Потом, когда три путешественницы спустились по отвесной лестнице, прорезанной в толще утесов, их провели туда, где в маленькой бухточке покачивались на волнах рыбачьи лодки. Меж камней струились ручейки пенной воды прибоя, а стремительные чайки прорисовывали белые волны на грифельной доске небес.

По заливу плыли девять каноэ, хрупкие лодочки из недубленых шкур, натянутых на каркас из орешника или ивовых прутьев. В каждом каноэ стоял человек с коротким серпом, насаженным на длинную двенадцатифутовую рукоять. Этими серпами срезали водоросли, а потом граблями втаскивали добычу в лодку. Другие люди — на берегу — собирали у самого основания утесов, обнажающегося во время отлива, прибрежные водоросли. Задумчивые ослики, кивая головами, втаскивали по лестнице корзинки с дарами моря. Рыбачьи лодки, вышедшие с утра на лов, виднелись вдали, точно листья на глади серой воды.

— Обычно в заливе спокойно, — сказал рыбачий староста, один из сопровождающих Тахгил, Вивианы и Кейтри, — но в этих краях обитает Ласковая Энни — вот она и правда бывает опасна. С севера и востока мы хорошо защищены, но Энни горазда провести через брешь в холмах внезапный шквал. Сколько раз моряки осмеливались чудесным спокойным утром отойти подальше от берегов — и там-то на них и налетал яростный вихрь. Сестра Энни, Черная Эннис, рыщет за Крич-хиллом, в самом сердце Казатдаура, — но и ее порой голод приводит к нам.

— А у вас есть какой-нибудь защитник, чародей? — спросила Вивиана.

— У нас есть ведун, он по части всякой нечисти знаток. Его зовут Плетущий Сети — а мы кличем Пауком.

Снова поднявшись наверх, путешественницы отправились на верховую прогулку по лугам, где щипали траву овцы. Там барышням показали плоды ночных трудов Финодири. Вместе с Эрроусмитом их сопровождали управляющий, рив и староста. Вдоль дороги в траве виднелись лютики и маргаритки, последние колокольчики и аметистовые гиацинты. Под бледно-зелеными перечными деревьями паслись коровы. Иные из них посматривали за каменные стены томными девичьими глазами. По небу плыли на крыльях ибиса перистые облака, а над топким лугом вдруг взмыли в воздух пять цапель.

Распаханные поля уже позеленили изумрудные всходы ячменя. На берегу прыткой речки Каррахан ворочала тяжелые стальные лезвия водяная мельница, нарубая побеги утесника на корм лошадям. А чуть выше по течению молола зерно вторая мельница, рядом с которой притулились каменные амбары для муки. От ближайшего болотистого овражка доносились холодное кваканье лягушек и жаркий комариный звон. Там женщины собирали тростник на свечи.

Следующий длинный луг был уже скошен, трава сохла на солнце.

— Он слишком уж торопится, — заявил Купер, староста. — Косит слишком высоко — много сена теряет.

— Да нет, — засмеялся Эрроусмит. — Ты просто придираешься, старина. По мне, так все в порядке.

— В порядке? Эрроусмит, погляди, какая высокая стержня. Слишком уж ты жалуешь эту нечисть — никто бы ему так не потакал.

Эрроусмит немедленно ощетинился:

— Я потакаю ему ровно в самую меру — ничуть не больше любого прочего.

Тахгил померещился в глазах их гостеприимного хозяина мимолетный проблеск настоящей одержимости.

— Неужели Финодири и вправду скосил весь этот луг в одиночку? — поспешила она перевести разговор на другую тему, чтобы смягчить неожиданную враждебность между старостой и Главой деревни.

— Ага, — лениво подтвердил Купер. — Он хороший работник, если его хорошенько прижать к ногтю.

Управляющий присоединился к нему:

— Видели бы вы, как он косит — ну точно вихрь по земле идет! Серп так и мелькает — глазом не разглядеть, а трава взлетает, аж солнце загораживает! Вы бы видели!

— Камни из земли ворочает — и лошадь в упряжке такой с места не сдвинет, — вставил рив, — а когда ему поручают пасти стадо, он от усердия порой пригоняет домой диких козлов и оленей.

— Вот ведь досадно вышло с рыжей коровой Дэна Брума, — заметила Кейтри.

— Дэна Брума? А это еще кто? — удивились селяне.

— В Апплтон-Торне никаких Брумов уж лет восемьдесят как не живет, — сообщил рив.

Все это время Эрроусмит вел себя самым радушным хозяином на свете. Куда бы ни направились путницы, всюду их встречали приветливые улыбки, всюду им подносили в подарок какие-нибудь маленькие образцы местных промыслов. Под конец дня Вивиана с Кейтри были твердо уверены, что милее Апплтон-Торна во всем Эрисе места не найдешь, а у Тахгил по-прежнему ныло сердце. Снова и снова бросала девушка тоскливые взгляды на север, и Эрроусмит не преминул заметить это.

По пути домой он придержал своего коня и поравнялся с ней.

— Сегодня ночью вы и ваши спутницы не можете оставаться в моем доме, — тихо проговорил он. — Уже много лет как мой дом в ночь перед праздником Катания-на-Ворвани тревожит явление какого-то существа, и на сей раз я твердо вознамерился, вооружась тилгалом работы нашего колдуна и острым топором, подкараулить его и избавиться от этих визитов раз и навсегда.

— А что это за существо?

— Мастер ловких чар. Два человека, глядя на него одновременно, увидят совершенно разное. Кому-то он покажется огромным сгустком слизи навроде медузы, кому-то — человеком, но без головы. А мне он является безногим зверем.

— Он опасен?

Эрроусмит пожал плечами.

— Лучше уж поберечься. Я распорядился, чтобы вас, моих сестер и слугу устроили на ночлег у соседей. Я же проведу ночь там.

В тот вечер Деревенский Трубач поднес к губам окованный золотом огромный Лесной Рог в форме полумесяца и трижды протрубил в него. Звук этого рога с древних времен каждый вечер оглашал Апплтон-Торн.

— Чтобы указать путь тем, кто заплутал в лесу, — объясняли селяне, — обычай со старых времен, когда люди еще ходили в лес, а он не стал еще обиталищем всякой нечисти. Теперь-то туда никто не ходит. В общем-то, Лесной Рог уже и ни к чему, но ведь таков один из древних законов, отменять которые мы не смеем. Если все хорошо, зачем что-то менять?

После того как солнце скрылось за холмами, к Восточным воротам пришел Финодири.

— Впустите его, — распорядился Эрроусмит, всецело занятый приготовлениями к ежегодному ритуалу. Стены деревенских домов украсились гирляндами из березовых веток и бархатцев, с каждой двери свисали цветы боярышника и ивовые сережки — заносить их в дом было ни в коем случае нельзя, ибо все знали — они притягивают невезение.

Купер привел Финодири к Господину Деревни и Повелителю Сотен.

— Надо еще что-нибудь скосить? — спросил овинный. — Круглое поле под Холмом Праздничных Огней?

— Да, только постарайся на этот раз поаккуратнее, — язвительно сказал ему Эрроусмит. — Уж коли взялся за дело, работай на совесть. Ты косишь слишком высоко от земли.

— Слишком высоко? — повторил Финодири.

— Стерня слишком высокая.

— Слишком высокая? — снова повторил Финодири. — Гэлан Эрроусмит, это тебе напевает в уши человечья кровь. Далеко ли Сул Скерри?

— Ох, валяй-проваливай! Сегодня у меня много дел, не до глупой болтовни.

Финодири побрел было прочь, но тут же остановился, весь словно бы разбухая от обиды.

— Слишком высокая? Я вам покажу высокую! — завопил он. — Финодири отличный косарь! Я пашу, я засеваю, я жну и в скирды метаю. Пасу коров и овец, молочу, сгребаю и таскаю, сметываю стога. За час исправлю дневную работу, а взамен ничего и не прошу, кроме как плошку снятого молока. Ни травинки больше не скошу, пока и ты не потрудишься рядом со мной, Эрроусмит. Сделаю в десять раз больше тебя — посмотрим, у кого стерня будет выше!

— Мне надо скосить тот луг, а сегодня я занят!

Финодири не шелохнулся.

— Ну ладно, — устало промолвил Эрроусмит. — Встречаемся на круглом лужку в час ухта. Нам хватит времени?

— О, Финодири-то времени с лихвой хватит.

— Отлично. А теперь проваливай.

— И кстати, Эрроусмит, где моя крынка снятого молока за вчерашний урок?

— Вейнрайт даст тебе по пути отсюда.

— В жизни не слышала о деревне, где бы так вольничали с нежитью, — подивилась Кейтри, когда Финодири под присмотром Флетчера заковылял к гостинице. — Вы тут говорите и обращаетесь с ними, точно с лорральным народом!

— Апплтон-Торн живет по своим законам, — коротко ответил Эрроусмит.

Человек в маске объезжал деревню на «ворвани», широкой доске, которую тащили на плечах два дюжих носильщика. Он останавливался у каждого дома, получая в дар монетки, цветы и еду, а потом вернулся к таверне, где поделил добычу со своими помощниками. За ним неотступно следовали стайки ребятишек, распевающих песни.

Загадочное Катание-на-Ворвани было еще одним древним и непонятным обычаем, происхождение и значение которого забылись за давностью лет. Избранный житель деревни одевался в старинный наряд, столь густо расшитый шариками репейника, что из-под них не было видно ни клочка ткани, закрывал лицо такой же маской, на голову нахлобучивал украшенную цветами шляпу, а в руки брал по посоху. На одном из этих посохов красовался Королевский Стяг Эльдарайна, на другом — знамя Императора, а сами они тоже были перевиты весенними цветами.

Вивиана с Кейтри пришли от этого обряда в полный восторг и со смехом твердили, что надо бы ввести его и при дворе. Народ веселился до самого вечера, потом все разошлись продолжать праздновать по домам. Но Эрроусмита не было ни в одной из веселых кампаний. В полном одиночестве он сидел у себя дома, выжидая появления призрака.

Деревня притихла.

Тишина казалась какой-то неестественной, даже колдовской.

В доме соседей Эрроусмита Тахгил рассеянно поигрывала затейливо изогнутой палочкой из орешника, которую вручил ей сегодня Эрроусмит, желая гостьям спокойной ночи. Принимая подарок, девушка невольно обратила внимание на руки хозяина: шершавые, с тоненькими прозрачными перепонками между пальцев.

Сестры, Бетони и Соррель, не ужинали. Делая вид, что совсем не нервничают, они сидели с незамужней соседкой и делились со спутницами Тахгил познаниями о растениях.

— И, конечно же, ни за что нельзя рвать красные смолевки, — многомудро поучала Соррель. — Не то быть грозе.

— Грозу вызывают и другие цветы, — перебила старушка Хейзел. Узловатые пальцы ее ни на миг не останавливались, из-под них на свет появлялось красивое кружево. — Еще дрема, лесные анемоны и громовка, которую называют также вероникой.

— Зато защититься от молний, — добавила Соррель, — можно при помощи бузины, лука-порея и заячьей капустки.

— А еще шиповника, — сказала ее сестра и, закусив губу, поглядела на занавешенное окно.

— А зачем нужна эта штука? — поинтересовалась Тахгил, показывая ореховую палочку.

Сестры смущенно переглянулись.

— Это из-за жимолости, — не совсем в тему пояснила Соррель. — Когда веточка была совсем зеленой, вокруг нее обвивалась лоза жимолости, вот она и изогнулась. А теперь так и осталась.

— Но зачем?

— Да так, просто талисман на удачу.

— Любовный талисман, — тихонько выдохнула Кейтри. Поднялся ветер. Раздался громкий стук — то ли просто дверь хлопнула, то ли упало что-то тяжелое. Лошадь в конюшне пронзительно заржала и принялась бить копытами в стену.

Обе сестры замерли, повернувшись в сторону дома, где караулил их брат.

— А что за существо беспокоит вас каждый год? — спросила Кейтри. — И как оно проникает за Ограду?

— Увы, мы не знаем, — ответила Соррель. — Гэлан думает, может, оно прилетает по воздуху и спускается в дом по трубе. А может, вылезает из-под очага, через какой-нибудь потайной лаз. Оно бегает проворнее гончей и летает быстрее орла.

— А как ваш брат собирается с ним бороться?

— И этого мы тоже не знаем. Он запретил нам сторожить с ним. О, мне и подумать страшно, что может случиться — пожалуйста, давайте снова о чем-нибудь поговорим, чтобы хоть как-то отвлечься!

Гэлан Эрроусмит сидел в пустом доме в кресле перед очагом, положив на колени топор, а в руке держа резной ясеневый посох. На столе теплились огоньки тростниковых свечей, каждая с желтой можжевеловой почкой на кончике, в камине горело ясное и чистое можжевеловое пламя. Ветер завывал в дымоходе, точно намаррские всадники. Над дровами вспыхивали и исчезали недолговечные созвездия летучих искр.

Час был уже поздний. Внезапно в комнате раздался тяжелый грохот — словно на пол бросили чью-то тушу. Эрроусмит поднял взор.

— Мирт очень красив, — Бетони говорила чуть громче, чем следовало бы, — но из всех растений, что не выращивают в садах, я больше всего люблю боярышник. Цветы у него белоснежные, как сама чистота, ягоды алые, как страсть, а листья зелены, как молодая весна. В колючих ветвях находят приют мелкие пташки — и потому в зарослях боярышника не умолкает птичий звон. Даже зимой его мрачные облетевшие ветви, вырисовывающиеся черными линиями на фоне серого неба, красивы какой-то особенной дикой красотой.

— Но эти колючки жестоки, — напомнила Соррель, бросая очередной быстрый взгляд на окно. — А уж если принести его цветы в дом, злосчастья не миновать.

— То же касается и ландыша, и всех прочих белых цветов, — возразила Бетони.

— Да, но все не так опасно, как принести в дом сирень, — вставила словечко старая Хейзел.

— Не стану спорить, что колючки боярышника бывают жестоки и злы, — сказала Бетони, — но только к глупцам и невежам, приближающимся к боярышнику без должной осторожности. Что же до того, чтобы ставить цветы в дом, — да кому же захочется рвать этакую красоту и смотреть потом, как она вянет, когда на ветке, под поцелуями солнца и дождя она долго еще сохранит свежесть и аромат? Говорят, что из всех белых цветов Светлые более всего любят именно боярышник, потому-то и прокляли всех, кто посмеет ломать ветки и запирать их в четырех стенах.

— Говорят, терновник вообще находился под покровительством волшебного народа, — промолвила Хейзел. — А кое-кто считает, будто бы эти чары все еще в силе. Когда я была девочкой, любой терновый куст, что рос наособицу, называли «деревом Светлых». Да и по сей день никто не режет веток у таких деревьев: повредить «дерево Светлых» — вернейший способ накликать на себя смерть или помешательство. Снаружи раздался шум. Все пять барышень, а с ними и почтенная старая дева поспешили выбежать из дома. По Эрречде бежал какой-то человек.

— Идите и поглядите! Идите и поглядите! Там, за Западными воротами, на утесах!

Группка жителей деревни уже торопилась к воротам. Стражники, захлебываясь, рассказывали, что за тварь только что прогнал мимо них деревенский голова.

Накинув плащи, девушки поспешили следом по дороге, которая шла по самому краю утеса, так что внизу с шумом били соленые волны прибоя и тучи брызг порой захлестывали через кромку скал. Поднялся ветер, море свирепствовало на острых камнях, кипело белой пеной, ни дать ни взять — молоко на огне. При свете звезд острые валуны внизу блестели, точно выточенные из сизого камня голуби. Стеклянные водные валы разбивались о них, поднимались клубами серебристого пара.

Существо, с которым сражался Эрроусмит, было прибито к земле на самой вершине утеса. Из туловища существа — Тахгил оно показалось просто кулем белой шерсти — торчала рукоять топора.

— Не бойтесь, — промолвил Эрроусмит, обвивая теплой шершавой рукой талию девушки. — Оно явилось в дом, и я погнался за ним с посохом в одной руке и топором в другой. Оно помчалось на утесы, я за ним. И только Оно уж собралось соскользнуть с камней в море, я выкрикнул Слово и метнул топор.

— Где Паук? — кричали селяне. — Позовите Паука.

Однако тот, судя по всему, знатно напраздновался во время Катания-на-Ворвани и все еще не отошел от воздействия крепкого яблочного вина, а потому просыпаться и не думал.

Сбившись в кучку на солидном расстоянии, которое они сочли безопасным, зеваки разглядывали прибитую к камням непонятную тварь. Та не шевелилась. Понять, жива ли она, было решительно невозможно — равно как и разобраться, как она выглядит на самом деле: каждый видел что-то свое, не то, что другие.

— Надо бы его прикопать, — предложил кто-то, и несколько молодых парней бегом бросились в деревню за лопатами.

Чудище забросали землей, а потом вырыли вокруг глубокую и широкую канаву, чтобы ни человек, ни зверь не могли бы приблизиться к опасному предмету и потревожить его, если его еще способно было что-то потревожить.

Строго говоря, никто из деревенских не осмеливался к Существу и близко подойти. Все стояли вокруг, а ветер играл полами плащей, придавая людям сходство со стайкой диковинных птиц, что хлопают крыльями, собираясь взлететь.

Теперь, когда первый порыв возбуждения схлынул, все как-то вдруг вспомнили, что находиться ночью за оградой довольно-таки опасно, и заспешили по домам, на ходу похлопывая Эрроусмита по спине и поздравляя его с победой.

— Я, пожалуй, покараулю еще в доме остаток ночи — на всякий случай, — сказал тот и повернулся к Тахгил. — Слышите ли сырой ветер с воды, мистрис Меллин? Как будто голос выкликает чье-то имя.

— Я слышу ветер, — отвечала Тахгил, увлекаемая прочь букетом девушек.

— Доброй ночи, — пожелал ей Эрроусмит.

— Доброй ночи.

В час ухта Тахгил пробудилась от мучительных снов — резко, как внезапно отпущенная тугая пружина, вернулась к осознанию действительности, близящегося нового дня. В этот ранний час должно что-то произойти.

Ветер улегся. Кругом все затихло. Девушку разбудил стук подков — выглянув в окно, она увидела, что Эрроусмит оседлал лошадь и выводит ее из стойла. Ну да! Финодори вызвал его вместе косить круглый лужок — и очень сердился. Уриск предупреждал… овинный может быть мстителен и опасен! Бетони и Сорель тоже зашевелились.

— Вы как — не боитесь выйти из дома? — спросили они. — Мужчины повели Паука взглянуть, что за Существо там прибито на скалах. Уж он-то знает, что делать. А по дороге можно ополоснуть лицо первой росой. Говорят, если первого уайнемиса умыться предрассветной росой, это очень полезно для цвета лица. И от веснушек избавляет.

— Мы пойдем.

Тахгил и ее подруги торопливо оделись, накинули плащи. За Эречдом из еще не поредевшей тьмы вырисовывались смутные силуэты. Огоньки факелов весело плясали во тьме, но лица людей были строги и серьезны — в этот час ни о какой праздничной атмосфере не могло быть и речи. Холод, тишина, напряженная, выжидающая темнота, слабые-преслабые голубоватые проблески зари в неподвижном воздухе — все это невольно навевало уныние даже самым бесшабашным гулякам, выскочившим на улицу после ночной попойки в трактире.

Хотя таковых, кстати, сегодня тут не нашлось: попойка на всю ночь была для селян Апплтон-Торна роскошью, которую они позволяли себе только на праздник Летнего Солнцестояния. Отдых являлся для них суровой необходимостью: выживать-то приходилось тяжким трудом — хотя и не таким тяжким, как пришлось бы без помощи некоего мускулистого овинного.

Паук запаздывал — добудиться его никак не удавалось. Деревенские девушки воспользовались затишьем, чтобы умыться росой с листьев боярышника и плюща — говорили, будто бы именно такая роса поистине чудодейственна.

— Умойся росой с плюща — и года не пройдет, как найдешь себе мужа, — перешептывались они, подхихикивая.

Наконец на поляне, зевая, появился жилистый сухой старичок-колдун, и три иноземки присоединились к факельному шествию, что потянулось через ворота в мерцающую тьму по дороге на утесы. На ходу люди переговаривались приглушенными голосами. Наконец впереди показалась цель: широкий ров и курганчик за ним. Из вершины кургана еще торчала рукоять топора. Здесь процессия остановилась. Все выжидающе сгрудились вокруг Паука.

Колдун с мрачно-торжественным видом поглядел на насыпь. За ней атласным блеском мерцало море. Легкий ветерок поднимался оттуда на вершину утесов, забирался под плащи зевак, так что они раздувались, будто боевые знамена.

— Надо бы поглядеть на эту тварь поближе, — промолвил Паук.

Из толпы ему протянули лопату. Колдун перепрыгнул насыпь и начал раскапывать курган. После седьмого взмаха лопатой из раскопа вырвался сноп мертвенно-синего света. Зеваки со сдавленными охами и ахами попятились. Невесть откуда взявшийся туман заволок Паука мутной пеленой, сквозь которую потрясенные наблюдатели могли разобрать лишь, как из кургана поднимается что-то неопределенное и расплывчатое. А в следующий момент это нечто неопределенное скатилось вниз с утеса в море.

Зеваки закричали в испуге, но Нечто уже исчезло.

Пелена тумана разорвалась неровными лохматыми полосами, ветер унес ее прочь. Паук стоял, опираясь на лопату и глядя с обрыва в море.

— Может, это был тюлень, а не то — выдра? — предположил чей-то голос.

Колдун важно покачал головой.

— Зловредные духи, обитающие в воздухе, на земле и в пучине морской, куда многочисленнее, нежели мы можем себе вообразить. Так как же могут такие, как мы, надеяться познать их всех — или хотя бы видеть такими, каковы они есть? — произнес он. — Лучше предоставить их более могущественным чародеям, особливо же — тем, которые Видят.

Покачивая головами и дивясь, сколь же странен мир, селяне побрели обратно, а солнце уже высунуло румяную щечку над горизонтом, окрасив его нежным девичьим румянцем.

Когда барышни уже подходили к двери, раздался стук копыт и к дому галопом подскакали три лошади. Эрроусмит, управляющий и староста спешились. Сквозь плотную ткань штанов Эрроусмита просачивались темно-красные, точно старое вино, ручейки крови. Морщась, он захромал к дому, отмахиваясь от помощи друзей. Сестры, тихонько причитая, бросились к нему.

Введя брата в дом, они немедленно усадили его, заставили положить ногу на табурет, а сами занялись его раной.

— Гнусный подлец! — бушевал Эрроусмит. — Пока я косил, он так и несся за мной по пятам, подсекая траву под корешок, да так яростно, что чуть мне поджилки не подрезал! Ей-ей, я чудом ноги уберег — только и знал, что уворачиваться — и то вон он меня всего поранил. Я сказал ему, чтобы впредь не смел на меня работать, раз он так со мной обошелся, а он сказал — еще чего, все равно будет. И погнал стадо моих овец на пастбище на Холм Праздничных Огней. Мы бросились за ним, так он от злости подогнал их слишком близко к обрыву, и некоторые попадали. Придется созвать побольше народа и выгнать наглеца прочь!

— Боюсь, силой вам от него не избавиться, — заметила Тахгил.

— Очень может быть, — мрачно согласился Эрроусмит.

Ясным утром вся деревня высыпала на поляну воздать почести Благородному Торну. Дерево украсили цветами и лентами, шесть девушек, прискакав на черных баранах, водили вокруг терновника хоровод под традиционную Хвалебную Песнь, которую пели все остальные присутствующие. Потом все пировали на зеленой лужайке Эрречды, пили, состязались в различных сельских играх и потехах.

Затем из ворот выехала целая кавалькада всадников в роскошных костюмах. Начиналась ежегодная Пограничная Скачка — объезд общинных земель деревни, довольно опасная прогулка, ибо путь лежал под мрачными сводами Казатдаура. Возглавлял кавалькаду молодой парень, избранный знаменосцем, — он вез деревенское знамя, а в конце Скачки начинал общий парад.

На этом Летние Празднества не заканчивались. Когда тени удлинились, предвещая наступление вечера, деревенские власти, ответственные за мир и покой Апплтон-Торна, двинулись обходить деревню, собирая подушный налог с каждого домохозяина и — по древнему праву, равно дерзкому и непорочному — поцелуй с каждой женщины, что попадалась им на пути. Управляющий, бейлиф, староста, Хранитель Ключей от Общей Казны, водный староста, констебль и Глава Деревни исполняли сию веселую обязанность, неся в знак своей власти посох, также разукрашенный лентами. Их сопровождал «тыквенный весельчак» в шутовском наряде — он кидал ребятишкам маленькие выдолбленные тыковки, наполненные сахарными фруктами и медовыми пирожными, а также преподносил это угощение каждой расцелованной селяночке.

— Фи! Какой глупый обычай! — заявила Кейтри, глядя, как почтенные матроны, притворно визжа, отбиваются от шутливых заигрываний сборщиков подати.

— Все равно ты еще слишком мала, — возразила Вивиана, глядясь в крохотное зеркальце, привешенное на цепочке к ее поясу, и пощипывая щеки, чтобы раскраснелись.

— Вот уж не хотела бы, чтобы меня целовали эти мужланы!

— А вот я бы не отказалась от поцелуя мастера Эрроусмита, — заметила Вивиана, с радостью принимавшая участие во всех развлечениях. — И тот молоденький водный староста весьма недурен собой. Поглядите только, что за плечи — косая сажень!

— Запрусь-ка я в доме, — решила Кейтри. — Там они меня никогда не найдут.

— Я тоже, — присоединилась к ней Тахгил, — Я устала от праздников.

С каждым часом лангот все глубже запускал в нее свои когти.

День подходил к концу. Даже через закрытые ставни второго этажа проникали отдаленные взрывы смеха и веселые голоса. На опустевшей поляне Эрречды пропел Лесной Рог. Вдруг ставни распахнулись и в комнату по приставной лестнице, неловко ступая на раненую ногу, залез Эрроусмит.

— Я не позволю нашим вас беспокоить, — сказал он. — Сестры заперли дом и унесли с собой ключ. А лестница есть только у меня.

Он поглядел на Тахгил, спокойно сидевшую рядом с Кейтри. И вдруг замялся.

— Вы пришли потребовать законного поцелуя? — спросила девушка. — Если так, не могу вам препятствовать.

Молодой человек ответил не сразу. Наконец он протянул ей украшенный лентами шар медового цвета.

— Нет. Вы ведь не из нашей деревни, мистрис Меллин. Вы не должны мне ничего.

Тахгил приняла дар. Когда Эрроусмит повернулся, чтобы уйти, Кейтри вдруг приподнялась на цыпочки и быстро поцеловала его в поросшую щетиной щеку. Он пробормотал что-то неразборчивое и перекинул ноги через подоконник. Однако прежде, чем слезть, снова на миг замялся и, глядя на Тахгил, смущенно спросил:

— А вы не останетесь до Летнего Равноденствия? Вы были бы Королевой Гирлянд!

— Нет, — покачала головой девушка. — Я не могу остаться.

Она глядела вдаль ему за плечо, словно пыталась разглядеть что-то, что не мог видеть никто, кроме нее одной.

— Да, понимаю, — уныло промолвил Эрроусмит, слез с лестницы и скрылся из виду.

По всему Апплтон-Торну заливисто, точно колокольчики на краю прозрачного пруда, звонили маленькие колокола. По узким улицам гуляла ночь.

От дома к дому, ища прибежища и жутко клацая зубами, сновал оскаленный лошадиный череп. Он гарцевал и подпрыгивал, зловеще лязгали челюсти. Молодежь ошивалась на безопасном расстоянии от пугала, однако какой-то высоченный здоровяк в женском платье безбоязненно шагал рядом с лошадиным привидением, размахивая метлой.

— Эй, Салли! — кричали юнцы.

Здоровяк ревел в ответ, потрясал метлой и гнался за ними. Второй актер, спрятанный под белой простыней и несущий шест с насаженным на него лошадиным черепом, тоже бросался в погоню, дергая привязанные к челюсти лошади бечевки, чтобы пострашнее лязгать зубами. Сегодня ночью происходило Сожжение Моряка, а значит, и Деревянная Коняга тоже пустилась в ритуальное странствие.

На другом конце деревни вынесли огромное, больше человеческого роста, чучело. Руки Моряка безвольно свисали на плечи двух носильщиков, тело, обмотанное старым тряпьем и мехом, было пропитано скипидаром и китовым жиром, в бесформенной голове жутковато (и довольно-таки опасно) поблескивали две плошки со свечками, всунутыми на место глаз. Следом за чучелом вереницей тянулись жители деревни. У домов самых почтенных и уважаемых селян чучело останавливалось, а кто-нибудь из сопровождающих заводил монотонным и пронзительным голосом:

Толпа кричала троекратное «ура!», прикладывалась к кувшинам и кружкам с вином, и шествие продолжалось. Деревянная Коняга и лихая Салли украдкой напрыгивали из-за угла на любого гуляку, отбившегося от общей толпы. Тахгил и Вивиана, тоже сжимавшие по факелу, угодили в самую давку и вынуждены были идти, куда нес их людской поток. Все так же звоня в колокольчики, веселая процессия вышла из Западных ворот и направилась по дороге вдоль края утесов мимо раскопа на том месте, где вчера ночью скатилось в море Нечто. Вниз по неровной лестнице двигалась толпа, увлекая с собой Лодочника, а Деревянная Коняга клацала зубами в хвосте шествия под взмахи метлы гигантской Салли. И вот на повороте, где вырубленная в скале лестница выходила на ровную площадку, аккурат над самой высокой отметкой прилива, все факелы, кроме одного, погасли, и Лодочник встретил свой конец. Его пронзили ножом и уложили в каноэ, а потом подожгли. Каноэ оттолкнули от берега в странствие по темным водам залива. Пока Лодочник горел, селяне пели — но не какую-нибудь народную песню, сочиненную специально для этого случая, а просто что в голову взбредет. Полыхая, чучело громко потрескивало, оранжевые языки пламени отбрасывали слепящие отражения на обсидиановую поверхность воды. Прилив и течение вскоре завладели своей добычей и понесли лодку прочь от берега. Чем дальше уплывала она, тем меньше становилась для наблюдателей — но тем выше вырастала стена огня, пока лодка не превратилась в великолепный цветок чистейшей, бьющей во все стороны энергии — цветок, окруженный кромешной мглой, затмевающий весь остальной мир, ослепительно переливающийся тончайшими оттенками рубина, топаза и янтаря. Позабыв о времени, нестройно выводя разрозненный мотив, люди на берегу завороженно наблюдали, как удаляется лодка. Бас и альт, тенор и сопрано этого нетрезвого хора звучали все более и более торжественно и серьезно. Далеко за гладью волн лепестки огненного цветка начали постепенно оседать и увяли совсем. Догорающий Лодочник превратился в мерцающую искру, раскаленный уголек в черной яме. А потом лодка затонула — зашипела вода, и все было кончено.

Значение и смысл этого ритуала давным-давно потерялись во тьме веков.

Единственный факел вновь дал жизнь остальным, и процессия, предводительствуемая Деревянной Конягой, потянулась обратно вверх по скалам в деревню. Колокольчики молчали. Часть селян приотстала. Замыкал шествие Купер. Пройдя за ворота, остальные услышали его крик и, обернувшись, увидели, что он показывает на распростертую возле дороги фигуру.