Когда мимо него промчался Бубулкус, тоже не обратив внимания на человека неопределенного ранга в еще более неопределенной одежде, Ланиус почти окликнул его. Показать заносчивому слуге, что он не знает всего, что должен знать, — сильное искушение. Но Ланиус не был в настроении выслушивать хныкающие извинения Бубулкуса — или его утверждения, что он, конечно, всегда узнает Ланиуса.

Отус — это была другая история. Бывший раб, освобожденный колдовством Птероклса, казалось, был рад осознавать, что он жив. Если он делал ошибку, то просто смеялся над этим. И когда Ланиус вошел в его охраняемую комнату, Отус знал, кто к нему пришел. Низко кланяясь, он тихо сказал:

— Ваше величество.

— Здравствуй, Отус, — ответил Ланиус. — Как ты сегодня?

Раб выпрямился с широкой улыбкой на лице.

— Я — отлично, спасибо. Лучше не могло бы быть. Разве день не хорош?

Для Ланиуса этот день казался неотличимым от любого другого — но ведь он не прожил почти всю свою жизнь в шкуре раба?

— У меня есть вопрос к тебе.

— Спрашивайте, — проговорил Отус.

Если он и заметил стражников, стоявших по бокам короля Ланиуса, то не подал виду. Ланиус все еще не доверял колдовству, которое подняло темную тень рабства. Не проскальзывает ли что-то от Низвергнутого сквозь сияющее лицо освобожденного раба? Никаких признаков не было, но это не значило, что их на самом деле нет.

Кроме поведения бывшего раба, было еще одно свидетельство против продолжающегося влияния на него Низвергнутого. Остальные рабы тихо и спокойно умерли, прежде чем Птероклс смог попробовать на них свою магию. Не доказывал ли этот факт, что Низвергнутый боялся его силы? Возможно. Но был ли падший бог достаточно безжалостен и прозорлив; он пожертвовал парой рабов, чтобы оставить своих противников в убеждении, что они получили преимущество, которого в действительности у них не было? И снова — возможно. Вот поэтому… была стража.

Ланиус спросил:

— Ты на самом деле думаешь, что мы могли бы освободить много рабов, используя заклинания, которые освободили тебя?

Отус был здесь единственным, кто не понаслышке знал, что означает быть рабом. Если его ответу нельзя было полностью доверять, то он должен был учитываться.

— Я с уверенностью надеюсь на это, ваше величество, — ответил Отус. Затем он застенчиво улыбнулся. — Но ведь вы не об этом спрашивали, не так ли?

— Так, — признался Ланиус.

Отус сморщил лицо в слабой пародии на глубокие размышления. Наконец он пожал плечами и сказал:

— Я действительно так думаю. Если это освободило меня, я ожидаю, что это сможет освободить любого. Во мне нет ничего особенного.

— Теперь есть.

Отус засмеялся. Король был прав. Но и бывший раб был в чем-то прав. Чем дольше он оставался свободным, тем обычнее он становился. Теперь он говорил как любой другой житель юга, поскольку у него все-таки оставался акцент. «Наверное, его вылечили, — подумал Ланиус, но затем с сомнением спросил себя: — Так ли это? »

Белойец указал на стены Нишеватца и, поклонившись, спросил:

— Ваше величество, как долго ваша армия собирается ничего не делать перед стенами моего города-государства?

Грас едва не рассмеялся ему в лицо, ему даже пришлось прикусить изнутри губы. «Ты назначил Белойеца правителем Нишеватца, и что теперь? А теперь он говорит прямо как Всеволод». Несколько секунд король сдерживал себя, чтобы не сказать ничего жесткого и неуместного, а потом ответил:

— Ваше высочество, мы еще не готовы выступить, но думаем, как это спланировать лучше.

Он подождал, чтобы увидеть, удовлетворит ли это Белойеца. Черногорец нахмурился. Он не выглядел столь мрачно и раздраженно, как Всеволод, но тем не менее мало от него отличался. Подозрительность из него так и перла, когда он сказал:

— Вы просто говорите это, чтобы заставить меня уйти и оставить вас в покое?

Клянусь бородой Олора, ваше высочество, это не так, — проговорил Грас.

Теперь Белойец какое-то время не отвечал.

— Хорошо, — сказал он наконец, — я верю вам. На этот раз я вам верю.

Он еще раз поклонился и зашагал прочь.

Проводив его взглядом и тяжело вздохнув, Грас отправился на берег моря; стражники прикрывали его с флангов. Тень короля стлалась перед ним по земле, она была длиннее, чем в середине лета, и с каждым днем все увеличивалась. Король понимал беспокойство Белойеца, потому что время таяло быстро, как песок в часах. Если Нишеватц не падет сегодня-завтра, ему придется выступить против него — или попытаться продолжать осаду зимой, или сдаться и уйти в Аворнис. Все это были непривлекательные варианты.

Погода была хорошей — на его памяти такого не бывало давно. Грас пробормотал ругательство.

Король не лгал Белойецу. Они ждали туман — это же обычное явление для здешних мест, — чтобы он скрыл атаку на стены. Они ждали, а солнечные ясные дни следовали один за другим. Черногория была бы значительно более приятным местом, если бы летние дни были всегда похожи на эти. Но Грас с удовольствием поменял бы такую погоду на более привычную, мрачную.

На море он не заметил ни одного большого корабля, значит, другие города-государства все еще боялись колдовства Птероклса. Нишеватц оставался один на один с голодом, который властвовал в его стенах.

Грас повернулся в сторону серых каменных стен, которые так долго сопротивлялись его армии. Неприступные, как всегда. Насколько упорно будут сражаться солдаты Василко, если он атакует эти стены?

Он и его охрана были не единственными, кто гулял по берегу. Видневшаяся вдали худая угловатая фигура могла принадлежать только Птероклсу. Колдун замахал рукой, приближаясь.

— Добрый день, ваше величество! — воскликнул он.

— Возможно, он слишком добрый, — ответил Грас — Нам не помешало бы заклинание на худшую погоду.

Птероклс только пожал плечами.

— Остерегайтесь любого человека, кто скажет, что может влиять на погоду. Он лжет. Погода слишком велика для простого человека, чтобы что-то изменить. Низвергнутый… Низвергнутый — другое дело.

Грас внезапно увидел безоблачное небо в совершенно ином свете.

— Ты говоришь, что Низвергнутый виноват в этой погоде? Это дало ему другой и более неотложный повод желать тумана.

Вопрос явно встревожил Птероклса.

— Нет, я так не думаю, — проговорил волшебник после долгой паузы. — Я бы почувствовал это, но ничего подобного нет. Но он мог бы, если бы так задумал. Обычный колдун? Нет.

— Ну ладно. Это меня немного успокоило.

Грас повернулся и посмотрел на юг, мысленно перенесясь через землю черногорцев и через весь Аворнис в страну ментеше, к югу от реки Стуры. Судя по всем донесениям из Аворниса, Санджар и Коркут все еще били друг друга, а те кочевники, с чьими владениями граничили земли Улаша, продолжали отрывать куски от этих владений. По всем признакам, внимание Низвергнутого оставалось прикованным к борьбе между людьми, которые выбрали его своим владыкой.

«Они — не рабы, они — люди», — думал Грас. Они могли быть слугами Низвергнутого, но они не были его бессмысленными марионетками. Они поклонялись ему, но у них также были свои собственные заботы и интересы.

Однако со стороны казалось, что ментеше делают, что хотят, а не то, что Низвергнутый мог бы приказать им. Это должно было разозлить изгнанного бога.

— Если ментеше заключат мир или если один из них окончательно победит… — начал Грас.

Птероклс кивнул, отлично улавливая его мысль.

— Если это случится, Низвергнутый сможет снова обратить свой взор сюда.

Король вздохнул.

— Страшно думать, что мы зависим от борьбы между нашими врагами.

И волшебник поспешил его успокоить.

— Но поскольку она идет, нам надо бы извлечь из этого больше пользы.

Мысли Граса вернулись к Нишеватцу.

— Я не думаю, что нам удастся уморить их голодом раньше, чем мы сами станем испытывать недостаток продовольствия. Если мы хотим получить Нишеватц, надо взять его. Я попытаюсь сделать это. Но мне нужен туман, чтобы мои люди прошли к стенам незаметно.

— Если бы это было в моих силах, я бы вам его дал. — Птероклс покачал головой. — Но, увы, мне остается только надеяться вместе с вами, что он скоро придет.

— Раньше здесь были одни туманы, — сказал Грас — Теперь, когда они мне нужны, стоит такая погода, которой не постеснялся бы и Аворнис. Лучшая погода, какую я когда-либо видел в стране черногорцев, клянусь богами, — лучшая и… худшая.

Боги могут дать вам туман, если они захотят.

— Да. Если они захотят.

Если Низвергнутый имел власть над ветром и погодой, боги на небесах, несомненно, тоже ее имели. «Дайте, — подумал Грас, обращаясь к ним. Это не было молитвой, больше похоже на раздраженное подталкивание к действию: — Вы же можете сделать жизнь Низвергнутого труднее».

Слушали ли они? Грас рассмеялся. Откуда он мог знать? Он был всего лишь человек. Но боги могли делать что захотят. Олор мог взять шесть жен, и Квила не рассердилась. Если это не было чудом, тогда Грас просто не понимал, что такое чудо.

Если бы он не верил в силу богов, какая другая оставалась сила, чтобы верить? Сила Низвергнутого.

— Туман, — произнес Грас — Нам нужен туман.

Туман наполнил улицы столицы; он клубился над рекой, бесшумно скользил по стенам, замедлял передвижение людей. Тишина поразила Ланиуса. Поглощал ли густой туман звуки, или так тихо было потому, что люди не хотели выходить, чтобы не заблудиться? Вопрос, казалось, легче задать, чем ответить на него.

Он вышел из дворца, и сразу все вокруг него стало неясно, призрачно. «Если я решу вернуться, — подумал он, — будет ли дворец на месте? Или здание исчезнет, или отступит от меня, как блуждающий огонек? »

Ланиус сделал выдох. Его собственное дыхание соединилось с туманом, клубившимся вокруг него. Из того, что он прочел в рукописях, следовало, что такие густые, всепоглощающие туманы гораздо чаще бывают в Черногории, чем здесь.

Король пошел, и даже его шаги казались тише, чем они должны были быть. Виновато ли в этом его воображение? Он так не думал, но полагал, что такое возможно.

— Ваше величество? — окликнул его часовой, что находился позади него.

Его голос звучал обеспокоенно. Когда Ланиус оглянулся, он понял, почему. Или, вернее, не увидел, почему, так как часовой… исчез.

— Ваше величество? Где вы, ваше величество?

— Я здесь, — ответил Ланиус и пошел на голос караульного.

С каждым шагом королевский дворец становился все отчетливее. Король кивнул обеспокоенному караульному:

— Туман сегодня густой, не правда ли?

— Густой, как каша, — подтвердил часовой. — Я рад, что вы вернулись, ваше величество. Вышел бы я за вами немного попозже, и туман проглотил бы меня целиком. Вы и не узнали бы.

Ланиус улыбнулся, но спустя мгновение улыбка растаяла. Низвергнутый мог делать с погодой все что угодно. Если это он наслал туман и если кто-то — или что-то — притаилось там, в засаде… Озноб Ланиуса не имел ничего общего с сырой погодой. В качестве извинения он сказал:

— Это моя глупость, что я вышел гулять один.

Караульный кивнул. Он никогда бы не осмелился критиковать короля. Если король покритиковал себя сам, часовой не осмелился возражать.

Его щеки и борода были покрыты каплями влаги. Ланиус вытер лицо рукавом королевской мантии. Слуга, проходивший по коридору, бросил на него возмущенный взгляд, и щеки короля загорелись, как будто его поймали за тем, что он ковырял в носу.

«По крайней мере, это был не Бубулкус», — подумал король.

Бубулкус заставил бы его чувствовать себя виноватым до конца жизни.

— Ваше величество! Ваше величество!

Женский крик эхом прокатился по коридору.

— Я здесь, — отозвался Ланиус. — Что случилось?

Судя по визгливой истерической нотке в голосе женщины, что-то, несомненно, произошло. Служанка вышла из-за угла и увидела его.

— Быстрее, ваше величество!

— Иду, — сказал Ланиус. — Что такое?

— Это принц, — проговорила она. Ужас сжал сердце Ланиуса — что-то случилось с Крексом? Но служанка продолжала: — На этот раз он сделал что-то действительно ужасное.

Паника Ланиуса уменьшилась. Крекс был недостаточно взрослый, чтобы пробудить такой ужас у взрослой женщины. Это значило…

— Орталис?

— Да, ваше величество.

— О боги! — воскликнул Ланиус. — Что он сделал? «Кого он изнасиловал? » — вот что король имел в виду.

Но служанка ответила:

— Он убил человека. Бедный Бубулкус…

— Бубулкус! — воскликнул Ланиус. — Я только что думал о нем.

— У него были жена и дети. Пусть милость королевы Квилы пребудет с ними, потому что она им понадобится.

— Как это случилось? — спросил Ланиус в беспомощном изумлении. Женщина только пожала плечами. — Ты собиралась отвести меня к нему. Пойдем.

Чтобы добраться до Орталиса, все еще стоявшего над телом Бубулкуса, им пришлось проталкиваться сквозь растущую толпу слуг. Кровь пропитала тунику слуги и разлилась лужей под ним. Рядом с телом лежал кнут. Его глаза незряче уставились в никуда, рот (чему Ланиус не удивился) был открыт. «Как всегда», — подумал король.

Окровавленный нож в правой руке Орталиса предназначался для резки фруктов. Но его, несмотря на небольшие размеры, оказалось достаточно и для более ужасной работы.

— Что здесь произошло? — требовательно спросил Ланиус, когда протолкался через толпу. — И положи эту проклятую вещь, Орталис, — добавил он резко. — Ты, безусловно, больше не нуждаешься в ней.

Сын Граса выпустил нож, и он со звоном упал на каменный пол.

— Он оскорбил меня, — его голос был начисто лишен жизни. — Он оскорбил меня, и я ударил его, а он снова стал насмехаться надо мной — сказал, что его мать могла бы ударить сильнее. А следующая вещь, которую я осознал… Следующее, что я осознал, было то, что он лежит на полу.

Ланиус оглянулся.

— Кто-нибудь видел это? Кто-нибудь слышал это?

— Я, ваше величество, — сказал лакей. — Вы знаете, как Бубулкус всегда любит… любил показать, какой он умный.

— О да, — Ланиус кивнул. — Я это замечал.

— Ну, — продолжил лакей, — он видит, что у его высочества кнут в руке…

— Я только что вернулся с верховой прогулки, — быстро сказал Орталис.

— В такой ужасный туман? — спросил Ланиус. Едва он произнес эти слова, как пожалел об этом. Разве непонятно, что Орталис на самом деле делал с этим кнутом? «С кем, и как ей это понравилось? » — подумал король, почувствовав внезапную тошноту.

— И вот Бубулкус спрашивает, — продолжал лакей, — этот ли кнут он использует, чтобы бить маленькую принцессу Капеллу. И тогда его высочество ударил его.

— Я… понимаю, — медленно произнес Ланиус.

На месте Орталиса он бы тоже ударил за такие слова. Использовать кнут для жаждущей этого женщины — одно дело. «Лимоза считает, что Орталис — замечательный», — напомнил себе Ланиус, судорожно вздохнув. Использовать тот же кнут для младенца — совершенно иное. Даже Орталис не стал бы этого делать — Ланиус искренне надеялся на это. Если бы сын Граса остановился на этом… Но Бубулкус отпустил еще одну шутку, и тогда…

— После этого, — сказал лакей, — его высочество заколол его.

Ударить оскорбившего слугу и убить его — совершенно разные вещи. Единственным утешением для Ланиуса было то, что Орталис, казалось, не сделал это с целью развлечься.

Слуга, который убил бы в приступе гнева, был бы казнен. Сын короля Граса не лишится головы за убийство Бубулкуса. Но Орталису не следовало оставаться безнаказанным. Как бы ни был Бубулкус виноват — что Ланиус понимал так же хорошо, как все, — он не заслужил смерти за одну или две грубые шутки.

— Послушай меня, Орталис, — сказал Ланиус; его слова, особенно тон голоса, скорее предназначались толпе шепчущихся слуг, чем шурину. — Убив Бубулкуса, ты вышел за рамки дозволенного.

— Он тоже, — прошептал принц, но не попытался отрицать, что он перешел границы дозволенного. Это улучшало ситуацию.

— Послушай меня, — повторил Ланиус — Так как ты вышел за рамки дозволенного, я приказываю тебе обеспечить вдову Бубулкуса достаточным количеством серебра, что позволит ей и ее детям жить не нуждаясь до конца их дней.

Он ждал результатов своего судейства. Шурин мог оказаться слишком самонадеянным и отвергнуть его предложение, или слуги могли решить, что этого было недостаточно.

Орталис фыркнул:

— Ну ладно. Дураку, однако, следовало бы знать, когда прикусить язык.

Самая подходящая эпитафия, какую Бубулкус мог получить.

Король посмотрел на слуг. Повисло напряженное молчание: люди оценивали и его решение, и слова принца. Наконец один из мужчин сказал:

— Я полагаю, большинство из нас хотели поддать Бубулкусу раз или другой.

Ланиус тихонько вздохнул. У него, кажется, получилось и с той, и с другой сторонами.

— Уберите тело и приведите все в порядок, — сказал он. — Дайте знать жене Бубулкуса — его вдове — о том, что случилось. И дайте ей знать, что принц Орталис оплатит также погребальный костер.

Шурин дернулся, но опять не выразил протеста. Большинство слуг разошлись. Несколько человек остались выполнить приказы Ланиуса. Один из них сказал:

— Вы хорошо позаботились обо всем, ваше величество.

Даже Орталис кивнул.

— Это правда. Если бы он помолчал…

Затем Ланиус осознал, что все это еще не закончилось. «Мне надо написать об этом Грасу, ничего не поделаешь. Лучше пусть он узнает обо всем от того, кто изложит историю честно».

Орталис поднял нож, которым он заколол Бубулкуса.

— Что ты будешь делать с этой вещью? — спросил Ланиус.

«Если он сейчас скажет, что оставит его на память, я изменю свое решение». Но Орталис ответил:

— Я собираюсь выбросить его. Он мне больше не нужен.

Он зашагал по коридору. Король проводил его взглядом.

Орталис все-таки не считал, что он сделал что-то… слишком неординарное. Ланиус снова вздохнул. Бубулкус, если бы его можно было спросить об этом, вряд ли согласился бы с принцем.