15

К своему удивлению, Ланиус обнаружил, что скучает по тестю. Да, он сердился, когда Грас, восседая на алмазном троне, держал королевство в своих руках. Когда Грас был на юге, воюя с ментеше, Ланиус тоже держал в руках много ниточек власти — но это были большей частью неинтересные нити.

Да, он хотел править Аворнисом… пока не стал делать это. И тогда Ланиус понял, что Грас более приспособлен выполнять ежедневную скучную королевскую работу.

Но Грас был на войне, а это значило, что Ланиус должен продолжать усердно выполнять эту самую рутинную работу. Только вот усердия ему не хватало. Его смущало, мало того, ему становилось стыдно, когда он получал напоминания из провинций о чем-то, что ему давно следовало бы сделать — или сразу, или хотя бы через неделю. Но похоже, он не способен был совладать с собой.

Впрочем, причина была ему хорошо известна. Если бы он уделял управлению Аворнисом все время, которое для этого требовалось, он не имел бы возможности перебирать манускрипты в архивах, или наблюдать за обезьянами, или пытаться выяснить, каким образом Когтистый выбирается из комнаты, где содержатся котозьяны, и попадает в кухню. Это было более приятное времяпрепровождение, и он затруднялся думать о своих любимых занятиях как о чем-то менее важном.

Он также имел бы меньше времени, чтобы развлекаться со служанками. Управлять королевством было более важным делом, чем это, но отнюдь не таким приятным. До сих пор Сосия не обнаружила — или, скорее, не выяснила, — что он продолжает заниматься этим после того, как Грас отослал Кристату. То, что жена оставалась в неведении, помогало развлечению оставаться приятным.

И разумеется, у него оставалось бы меньше времени для бесед с принцем Всеволодом… Однако это обстоятельство не разбило бы его сердце. К тому же он узнавал меньше о черногорцах, чем хотел, а больше о том, что думает Всеволод.

— Когда война на юге будет закончена? — спросил принц со своим характерным гортанным акцентом.

Он вовсе не хотел участвовать в войне на юге, но беспокоился о том, как это повлияет на обстановку на севере — именно это имело для него значение.

— Я не знаю, ваше высочество, — ответил Ланиус. — Хотелось бы мне знать. Хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь знал.

Всеволод нахмурился. Ланиусу казалось, что он больше, чем обычно, похож на тощего, старого грифа.

— Он выиграет войну?

— Клянусь богами, я надеюсь на это! — воскликнул Ланиус.

— Он выиграет войну к зиме?

— Ваше высочество, я сказал вам — не знаю. И не думаю, что кто-нибудь знает. Если боги на небесах позволят ему сделать это, он сделает.

Как всегда, упоминая богов, Ланиус ничего не сказал о Низвергнутом, бывшем когда-то Милваго. Хотя этот не совсем бог, который больше не обитал на небесах, никогда не выходил у него из головы.

— Если Грас не выиграет войну этой зимой, будет ли он снова воевать на юге, когда придет весна? — настойчиво поинтересовался Всеволод.

— Я не знаю, — ответил Ланиус, чье терпение начало подходить к концу. — Хотя я бы не удивился. А вы?

— Нет. Не удивился, — угрюмо сказал принц. — Он не заботится о Нишеватце. Все ложь.

Он отвернулся.

Ланиус испытал острое желание двинуть ему ногой под зад. Он не сделал этого, но соблазн остался. Если Всеволод не был самым эгоцентричным человеком на свете, кто тогда мог претендовать на этот титул? Все, о чем он беспокоился, был Нишеватц, не важно, что требуется Аворнису. С трудом сдерживая себя, король сказал:

— На нас напали, вы знаете.

— Да, на вас напали. Да, я знаю. А что же я? Я ограблен. Я изгнан, — проговорил Всеволод. — Я живу в чужом месте, ему чужую еду, говорю на чужом, уродском языке, и всем безразлично, жив я или умер.

— Нам это не безразлично, — настаивал Ланиус, хотя лично он особого интереса к судьбе собеседника не испытывал. — Но мы должны сперва выгнать захватчиков из наших владений а уже потом беспокоиться о других.

Всеволод, казалось, даже не слышал его.

— Я умру в изгнании. Мой город придет в упадок, разрушенный преступным Василко, моим собственным сыном. Я не могу спасти его. Жизнь горька. Жизнь тяжела.

«Он лишен власти, — подумал Ланиус. — Он лишен власти и ненавидит это так же, как я — из-за того, что вынужден подчиняться Грасу. А он стар. Он привык властвовать и теперь, когда у него это отняли, не может поменять образ жизни. У меня никогда и не было власти. Я продолжаю размышлять, каково это — обладать властью, как мальчик мечтает о своей первой женщине».

— Мы сделаем все, что сможем для вас, ваше высочество. — Голос Ланиуса звучал со всей мягкостью, на которую был способен. — Не беспокойтесь. Мы вернем вам Нишеватц. Во имя богов на небесах, я клянусь в этом.

— Боги на небесах… — Всеволод яростно затряс головой. — Нет. Если я так скажу, если я так подумаю, я уподоблюсь Василко. Таким я не буду.

Он встал и затопал прочь, явно рассердившись на Ланиуса.

Грас отдыхал в придорожной таверне. Служанка за стойкой, которая приходилась кузиной владельцу заведения, поставила очередную кружку вина перед ним.

Его люди недавно заставили ментеше отступить, когда те уже подъезжали с горящими факелами в руках, чтобы поджечь таверну и всех, кто в ней находился.

— Спасибо, дорогая, — поблагодарил Грас служанку.

— На здоровье, ваше величество, — ответила она. — Там еще много осталось. Не стесняйтесь.

Сама она не стеснялась. Ее звали, как он выяснил, Элода. Она была вдовой: ее муж повредил ногу, когда молотил зерно, и умер от загноившейся раны.

Элода отказалась брать серебро за вино, хотя Грас предлагал.

Нет, — сказала она, качая головой. — Вы спасли нас. Это самое малое, что мы можем для вас сделать.

Гирундо сидел на другом трехногом стуле за шатким столиком рядом с Грасом.

— А она ничего себе, — сказал генерал, провожая Элоду взглядом, когда та пошла к стойке, чтобы принести еще вина.

— Да, вполне, — согласился Грас.

Элода обладала грубоватой привлекательностью девушки за стойкой, чуть шире в бедрах и чуть полнее в груди, чем это было модно в столице. Ее светло-каштановые волосы не отличались особой густотой. А веселые голубые глаза были, возможно, самой ее привлекательной чертой — они сверкали неиссякаемым жизнелюбием.

Гирундо также пил вино, за которое не нужно было платить.

— Как вы полагаете, ваше величество, насколько простирается ее благодарность? — прошептал он.

— Интересный вопрос. — Грас бросил взгляд на Гирундо. — Кажется, ты первый ее заметил. И, наверное, хочешь быть единственным, кто попробует это выяснить?

— И обездолить вас, ваше величество? Боги не позволяют.

По театральной позе, в которой генерал замер, его можно было бы принять за солдата осажденного города, предлагающего своему властелину последний кусок хлеба. Но щедрый жест был не столь благородным, как казался, потому что он продолжал:

— Я обнаружил здесь пару ее подружек. Думаю, что у вас, ваше величество, есть шанс.

— Согласен, есть, — признал Грас. Неприятности, которые он имел из-за колдуньи Алсы, заставляли его быть осмотрительным, чтобы снова не рассердить Эстрилду. Но Эстрилда была далеко на севере, и вряд ли узнает, что он покувыркался с девушкой из таверны.

— Тогда действуйте, если вы не прочь — и если она не прочь.

Гирундо говорил это так же напористо, как если бы находился на поле битвы. Он, может быть, говорил бы по-другому, если бы в столице его ждала жена. Но он жил один. Те, кто знал его, понимали, что он вряд ли когда-нибудь женится.

Он допил вино и медленно пошел к выходу, по пути дружески похлопав Граса по спине. Король прикончил кружку вина. Когда Элода принесла ему новую, он сказал:

— Выпей со мной, если имеешь желание.

— Конечно, — ответила она, улыбаясь. Ее рот был широким и щедрым. — Когда у меня будет еще такая возможность? Я могу утомить людей этой историей, которую буду рассказывать до самой старости.

Она согнула спину и захромала, когда пошла, чтобы принести себе вина. Грас засмеялся. Она тоже. Что ж, уложить ее в постель не составит труда.

Когда она вернулась с кружкой, Грас усадил ее к себе на колени. Она обвила рукой его шею, как будто ничего другого и не ожидала. Лишь одно беспокоило короля: указывая на хозяина таверны, он спросил:

— Твой кузен не рассердится?

Ему не хотелось иметь дело с разъяренным родственником. Иногда такие люди в припадке ярости готовы тебя убить, нисколько не заботясь о том, останутся ли они в живых сами.

Но Элода только удивленно взглянула.

— Нет, Морус не станет возражать. Я ведь не похожа на девушку. Да и ты не похож на пастуха. Ты же король.

Чтобы убедиться, что Морус не станет возражать, она поговорила с ним после того, как опустошила кружку. Он посмотрел на нее, на Граса, потом опять на нее. Затем вышел из таверны и закрыл за собой дверь.

— Вот видишь? — сказала Элода.

— Вижу.

Грас поднялся со стула, и комната закачалась перед его глазами. Пожалуй, не стоило так много пить. Вино может воспламенить желание и в то же время лишить силы его исполнить. А он уже не был так молод, как когда-то…

Он обнял Элоду. Она потянулась к нему — ее рот был сладок от вина. Их поцелуй длился и длился. Когда он наконец закончился, у Граса появилась еще причина для головокружения.

— Где? — спросил он.

— Здесь. Морус выделил мне маленькую комнату при таверне.

Комната действительно оказалось очень маленькой, в ней поместилась только кровать. Грас был уверен, что прежде это была кладовка.

Элода сбросила тунику и длинную юбку. Обнаженная, она была округла и словно налита соком, именно такой Грас и ожидал ее увидеть. Он нагнулся и прильнул к ее груди. Она пробормотала что-то без слов. Он выбрался из одежды так быстро, как только смог.

Они легли, и Элода раздвинула ноги. Когда он погладил ее, то обнаружил, что женщина готова. Грас лег на нее сверху.

— О, — мягко сказала она, когда он оказался там, где хотел. Ее бедра сжали его бока, руки крепко обхватили его тело. Их рты слились в поцелуе.

Это казалось больше похожим на неистовство, чем на занятие любовью, которым в последнее время удовлетворялся Грас. Элода выла, словно кошка. Ее ногти царапали его спину. Женщина металась и билась под ним. Он продолжал ритмично двигаться, пока удовольствие почти не ослепило его.

Когда Грас пришел в себя, он почувствовал привкус крови у себя во рту наравне со вкусом вина, которое они оба пили. Элода смотрела на него из-под полуприкрытых век.

— Так приятно познакомиться с тобой, ваше величество, — промурлыкала она.

Он засмеялся и сполз с нее. На ее лице на какой-то короткий миг промелькнуло сожаление. Грас, кстати, тоже испытывал сожаление — был бы он лет на двадцать моложе, тогда они могли бы начать все сначала прямо сейчас.

Он поцеловал гладкую, белую кожу на ее плече, и женщина захихикала. Грас сказал:

— Ты можешь принести мне вина — или что-нибудь еще — в любое время, когда захочешь.

Элода улыбнулась. Но потом ее лицо помрачнело. Она сказала:

— Завтра или на днях ты уедешь, не так ли?

— Я не могу здесь остаться, — ответил Грас самым нежным тоном, на какой оказался способен. — Ты знаешь это, дорогая. Я должен преследовать ментеше.

Женщина кивнула:

— О да. Только боги знают, что они могли бы сделать, если бы твои солдаты не прогнали их из этого места. Я другое имела в виду. Не мог бы ты взять меня с собой? Я не буду доставлять хлопот, а если начну, ты мог бы просто оставить меня где-нибудь. Я не боюсь этого. А пока… — Она изогнулась, показывая, чем они могли бы заняться пока.

Грас уже открыл рот, чтобы сказать «нет». Потом он заколебался. А любой, кто колеблется, уже проиграл. Стараясь не признать это даже перед собой, он предупредил Элоду:

— Ты знаешь, у меня есть королева. Ты не сможешь вернуться со мной в столицу.

— Да, конечно, я это знаю, — нетерпеливо заявила Элода. — Я не так глупа. И ради богов, ваше величество, я не стремлюсь к тому, чего не могу получить, разве что к этому… — Она обняла его, затем вздохнула. — Прошло много времени с тех пор, как умер мой муж. Я почти забыла, как все бывает.

— Это ты сейчас говоришь. — Грас покачал головой. — Некоторые люди говорят подобные вещи, а потом забывают свои слова. Я не стал бы счастлив — и ты тоже, — если бы такое произошло.

— Ты заключил сделку, — сразу сказала Элода. — Значит ли это, что все остальное — тоже сделка? — Прежде чем он ответил, она продолжала: — Я сделаю все от меня зависящее. — Она снова захихикала. — И я сделаю все от тебя зависящее. Это часть сделки, не так ли?

— Надеюсь, — ответил Грас. — Я просто думал, что я уже не так молод, — но да, я буду надеяться.

Город Аворнис с трудом выдерживал летнюю жару. Люди, которые раньше жили на юге, говорили, что бывает гораздо жарче, но верилось в такое с трудом. Растения начали сохнуть и желтеть. Насекомые — особенно мухи — размножались в совершенно неимоверных количествах. В самых неожиданных местах, казалось бы из ниоткуда, появлялись маленькие ящерицы; они поедали летучих тварей, тем самым несколько облегчая ситуацию, которая иначе была бы просто безвыходной.

Король Ланиус и все остальные во дворце как могли справлялись с жарой. Он, например, раздевался донага и погружался в реку. Это приносило облегчение, но ненадолго: как бы сильно ему ни хотелось, он не мог все время оставаться в воде.

Архипастырь Ансер и принц Орталис то и дело отправлялись на охоту и проводили за городом по нескольку дней подряд. Ансер пытался уговорить Ланиуса поехать с ними, но безуспешно. Да, в лесу, возможно, было прохладнее, чем в городе, но насекомые! Скорее всего, там их было еще больше. Делая такой неутешительный вывод, Ланиус оставался во дворце.

Что касается обезьян, то им жара нравилась. Даже их усы, казалось, топорщились сильнее, чем раньше. Они ели лучше, чем когда-нибудь, и носились по ветвям и палкам в своей комнате с удвоенной или утроенной энергией. Наверное, они предпочли бы, чтобы жара оставалась вечно.

Другое дело котозьяны. Черногорский купец, который привез во дворец первую пару, рассказывал Ланиусу, что они обитали на островах в Северном море — то есть, как полагал король, в более прохладном климате, чем в Аворнисе. Они поникли на жаре, как цветы. Ланиус постоянно проверял, хватает ли им воды и меняется ли она так часто, чтобы все время оставаться свежей. Других способов, как им помочь справиться с полусонным состоянием, в которое они впали, он не знал.

Одно только могло вывести их из летаргии: если ящерица по глупости забиралась в их комнату, они носились за ней с резвостью, которую Ланиус едва ли когда-либо у них наблюдал. Они получали такое же удовольствие от охоты на ящериц, какое Ансер получал от охоты на оленей (Ланиус решительно отказывался думать о том, какого рода волнение получает от охоты на оленей Орталис). И так же, как Ансер, они жадно поглощали добычу в конце успешной охоты.

Ланиус вдруг представил себе архипастыря в полном церковном облачении, с хвостом все еще извивающейся ящерицы, торчащим из уголка его рта. Он так громко расхохотался, что напугал котозьянов, а слуги в коридоре стали стучать в дверь и спрашивать, что случилось.

— Все в порядке, — отозвался он, чувствуя себя маленьким мальчиком, на которого родители насели с вопросом: чем это таким нехорошим он занимается.

— Тогда что это за шум, ваше величество? — Голос за дверью звучал подозрительно.

Интересно, кто это там в коридоре, уж не Бубулкус ли? Ланиус подумал об этом, но не был уверен. Тем не менее ему пришлось повторить:

— Все в порядке.

Не станет же он рассказывать об архипастыре! Он не ожидал, что слуги найдут этот богохульный образ смешным. Он и сам был слегка шокирован тем, что находит его смешным, но он так думал и ничего с этим поделать не мог.

— Вы уверены, ваше величество? — с сомнением спросил слуга.

— Уверен вполне, — ответил Ланиус. — Один из котозьянов сделал смешную рожицу, и я засмеялся, вот и все.

Не вполне то, что случилось, но довольно близко к истине.

— Х-м-м, — раздалось из коридора.

Наверняка это был Бубулкус! Но кто бы там ни был, он ушел, и король с облегчением прислушивался к удалявшимся шагам.

Когда Ланиус вышел из комнаты котозьянов, никто не задавал ему больше никаких вопросов. Это его очень устраивало.

Наконец жара спала, с севера потянулись облака. Когда наступило утро, жители Аворниса обнаружили, что город окутывает прохладный туман. Ланиус поспешил в комнату обезьян и разжег огонь. Животные снова нуждались в защите от холода.

В полдень с небес обрушились потоки воды, и, к своему ужасу, Ланиус заметил течь в потолке архива. Несмотря на дождь, он отправил туда людей заделать ее или, по крайней мере, закрыть чем-либо. Были кое-какие преимущества в том, что он являлся королем Аворниса. Неудачливому домовладельцу пришлось бы ждать хорошей погоды. Но Ланиус не собирался в бездействии наблюдать, как вода течет сверху на драгоценные и невосстановимые манускрипты. Будучи тем, кем он был, ему не надо было терпеть это.

Грас смотрел с холма на город у реки. Окрестные поля были сожжены, близлежащие фермы разграблены и уничтожены. Впрочем, он уже видел в других местах гораздо более впечатляющие разрушения. Пейзаж был не настолько пугающим, чтобы при виде его короля брала оторопь.

— Пелагония, — прошептал он. Гирундо кивнул.

— Да, все правильно. На мой взгляд, обычный провинциальный город.

— Таков он и есть, — согласился Грас.

Но это было не все, чем являлась для него Пелагония. Одно только обстоятельство, что он видел этот город, заставляло сердце биться чаще.

Птероклс понял, у него была память волшебника — на детали.

— Сюда вы сослали колдунью, — сказал он. — Отправите ли вы меня теперь обратно в столицу и разрешите ей бороться с ментеше?

Подобное уже приходило Грасу в голову. Отправить Элоду назад в таверну ее кузена также приходило ему в голову. Он не видел Алсу три года, ни разу с тех пор, как жена велела отослать ее прочь. «Жизнь становится все сложнее», — подумал он и засмеялся, хотя все это было не смешно.

— Итак, ваше величество? — Птероклс говорил с непривычной резкостью. — Вы сделаете это?

Ему было трудно противостоять Низвергнутому. Как, впрочем, и Алее, и любому другому смертному волшебнику. Грас нашел свой ответ.

— Нет, я не стану, — сказал он. — Мы все будем на одной стороне в этой битве.

Он подождал, чтобы посмотреть, что Птероклс скажет на это. К его облегчению, волшебник просто кивнул:

— Не могу сказать, что вы не правы. Она ведет себя довольно высокомерно, но ее сердце там, где надо.

Грас сердился на любые наветы в адрес своей бывшей возлюбленной. Стараясь сдержаться, он спросил Гирундо:

— Мы можем войти в город сегодня вечером?

— Я сомневаюсь в этом, — ответил генерал. — Завтра — да. Сегодня вечером? Мы дальше от него, чем ты думаешь.

Грас снова посмотрел на юг. Над городскими стенами возвышались только башня и шпили собора. По сожженному полю ехал отряд ментеше. Они удерут, как только аворнийская армия станет наступать. Грасу была хорошо знакома тактика кочевников. Если они не добивались своего, то не ввязывались в долгое противостояние.

— Тогда завтра, — сказал король Аворниса, в его голосе боролись нежелание и беспокойство — нежелание ждать и беспокойство от предвкушения будущего.

«Алса». Его губы беззвучно произнесли имя возлюбленной.

Как он и ожидал, люди принца Улаша отступили при массированном продвижении вперед аворнийцев. Он и Гирундо выбрали хорошую площадку для лагеря — у ручья, так что ментеше не могли бы отрезать их от воды, это была их любимая уловка. Он также убедился, что часовых достаточно.

— Что-то не так? — спросила у него этой ночью Элода.

— Нет, — ответил Грас, быстрее, чем следовало бы. Поняв, что ответ был слишком поспешным, он попытался объяснить:

— Я просто хочу убедиться, что город цел.

Это прозвучало фальшиво. Элода не стала требовать объяснений. Кто она была — служанка из таверны, каприз, игрушка, — чтобы требовать объяснений у короля? Она была никто, и у нее было достаточно ума, чтобы понимать это. Ей также хватило ума, чтобы догадаться, что Грас не говорит ей правду или всю правду. Нет, она не сказала ни слова, но ее глаза выдали ее боль.

Когда они занимались любовью этой ночью, она отдавалась Грасу с яростным отчаянием, какого она раньше никогда не проявляла. Может быть, она чувствовала, что король больше беспокоится о ком-то за стенами Пелагонии, чем о самом городе. Пыталась ли она показать, что тоже заслуживает внимания? После дневного перехода и после этой неистовой ночи любви Грас не беспокоился ни о чем и ни о ком, а стремительно погрузился в сон, все еще обнимая Элоду одной рукой.

А перед самым рассветом Грас имел полную возможность никогда уже больше не беспокоиться ни об Элоде, ни об Алее, ни об Эстрилде. Ментеше часто избегали схваток один на один, это правда. Но ночная атака, нападение, которое заставало их врагов врасплох, было для них обычным делом.

Вероятно, их колдуны нашли какой-то способ одурманить часовых, потому что аворнийцы ничего не знали об их бешеной атаке, пока она не началась. Они так и оставались бы в полном неведении, если бы Птероклс не вскочил со своего тюфяка, крича:

— Опасность! Опасность!

Судя по голосу, он даже не знал, что угрожает лагерю, знал только, что угроза была реальна и близка.

Его крик разбудил Граса. Королю снилось что угодно, только не опасность. Когда он проснулся, его рука накрывала грудь Элоды. Он чувствовал это даже во сне, и это расцвечивало и подогревало воображение.

Сейчас… сейчас! Вместе с криками волшебника о тревоге он слышал надвигающийся грохот подков и грубые воинственные крики на чужом языке. Ругаясь, он в конце концов понял, что произошло. Он натянул подштанники, нахлобучил шлем, схватил меч и щит и полуголый выбежал из палатки.

— Выходите! — Грас кричал во всю силу своих легких. — Выходите и сражайтесь! Быстрее, не то они убьют вас всех!

Солдаты поспешно покидали палатки. В темно-красном свете догорающих лагерных костров они казались окропленными кровью. Многие из них были так же наспех вооружены и защищены, как сам король, — у этого меч, а у того — кольчуга, у одного — щит, у другого — лук.

Казалось, что кочевники не ожидали никакого сопротивления вообще, предполагая, что убьют солдат Граса в их палатках, застав врасплох. Как бы то ни было, этого не случилось. Ментеше кричали от удивления и тревоги, когда аворнийцы кинулись рубить их, стаскивать с лошадей и посылать в них стрелы.

Один из людей принца Улаша осадил лошадь прямо перед Грасом. Кочевник оглядывался вокруг, ища соперника на коне. Он никого не нашел — и не имел понятия, чтоГрас был здесь, до тех пор, пока король не выдернул его из седла. У него было время только на один удивленный крик, прежде чем он приземлился в лагерный костер. После этого он уже не кричал, а перешел на визг. Огонь не погас окончательно, и угли вспыхнули с новой силой, когда он свалился на них.

Что касается Граса, он запрыгнул в седло, даже не думая о том, насколько он не любит лошадей и верховую езду. Лошадь взбрыкнула при столь быстрой перемене всадника, ударом он заставил ее подчиниться и пронзительно закричал:

— Аворнис! Аворнис! Ко мне, солдаты! Мы победим этих проклятых мародеров!

— Король Грас! — закричал в ответ солдат, который узнал его голос. Спустя мгновение сотня, тысяча глоток подхватила этот крик. — Король Грас! Ура королю Грасу!

Его люди собрались вокруг него. Но ментеше тоже закричали и начали теснить их так упорно, как могли в этой отливающей красным темноте. Стрела за стрелой свистели у Граса над головой. Если бы лучники имели возможность целиться, король вряд ли бы смог продержаться долго.