Пираты, по мнению Граса, попали в трудное положение. «Я бы на их месте вступил в сражение». Только он так подумал, как черногорские корабли широко расправили паруса — по аворнийским меркам — и двинулись по Граникасу в направлении речных галер.

— Теперь я вижу. Их корабли действительно очень большие, — нервно заметил Гирундо. — Мы можем справиться с ними?

— Иначе мы сидели бы дома и не высовывались, — ответил Грас.

Гирундо ухмыльнулся. Грас знал, что должен выглядеть уверенным, но, честно говоря, он не имел понятия о том, что случится в следующий момент. Сколько лет тому назад черногорцы и аворнийцы противостояли друг другу на воде? Ланиус пытался сказать ему… впрочем, какая разница!

Черногорские пираты вынуждены были лавировать вверх по реке против течения. Больше четверти часа прошло между тем, как они снялись с якоря и когда первая стрела упала в Граникус. У пиратов было всего полдюжины кораблей, но они были буквально забиты людьми. Впрочем, учитывая высоту их бортов, аворнийским воинам было бы нелегко подняться на них с более низких речных галер, даже если бы они не были так многолюдны.

— Таранить ублюдков! — закричал король.

Он еще не отдал приказ до конца, как горнист уже послал его остальному флоту — заглушив проклятия мелодией горна. Команде своей галеры Грас заявил:

— Берегитесь! Если мы сильно завязнем, когда будем таранить, они полезут на нас.

Все больше и больше стрел летело с пиратских кораблей, и Грасу уже казалось, что он сражается на земле. Лучники на речных галерах стреляли наравне с черногорцами, опустошая свои колчаны так быстро, как могли. Какой-то пират взмахнул руками и свалился в реку со стрелой в горле.

Двое гребцов были ранены, что нарушило ход галеры. Загребной выкрикивал ругательства, пока раненых не оттащили в сторону и не заменили другими. Загребной снова ускорил ход, на этот раз не ожидая команды. Рулевой нацелил корабельный таран с бронзовым наконечником в обшивку по левому борту у носа пиратского корабля.

— Держитесь! — закричал Грас прямо перед столкновением.

Раздался треск — это ударил таран. Грас покачнулся, но удержался на ногах.

— Отгребай! — заорал загребной.

Гребцы постарались со всей силы налечь на весла. Если таран крепко застрянет в обшивке пиратского судна, черногорцы спрыгнут к ним на борт и всех поубивают. Но, хвала Олору, этого не произошло.

Заостренный корабельный таран проделал дыру в два фута шириной в пиратском судне чуть ниже ватерлинии. Вес прибывающей каждое мгновение воды снизил скорость корабля.

— Протараним их снова, ваше величество? — спросил рулевой.

Грас покачал головой:

— Нет. Достаточно и одной дырки.

Черногорские корабли, приспособленные выдерживать длинные морские путешествия и мощные океанские волны, были сделаны крепче, чем он ожидал.

Он оглянулся, чтобы посмотреть, как идет сражение. Один из пиратских кораблей нависал над неудачливой речной галерой, пытавшейся протаранить его. Другой обменивался стрелами с тремя речными галерами. Еще два пиратских судна, кроме того, что атаковала галера Граса, были также протаранены и сейчас набирали воду. Полыхали два судна — черногорское и, увы, аворнийское: пираты бросили на палубу речной галеры кувшины с маслом и подожженными фитилями. Моряки с охваченных пожаром кораблей оказались в реке.

Грас показал на корабль, который отбил попытку протаранить его.

— Разворачивайся! — приказал он рулевому. — Мы ударим их с тыла.

— Правильно! — рулевой засмеялся. — Как раз то, что они заслуживают, ваше величество.

Раздался дружный вой пиратов, увидевших, что остроносая галера помчалась к их корме. Тучи стрел полетели в Граса, и король пожалел, что одет так броско. Он хотел пригнуться, но его люди могли это счесть за трусость. «Кое-что мы делаем из гордости», — подумал он, в то время как стрела, качаясь, воткнулась в палубу в нескольких дюймах от его сапога.

Раздался треск — и снова речная галера вздрогнула, когда таран попал в цель. Снова загребной взревел:

— Отгребай!

Снова гребцы работали как одержимые. И снова Грас вздохнул с облегчением, когда таран освободился.

Однако на этот раз черногорский корабль не утонул. Капитан вывел его на мелководье, прежде чем судно набрало слишком много воды и стало совсем неуправляемым. Пираты спрыгивали с корабля и вплавь добирались до берега. Грас знал, что он бы тоже высадил людей на берег. Впрочем, если все пираты начнут спасаться подобно этим, это может стать серьезной проблемой: галеры опережали другие виды войск, следовавших за ними на плотах и баржах по реке, а также по суше. «Надеюсь, выжившие с одного корабля не причинят нам хлопот».

Похоже, Гирундо думал о том же самом.

— Не так уж плохо, ваше величество.

— Согласен. Но мы только начали вытеснять их. Это первая группа, на которую мы наткнулись, и, может быть, самая малочисленная.

Гирундо скривился. Затем, очень неохотно, кивнул.

Король Ланиус сидел в архиве, погруженный в восхитительное чувство покоя. Еще больше, чем обычно, пылинок танцевало в солнечных лучах, которые пробивались через грязные окна в потолке. Ланиус в очередной раз переставлял коробки, выискивая интересные манускрипты, — он часто этим занимался. Но не часто бывал так щедро вознагражден, как сегодня.

Ему пришлось остановиться, чтобы задуматься над тем, как давно правил король Кафартес. Семьсот лет тому назад? Восемьсот? Что-то около того. Кафартес не провел много времени на алмазном троне, и его правление не было выдающимся. Но, как все короли Аворниса, он владел Скипетром милосердия, до того как ментеше украли его. И, в отличие от остальных, он славно потрудился, описывая, как выглядел Скипетр.

Без терпения и удачи Ланиус никогда бы не наткнулся на пожелтевший от времени кусок пергамента. Терпение требовалось обязательно — иначе как просмотреть все эти документы один за другим, чтобы увидеть, что в них содержалось. Удача пришла, когда письмо короля Кафартеса обнаружилось приклеенным кусочком восковой печати к гораздо менее увлекательному докладу о разведении овец в долине реки Граникус. Если бы Ланиус не был предельно внимательным, он бы отложил отчет о шерсти и баранине в сторону.

—Язык манускрипта был устаревшим, но не настолько, чтобы не понять, каким завораживающим оказался предмет повествования.

«Часто спрашивали люди у меня, что ты чувствуешь? Что ты думаешь об обладании этим великолепным Скипетром? Имеет ли он тяжесть великого бремени в твоей руке, какую должен был бы иметь, будучи столь значительным по размеру? Пусть все знают: человек, владеющий Скипетром милосердия во имя справедливости, поистине также владеет и ею».

Ланиус задумался: что такое «во имя справедливости»? Имел ли в виду Кафартес, что Скипетр подает какой-то знак: что справедливо, а что — нет? Возможно, именно так и было, потому что далее король сообщал следующее:

«Знайте, что когда владеешь им по справедливости, Скипетр тяжел в руке, но очень немного, так, что даже младенец, желающий поднять его ради справедливости, не обнаружит ни помехи, ни препятствия.

Но если человек, далекий от того, что мы понимаем под добротой, вознамерится использовать вышеназванный Скипетр милосердия во имя несправедливости, тогда он обнаружит, что не может поднять его, будут ему в этом препятствия отовсюду».

— Так-так, — прошептал Ланиус — Разве это не интересно?

Это было не просто интересно. Это было настоящим открытием, а он ведь почти отчаялся найти что-нибудь новое о Скипетре милосердия. Те из королей Аворниса, которые что-то писали о нем, выражались нечетко, не объясняли, каково это — обладать Скипетром. Кафартес оказался самым откровенным.

Это также объясняло гораздо больше, чем Кафартес мог себе вообразить. Четыреста лет Скипетр милосердия находится в Йозгате. Все это время, насколько знал Ланиус, Низвергнутый ни разу не посягнул на него и не применил его силу против своих врагов. Как все аворнийские короли за эти четыре столетия, Ланиус был рад, что Низвергнутый не сделал этого, но не мог понять, почему. Теперь, возможно, история прояснилась. После того как ментеше принесли Скипетр к Низвергнутому, он, наверное, пытался поднять его и потерпел неудачу. Доказательств, конечно, нет. Но это показалось Ланиусу более обоснованным, чем любое другое предположение, о котором он читал в манускриптах.

Может быть, это значило даже больше. Боги правильно поступили, свергнув Милваго вниз с небес, превратив его в Низвергнутого. Разве не бесспорным было то, что его цель — силой вернуться на небеса — была неправедной?

Ланиус рассмеялся. «Как это я, простой смертный, сидящий в одиночестве в пыльном архиве, смею постигать деяния богов? Разве это не вопиющая наглость? »

Ему хотелось поговорить об этом с Грасом. Поскольку это было невозможно, он принялся мечтать о том, что будь у Аворниса архипастырь, движимый стремлением понять богов, а не единственно страстью преследовать оленя после того, как стрела попала тому в бок, тогда Ланиус смог бы довериться такому архипастырю со своим вселяющим ужас секретом о Милваго. Ансеру — нет. Как бы Ланиус ни любил незаконнорожденного сына Граса, он знал, что тот был в достаточной степени легкомысленным.

Впрочем, ему было понятно, почему Грас решил наградить Ансера красной мантией — тот был непоколебимо предан своему отцу. «А сколько людей непоколебимо предано мне? — подумал Ланиус. — Есть ли такие люди вообще? » Но иногда архипастырь, который делал нечто большее, чем просто занимал должность, мог быть полезен. Ланиус почти пожалел, что Букко больше не проводит службы в храме… А Букко женил бы его на дочери короля Дагиперта, если бы это ему удалось.

«Итак, что делать с посланием Кафартеса? » — спросил Ланиус самого себя. Сначала он хотел положить его на видное место. Но после недолгих размышлений, используя остатки восковой печати, король снова прикрепил обрывок пергамента к отчету об овцах в долине Граникуса. Иногда подобная уловка бывает более чем оправданна.

Направляясь в свои покои, Ланиус размышлял, относится ли к нему то, что король Кафартес написал в своем письме. Он не особо хочет противостоять Грасу в единоличном правлении Аворнисом, так что это вполне могло относиться и к нему.

Галеры, которыми командовал Грас, двигались по Грани-кусу в направлении Азанийского моря. Остальное его войско очищало прочие реки и долины вокруг них от черногорских пиратов.

Ему снова пришлось сражаться. Черногорцы удерживали Калидон и не намеревались отдавать его назад аворнийцам. Грас использовал ту же уловку, которая принесла ему успех против барона Льва в крепости Вараздин. Он устроил показательную атаку с берега и, когда убедился, что большинство пиратов кинулось в эту часть Калидона, послал солдат на земляные стены. Они оказались внутри города прежде, чем черногорцы осознали, какие неприятности их ожидают. После этого захватчики Калидона сдались в плен, и наибольшей проблемой стало удержать местных жителей от расправы над черногорцами.

Когда король услышал некоторые из историй о том, как вели себя черногорцы в городе, он почти пожалел, что не дал калидонцам сделать то, что они хотели. Но к этому времени он уже отослал захваченных пиратов в глубь страны под охраной. Он пока не знал, как поступить с ними — отправить на работы в рудники или обменять на захваченных в плен аворнийцев. «А если я не сделаю ни того ни другого, — подумал он, — я всегда могу отдать их на растерзание в Калидон».

Речные галеры отправились дальше на восток. Утром он спросил Гирундо:

— Ты ожидал чего-нибудь подобного от черногорцев?

— Я?.. Нет, ваше величество.

Гирундо покачал головой и тут же пожалел об этом: любое движение вызывало у него тошноту. Глубоко вдохнув, он продолжал:

— Они воевали против нас в прошлом году. Но не так… как сейчас.

— Да, для ментеше в порядке вещей добивать раненых и убивать тех, кто пытается сдаться, — согласился Грас. — Но то, что они делали с жителями Калидона, было в десять раз хуже.

Услышав его слова, у поручней зашевелился Птероклс. Король махнул рукой колдуну:

— У тебя есть что сказать?

— Я… не уверен, ваше величество, — ответил Птероклс.

Грас искренне надеялся, что сумел скрыть свое недовольство. В последнее время Птероклс был слишком во многом не уверен. Если быть честным, он также не был хорошим моряком, хотя и лучше переносил качку, чем Гирундо.

Волшебник помолчал, собираясь с мыслями, затем сказал:

— Я этому особо не удивляюсь.

— Да? Почему? — спросил Грас.

Колдун посмотрел не на север, не на восток, а на юг. Бесстрастным тоном, который стал обычным для него после его поражения в Черногории, он произнес:

— Почему? Потому что они на год дольше слушают Низвергнутого, проникающего в их мысли.

— Понятно, — отозвался Грас.

Птероклс казался безразличным к тому, есть ли смысл в его словах. Каким-то образом это делало его высказывания не менее, а более убедительными.

Король Грас надеялся, что флот по-прежнему опережает весть о своем приближении. Если галеры сумеют добраться до моря прежде, чем черногорцы на побережье узнают о них, это будет на руку аворнийцам. На реках его галеры были и быстрее, и проворнее черногорских морских кораблей. Сохранится ли преимущество на морских просторах? Как знать…

Река Граникус стремительно несла вперед свои чистые воды. И вдруг горизонт впереди раздвинулся до бесконечности. Азанийское море внушало Грасу больше страха, чем Северное. В стране черногорцев погода была облачной и туманной, что значительно ослабляло ощущение открытости морского простора. Здесь король действительно почувствовал, что такое бесконечность.

Но сейчас это отошло на второй план. На северном берегу реки Граникус и вдоль морского побережья находился город Додона. Он был захвачен черногорцами. Темные следы от языков пламени на городских стенах свидетельствовали о том, что пираты устроили пожар во время штурма.

Несколько черногорских кораблей стояло у причала. Казалось, пираты не ожидали неприятностей. Грас мог точно сказать, когда они заметили его галеры. Внезапно Додона стала напоминать потревоженный муравейник. «Слишком поздно», — подумал он и отдал приказ.

— Мы ударим по ним быстро и беспощадно, — заявил он. — Кажется, это не будет так трудно, как в Калидоне. А если будет, мы используем тот же прием, что дважды помог нам, — ложную атаку со стороны гавани, а затем пойдем с суши. Но что бы мы ни делали, мы должны удержать эти корабли и не дать им предупредить остальных черногорцев.

Почти все прошло так, как он и рассчитывал. Некоторые пираты оказались настоящими храбрецами. Впрочем, Грас уже не раз убеждался в смелости и отваге черногорцев. Но в Додоне у них не было времени, чтобы организовать согласованную защиту.

Их корабли факелами полыхали у причала — за исключением одного, который мчался на север, гонимый сильным ветром с юга. Только сейчас Грас имел возможность убедиться, зачем нужны такие широкие полотнища парусов, которые они использовали. Он послал две речные галеры за черногорским кораблем. Аворнийцы гребли изо всех сил, но пиратское судно все-таки ускользнуло.

Грас мрачно выругался. Река Граникус, возможно, была очищена от пиратов, но теперь все люди с севера будут знать, что он охотится за ними.

— Нет, благодарю тебя, — сказал Ланиус — Я не чувствую желания охотиться.

Архипастырь Ансер выглядел удивленным и разочарованным.

— Но разве ты не получил удовольствия, когда мы выезжали на охоту в прошлый раз? — грустным тоном спросил он.

— Я получил удовольствие от компании — мне всегда нравится твое общество, — ответил Ланиус. — И оленина оказалась довольно вкусной. Но… сама охота? Мне очень жаль, — он покачал головой, — но это не по мне.

— Мы могли бы поднять кабана или медведя. Тогда бы ты испытал настоящее вдохновение от охоты.

— Меня не очень интересует такого рода вдохновение. — Ланиус поразился, до какой степени архипастырь его не понимает. — Я просто не вижу радости бегать по лесу, выискивая животных, чтобы их зарезать. Если тебе нравится, то вперед, действуй.

— Мне нравится. Мне жаль, что ты, ваше величество, не разделяешь мои чувства.

С выражением боли на лице Ансер устремился прочь по дворцовому коридору.

— О боги, — вздохнул Ланиус.

Он почти решил окликнуть Ансера, чтобы сообщить, что поедет с ним. Он желал заплатить почти любую цену, чтобы Ансер был доволен им. Но только «почти».

И вместо охоты он пошел в комнату котозьянов, где у него был установлен мольберт. Скромный некогда талант к рисованию за последние годы вполне развился, и Ланиус уже продал некоторые из картин, которые он нарисовал. Насколько было ему известно, ни один король Аворниса прежде не делал ничего подобного. Он испытывал сдержанную гордость от того, что был первым.

К тому же Ланиус знал о котозьянах больше, чем кто-либо в Аворнисе. «Чем кто-либо, кто не живет на островах, откуда они родом, — подумал он. — Интересно, сколько людей живет на этих островах в Северном море? » Этого он пока не знал.

Однако он знал, что Петросус, казначей Граса, был скуп относительно серебра, которое он выдавал младшему королю. Без сомнения, эхо происходило отчасти по приказу Граса, чтобы помочь удержать Ланиуса от накапливания могущества, угрожающего его компаньону на троне. Но Петросус, каковы бы ни были причины, получал явное удовольствие, третируя Ланиуса.

Наблюдая за котозьянами, он выискивал удачный момент для наброска угольным карандашом, который затем собирался переработать в настоящую картину. Когда Ланиус только начал рисовать животных, он пытался заставить их позировать. Давая им лакомые кусочки, он даже пару раз достиг в этом успеха, заставив их принять нужную ему позу. Но, как в случае с любыми кошками, заставить котозьянов делать, что он хочет, оказывалось больно уж хлопотно. Теперь он оставил котозьянов в покое и пытался запечатлеть их движения в карандаше.

Котозьян прыгнул. Рука Ланиуса метнулась к холсту. Вот он, подходящий момент. Ланиус работал автоматически, его рука часто была умнее мозга, поэтому он позволял руке делать на полотне все, что она хочет.

Закончив набросок, Ланиус отступил от него, пристально взглянул — и покачал головой. Иногда самостоятельная рука все же подводила его. «Если бы меня по-настоящему учили рисовать, я бы справлялся лучше».

Следующий набросок получился качественнее — ему почти удалось показать все мельчайшие оттенки грации ползущего котозьяна. Ланиус получал от рисования настоящее удовольствие — впрочем, как и от поисков в архиве. Оба эти занятия заставляли сосредотачиваться.

И рисование, и архивные изыскания заставили бы Ансера зевать так, что челюсть бы отвалилась. Однако пустите его в лес преследовать оленя, и он получит точно такое же удовольствие (если, конечно, не промахнется с выстрелом). Почему старые пергаменты и поскрипывание угля по полотну делают Ланиуса счастливым, тогда как архипастырю для счастья нужно лишь, чтобы не хрустнул сухой листок под ногой? К сожалению, Ланиус не знал ответа на этот вопрос.

Он усердно работал, превращая набросок в законченную картину. Приходилось прикладывать много усилий, чтобы правильно передать фактуру меха животных. У Ланиуса имелись специальные кисти, что давало возможность изобразить бесчисленное число волосков, слегка отличавшихся по цвету, которые в целом правильно передавали внешний облик зверьков. Настоящая трудность была, однако, не в кистях. Настоящая трудность заключалась в его собственной руке, и король знал это. Если бы он был более искусен и лучше обучен, наверняка смог бы ближе подойти к тому, чтобы запечатлеть котозьянов такими, какими они были в действительности.

Котозьяны никогда не обращали внимания на свое изображение на холсте. Зато они иногда пытались утащить кисти или маленькие горшочки с краской. Может быть, запах льняного семени, входившего в состав краски, привлекал их. Или, возможно, им нравился запах кисти.

Впрочем, котозьяны просто были зловредными тварями. Когда один из них ускользнул с кистью под потолок, Ланиус был готов уверовать в это. После того, как зверек погрыз ручку кисти, она надоела ему, и он выронил ее. Ланиус успел поймать кисть прежде другого котозьяна, устремившегося за «добычей».

Король нес законченную картину к себе в кабинет, и горничная, идущая ему навстречу по коридору, остановилась полюбоваться ею.

— Значит, так выглядят ваши любимцы, ваше величество? — спросила она.

— Да, Кристата.

— Какой замечательный рисунок, — продолжала она, подходя ближе. — Их задние лапы на самом деле такие? Какие смешные пальцы, они выглядят так, как будто вот-вот что-нибудь стащат.

— Котозьяны — прирожденные верхолазы и прирожденные воришки. — Спустя мгновение он добавил: — Как ты поживаешь?

— Хорошо, — ответила она. — Он больше не беспокоит меня, так что это уже кое-что.

Девушка не хотела называть имя Орталиса. Она продолжала:

— Деньги, которые мне дали… это так здорово — иметь много денег. Раньше я с трудом сводила концы с концами. Но… — Ее хорошенькое лицо помрачнело.

— В чем дело? — спросил Ланиус. — Не говори мне, что они уже закончились.

— О нет. Не в этом дело. Я очень стараюсь быть бережливой, — сказала она. — Просто…

Она покраснела; Ланиус наблюдал — и наблюдал с интересом, — как краска постепенно заливала ее лицо.

— Мне не следует говорить вам это.

— Тогда не надо, — поспешил сказать Ланиус.

— Нет. Если я не могу сказать вам, то кому же тогда смогу? Вы видели… что случилось… с моими плечами и спиной. — Кристата подождала, пока он кивнул. — Так вот, во дворце есть человек, э-э, ну, не важно, что он тут делает. Он нравился мне, и я думала, что нравлюсь ему. Но когда он взглянул на это… он больше не захотел…

Она уставилась в пол.

— Да. — Ланиус вздохнул и затем сказал: — Если это обеспокоило его, то, возможно, и хорошо, что ты не будешь встречаться с этим человеком. И кроме того…

Теперь уже он оборвал себя, гораздо более резко, чем это сделала Кристата. Что, если он тоже покраснел, как она?

— Вы такой милый, ваше величество, — прошептала горничная, и это означало, что она догадалась, о чем он не стал говорить.

Присев в реверансе, девушка пошла дальше по коридору. Он направился в противоположную сторону, пытаясь убедить себя, что ничего не произошло… совсем ничего.