23

Возможно, на этом свете существовало что-то более вялотекущее и малоподвижное, чем длительная осада. Король Грас предполагал, что с ней сравниться могли разве что гонки улиток. Подобные мысли не раз приходили ему в голову у стен Нишеватца.

День шел за днем. Люди Василко со стен выкрикивали ругательства в сторону аворнийцев, окруживших город. Когда те подходили слишком близко, черногорцы стреляли в них. Время от времени кто-то бывал ранен. Эти случайные потери, однако, едва ли напоминали войну.

В ответ на сетования короля Гирундо рассмеялся:

— Все могло быть гораздо хуже. Они могли совершать вылазки каждый день в надежде прорваться. У них могли бы быть корабли, пытающиеся доставить туда продовольствие. У нас могла бы начаться эпидемия. Они могли бы ударить по нам с востока и запада одновременно, а армия, которая все-таки ударила по нам с востока, могла бы показать большую стойкость. Вам нравятся эти варианты, ваше величество?

Грас покачал головой. — Теперь, когда ты упомянул их, нет. Я вдруг стал счастлив, оттого что скучаю.

— Вам полезно. Они там, внутри Нишеватца, не скучают, я вам это обещаю. У них есть много о чем подумать. Как прорвать кольцо вокруг крепости — это первая в перечне их проблем.

Но что бы Василко и его приспешники ни думали, они не показывали этого. Весна близилась к концу. Наступало лето. Здесь, на севере, летние дни были заметно длиннее, чем в столице, — и гораздо длиннее, чем они были там, на реке Стуре, где Грас провел так много времени, перед тем как стать королем. Погода иногда бывала довольно теплой. Для Черногории это, несомненно, считалось иссушающей жарой.

Курьеры из столицы приносили новости о гражданской войне между ментеше. Грас жадно читал их. Чем больше кочевники ссорились, тем радостнее он становился. Король Ланиус написал о том, что он научил одного из своих котозьянов выполнять трюки. Это позабавило Граса и несколько оживило день, который был бы иначе неодолимо скучен. И если Ланиус был так занят своими зверьками, он, возможно, не планировал переворота.

Однажды в лагерь под Нишеватцем пришло письмо, присланное не из столицы. Это уже само по себе было так интересно, что заставило Граса сразу сломать печать на пергаменте. Когда он прочел письмо, он улыбнулся и отложил его в сторону.

Одно из преимуществ быть королем Аворниса заключалось в том, что никто не осмеливался спрашивать его, чему он улыбается. Он тоже был не склонен хвастаться, даже если какая-то часть его хотела этого. Но если бы Грас объявил о появлении нового незаконного сына, это бы дошло до Эстрилды быстрее чем если бы он хранил молчание. Он хотел отложить эту весть как можно на более долгий срок — если бы мог, то навсегда.

Элоданазвала ребенка Найвалисом. Грас не выбрал бы такое имя, но он был здесь, на севере, — и она не могла спросить его мнение по этому поводу. Най-ва-лис. Впрочем, звучит неплохо. Из письма следовало, что оба, и ребенок и Элода, чувствуют себя хорошо. И слава богам, потому что только что родившие матери и новорожденные дети умирали слишком часто.

Птероклс ответил на улыбку короля тоже улыбкой. Использовал ли волшебник колдовство, чтобы узнать, почему Грас был так доволен собой? Или он просто вспомнил, что Элода была беременна и скоро собиралась родить? Грас не спросил его.

Обычно улыбчивое лицо Гирундо оставалось серьезным. Он тоже, должно быть, не забыл про Элоду. И понимал, что такое благоразумие. Какие бы вопросы и поздравления у него ни имелись, он оставил их при себе. Благодарный за это, Грас спросил:

— Сильно они там голодают, как ты думаешь?

— Они еще не дошли до предела, — сразу же ответил Гирундо. — Иначе они отважились бы на вылазки, просто чтобы добыть еду.

— Достаточно честно, — кивнул король, глядя на зубчатые стены Нишеватца.

Погребальный костер не поражал своими размерами. Лежащий на нем белобородый священник был одет в зеленую мантию, он так и не дослужился до желтой, которую носило высшее духовенство. И все-таки не только архипастырь Ансер пришел попрощаться с ним, так же поступил и король Ланиус.

После обычных молитв священник, проводивший погребальную службу, поднес факел к пропитанным маслом дровам. Костер запылал сразу и горел сильно, поглощая бренные останки Иксореуса.

— Да поднимется его душа с этим дымом к небесам, — нараспев произнес священник.

— Да будет так, — прошептали присутствующие на похоронах.

Маленькая толпа начала расходиться. Большинство в ней были священники, служившие с Иксореусом в главном соборе. Значит, у него было мало друзей. Это огорчило Ланиуса, но не удивило.

Архипастырь Ансер подошел к нему и пожал руку.

— Хорошо, что ты пришел.

— С ним умерло много знаний. — Ланиус размышлял, понимает ли Ансер его слова. Король сомневался в этом.

Ансер больше интересовался охотой, чем церковными делами. К его чести, он никогда не притворялся на этот счет. Ланиус продолжал:

— Ты нигде не найдешь другого архивариуса, который хоть немного бы сравнялся с ним.

К его удивлению, Ансер улыбнулся, покачал головой и ответил:

— О, я так не думаю, ваше величество.

Ланиус имел некоторое представление о помощниках Иксореуса.

— Кто? — потребовал он ответа.

— Ты, конечно, — сказал архипастырь.

— Я? — Король моргнул. — Слишком много чести. Я более-менее знаю королевский архив, но тот, что находится под собором?..

«Теперь на одного человека меньше знают имя Милваго. Может быть, это только к лучшему».

— Ты мог бы делать эту работу, — продолжал Ансер. — Я имею в виду, если бы у тебя не было другой.

Не так давно Ланиус размышлял, чем бы он мог зарабатывать себе на жизнь, не будь он королем.

— Если бы у меня не было другой, возможно, я смог бы. Ансер никогда не имел никаких иных намерений, кроме добрых. Но деятельность короля отнимала у Ланиуса гораздо меньше времени, чем могла бы, что было виной только одного человека — отца Ансера, короля Граса. Ланиус размышлял над этим меньше, чем в прошедшие годы, но он знал, что это было правдой. Он все-таки заставил себя улыбнуться и сказал:

— Как я тебе уже говорил, ты льстишь мне.

— Я так не думаю. — Ансер покачал головой. — Заниматься поисками в архиве у тебя в крови, как это было в крови у Иксореуса, и ты не сможешь со мной спорить. Другие люди будут этим заниматься, но только потому, что кто-то им прикажет.

Ланиус охотно предпочел бы занимать должность архивариуса, чем носить корону, — если бы у него был выбор. Он кивнул архипастырю.

— Может быть, ты и прав. Но ты, по крайней мере, имел одного хорошего архивариуса. Я потратил годы, чтобы более-менее привести королевский архив в порядок.

— Вскоре тебе, возможно, понадобится сделать это же с нашими записями, — сказал Ансер.

— Надеюсь, что нет.

И все же если бы старинные документы, в которых упоминалось имя Милваго и рассказывалось, кто он такой, были потеряны еще для нескольких поколений, он был бы этому только рад.

Окруженный гвардейцами, Ланиус отправился во дворец. Священники, пришедшие на кремацию Иксореуса, провожали его взглядами. Они, должно быть, удивлялись, почему король Аворниса решил лично выразить почтение старику, не годному ни на что, кроме как перекладывать с места на место пергаменты. Он всегда находил то, что искал? Ну и что?

Ланиус вздохнул и покачал головой. Кто, кроме еще одного архивариуса, сможет справедливо оценить то, что сделал другой архивариус? Даже Ансер пришел на похороны только потому, что ему нравился Иксореус. Но в то же время ему нравились все, так же как он нравился всем, так что это ничего не доказывало.

По пути назад во дворец один из стражников спросил:

— Ваше величество, в чем смысл просто хранить старые пергаменты, не говоря уж о том, чтобы просматривать их?

По тому, как он спрашивал, он, очевидно, не ожидал от короля вразумительного ответа. Несколько других охранников вытянули шеи, чтобы услышать, что скажет Ланиус. Последнее, что он хотел, это показаться перед ними глупцом.

— Ты умеешь читать и писать, Карбо?

— Я? — засмеялся Карбо. — Конечно нет!

— Ну ладно. Ты вступал когда-нибудь в споры с Пладидом по поводу денег, что он выдает тебе каждые две недели?

К его облегчению, Карбо утвердительно кивнул. Ланиус продолжал:

— Значит, тебе известно, чем он занимается: просматривает пергаменты, где сказано, какое жалованье ты получаешь и когда ты последний раз получал его. Вот для чего архивы — они как платежные документы для всего королевства, с тех давних времен, как только можно вспомнить. Неважно, какой вопрос ты задаешь о том, как шли дела очень давно, ответ находится в них — если только пергамент не съели мыши.

— Но зачем вам интересоваться тем, что случилось когда-то, когда никого из тех, кто сейчас живет, и на свете-то не было? — спросил Карбо.

— В том случае, если королевство столкнется с теми же проблемами, с какими уже сталкивалось раньше, я буду знать, как тогда они улаживались.

Карбо мог убедиться, что в этом был смысл. Но несмотря на то, какой в этом был смысл, основной причиной, почему Ланиус любил исследовать архивы, было то, что он интересовался прошлым ради самого прошлого, кроме того, пока он рылся в старых пергаментах, окружающие не беспокоили его.

И Карго тоже больше не беспокоил его. «Еще одно преимущество архивов».

Перед королем Грасом стояли три черногорца — исхудавшие, с провалившимися щеками. Они сбежали из Нишеватца при помощи веревки, которую спустили со стены. Грас обратился к Белойецу:

— Узнай у них, насколько Нишеватц нуждается в пище?

Они попытались заговорить сразу, одновременно. Черногорский дворянин указал на человека, стоявшего посредине, самого высокого из троих, и тот извергнул совершенно непроизносимые горловые звуки.

— Он говорит, что город голодает, — сказал Белойец Грасу. — Он просит посмотреть на него, на этих людей с ним рядом. Он говорит, что они были крепкими людьми, когда осада началась. Теперь их можно назвать привидениями.

На взгляд Граса, жители Нишеватца даже и сейчас отдаленно не напоминали привидения. Он спросил:

— Как упорно будут черногорцы сражаться, если мы нападем на них сейчас?

Снова все трое заговорили одновременно. На этот раз они начали спорить. Белойец сказал:

— Один из них говорит, что люди Василко нанесут один или два удара для вида и потом сдадутся. Другие говорят, что они будут сражаться упорно.

— Я слышал, что они упомянули принца Всеволода, — заметил Грас — О чем шла речь?

Услышав имя Всеволода из уст Граса, черногорцы едва ли не завопили, а потом раздались звуки, лишь отдаленно напоминавшие речь. Белойец дал им какое-то время высказаться, а потом сообщил:

— О его высочестве они невысокого мнения, ваше величество.

— Я бы мог догадаться, — сказал Грас достаточно сдержанным тоном. — Но что они думают о том, чтобы сражаться на стороне Низвергнутого?

Когда Белойец перевел это на черногорский язык, трое беженцев начали снова спорить. Зная лишь несколько слов чужого языка, Грас тем не менее без проблем понял это. Один из них сказал что-то, явно задевшее за живое Белойеца, и дворянин сердито закричал на него. Тот ответил примерно так же. Вскоре все четверо черногорцев орали во всю силу своих легких.

— Что они говорят? — спросил Грас. Белойец не обратил на него никакого внимания.

— Что они говорят? — снова спросил он. Ответа так и не последовало.

— ЧТО ОНИ ГОВОРЯТ? — Король вполне мог бы перекричать шум битвы.

— Они говорят низкие вещи, оскорбительные вещи, ваше величество! — негодующе ответил Белойец. — Один из них, мерзкая собака, говорит, что лучше Низвергнутый, чем Всеволод. Следует казнить человека, который говорит подобные вещи.

— Нет, это Низвергнутый казнит тех, кто не соглашается с ним, или превращает в рабов, — ответил Грас. — Они будут освобождены от плохого господина. Скажи им это, Белойец.

Дворянин заговорил. Черногорцы немедля ответили ему. Белойец неохотно повернулся к королю и заговорил на аворнийском:

— Они говорят, Нишеватц освободится от одного плохого господина, но получит другого такого же.

Грас знал, что люди в Нишеватце не любят принца Всеволода. Но он как-то умудрялся избегать осознания того, насколько они презирают Всеволода. Если они думали, что между ним и Низвергнутым нет разницы… Если они так думали, неудивительно, что они объединились с Василко, даже если он следовал за изгнанным богом.

— Отошли их прочь, — велел Грас Белойецу. — Накорми их. Приставь к ним стражу. Затем возвращайся ко мне.

— Как вы прикажете, ваше величество, так и будет. Белойец вернулся несколько минут спустя, и на его лице было любопытство.

— Что вам угодно, ваше величество?

— Хотел бы ты стать принцем Нишеватца, когда мы возьмем город? — Грас не стал скрывать того, что было у него на уме.

Белойец застыл от удивления.

— Вы просите меня… предать моего принца?

— Нет, — ответил Грас. «Да», — подумал он и произнес вслух: — Как может Всеволод быть принцем Нишеватца, если все жители города ненавидят его? Если нам придется убить всех, чтобы посадить его снова на трон, кем он станет править? А если нам придется убить всех в Нишеватце, чтобы снова посадить его на трон, и мы решим сделать это, чем мы будем отличаться от Низвергнутого? Чью волю мы выполняем?

— Вы пытаетесь оправдать то, что хотите так или иначе сделать, потому что вы не любите принца Всеволода, — сказал Белойец. — Вы просите меня предать моего друга и покровителя, ради которого я отправился в изгнание.

Это заставило Граса снова недовольно заворчать. Белойец был прав — король Аворниса не любил Всеволода. Впрочем, он был не одинок в своем чувстве. Король со вздохом сказал:

— Ладно, ваше превосходительство, я не стану просить вас делать что-то, что идет против вашей совести. И все-таки вам следует подумать, что хорошо для вас, а что — для Нишеватца.

— И для Нишеватца, и для меня принц Всеволод, — лучше.

Белойец поклонился и вышел.

Услышав ругательства, которые проворчал Грас, его охранники широко раскрыли рты. Он говорил слова и похуже, когда был капитаном речной галеры, но с тех пор как надел корону, казалось, просто забыл их.

Итак, Белойец все расскажет Всеволоду, и тот закатит истерику. У Граса начинала болеть голова от одной мысли об этом.

Но Всеволод не пришел побеспокоить его, он даже не попался ему на глаза. В свою очередь, король не спрашивал, куда подевался черногорский правитель. Ему было все равно.

Прошла неделя. Один из аворнийцев, охранявших Всеволода и его свиту, явился к Грасу.

— Ваше величество, я думаю, вам лучше пойти повидаться с принцем.

— Зачем?

Таким тоном мог сказать ребенок, которому не хотелось умываться.

— Он… не совсем здоров.

— О-о. — Грас сделал кислую мину.

Он направился в палатку к принцу в сопровождении охраны, так как предположил, что его ждет более чем прохладный прием. Наверняка Белойец рассказал другим черногорцам из окружения Всеволода о предложении короля. Им также может не понравиться эта идея и, как следствие, он сам.

Его встретил Белойец вместе с тремя другими черногорскими дворянами-беженцами.

Итак, вам уже сообщили, — сказал Белойец.

— Да, ваше превосходительство. Как его высочество себя чувствует?

— Его состояние не меняется с тех пор, как это случилось.

Грас кивнул, как будто он понимал, что имеет в виду черногорец. Белойец продолжал:

— Полагаю, вы хотите его видеть.

— Да, и поэтому я здесь, — снова кивнул король.

Белойец и другие изгнанники отошли в сторону, безропотно пропуская Граса и его людей. Странно… Всеволод тоже надоел им? Если так, почему Белойец отказался занять его место? В таком случае он ведет себя противоречиво.

Но как только Грас бросил взгляд на Всеволода… Принц Нишеватца лежал на походной кровати, очень похожей на ту, которая имелась у короля Аворниса. Он узнал посетителя, король понял это по движению глаз — или, точнее, правого глаза, потому что левый был почти закрыт. Левый угол рта скривился в застывшей недовольной гримасе, да и вся левая половина его лица была неподвижной. Всеволод поднял правую руку, чтобы погрозить пальцем Грасу. Левая сторона его тела была больше не подконтрольна его воле.

Он попытался заговорить — и речь оказалась бессвязной. Грас даже не смог определить, на каком языке Всеволод пытался с ним заговорить, черногорском или аворнийском. Один из телохранителей короля прошептал:

— Спасите меня боги от такой участи.

Граса охраняли молодые и энергичные солдаты, он тоже оставался полон энергии, несмотря на годы. Время от времени тело напоминало ему о том, что оно не вечно. Но такое… Он поежился. Это было все равно что смотреть на ожившую смерть. Парень прав, по сравнению с параличом просто свалиться замертво было благом.

— Спасите меня боги… — И Грас поспешно покинул палатку.

— Когда это случилось? — спросил он Белойеца.

— После того как я рассказал ему, что вы хотели от меня. — Черногорец вздохнул. — Он рассердился, как вы могли догадаться. По правде говоря, он был в ярости. И вдруг, когда он проклинал меня, он сказал, что голова болит так, что готова разорваться. И он упал, и стал таким… как сейчас… с тех пор.

К нему приходил лекарь? — спросил Грас.

— Да, — кивнул Белойец. — Он сказал, что ничего не может сделать. Он также сказал, что принц — старый человек, и это могло случиться в любое время. Это могло… да.

Он говорил так, как будто не верил своим словам. И он ни в чем не обвинил Граса. Король был благодарен ему за это.

— Я пришлю своего главного волшебника, — предложил Грас. — Я не знаю, насколько он может помочь, но стоит попробовать, а?

— Спасибо… — Теперь пришла очередь удивляться Белойецу. — Если бы я думал, что вы скажете это, я бы пришел к вам раньше. Я думал, вы скажете, пусть он мучается. Пусть он умрет.

— Клянусь богами на небесах, Белойец, я бы не пожелал такой участи для Всеволода. Я бы никому такого не пожелал!

Король послал одного из своих телохранителей за Птероклсом. Волшебник пришел к палатке принца спустя несколько минут. Выслушав Граса, он спросил:

— Вы хотите, чтобы я вылечил его? Я не знаю, смогу ли я что-нибудь сделать.

— Постарайся. — Грас с надеждой смотрел на него. — Как бы там ни было, я не думаю, что ты повредишь ему. — Он повернулся к Белойецу. — Если ты не согласен, скажи.

— Нет, я не буду. — Черногорец покачал головой. — Я скажу спасибо. Я скажу: пусть боги будут с вами.

Птероклс скрылся в палатке принца. Спустя некоторое время раздался крик Всеволода, больше похожий на мычание. Затем колдун начал произносить заклинание, и постепенно ритм его менялся.

Когда Птероклс вышел из палатки, его лицо было печальным.

— Что-нибудь получилось? — Грас вопрошающе уставился на него.

— Не так много, как мне бы хотелось, — ответил волшебник. — Что-то… нарушилось у него в голове. Я не знаю, как исправить это. Заклинание, которое я использовал, облегчит его состояние, но это все, что в моих силах.

— Даже это лучше, чем ничего. — И Белойец низко поклонился волшебнику. — Спасибо.

— Я не сделал ничего такого, чтобы заслужить вашу благодарность. — Он тоже поклонился и ушел, бормоча что-то себе под нос.

Грас и Белойец переглянулись. Спустя мгновение король кивнул:

— Ты ведь знаешь, о чем я хочу спросить…

— Да. — Белойец выглядел еще более несчастным, чем Птероклс — Это заставляет меня чувствовать себя белой вороной.

— Я понимаю твои чувства и уважаю их, — проговорил Грас — Но ты не смеешь утверждать, что это не нужно. Нишеватц не может оставаться без правителя. Кто лучше тебя?

— Всеволод, — сразу же ответил дворянин.

— Я уже сказал тебе «нет», и ты меня убеждал в обратном. Сейчас ты не можешь так же легко повторить это.

Губы Белойеца скривились — почти как у Всеволода.

— Мне надо подумать, — сказал он.

— Но не слишком долго, — предупредил его Грас. Через три дня Всеволод умер. После этого у Белоейца не осталось выбора.

Когда Ланиус был еще совсем молод, он видел сражение и с тех пор никогда не стремился оказаться на поле битвы. Он не хотел слышать звон мечей и свист стрел или чувствовать запах крови и разгоряченных тел. Время от времени этот специфический запах проникал в его кошмары.

Он не хотел выходить на поле сражения, но не возражал бы знать больше о том, что там происходило, — его не вполне устраивали рапорты, которые он читал в тишине и покое своего кабинета. Он иногда расспрашивал курьеров, и те из них, кто приезжал с севера, на самом деле видели то, о чем сообщал Грас. Их рассказ изобиловал подробностями и деталями. Увы, гонцы, доставлявшие сведения о гражданской войне среди ментеше на юге, не могли удовлетворить его любопытство. Один из них оказался более словоохотливым:

— Извините, ваше величество, но у нас нет своих людей в Йозгате, которые бы наблюдали за сражениями. Мы ждем, когда слух дойдет до нашей стороны реки, а затем стараемся вычислить, кто лжет, а кто — нет.

— А как вы делаете это?

— Осторожно, — ответил курьер и, услышав смех короля, покачал головой: — Я не шутил, ваше величество. Всякие слухи о том, что происходит между Санджаром и Коркутом, похожи на пузыри. Мы пытаемся проколоть эти пузыри и посмотреть, какие из них ничего не оставляют, кроме дурного запаха.

— Позор, что, кроме сбора сплетен, Аворнис не может сделать ничего больше, — заметил Ланиус.

Курьер опять покачал головой.

— Нам приказано не оказывать предпочтения ни одному из принцев ментеше. Пусть крушат друг друга так долго, как им нравится.

Вот она, скучная мудрость Граса.

— Хорошо. — Ланиус пожал плечами. — Я полагаю, это просто говорит мое нетерпение.

Его шурина одолевало нетерпение другого сорта.

— Не могу дождаться, когда Лимоза родит ребенка.

— А?

Если Орталис начнет говорить о том, как он хочет сына, Ланиус намеревался найти предлог, чтобы исчезнуть. Он не хотел слышать о ребенке, который может оказаться угрозой для положения его собственного сына.

Но не это было на уме у брата Сосии.

— Существуют вещи, — продолжал он, — которые ты не можешь делать, когда женщина носит ребенка.

— А? Что, например?

Определенные позы были неудобны, когда у жены вырос живот, но они продолжали заниматься любовью почти до самого появления на свет Крекса и Питты.

— Кое-что, — повторил Орталис, но не стал уточнять.

На этот раз Ланиус не стал еще раз говорить «а». Он сказал:

— О!

Воспоминания о покрытой рубцами спине Кристаты, то, как израненная кожа ощущается под пальцами, — все это словно вспыхнуло у него в мозгу. После секундного раздумья он тряхнул головой. Наверное, в этом проявляется его слабость, но он действительно не хотел ничего знать о развлечениях сына Граса.

На его лице, должно быть, отразилось то, о чем он думал. Принц Орталис покраснел.

— Не будь таким высокомерным, — сказал он, — я не единственный, кто делает подобные вещи.

— Я ничего такого не говорил (и ведь это правда!). — Ланиус не желал еще одной ссоры с Орталисом; их и так было слишком много. Но ему также не хотелось, чтобы законный сын Граса думал, что ему нравится сама мысль о подобных развлечениях. — В мире и так достаточно боли. Какой смысл добавлять ее специально.

Он почти добавил: «Это похоже на деяния Низвергнутого», — но в последнее мгновение проглотил эти слова. Если Орталис ничего не знает о Низвергнутом, зачем ему говорить об этом?

— Ты не понимаешь.

— Ты прав, — Ланиус кивнул, соглашаясь. — Я не понимаю.

Он не ожидал от Орталиса объяснений и не хотел их. Но шурин все-таки объяснил:

— Это не добавляет боли в том смысле, в каком понимают ее мучители-ментеше. Тут другое.

— Как это? — все-таки спросил Ланиус. Вопрос вырвался раньше, чем он успел заткнуть себе рот.

— Как? Я скажу тебе как. Потому что, когда это делается, оба человека наслаждаются этим, вот как.

Орталис бросил вызывающий взгляд на Ланиуса.

Даже Кристата признавала, что кое-что поначалу нравилось ей. А потом, когда все зашло слишком далеко для нее, может быть, Орталис принял настоящий страх за поддельный, который был частью игры. Ланиус не исключал, что именно так все и было.

«Но он хотел охотиться на девушек для развлечения. Как я могу забыть об этом? Что бы он стал делать, когда бы поймал их?»

Молчание Ланиуса рассердило сына Граса.

— Проклятие, я говорю тебе правду, — сказал он.

— Ладно. Я верю тебе.

Ланиус не верил, но… судя по всему, Орталис сам верил в то, что говорил. А Ланиус верил — нет, он знал, — что спорить с принцем было бесполезно.

Несколько дней спустя у Лимозы начались роды. Нетта, очень опытная акушерка, которая в свое время помогала Сосии, занялась женой Орталиса. Ланиус не прохаживался за дверями спальни Лимозы, это было занятие для Орталиса. Но король все-таки получал сведения от женщин, которые помогали акушерке. Из того, что они говорили, следовало, что все шло как положено. Ланиус надеялся на благополучный исход. Неважно, что он думал о Петросусе, он хорошо относился к дочери ссыльного казначея.

Солнце только что село, когда высокий тонкий крик новорожденного раздался из спальни. Спустя некоторое время оттуда вышла Нетта.

— Поздравляю, ваше высочество, — сказала она. — У вас отличная, здоровая дочь, и ее высочество, ваша жена, хорошо себя чувствует.

— Дочь? — Орталис не потрудился понизить голос и скрыть разочарование, прозвучавшее в нем. Но затем он изобразил что-то вроде смеха. — Ладно, мы просто еще раз попытаемся, вот и все.

Но не раньше чем через шесть недель, — твердо указала акушерка. — Вы можете причинить ей настоящий вред, если сделаете это слишком рано. Я не шучу насчет этого, ваше высочество. Держитесь подальше от ее постели, пока не пройдет шесть недель.

Как давно кто-нибудь, кроме Граса, разговаривал с Орталисом таким тоном? Принц просто кивнул:

— Хорошо.

— Принцесса Лимоза сказала, вы собирались назвать девочку Капелла. Это так?

— Да. Так звали ее мать, — подтвердил Орталис.

— Хорошее имя, — кивнула акушерка. — У меня есть двоюродная сестра по имени Капелла. Она очаровательная женщина, и я уверена — ваша маленькая принцесса будет такой же.

Что Орталис ей ответил, этого Ланиус не слышал. Он ушел в свою спальню и сказал Сосии:

— Это девочка!

— Я не думаю, что есть кто-нибудь на полмили вокруг, кто бы этого не знал.

— Ну да, у Нетты такой голос. Все равно это хорошие новости.

— Действительно, — согласилась Сосия. — Я все-таки беспокоюсь о наследовании.

Что бы могло произойти в случае смерти Граса, человека отнюдь не молодого? Сам Ланиус считал, что он должен стать тогда единственным королем, но согласится ли шурин? На сегодняшний момент у него был сын, а у Орталиса не было.

Могут быть сложности, — сказал Ланиус.

— Они уже есть, — покачала головой Сосия. — И грозят катастрофой.

Ему ежедневно приносят новости о гражданской войне между принцами ментеше. А что, если кто-нибудь однажды прочтет донесение о гражданской войне, бушующей между претендентами на трон Аворниса? Ланиус вполне допускал, что такое могло случиться.

Сосия прочитала это у него на лице.

— На этот раз мы увернулись от стрелы. Что будет через год или через два?

— Ты права, — вздохнул Ланиус — Но, клянусь бородой Олора, я бы хотел, чтоб ты была не права… — Он остановился, а затем продолжил: — И есть еще кое-что, в чем ты тоже оказалась права.

— О чем ты?

— Орталис и Лимоза. — Ланиус рассказал ей, что Орталис говорил и что он, Ланиус, думает по этому поводу. — Другое дело, что Лимоза по уши влюблена в твоего брата, несмотря на — или, может быть, как раз из-за этого.

— Ты имеешь в виду, что ей нравится все то ужасное, что он делает? — Сосия поморщилась. — Это отвратительно! — Она помолчала, потом задумчиво произнесла: — Хотя кому-то может нравиться то, что другой считает отвратительным.

Ланиус кивнул. Спустя мгновение он подумал, что лучше бы этого не делал, так как догадался, что жена вспомнила о его развлечениях со служанками. Он отвернулся с невинным видом. Сосия засмеялась. Она знала, что он все понял правильно.

24

Аворнийские солдаты рыскали по округе в поисках древесины и масла, чтобы устроить принцу Всеволоду величественный погребальный костер, который затем соорудили вне пределов дальности полета стрелы из Нишеватца. Белойец вышел к грозным стенам города с флагом парламентера и обратился к его жителям с пламенной речью. Они молча взирали на него с зубчатых стен и дали ему уйти, не послав ему вслед ни одной стрелы.

— Ну, ваше величество, я рассказал им, что принц Всеволод покинул этот мир. Я сообщил им, что я буду править Нишеватцем, когда Василко будет изгнан из города. Я говорил им — и они слушали меня! Значит, у них нет ко мне ненависти.

— Хорошо, — сказал Грас, нисколько при этом не слукавив. — Тогда отправьте дух Всеволода в небеса вместе с дымом костра, а затем мы продолжим наше дело здесь, на земле.

Когда Грас смотрел, как тело старика утонуло в дыму, он вспомнил своего отца, и боль от давней утраты резанула его словно ножом. Он быстро сморгнул и отвернулся от погребального костра. Жара, дым и яркий огонь были достаточным оправданием для его мокрых глаз. Он вытер их рукавом туники и посмотрел на Нишеватц. Бородатые воины на стенах города наблюдали за тем, как Всеволод покидает этот мир, так же напряженно, как солдаты, которыми командовал Грас. Он видел, как некоторые из них указывали на костер, и размышлял, о чем они могли говорить друг другу.