Грасу он тоже не нравился. А еще — ему не нравилось отпускать черногорцев, но их корабли могли выдерживать гораздо худшую погоду, чем его галеры.

— Сигнал «Прекратить бой», — крикнул он командиру сигнальщиков. Еще одна волна ударила о нос. Это убедило его, что он все делает правильно. Он добавил: — Сигнал «Направиться к берегу».

Флажки поникли из-за усиливавшегося дождя. Однако король надеялся, что другие капитаны сумеют различить сигнал.

Между тем черногорские корабли исчезли. Остались только те, что получили значительные повреждения. Один из них перевернулся. И то же самое произошло с потерпевшей крушение речной галерой. Аворнийские суда выловили столько моряков — аворнийцев и черногорцев, — сколько смогли.

«Направиться к берегу». Казалось бы, достаточно простая команда. Но сейчас, при усиливавшемся шторме, дожде и тумане, наполнявшем воздух, Грас потерял сушу из виду. Он и рулевой должны были полагаться на ветер и волну, которые скажут им то, что не могут видеть глаза.

— Мы побили их, — сказал Гирундо. — Теперь — следующий вопрос: будем ли мы праздновать победу, или они посмеются последними?

— Возможно, в открытом море они чувствуют себя увереннее, чем я, — сказал Грас, — но, во имя богов, я все еще разбираюсь в том, как вернуться домой в непогоду.

И как будто ему в ответ, ожившее море послало волну, которая почти залила и едва не опрокинула галеру. Грас схватился за линь и вцепился в него, чтобы уцелеть. Когда корабль восстановил равновесие (медленно, очень медленно), первое, что сделал король, — стал искать глазами Птероклса. Не смыло ли волшебника за борт, ведь он не был моряком.

Но колдун сумел устоять на ногах, с него потоками лилась вода, он отплевывался, повиснув на ограждении. И флот добрался до берега невредимый — жестоко потрепанный, но невредимый.

Шторм между тем становился все сильнее и ужаснее, но теперь это уже не имело значения.

Принц Всеволод сделал большой глоток из чаши с вином, стоявшей перед ним.

— Задавай свои вопросы, — сказал он. Таким тоном раненый велит знахарю вытащить попавшую в него стрелу.

Заставить находящегося в изгнании правителя Нишеватца продемонстрировать даже такую готовность к сотрудничеству — уже своего рода победа. Он-то ведь полагал, что это другим следовало сотрудничать с ним, а не наоборот.

Ланиус не заставил себя долго ждать:

— Какие города-государства в Черногории скорее всего станут противостоять Василко и Низвергнутому?

Всеволод с презрением взглянул на него.

— На этот вопрос тебе следует ответить самому. Король Грас берет пленников из Нишеватца, из Гайзердзика, из Йобуки, из Грвейса. Это значит, нет пленников из Дердеватца, из Равно, из Завалы, из Мойковатца. Эти четыре, они не плавать с пиратскими кораблями. Они нет любить Василко, а?

Слова показались вполне логичными, но Ланиус уже знал, что логика часто не имела ничего общего с поведением черногорцев. Он сказал:

— Станут ли они союзничать с Аворнисом, если мы пошлем нашу армию в страну черногорцев?

— Нет. Конечно, нет.

Похоже, если Ланиус считал Всеволода немного странным, тот решил, что общается с тупым. Властитель Нишеватца продолжал:

— Хотите отдать Дердеватц и остальные три города в руки Низвергнутого — вводите армию.

— Но это же ты первым пригласил нас в страну черногорцев! — воскликнул Ланиус, даже не пытаясь скрыть раздражения.

— Тут все по-другому. — Всеволод пожал плечами. — Тогда я был властелин. Теперь я изгнанник.

Слеза блеснула в его глазу. Сожаление или жалость к себе? По тому, как Всеволод снова наполнил чашу вином и залпом выпил, Ланиус побился бы об заклад, что это все-таки жалость.

— Почему города-государства выступают именно в таком порядке? — спросил он.

Выставив узловатые старческие пальцы правой руки, Всеволод перечислил:

— Нишеватц, Гайзердзик, Йобука, Грвейс. Выставив пальцы левой, он продолжил перечень:

— Дердеватц, Равно, Завала, Мойковатц. Затем принц скрестил пальцы рук.

— Ты видишь?

— Вижу, — тихо сказал король Ланиус. Ближайшие соседи враждовали друг с другом. Города-государства, поддерживающие Нишеватц и противоборствующие ему, чередовались вдоль побережья. Подумав немного, король заметил:

— Василко стал бы сильнее, если бы все черногорские города склонились на его сторону. Он может добиться, чтобы они сделали так?

— Василко? — Отец восставшего принца, похоже, готов был сплюнуть, но в последний момент — в самый последний момент — передумал. — Василко не может добиться даже того, чтобы кошка гадила, куда ей велено.

То, что Василко преуспел, свергнув его, даже не пришло ему в голову.

— Позволь мне спросить по-другому, — Ланиус проявил терпение. — Используя Василко, может Низвергнутый объединить их?

Принц хотел было кивнуть, но сдержался.

— Эти города-государства — враги давно. Понимаешь? Ланиус кивнул. Всеволод продолжал:

— Нелегко сделаться из врагов друзьями. Но нелегко и противостоять Низвергнутому. Так что… я не знаю.

— Хорошо. Спасибо тебе, — сказал Ланиус. Ничего хорошего. Если Всеволод сомневался в том, что Низвергнутый не сможет объединить все черногорские города под своим началом, значит, все обстояло с точностью до наоборот. И если он сможет…

— Если он сможет, — усмехнулся Грас, когда Ланиус пересказал свою беседу с принцем, — то флот, который устроит набег на западное побережье на следующий год или еще через год, будет вдвое больше того, с которым мы сражались.

— Я боялся, что ты скажешь именно так.

— Поверь мне, ваше величество, я бы предпочел солгать тебе.

— Говорил ли я когда-нибудь, что я обнаружил описание Скипетра, сделанное королем Кафартесом? — внезапно спросил Ланиус.

— Нет. Ты ничего не говорил, — король Грас продолжал криво улыбаться. — До этой минуты — нет. И готов поклясться, что вообще никогда не слышал о короле… э-э-э… Кафартесе.

— Я нашел его письмо в архиве, — пояснил Ланиус.

Грас пожал плечами. Привязанность Ланиуса к необычным животным, его бесконечные поиски в архиве удивляли и раздражали. Но выражение его лица стало серьезным, когда он выслушал Ланиуса.

— … теперь у нас есть какое-то представление о том, почему Низвергнутый не пытался обратить Скипетр против нас.

— Может быть, и так, — согласился Грас — Это очень ценное предположение, ваше величество, и ты старался не зря. Сколько ящиков с бесполезным хламом ты просмотрел, прежде чем наткнулся на это?

— Семнадцать, — тут же ответил Ланиус. Его тесть рассмеялся:

— Пора бы мне запомнить, что цифры у тебя всегда на кончике языка. Ты не изменяешь себе. — Он произнес это с необычной смесью насмешки и восхищения.

Ланиус покачал головой:

— Если хоть один из пергаментов оказался полезным, это значит, что поиски того стоили. Да и кто знает, какой документ будет более важным через сто лет, а какой — менее. Вот поэтому мы храним их все.

— Хм-м. — Грас перестал смеяться. Вместо того чтобы спорить или еще поддразнить зятя, он решил сменить тему: — Твоя обезьянка родила детенышей?

— Да — близнецов, — ответил Ланиус. — Кажется, они хорошо развиваются.

— Хорошо для нее, — сказал Грас. — И для тебя тоже. Я помню твои слова о том, что когда животные дают потомство, это значит, что хозяин правильно заботится о них. Это вполне логично.

— Ну, спасибо! Тебе не хочется взглянуть на маленьких обезьянок?

Грас покачал головой, но спустя секунду сказал, причем с большим энтузиазмом, чем ожидал от него Ланиус:

— Да, покажи мне их.

И улыбка, которая расплылась у него на лице, когда он увидел детенышей, была искренней. Ланиус тоже улыбнулся, увидев их, хотя, конечно, это зрелище уже стало для него привычным. Никто не мог смотреть на обезьянок без улыбки, вне всякого сомнения. Они были само любопытство и сама любознательность, когда уставились на Граса, а потом стремглав бросились назад, быстро преодолев те несколько дюймов, на которые они отважились отойти от своей матери, и вцепились в ее мех всеми четырьмя лапами и даже, кажется, хвостами.

— Они ведут себя как дети. Они и внешне похожи на детей, — сказал Грас — Любой бы подумал, глядя на них, что существует какая-то связь между обезьянами и людьми.

— Может быть, боги сделали их примерно тогда же, когда и нас, и использовали те же самые принципы, — высказался Ланиус. — А может быть, это просто случайность.

— Боги… — голос Граса замер.

Ланиус был не совсем уверен, что Ланиус вкладывал в это слово. Что, если это были не боги, а только Милваго — только Низвергнутый?

Усилием воли он заставил себя не думать об этом — просто не хотел думать. И тогда, взамен отторгнутой, его посетила не менее безрадостная мысль: наверное, было бы гораздо лучше не находить этот древний кусок пергамента. Была ли в том польза?

— Так или иначе, — сказал Грас, — я очень рад за тебя, ведь это твои обезьяны дали потомство. Я знаю, ты потратил много времени и сил для того, чтобы содержать их здоровыми, и кажется, это вполне справедливо, что ты получил свою награду.

— Спасибо большое.

Сначала чуткость Граса тронула Ланиуса. Затем он понял, что другой король всего лишь хотел увести их обоих от мысли о Милваго. Он не винил Граса за то, что тот не хочет думать о том, с каким устрашающим врагом они имели дело, наоборот, был согласен с ним.

Дождь барабанил по крыше дворца. В одном из коридоров дождь стучал и внутри — ведерко ловило капли. Когда дождь пройдет, кровельщики заделают протечку — если смогут найти ее.

Грас не в первый раз сталкивался с этим. Скорее всего, кровельщикам понадобится по крайней мере четыре попытки — и все это время крыша будет протекать, пока они не найдут дыру.

Повернувшись к Птероклсу, Грас спросил:

— Интересно, существуют способы обнаружения дыры в кровле с помощью магии?

— Дыры в кровле, ваше величество?

Птероклс выглядел озадаченным. Грас указал на ведерко, и лицо колдуна прояснилось, но он покачал головой:

— Я не думаю, что кто-нибудь когда-нибудь беспокоился по этому поводу.

— Да? Ну и плохо!

Повисла пауза, и Грас решил перейти к тому, о чем действительно хотел поговорить с волшебником.

— Ты так и не сказал мне ничего о письме, которое я тебе дал, — от колдуньи Алсы. Что ты думаешь по этому поводу — стоит создавать заклинания, чтобы излечивать рабов?

— Мне кажется, что она не настолько проницательна, как о себе думает, — сразу же ответил Птероклс. Он продолжал: — Она не знает, что это такое — быть рабом.

— А ты знаешь? — Грас постарался вложить в вопрос как можно больше сарказма, но Птероклс кивнул:

— О да, ваше величество, я могу многого не понимать, но это я хорошо понимаю.

Убежденность, звучавшая в его голосе, вызывала уважение. Возможно, колдун ошибался. Но Птероклс наверняка думал, что он прав. Принимая во внимание то, что с ним случилось, Грасу пришлось признать: у него было право думать именно так.

Грас спросил:

— Можешь ли ты использовать что-нибудь из ее письма?

— Чуть-чуть этого, чуть-чуть того. — Птероклс пожал плечами. — Алса умная, но она не все понимает. А у меня есть собственные идеи.

— Неужели? — Грас постарался, чтобы в его голосе не прозвучало меньше удивления. — Что-то ты немного говорил мне о них.

Король проявил сдержанность. Птероклс вообще не подавал никаких признаков того, что у него были какие-нибудь идеи с тех пор, как был сбит с ног у Нишеватца. Волшебник снова пожал плечами:

— Иногда дела идут лучше, когда ты не говоришь о них слишком рано или слишком много.

— Я… понимаю. — Грас был совершенно не уверен, что он понял. — Когда же ты будешь готов испробовать некоторые твои идеи на практике? Я надеюсь, скоро?

— Я не знаю, — ответил колдун. — Я буду готов, когда буду готов, — вот все, что я могу вам сказать.

Король почувствовал, что начинает злиться.

— А теперь, позволь, я скажу тебе кое-что. Если ты не готов применить собственные идеи, почему бы тебе не попробовать одну из тех, что колдунья прислала мне?

— Почему? Да потому, что они не станут работать, вот почему.

— Как ты можешь говорить, не попробовав их?

— Если я пойду по морю, я утону. Мне не нужно пробовать это, чтобы убедиться, — ответил Птероклс. — Я, может быть, не совсем такой, каким был раньше, но я и не самый плохой колдун в округе. К тому же теперь я знаю кое-что, прежде мне недоступное.

— Что ты имеешь в виду? — настойчиво спросил Грас.

— Я уже говорил вам, — голос Птероклса звучал нетерпеливо. — Я знаю, что это такое — быть опустошенным изнутри. Я обязан это знать. Это случилось со мной. Ваша Алса не самая плохая колдунья, но она этого не знает.

У Граса, среди прочих, был весьма ценный дар: он всегда знал, до какой степени можно давить на человека. Если он продолжит, то, возможно, принудит его сдаться, но не поменять своего мнения.

Повинуясь его нетерпеливому жесту, Птероклс легким шагом пошел по коридору к выходу. Грас размышлял, налетит ли колдун на ведерко, в которое собирались капли с крыши, но ничего подобного не произошло. И еще Грас подумал, а не следует ли ему перестать использовать Птероклса или просто отослать его прочь. Если он так поступит, будет ли другой волшебник достойной ему заменой?

Алса — только она, и больше никто. Сколько раз эта мысль уже приходила ему в голову? Но каким бы правильным ни было это соображение, Эстрилда сделает его жизнь невыносимой. И так ли правильна была эта мысль? У Птероклса было иное мнение. Что, если он прав? Ведь именно Птероклс предупредил о шторме, который поднял Низвергнутый на Азанийском море. Грас послушался его тогда, и флот добрался до берега без больших потерь.

«А черногорские корабли ушли», — подумал король. Но в этом не было вины Птероклса. Не было? Вина за это наверняка лежала на Низвергнутом… Грас не знал, чему верить. Он каждый день сомневался, сделал ли он ошибку и как велика эта ошибка. «Если бы я не затащил Алсу в постель. Если бы только ее муж не обнаружил это. Если бы только моя жена не обнаружила это». Если бы, если бы, если бы…

Ланиус бросил в Крекса снежок, но не попал. Мальчик сгреб снег своими маленькими, одетыми в варежки руками, слепил снежок и запустил его в Ланиуса.

— Попал! — громко закричал Крекс и залился довольным смехом.

— Да, так и есть, — Ланиус стер снег с лица. — Спорим, тебе не удастся сделать это еще раз.

Через минуту Крекс доказал, что его отец был не прав. Получив еще три снежка в лицо — и умудрившись один раз все-таки попасть в ребенка, — Ланиус был вполне удовлетворен. Он сам никогда не отличался ловкостью. И причины для этого были. Впрочем, Ланиус не расстраивался. Подумаешь! Грас — солдат, возможно, не из самых лучших, но зато умеющий защищаться. Через Сосию Крекс унаследовал его кровь.

Крексу не хотелось прекращать игру. Но Ланиус не мог вынести поражения в игре от собственного сына, едва достающего ему до пояса.

— Так нечестно! — Мальчик расплакался. Ланиусу захотелось бросить его в сугроб. Но нет, лучше не надо. Проигрыш в игре не был достаточным оправданием, чтобы заморозить ребенка. «Если бы я был великим и страшным тираном, мне бы это наверняка сошло с рук», — подумал Ланиус. Но он не был тираном (и никогда им не станет), поэтому Крекс, все еще канючивший от обиды, отправился с ним во дворец.

Немного абрикосов, залитых медом, заставили Крекса забыть об игре. Ланиус заплатил взятку во имя мира и покоя. Возможно, Сосия не одобрила бы это. И у нее хватило бы здравого смысла не затевать игру в снежки со своим сыном. Впрочем, она, возможно, сумела бы бросать снежки достаточно метко. А Ланиус — нет.

«Я и с луком-то не справляюсь», — мрачно подумал он. Хотя ему все-таки удалось бросить котозьяна в лицо рабу, вооруженному ножом, когда тот намеревался убить его. Не самые приятные воспоминания тем не менее дали королю возможность почувствовать себя лучше, что, к сожалению, совсем не отразилось на его лице. Несколько слуг спросили его, что случилось, когда он шел по коридору дворца.

— Ничего, — снова и снова повторял он, надеясь, что скоро и сам в это поверит. Но не верил — и все равно продолжал говорить так.

Большинство слуг кивали и шли своей дорогой — у них даже в мыслях не было возражать королю. Но когда он сказал «ничего» Кристате, девушка покачала головой:

— Я вам не верю, ваше величество. Вы выглядите слишком мрачным, чтобы это было правдой.

Ланиусу понадобилось некоторое время, чтобы осознать, что голос Кристаты похож на голос обеспокоенного друга. Он не мог припомнить, когда с ним разговаривали таким тоном. Насколько он знал, короли не имеют друзей. У них есть только любовницы. Например, Кристата была любовницей принца Орталиса, и если уж и этого недостаточно, чтобы навсегда отпугнуть ее от королевской семьи, то он просто не понимал, что делать. Но голос девушки действительно был дружелюбным, когда она спросила:

— Что случилось, ваше величество?

Ланиус даже не заметил, что рассказывает ей правду. Закончив, он с испугом посмотрел на нее — а вдруг Кристата Посмеется над ним. Позже, вспоминая об этом разговоре, Ланиус понял, насколько глупым он, должно быть, казался. Горничные не смеются над королем Аворниса, даже над таким, у кого нет большой власти. Но дружба сделала его странно уязвимым по отношению к Кристате. Если бы девушка засмеялась, он бы не стал наказывать ее, но был бы ранен ее смехом. Но она не засмеялась, только сказала:

— Боже мой. В этом нет ничего странного.

Ее голос звучал сочувственно. И Ланиусу опять понадобилось время, чтобы понять и это. Он не привык к сочувствию от кого-либо, за исключением Сосии.

Но Ланиус не хотел в эту минуту думать о жене — во всяком случае не сейчас, когда он наслаждался симпатией Кристаты. «Грас, наверное, тоже не хотел думать о матери Сосии, когда проводил время с Алсой», — подумал Ланиус. Глядя на то, как блестят глаза Кристаты, как соблазнительны ее полуоткрытый рот, ее пухлые влажные губы, король понимал, почему не смог устоять его тесть.

Когда он наклонился к ней и поцеловал эти восхитительные губы, то ожидал, что Кристата закричит, или убежит, или начнет кусаться. После того, что случилось с Орталисом, почему бы ей не поступить так же? Однако девушка ничего подобного не сделала. Ее глаза расширились от удивления, затем медленно закрылись. А руки лишь крепче обхватили его шею.

— Я уже сомневалась, сделаешь ли ты это когда-нибудь, — прошептала она.

— В самом деле? — ответил Ланиус и подумал: а может, ему лучше убежать?

Но Кристата с серьезным видом кивнула.

— Ты же не считаешь меня уродливой?

— Уродливой? О боги, нет! — воскликнул Ланиус.

— Тогда хорошо.

Кристата посмотрела — сначала в одну сторону, затем в другую. То же самое сделал Ланиус. В коридоре никого не было. Вряд ли кто-нибудь видел, как они целовались, но этот кто-нибудь мог в любое время появиться в коридоре.

Его сердце сильно билось от волнения — и от возбуждения. И он не хотел думать, просто открыл ближайшую дверь в одну из множества почти одинаковых кладовых, наполовину забитых свернутыми коврами и гобеленами.

Ланиус переступил порог комнаты, все еще сомневаясь, не убежит ли Кристата. Она не убежала. Служанка вошла вслед за ним, и он закрыл дверь.

Внутри, в полутемной кладовке, воздух пах шерстью и пылью. Ланиус снова поцеловал служанку, и она прижалась к нему.

— Ваше величество, я знала, что ты милый, — прошептала она.

Шаги — по ту сторону двери? Да. Но шедший не остановился, а пошел дальше. И так же поступил Ланиус. Он поднял тунику Кристаты и снял ее через голову, а затем нагнулся, чтобы поцеловать ее грудь и темные, ставшие твердыми, соски. Девушка издала дрожащий вздох.

Но когда он снова обнял ее, то едва не отпрянул. Он ожидал, что будет гладить гладкую, мягкую кожу, однако спина девушки была отнюдь не гладкой и мягкой. Кристата, разумеется, ощутила, как дрогнула его рука.

— Ты хочешь, чтобы я ушла? — спросила она.

— Молчи! — оборвал он ее. — Я покажу тебе, чего я хочу.

Ланиус взял ее руку и положил туда, где находился ответ. Девушка принялась нежно ласкать его. Ланиус схватил ее за плечи и опустил на пол, затем навис над ней.

— О-ох! — выдохнула она.

Его губы нашли ее рот и приглушили любые звуки, которые Кристата готова была издать… а некоторое время спустя этот долгий поцелуй сдержал и его стон.

Когда все закончилось, они оба быстро оделись.

— Вот… так это и должно быть, — сказала Кристата. Ланиус думал точно так же. И хотя он уже мысленно ругал себя за то, что осложнил свою жизнь, продолжавшееся приятное ощущение мешало ему думать, что этого не стоило делать.

Быстрый поцелуй, и девушка выскользнула из кладовки в коридор. Спустя некоторое время Ланиус прислушался к тишине и тоже покинул кладовку. Он улыбался, довольный, чувствуя невероятное облегчение. У него получилось!

Грас повернулся к Эстрилде.

— Повара прекрасно приготовили этого кабана, как ты находишь? — спросил он, слизывая с усов жир.

Кивнув, его жена поинтересовалась:

— Если ты думаешь, что оно замечательное, не следует ли тебе сказать об этом Орталису, а не мне?

— Следует ли? — король нахмурился. — Ты обычно строже к нему, чем я.

— Ты… сделал то, что ты сделал, когда он… совершил ошибку. Когда он ходит на охоту, он, возможно, не делает ошибок. Почему бы тебе не сказать ему, что он что-то делает хорошо?

— Если бы он чаще так поступал, я бы говорил ему об этом чаще. — Грас вздохнул, потом неохотно кивнул. — Ты права. Еда хорошая, и это действительно он ее добыл. Я поблагодарю его за это.

По пути в комнату Орталиса он спросил нескольких слуг, там ли принц. Никто из них не знал. Никому из них не было до этого дела. Неужели мерзкие поступки сына вызывают у всех такую неприязнь к нему? «Это не очень хорошо для человека, который однажды станет королем, — подумал Грас — Совсем нехорошо».

Он постучал в дверь, и когда никто не ответил, решительно толкнул ее. Сладкий аромат вина заполнял комнату, мешаясь с запахом давно не мытого тела. Сын Граса бережно держал на коленях чашу вина, как будто ребенка. Пустой кувшин валялся на полу, еще один стоял рядом со стулом, на котором восседал принц.

Орталис посмотрел на отца затуманенными глазами.

— Чего тебе надо? — невнятно произнес он.

— Я пришел поблагодарить тебя за кабана, которого ты подстрелил. Получилось замечательное жаркое, — ответил Грас. — Давно ты пьешь?

— Не очень, — сказал Орталис. — Ты собираешься избить меня за это?

Он поднял чашу и сделал большой глоток.

— Нет. У меня нет для этого повода, — проговорил король. — Пить в одиночестве глупо, но в этом нет зла. А когда ты делаешь это достаточно долго, это само по себе превращается в наказание. Стоит только протрезветь, как тебе кажется, что твоя голова сейчас лопнет.

Орталис кивнул. То, что он мог безболезненно кивать головой, говорило о том, что момент протрезвления еще очень далек.

— Почему бы тебе не уйти? — сказал он. — Разве ты не достаточно сделал, чтобы превратить мою жизнь в жалкое прозябание?

— Я сказал, чтобы ты не калечил женщин ради развлечения. Я показал тебе, что такое боль. Если ты несчастлив из-за того, что я сделал… что ж, жаль.

Он чуть было не сказал «Мне жаль», но остановился, потому что не чувствовал этого. Его сын уставился на него.

— А ты не испытывал радости, когда давал мне этот урок?

— Нет, клянусь бородой Олора! — взорвался Грас — Мне было тошно.

Но по тому, как Орталис засмеялся, было видно, что он не поверил отцу. Грас повернулся и поспешил прочь.

Сколько ни хвали охотничьи способности Орталиса, это не затянет трещину между ними. А что-нибудь могло ее затянуть? Король с сомнением покачал головой.

Не в первый раз он подумал о том, чтобы сделать Ансера законным сыном. Это бы решило кое-какие проблемы. Нет! Это больше осложнит, чем решит проблемы, не только с Орталисом, но и с Эстрилдой и Ланиусом. Ему придется ладить с законным сыном и также со своим зятем. Он задумался, станет ли Крекс, его внук, королем и каким королем он станет.

К тому времени, когда Крекс наденет корону и сядет на алмазный трон, его дед сойдет со сцены.

«Я еще недостаточно сделал», — подумал он. Издал несколько законов, укрощающих неуправляемую аворниискую знать; победил фервингов. Король Берто, слава богам, больше интересуется молитвами, чем сражениями. Но дать Низвергнутому захватить и укрепиться на землях черногорцев было бы катастрофой.

И еще — с тех дней, когда Грас был капитаном речной галеры, он мечтал рассчитаться с ментеше, причем на их стороне Стуры, не на своей. Этого он пока не сделал. И не знал, сможет ли когда-нибудь сделать. Если его колдуны не сумеют защитить людей Граса от участи рабов после пересечения Стуры, если они не сумеют излечить работающих на ментеше рабов… Разве есть надежда перейти границу?

Если он не сможет перейти реку, как он вообще может мечтать о том, чтобы отбить Скипетр милосердия? Если он вернет Скипетр в столицу, Аворнис навсегда запомнит его. Если он потерпит неудачу… Аворнис все равно запомнит его — как обреченного неудачника.