5

ФИРЗЕНХОЛТ И ТО, ЧТО ЗА НИМ

Лавровый лабиринт

Верхом на водяном коне — какой смертный доселе столько удерживался на подобном сиденье? Со спины скакуна, созданного из холодных течений и быстрых струй, трюков и уловок, обтянутых шкурой цвета блестящих морей полуночи. Все кругом выглядело совершенно иным. Тахгил-Ашалинде Казалось, будто они мчатся через другой мир — мир теней и искрящегося сияния, раздуваемого мехами шанговых ветров.

И если во время этой бешеной скачки девушка вообще способна была что-либо обдумывать, если смутные мысли и чувства, проносившиеся у нее в голове, могли сложиться в более или менее связную последовательность, она гадала — возможно ли, что Торн, несмотря на все грозящие ему страшные опасности, еще жив. Если да — то искать его следовало скорее всего именно в Намарре. И едва глупая, совершенно безосновательная надежда разгорелась в неразумном сердечке Тахгил, девушка с новым жаром устремилась в этот дикий новый поход.

Они странствовали по тайным тропам, ибо Дикая Охота вновь вылетала каждую ночь, оглашая пронзительными воплями ночной горизонт. Извилистым, укромным путем они преодолели уже более пятисот миль — пятисот миль по диким и глухим землям. Пять раз огромное око восходящего солнца, видело, что странная четверка — смертная девушка и три колдовских существа — снова преодолела более ста миль, а ведь летние ночи так коротки. На двенадцатый день грианмиса путники достигли Фирзенхолта. Но там-то, на границах этого края, у первых подстриженных кустов они вынуждены были остановиться.

Перед ними на много миль тянулись переплетения густых и высоких зеленых изгородей из самшита, можжевельника, туи, кипариса и благоуханного лавра. Взгляд чужестранца в первый момент просто потрясали правильные формы кустов, обычно несвойственные дикой природе. На самом деле ветки объедали существа, населявшие Фирзенхолт-Хэйторн, — эти мелкие зверьки, челюсти которых до крайности напоминали садовые ножницы, предпочитали нежные молодые побеги, а поскольку ели они на ходу, а передвигались либо по прямой, либо описывая правильные кривые, то там, где они прошлись, оставались обровненные кусты — преимущественно в виде геометрических фигур и линий: кубов, пирамид, спиралей, клиньев, зубчиков. Порой эти фигуры и линии складывались в сложные последовательности, порой образовывали крепостные стены с бойницами и зубцами, но чаще всего — просто-напросто глухие и ровные заборы аккуратной зелени.

На этой северо-восточной окраине Эльдарайна кусты были обрезаны в основном в форме высоких волчков, уходящих корнями в землю. Длинные ряды таких вот забавных гигантских волчков шли себе по прямой, пока не натыкались на какое-нибудь непреодолимое препятствие вроде гранитного выступа или пласта вязкой глины, а там сворачивали и устремлялись в новом направлении. Складывалось впечатление, будто все эти аккуратные посадки — работа рук какого-то ревностного, но чудаковатого садовника, воплотившего в Фирзенхолте свои понятия о симметрии. Длинные аллеи и короткие авеню разветвлялись или оканчивались тупичками, кольцевыми дорожками или внезапной серией поворотов.

Прямо под зелеными стенами меж хиловатых стволов кустарников тянулась система узких туннелей и грязных земляных ходов, где было под силу протиснуться разве что лисице — да и той пришлось бы прижимать уши, чтобы не ободрать их о ветви. Часть местных обитателей передвигалась по этим тропинкам, другие — мелкие пташки, белки и прочие существа — жили вверху и прыгали по верхушкам древесных волчков.

Вот таким был Фирзенхолт.

В сумерках Тахгил сидела около тускло поблескивающего озерца, по берегам которого росли деревья. Тонкие длинные пальцы девушки обхватили шар хлеба Светлых, что лучился мягким пастельно-розовым сиянием под пологом продолговатых ивовых листьев. Смеркалось. Тающее вечернее солнце коснулось края мира и плавно скользнуло вниз. И в ту же секунду ивовые ветви, тонкими струями дождя спадавшие в озерце, вздрогнули, уловив волнение в глубине спящих вод.

И столь же внезапно причина этого волнения появилась над гладью пруда, разбив зеркальную поверхность. На ощеренной конской морде белели мрамором белки закатившихся глаз, уши были прижаты к черепу, а в струящуюся гриву вплетены стебли водяных трав. Верхняя губа зловеще приподнималась, обнажив полоску острых, как могильные камни, зубов.

От неожиданности Тахгил отскочила назад и упала.

— Не терпится прокатиться? — невинно поинтересовался найгель, подтягиваясь на копытах на берег озерца.

— Я бы с радостью, — ответила Тахгил, поднимаясь, — но тут не особо покатаешься.

— Ах да, я и забыл.

Найгель покосился на высокие крепостные стены Фирзенхолта, угольно-черные на фоне последней бледно-магнолиевой дымки заката.

Он прихлопнул хвостом воображаемую муху. Тахгил ждала предложений, как же им двигаться дальше, но предложений не воспоследовало.

— А нельзя как-нибудь в обход?

— С юга стоят непроходимые чащобы. С севера — горные хребты. Ни там, ни там нам не пройти.

— Увы, — тихонько вздохнул уриск, дикое создание, притаившееся меж ивовых стволов.

— Что «увы»? — раздраженно осведомилась девушка.

— Просто увы.

— Полагаю, у тебя нет никаких идей, как бы нам пересечь этот… этот выживший из ума парк?

— Я-то росточком не велик — мог бы и по ходам пробраться, а то и под ветвями ползти. Найгель может плыть по ручьям и речкам. Лебедь — лететь поверху. Но ты?

Уриск покачал кудлатой головой.

Из зеленой тени плакучих ив подала голос лебединая дева. По ее словам, она не видела с воздуха никаких проходов меж зелеными стенами — все аллеи заканчивались тупиками, во всяком случае, в западной части лабиринта. Вот дальше и правда было нечто вроде дороги, хотя и весьма извилистой.

Тахгил задумалась.

— Пожалуй, — наконец промолвила она, — у меня есть все, что нужно.

С этими словами она сняла с пояса чудом уцелевший ножик и принялась срезать ивовые ветви, обдирая гибкие побеги от листвы. Когда на небо взошла луна, девушка успела уже сплести нечто вроде двух ракеток, которыми придворные Каэрмелора играли в волан, — только без ручек.

— Кустоходы, — объяснила она. — Пойду через Фирзенхолт прямо, напролом. Без таких вот штуковин вершины живых изгородей меня не выдержат, я просто провалюсь между ветками. Но сами по себе кусты достаточно густые и прочные, чтобы выдержать мой вес, если он будет распределен по большей площади. Во всяком случае, я очень на то надеюсь.

Привязав кустоходы к поношенным башмакам, она потренировалась ходить на них — к восторгу найгеля и нескрываемому отвращению лебединой девы.

— У тебя походка, как у утки, которая собирается снести яйцо, — хихикнул уриск.

— Точно подмечено, — согласилась Тахгил. — Я бы рада и полететь, как утка, но где мне взять крылья?

Заткнув плетенки за пояс, она попыталась вскарабкаться на ближайшую же изгородь. Но тонкие прутики и веточки на поверхности зеленой стены не выдерживали ее веса. Девушка вапустила руки поглубже в листву, где таились ветви потолще. По ним она бы могла вскарабкаться — но упругая толща самых мелких побегов выталкивала, не давала ухватиться как следует. Как ни старалась Тахгил, все понапрасну.

В конце концов, выбившись из сил и запыхавшись, она сдалась.

— Вообще-то дворцовые садовники обычно подравнивают верхушки живых изгородей — но у них-то есть лестницы, чтобы взобраться, — посетовала она. — А у меня ни лестницы нет, ни ножиком этим толстые ветки не нарежешь. Неужели и правда нет никакого обходного пути?

— Лабиринт тянется в обе стороны, на юг и на север, пока не встречается с лесами и черными скалами. А еще дальше — Морской берег. Лебединая дева говорит, в нынешние времена берега очень уж хорошо охраняются.

— Можно обойтись и без лестницы, — заявил найгель, когда Тахгил уже совсем было потеряла надежду. — Есть способ получше. Прыгай ко мне на спину.

— Ой, нет. — Девушка начала догадываться, что это за способ. — Да ведь изгородь тут выше крыши. Если ты швырнешь меня слишком высоко, я себе все кости переломаю. А если слишком низко — всю кожу и мясо с костей сдеру, проламываясь сквозь ветки.

Водяной конь заржал и игриво подпрыгнул.

— Кто я по-твоему? Лорралъная кляча, у которой умишка в голове не больше, чем у мухи? Я никогда не промахиваюсь. Во всяком случае, — уже не столь убедительно докончил он, — до сих пор никогда не промахивался.

Зная, что это, безусловно, чистая правда — ведь духи не умеют лгать, Тахгил влезла на коня. И все-таки, когда он потрусил прочь от живой изгороди, чтобы взять разбег, от страха к горлу девушки поднялся склизкий комок, а ладони вспотели.

Вокруг сгущалась туманная, студенистая ночь.

Тахгил оставалось только надеяться, что найгель видит в темноте изгородь лучше, чем она сама. Сперва он трусил легкой рысцой, потом перешел на галоп. Сидя у него на крупе, девушка так крепко приклеивалась к шкуре, что словно бы вливалась, вплавлялась в могучий костяк. Стена Фирзенхолта маячила спереди угрожающей черной громадой. Внезапно тело девушки оторвалось от коня, он резко взбрыкнул, вскинул круп — и Тахгил почувствовала, что летит по воздуху. Один долгий, словно бы застывший миг она парила между землей и небом, а в следующую секунду распласталась лицом вниз на упругой подушке листвы, что венчала живую изгородь.

Веточки снизу пружинили, впивались в тело. Тахгил подползла к краю и помахала рукой найгелю с уриском. Чуть не задев ее, мимо промчалось, пикируя, стремительное крылатое существо, тихонько прошипело что-то над ухом — то была Витбью. Резко взмыв вверх, лебедица сверкающей точкой исчезла во мгле небес. Девушка привязала к ногам кустоходы, нерешительно поднялась и огляделась по сторонам. Да это же совсем иной мир!

Вокруг тянулись многие и многие акры темных бархатистых дорог. Тени кустов на фоне ночного неба напоминали очертания города. Это и был город, воздушный город — только созданный без плана и смысла, без цели. А свалившись в канаву по обочине какой-нибудь из дорог этого высокого селения, можно было разбиться насмерть.

Да и ни одной зеленолистной беседки, скамеечки или колодца не видно. В дворцовых садах все иначе.

Назвать медленное и неуклюжее передвижение Тахгил по верхушкам кустов «ходьбой» можно было бы разве что с очень большой натяжкой. Она спотыкалась и шаркала ногами, как ребенок в отцовских башмаках или как преклонный старик, согбенный тяжестью лет. И почти ни о чем не думала — старалась выкинуть из головы все посторонние мысли. Вокруг клиньев, кубов, пирамид, арок, зубцов, лестниц и спиралей воздушного города порхали ночные существа: совы, летучие мыши и сладкоголосые лунные мотыльки, воспетые во множестве баллад, трепет их причудливо разукрашенных лазурных крылышек порождал тихую музыку. Время от времени появлялся и черный лебедь. В отличие от найгеля лебединая дева могла разговаривать на Всеобщем наречии, только когда принимала человечий облик, а превращаясь в птицу, эту способность теряла. За всю ночь Тахгил не получила от нее ни единой весточки, но само присутствие Витбью, несмотря на скрытую враждебность, подбадривало смертную девушку — и та с новым мужеством шагала по черным поднебесным тропам.

В зелень кустов вплетались пурпурные лозы благоуханного винограда. В зарослях можжевельника призывно алели ягодки — в этих краях они были вовсе не горькие, а сладкие и очень вкусные. Два раза — в полночь, а потом в час ухта — Тахгил давала лебединой деве привязанную к веревке флягу. Зажав веревку в сильном клюве, птица вскорости возвращала флягу, наполненную чистой водой из ручья. На рассвете девушка нашла себе уютный завиток, выступающий над основным уровнем кустов, и, спрятавшись за ним от ветра, прилегла отдохнуть. Зверьки, что объедали живые изгороди, как раз начали вылезать из ночных укрытий. Девушка с любопытством следила, как они, деловито щелкая челюстями, точно секаторами, двигались по зеленому настилу. Ей они не мешали — лишь так же деловито обкорнали подросшие побеги, ровнехонько обрисовав очертания ее лежащей фигуры.

Семь ночей продолжался этот утомительный путь. Семь ночей Тахгил ковыляла вперевалку на своих неуклюжих кустоходах. Звезды, луна, протяжные лебединые крики, вечная угроза Охоты, которая хоть и не показывалась, но давала о себе знать в отзвуках ветра… А еще — муки лангота, сны о Торне, столь яркие и живые, что девушка думала, уж не сошла ли она в самом деле с ума. Теперь, когда на пальце у нее уже не было защитного кольца, тоска и мука потери терзали бедняжку еще ужаснее. Силы постепенно оставляли ее.

Пробудившись однажды вечером, Тахгил обнаружила, что ее волшебная провожатая, приняв человеческий облик, пристроилась на верхушке куста, объеденного в виде трапеции.

— Тихоходная путница торжествует по праву, преодолев половину преграды, — сообщила лебединая дева. — Отсюда вдоль изгородей идет извилистая тропинка. Лебедь легко направит беспомощную бедолагу в нужную сторону.

— Беспомощная бедолага благодарит благородного лебедя, — в тон ей ответствовала Тахгил и, ухватившись за верхние веточки, начала неуклюже сползать вниз.

Спуск оказался легче подъема — земля притягивала девушку к себе, а упругие побеги задерживали падение, так что Тахгил благополучно приземлилась, пусть и не обойдясь уж совсем без царапин, но отделавшись малым. Внизу ее поджидали уриск и найгель.

— Снова привет, верные мои друзья, — улыбнулась Тахгил. В ее волосах — тех самых локонах, прядь которых все еще держала открытыми последние Ворота, ведущие из Эриса в Фаэрию — торчали запутавшиеся сучки, листья и веточки. — В добром ли вы здравии?

Крики ночных птиц здесь, внизу, звучали чуть тише, их приглушал высокий воротник из зеленого меха — застилающие небо высокие кипарисы. Зато громче стал шепот ручьев, что, журча, бежали вдоль подножия живых изгородей.

— В самом что ни на есть добром, — жизнерадостно отозвался уриск.

Втроем они двинулись далее, куда вела их лебединая дева — она снова и снова спускалась пониже, чтобы показать дорогу. Время от времени из-за зеленых стен раздавались веселые голоса, вспышки хохота. Из любопытства Тахгил остановилась и, раздвинув листву, заглянула в образовавшуюся щелочку. На бережку одного из каналов весело гуляли сьофры — мелкие духи пировали и катались по воде в сделанных из листьев лодчонках, напрочь не замечая, что за ними подглядывают. Та же, что стала мимолетной свидетельницей лесного пиршества, изумленно взирала неочарованным взглядом на сомнительные лакомства: усики бабочек, мякоть из камышовых стеблей, муравьиные яйца и мышиную шерстку, копченых уховерток и червяков, ушки мандрагоры и тушеные тритоньи бедрышки. Запивали сие великолепие хрустальным каплями росы, поданными в цветах магнолии.

Чуть позже ночь разорвал стук колес, усилившийся, когда путники прошли под навесом особенно густых ветвей, а потом постепенно затихший вдали. Раз или два из листвы вдруг высовывалось сморщенное старческое лицо, ухмылялось проходящим и пряталось снова.

Все кругом было такое одинаковое — одни и те же высокие аллеи, с обеих сторон обрамленные зелеными стенами, одно и то же звездное небо над головой, — что в скором времени девушке начало казаться, будто они идут в никуда, бесцельно бродят по кругу.

— Мы свернули в обратную сторону, — заявила Тахгил. — Я точно знаю!

— Именно, девонька, — согласился Тулли. — Но разве ты никогда не блуждала по лабиринтам? Никуда не денешься — приходится идти то назад, то в сторону.

— Но это же не настоящий лабиринт — а беспорядочные заросли. В них нет никакой логики. Однако мне остается только доверить выбор дороги лебедице. Тигнакомайре… Тигги — ты бы не мог снова повезти меня на спине, чтобы уж побыстрей?

Водяной конь согласился. И еще пять ночей она скакала верхом меж темнеющих изгородей. Но только на длинных аллеях найгель мог разогнаться в галоп — остальное время ему приходилось трусить рысцой по коротким отрезкам или переходить на шаг, огибая углы.

Стех пор как Вивиану с Кейтри увезли, прошло уже шестнадцать ночей…

Невыносимая мысль!

Однажды вечером они добрались до места, где заросли цветущего винограда были особенно густы. Там, между травянистой дорожкой и нижними стеблями изгороди, лежали пять длинных каноэ из черной коры.

— Каналы, — сказала Тахгил. — Они текут прямо на восток или тоже петляют?

— Почти прямо, — ответил верный уриск. — Так говорит королева птиц.

— А как ты думаешь, хозяева этих каноэ не слишком разозлятся, если я позаимствую одно из них?

— Этого я сказать не могу. Я таких суденышек еще не видел. Не знаю, кто их сделал.

— Разве ты живешь не с начала времен?

— Так-то оно так, но путешествую мало. Я существо домашнее.

Найгель рассеянно рвал и поедал виноградные лозы. В воздухе стоял густой запах зелени.

— Что ж, — промолвила Тахгил, — тогда поплыву. Так будет гораздо прямее. Но вот что делать, когда канал проходит под изгородью? Между нижними ветвями и землей не протиснешься. Тигги — как тебе это удается?

В ответ найгель повернулся и яростно принялся лягать задними копытами изгородь. Во все стороны полетели сломанные ветви. Очень быстро образовался проем, в который Тахгил, чуть пригнувшись, вполне могла пролезть.

Девушка подтянула одно из суденышек к берегу и спустила его на воду. Канал шириной около четырех футов шел по низкому туннелю прямо под живой изгородью.

— Тулли, пожалуйста, придержи каноэ, чтобы стояло тихо.

Она легла навзничь на дно лодочки. Найгель с громким плеском прыгнул в воду и поплыл прочь. Уриск оттолкнул каноэ от берега и оно плавно заскользило вниз по течению.

Лежа на спине, Тахгил глядела на своды, поддерживающие основание изгороди, пустой каркас стены. Пред ней открывался еще один мир — то, что творилось внутри изгороди. Там сверкали подслеповатые глаза обитателей этого мира, звенели щебечущие голоса, перепархивали с лозы на лозу мелкие существа. С головы до ног осыпанная белыми лепестками, девушка плыла все дальше и дальше, а перед ней темнела на воде голова волшебного коня.