуточки, я ему весь хвост повыдергаю!

Звезды медленно выкатывались из-за покрывала листвы. Стояла ясная ночь — на удивление ясная. Каждый лист, каждый стебелек травы вырисовывался отчетливо и словно бы светился изнутри. Даже тени в расщелинах и зарослях папоротника чуть ли не переливались.

— Далеко еще? — выдохнула Тахгил. От спешки она вконец запыхалась и взмокла.

Водяной конь ответил тихим фырканьем. Выйдя из апельсиновой рощицы, они оказались на прогалине, обрамленной исполинскими дубами, совсем как и говорила лебединая дева. Тахгил принялась отдирать от ближайшего же ствола куски коры.

— Надо бы их как следует отмочить, а лучше — прокипятить, — пробормотала она, более сама себе, чем коню, который шумно обнюхивал подлесок. — А как, скажите на милость, мне их прокипятить? А ведь еще для краски нужны соль и протрава из ржавчины…

Водяной конь громко заржал и задрал голову.

Тахгил тоже поглядела наверх. В просветах меж ветвей высоко в небе вилась и клубилась мгла — как будто в воду налили чернил. Издали донесся раскатистый лай гончих.

Приближалась Дикая Охота.

— Они могут заметить нас в тени дубов? — в панике закричала Тахгил.

Водяной конь встряхнул головой. Грива его струилась, точно потоки воды. Во все стороны разлетелись мелкие морские ракушки.

Черный смерч несся с головокружительной скоростью, на глазах превращаясь в отряд всадников с собаками. Возбужденный близостью других колдовских скакунов, найгель гарцевал и выделывал курбеты.

— Ты видишь? Видишь, куда мчится Охота? — завизжала Тахгил, роняя полоски дубовой коры.

Вдали, за апельсиновой рощицей, над садами поднимался призрачный столб дыма или тумана, белая перистая башня. Туда-то и скакала Охота.

— Дым! — воскликнула девушка. — Это сигнал! Смотри, он же поднимается ровно над тем местом, где ждут остальные! Надо как можно скорей возвращаться! Сделай одолжение, постой спокойно. Позволь прыгнуть тебе на спину.