От него исходил едва уловимый запах одеколона, а волосы были влажными после душа, или, может быть, после купания в заливе. Он, бесспорно, внес мужское начало в ее дом, а она не могла вспомнить, когда последний раз оставалась наедине с мужчиной, если не считать ее мужа. Что если Пол заедет прямо сейчас? Расставляя на подносе тарелки, она вслушивалась в уличные шумы: не приближается ли его автомобиль. Что если он зайдет и обнаружит, что она принимает у себя мужа Энни О'Нейл?
      – Это работа Энни. – Алек коснулся витража с павлиньим пером на окне над раковиной.
      – Да, – сказала она. – Я купила его, когда первый раз зашла в студию.
      Если Алек понял, что это работа Энни, то Пол, конечно же, тоже это поймет. Ей следует убрать его куда-нибудь, где Пол не увидит его, если зайдет.
      – Давайте поедим на террасе, – предложила она, поднимая поднос.
      Она провела его через раздвижные стеклянные двери на заднюю крытую террасу, выходящую на залив.
      – Замечательно! – воскликнул Алек, выгружая коробочки на стеклянную столешницу. Он выпрямился и, уперев руки в боки, окинул взглядом открывавшийся вид. – Мой дом тоже на заливе.
      Оливия села и принялась распечатывать коробочки.
      – Я была просто потрясена, когда мы приехали сюда и обнаружили, что можем позволить себе купить нечто подобное – прямо у самой воды. Я почувствовала себя так, как будто обрела наконец жилище близкое мне по духу. – Она печально улыбнулась. – Я была полна оптимизма. Мне казалось, что здесь мы совьем гнездо.
      Алек уселся напротив нее.
      – Как поживают близнецы? – спросил он.
      – Что? – Оливия давно уже не слышала, чтобы кто-нибудь задавал этот вопрос. Она мысленно перенеслась в крошечный домик с одной спальней, в котором выросла, вспомнив, как этот вопрос задавали ее матери, а та что-то бормотала в ответ.
      Алек глазами показал на ее живот.
      – А, – засмеялась Оливия. – Пожалуйста, Алек, мне не нужно близнецов.
      Ее пальцы дрожали, когда она открывала коробку с рисом.
      – Вы себя плохо чувствуете, – спросил он, – или это просто от голода?
      Он великодушно подсказал ей объяснение ее нервозности, но она отказалась от помощи.
      – Когда вы здесь, меня преследует странное ощущение, как будто я делаю что-то не так.
      – Вот как?.. – Он застыл, не донеся до тарелки ложку с рисом. – Может быть, мне лучше уйти?
      – Нет, – быстро ответила она. – Я просто размышляла, как я объясню своему мужу ваше присутствие здесь, если он вдруг решит сегодня зайти.
      Алек пожал плечами и передал ей коробку с рисом.
      – Мы скажем ему, что мы – просто два одиноких человека, которые время от времени встречаются, чтобы в очередной раз поговорить о своих потерях. А он часто заходит?
      – Почти никогда. – Она положила себе рис на тарелку. – Мне нужно сказать вам о нем кое-что.
      – Что именно?
      – Ну, прежде всего, вы с ним знакомы. Его зовут Пол Маселли, и он работает в комитете по спасению маяка. Впрочем, когда мы виделись с вами в последний раз, я об этом еще не знала.
      Алек положил вилку и уставился на нее.
      – Пол? Журналист? Он ваш муж? Господи, я и представить себе не мог, что он может быть вашим мужем.
      – Что вы имеете в виду?
      – Я представлял себе вашего мужа каким-то… ну, я не знаю, здоровым мускулистым парнем. С темными волосами, небритым, что-то вроде неандертальца, подловатым и недалеким. В общем, достаточно тупым, чтобы оставить такую женщину, как вы.
      Оливия засмеялась.
      – Пол кажется таким… рассудительным, – продолжал Алек.
      – Да, он такой и есть.
      – Он очень впечатлительный. Взял интервью у Старой смотрительницы маяка и прислал мне своего рода эссе на тему того, что он узнал. Оно такое… ну, не знаю… трогательное что ли. Просто очаровательное. Я ожидал чего-то интересного, но сухого, понимаете? Чего-то вроде нескольких фрагментов, в которых излагаются те или иные факты. Он очень талантлив.
      Она улыбнулась.
      – Я знаю.
      – Но он такой тихий, погруженный в себя.
      – Не всегда. – Однако она вполне могла представить, каким погруженным в себя мог быть Пол рядом с мужем Энни. – И еще кое-что. – Она должна была тщательно взвесить каждое слово, чтобы Алек не смог сложить вместе разрозненные части этой мозаики. – Вы знаете, что именно он написал ту статью об Энни для журнала «Сискейп»?
      – Он? А я даже не обратил внимания, как звали того парня. Я знаю, что Энни дала ему несколько интервью… Так это был Пол?
      – Да. – Она внутренне напряглась; «Только, пожалуйста, не надо делать выводы».
      – Это была потрясающая статья. Я немного беспокоился, как она получится, потому что Энни прошлой осенью была сама на себя не похожа. У нее был один из периодов необъяснимой тоски. – Алек пожал плечами. – Я давно уже не видел ее настолько далекой, и поэтому испытал облегчение, когда прочитал статью и увидел, что ему удалось ухватить действительную сущность Энни. – Он отпил чаю и посмотрел на Оливию. На его лице появилось озадаченное выражение. – Почему же он не сказал мне, что он автор той статьи?
      – Но вы же сами заметили: он погружен в себя, скромен. – Она откусила кусочек острого и пряного цыпленка «ханан». – Мы с ним вместе написали книгу. Вы помните ужасное крушение поезда в Вашингтоне в тысяча девятьсот восемьдесят первом году?
      – Когда большинство вагонов упали в Потомак? Она кивнула.
      – Тогда мы с ним и познакомились. Пол работал в «Вашингтон пост» и делал репортаж из отделения скорой помощи, где я работала.
      Она даже не заметила Пола, но он определенно ее заметил. Он представился ей, когда кризис миновал, через два дня после катастрофы. Сказал, что влюбился в нее. Она была настолько спокойной и уверенной, настолько умело обходилась с пациентами и в то же время так сочувствовала родственникам пострадавших. Он показал ей статьи о крушении в «Вашингтон пост»: хроникально-документальные статьи других репортеров и свои очерки об удивительной молодой докторше в отделении скорой помощи. Ее поразил романтический идеализм Пола, и она не могла отрицать, что была взволнована, когда узнала, что он наблюдал за ней во время ее работы и влюбился.
      – Так вот, через несколько лет мы решили написать книгу об этой катастрофе, – продолжала Оливия. – Мы хотели показать крушение с различных точек зрения: с точки зрения пассажиров, спасателей и персонала больницы. Получилось очень даже неплохо. Мы организовали турне с презентацией книги и выиграли пару призов.
      – Я бы хотел ее прочесть.
      Она встала и прошла в гостиную, где достала с книжной полки свой потрепанный экземпляр «Крушения „Восточного ветра“. Вернувшись назад, на террасу, она вручила его Алеку.
      – О Боже! – сказал он, изучая обложку, на которой был изображен вид места крушения с самолета. Фотография была сделана с такой высоты, что с первого взгляда трудно было различить между двумя берегами реки, на которых цвели вишневые деревья, следы катастрофы, унесшей сорок две жизни. Он раскрыл книгу и прочитал аннотацию на клапане суперобложки, а затем перешел к последней странице и изучил краткую справку о них с Полом.
      – У него опубликована книга стихов? – спросил Алек.
      – Да. Она называется «Сладкое приближение».
      – «Сладкое приближение», – улыбнулся Алек. – А о чем она?
      – Обо мне. – Оливия покраснела. – Он сказал, что вся его жизнь встала на место, когда я вошла в нее.
      Алек сочувственно посмотрел на нее. Он потянулся через стол и мягко пожал ее руку, золотое обручальное кольцо на его пальце сверкнуло, отразив свет, падавший из кухни. Он перевел взгляд на обложку книги. Оливии была видна маленькая черно-белая фотография ее и Пола кверху ногами, и поэтому ей казалось, что их лица не улыбаются, а наоборот – нахмурены.
      Алек покачал головой.
      – Видимо, это был сущий кошмар. Неужели такая работа не разрушает вас?
      – К этому привыкаешь. В какой-то мере черствеешь, я полагаю. Грустные фильмы и тому подобные вещи заставляют меня плакать. Я могу заплакать в ресторане, но на работе – почти никогда. – Она опустила глаза на обложку книги, лежавшей рядом с тарелкой Алека. – Однако в тот вечер, когда умерла Энни, я немного плакала.
      – Почему? – спросил Алек. – Как это могло вас задеть после всех ужасов, которые вы видите в отделении скорой помощи?
      – Это из-за вас. – Она сказала ему только половину правды. – Ваши глаза… Вы были настолько опустошены. Я только что потеряла Пола, и… Я не хочу сравнивать свои переживания с тем, что пришлось пережить вам… Но я чувствовала вашу печаль. Очень долго ваше лицо стояло у меня перед глазами.
      Алек взялся было за вилку, но тут же снова положил ее на стол.
      – Помните мою дочь? – спросил он. Оливия улыбнулась.
      – Она пыталась меня побить.
      – Правда? Я совершенно этого не помню. – Он повернулся лицом к заливу. – Она меняется буквально на глазах. Я проглядел это, потому что с тех пор, как умерла Энни, мои дети были предоставлены сами себе. Сын отлично справляется сам. Он работает и осенью собирается в Дюкский университет. А Лейси… – Он покачал головой. – Она начала курить. Я полагаю, это еще не большая беда – большинство детей в ее возрасте пробуют покуривать. Гораздо хуже то, что она стала очень легко ударяться в слезы, буквально по любому поводу. На днях она вечером пришла домой в слезах, и ее блузка была в беспорядке. Я не хочу видеть за этим слишком много…
      – Сколько ей лет? – прервала его Оливия.
      – Три… Четырнадцать. Только что исполнилось. Оливия тоже отложила вилку и сложила руки на груди.
      – Для девочки это крайне ранимый возраст, – сказала она, – особенно, если у нее нет матери.
      – Но я пытаюсь быть не слишком наивным. Она всегда была очень хорошим ребенком, очень ответственным. Я уверен, что она не занимается сексом или чем-то еще, но…
      – Может быть, против ее воли? – осторожно предположила Оливия.
      – Что вы имеете в виду?
      – Ну, она плакала, была растрепана… Я думаю, может быть, кто-то… я не имею в виду, что ее изнасиловали на улице, но вы знаете, какими бывают мальчишки. Может быть, она была на вечеринке, и кто-то… воспользовался ее наивностью. Глаза Алека округлились.
      – Ну, вы меня успокоили!
      – Извините, работа в отделении скорой помощи дает несколько искаженное представление о мире. Почему бы вам не поговорить с ней об этом? Напрямик?
      – Она не захочет со мной разговаривать. Я убеждаю себя, что все это подростковая ерунда, но Клей никогда не вел себя подобным образом, и я не знаю, как с этим справиться. Мы с Энни позволяли им просто быть. У них не было никаких правил, которым они должны были бы следовать. Мы доверяли им, и они были практически идеальными детьми.
      – Что вы имеете в виду, когда говорите «никаких правил»?
      – Никакого «пора спать», никаких ограничений. Они сами принимали решения, куда им пойти, и что им делать. – Он отодвинул свою тарелку к середине стола. – Даже когда они были совсем маленькими, мы предоставляли им право решать, что надевать и чем питаться. Энни прекрасно умела заставить их отвечать за собственные поступки. А теперь Лейси сидит за столом с наушниками и радиоприемником. Мне хочется крикнуть: «Выключи радио и послушай меня, черт побери! – Он ударил кулаком по столу. – И не огрызайся, а просто давай поговорим». Но Энни никогда бы не стала разговаривать с ней в таком тоне, а я представить себе не могу, что бы она сделала, если бы Лейси при ней повела себя подобным образом.
      Оливия откинулась на спинку стула.
      – Может быть, это не важно, что бы сделала Энни, – сказала она. – Делайте то, что хотел бы сделать Алек. Скажите, что за столом нельзя слушать радио, скажите…
      – Я не могу. Я боюсь потерять ее тоже. Я… – Он на секунду закрыл глаза, а затем встал. – Извините. – Он положил салфетку на стол и ушел в дом.
      Оливия закрыла коробки и поставила их на поднос, подобно Алеку пытаясь представить себе, что на ее месте сделала бы сейчас Энни. Она наверняка не позволила бы гостю уйти просто так, а обязательно последовала бы за ним, чтобы убедиться, все ли в порядке. Оливия оставила еду на подносе и зашла на кухню. Алек стоял у окна, не отрывая глаз от залива. Она дотронулась до его руки.
      – Алек?
      – Я боюсь своей дочери, – сказал он. Залив, отражаясь в его зрачках, превращал бледно-голубой цвет в молочно-серый. – Я боюсь смотреть на нее, потому что каждый раз вижу Энни. – Он взглянул на Оливию, и она смущенно убрала руку. – В тот вечер она была вместе с Энни в приюте, – сказал он.
      – Я не знала об этом.
      – Она помогала раздавать еду. Она стояла как раз рядом с Энни, когда в нее выстрелили. Она видела, как это случилось.
      – Вот откуда она знала, что было совсем мало крови, – сказала Оливия. – А я-то все удивлялась. Как это ужасно для нее, Алек!
      – Я мог бы потерять и ее тоже. Теперь я так хорошо знаю, как быстро можно потерять кого угодно. Если она или Клей будут для меня слишком близки, и что-нибудь с ними случится… я не смогу пройти через это еще раз. И когда я пытаюсь придумать, как можно ее дисциплинировать, то начинаю бояться, что она начнет ненавидеть меня. Похоже, что она уже ненавидит. – Он снова взглянул на Оливию. – Я совершенно забыл о ее дне рождения. Замечательный отец, правда?
      Внезапно Оливия почувствовала симпатию к Лейси. В ее детстве о ее днях рождениях тоже, как правило, никто не вспоминал, но у нее, по крайней мере, был Клинт, который делил с ней обиду.
      – Ну, – сказала она, – я думаю, что Лейси теперь поняла, что вы – такой же человек, как и все.
      Он повернулся спиной к окну и оперся на кухонный стол.
      – А какой в ее возрасте были вы? – спросил он.
      – Ну… – Она почувствовала, что краснеет. – Со мной нельзя сравнивать. Я была не совсем… обычной.
      Он рассмеялся.
      – Что вы имеете в виду?
      – Ну, мы были близнецами и вообще. – «И вообще» было отдельной историей, и именно это делало ее непохожей на других девочек ее возраста. Ей захотелось рассказать ему. Ей казалось, что он поймет, и ее пульс участился, когда она решила поделиться с ним своим прошлым. Она уже открыла рот, собираясь заговорить, но он вздохнул и выпрямился, стряхивая с себя оцепенение последних нескольких минут, и Оливия быстро вернулась в настоящее.
      – Пожалуй, мне пора идти, – сказал он. – Я возьму книгу? – Он показал на экземпляр «Восточного ветра», который она ему дала.
      Она проводила его до двери, взбудораженная своим неосуществившимся намерением рассказать ему о себе то, о чем неизвестно никому. Никому, кроме Пола.
      Интересно, что скажет Алек Полу на следующем собрании комитета спасения маяка?
      – Алек, – сказала она, – по-моему, будет лучше, если Пол не узнает, что мы с вами подружились.
      Он удивленно поднял брови.
      – Я не хочу дополнительных сложностей. «Их и так достаточно», – подумала она про себя. – Ведь могли мы с вами встретиться просто для того, чтобы поговорить о той ночи в отделении скорой помощи? Пусть он думает, что нас больше ничего не связывает.
      Алек нахмурился.
      – Я не умею лгать, Оливия. Разве между нами было что-то предосудительное?
      – Я бы не хотела, чтобы он видел в вас соперника. Не забывайте – вам еще вместе работать.
      Он кивнул.
      – Хорошо.
      После его ухода Оливия загрузила посудомоечную машину и принялась подметать пол. Ей нужно было чем-то занять себя, чтобы не захлебнуться в потоке нахлынувших воспоминаний. Раз начавшись, они не оставят ее в покое еще несколько дней. В памяти отчетливо вставал ее десятый день рождения. Тогда она уже поняла, что ее мать не в состоянии уследить за календарем. Она не могла оставаться трезвой даже на время, необходимое для приготовления обеда, не говоря уже о том, чтобы помнить о днях рождения собственных детей.
      В то утро Клинт в школе сделал поздравительную открытку, и когда он на перемене принес ее Оливии, несколько детей начали его дразнить, как делали всегда, если появлялся кто-нибудь из «умственно отсталых». Один из мальчишек, Тим Андерсен, выхватил у него открытку из рук.
      – Посмотрите, что этот дебил принес Ливви, – закричал он, размахивая открыткой в воздухе.
      Вокруг него собрались еще несколько мальчишек, чтобы прочитать, что там написано, а в это время Клинт, с открытым и доверчивым лицом, стоял рядом. Оливия переживала за брата. Она знала, как выглядела открытка: буквы «р» и «я» написаны задом наперед, не говоря уже о грамматических ошибках. Возможно, он, как и в прошлом году, нарисовал пирог, который выглядел, как рисунок пятилетнего ребенка.
      Она попыталась выхватить открытку из рук Тима.
      – Люблю, – издевался Тим. – Он подписался: «Люблю. Клинт». Он что, твой приятель, Ливви? Он дебил.
      С этими словами мальчишки вчетвером набросились на Клинта, повалили его на землю и принялись колотить, а тот беспомощно барахтался, пытаясь освободиться. Его кулаки молотили воздух, попадая мимо голов нападавших, а Оливия лупила их по спинам и кричала, чтобы они оставили его в покое. Она пинала их в бока и по ногам до тех пор, пока на площадке не появилась миссис Джаспер. Она быстро приблизилась и, хлопая в ладоши, закричала:
      – Дети! Немедленно прекратите!
      Услышав ее голос, Тим и его свора немедленно бросились врассыпную. Оливия кинулась на землю, к своему брату. Из носа у него текла кровь, на раскрасневшемся лице были грязные разводы от слез.
      Миссис Джаспер поддернула юбку и опустилась на колени с другой стороны. Она достала из кармашка кружевной платочек и прижала его к носу Клинта.
      – Вот, дорогой, – сказала она. – У тебя все в порядке?
      – Конесно, – ответил Клинт, слегка шепелявя.
      В нескольких ярдах Оливия заметила открытку, которую он сделал для нее, и побежала, чтобы ее подобрать. Она была смята почти до неузнаваемости, но на ней все еще можно было разобрать пирог с десятью свечками. Клинт раскрасил его зеленым цветом.
      – Они такие хулиганы, – говорила миссис Джаспер Клинту, когда Оливия снова опустилась рядом с ними на колени.
      – Эвери поколосит их. – Клинт сел, все еще прижимая к носу окровавленный платок.
      Оливия посмотрела в угол площадки, где старшие дети играли в вышибалы. Мяч как раз был в руках у ее брата Эвери, и она увидела, как он с силой метнул его в одну из девочек, которая таки успела вовремя отпрыгнуть, О да, Эвери с превеликим удовольствием отлупит Тима Андерсена. Он готов использовать любой повод для драки.
      Миссис Джаспер посмотрела на Оливию.
      – Может быть, Клинта стоит отправить домой? Позвонить вашей маме?
      Оливия покачала головой, зная, что миссис Джаспер не хуже ее понимает, насколько бессмысленно звонить миссис Саймон.
      – Я отведу его. – Оливия протянула брату руку, и его пальцы в сиреневых пятнах сомкнулись вокруг нее мертвой хваткой. Сезон черники уже давно закончился и пять долларов, которые они заработали, собрав ягоды, уже давно истрачены. Но пройдет еще несколько недель, прежде чем исчезнут пятна с их пальцев.
      Она привела Клинта домой, надеясь, что их мать уже напилась и отключилась у себя на диване. Оливия наперед знала, что та скажет, услышав, что Клинта снова побили. Она покачает головой с торчащими во все стороны темными клочьями редких нечесаных волос и заявит, будто Клинт не может понять, как она его унижает.
      – Должно быть, тот день, когда Бог создал вас двоих, был для него не слишком удачным. Ну, и раз уж он дал тебе мозги Клинта впридачу к твоим собственным, то ты и должна заботиться о нем.
      На сей раз мать лежала на софе, уткнувшись обрюзгшим лицом в мягкие подушки. Бутылка валялась на полу рядом с ней. Оливия уложила Клинта на его кровать – одну из трех, стоявших в тесной спальне, которую она делила со своими братьями. Клинт, уставший от переживаний этого дня, быстро уснул. Кровь коркой засохла у него вокруг носа и производила впечатление ужасной царапины. Вернувшись в гостиную, Оливия подняла с пола бутылку и поставила ее в шкафчик на кухне, постаравшись убрать как можно выше, куда только она смогла дотянуться, чтобы матери, когда проснется, пришлось как следует поискать ее. После этого она снова отправилась в школу, думая по дороге, что ей тоже нужно сделать Клинту открытку, поскольку знала, что ничего другого на день рождения они не получат.
      Оливия застыла с щеткой в руках, прислушиваясь. Кто-то еще был в доме. Она пыталась разглядеть через стеклянную дверь, что происходит в гостиной, но было слишком темно. Неужели она забыла запереть входную дверь после ухода Алека?
      – Оливия?
      Это был Пол. Она с облегчением вздохнула, когда он вышел на террасу. Ее раздражала его уверенность в том, что он может запросто прийти в любое время в этот дом, но она была слишком рада видеть его, чтобы сказать ему что-нибудь неприятное.
      – Ты напугал меня, – сказала она.
      Приди он на двадцать минут раньше, его ожидал бы сюрприз. Она вспомнила о павлиньем пере на кухне. Нужно постараться, чтобы он его не увидел.
      – Извини, я постучал, но ты здесь, наверное, не услышала.
      Он сел за стол и посмотрел на нее. – Я хочу поговорить с тобой, – сказал он. – Если ты не возражаешь.
      – Конечно, я не возражаю. – Она отставила щетку и села напротив него.
      – Ты серьезно сказала, что я могу разговаривать с тобой об Энни?
      Она постаралась не показать своего разочарования.
      – Да.
      – Мне это необходимо. Ты была права: мне больше не с кем поговорить о ней. Никого кроме тебя не волнуют мои проблемы. – Он нервно постукивал пальцами по столу. – Это нелегко, но после того, как ты зашла ко мне… и ты была так добра… Мне вдруг пришло в голову, что я должен попытаться рассказать тебе правду.
      Оливия сомкнула пальцы на коленях.
      – Мне казалось, я знаю правду. Он покачал головой.
      – Ты знаешь большую часть. Ты знаешь, что я полюбил женщину, которая была мне недоступна, и что я практически сошел с ума от этого. Но чего ты не знаешь… – Он посмотрел на потолок и тяжело вздохнул. – Ах, Лив. – Он покачал головой и снова взглянул на нее. – Прости меня. Когда мы с тобой поженились, я не мог себе даже представить, что сделаю что-либо подобное. Такое, что причинит тебе боль.
      – Ты переспал с ней. Пол облизал губы.
      – Только один раз, – сказал он. – Перед самым Рождеством. У меня было такое чувство, что я должен это сделать, как будто…
      – И это чувство оказалось сильнее тех клятв, которые ты дал мне?
      Ей казалось, что она умрет от боли, разрывающей ее сердце. Он спал с ними обеими. Он сравнивал их, и Энни вышла победительницей в этом соревновании.
      – Я должен был уйти от тебя раньше, – сказал он. – Мне не очень-то это все нравилось, но я убедил себя, что ты сама в какой-то степени виновата: все время приходишь поздно и…
      Он замолчал и уставился в темноту.
      – И что?
      – Просто ты – такой человек: слишком скованный, что ли, а Энни была такой свободной, полной жизни и…
      – Прекрати! – Оливия вскочила. – Ты наверное думаешь, что я совсем бесчувственная.
      Он посмотрел на нее и продолжал, как будто она ничего не говорила.
      – Меня просто засосало в ее водоворот. Она была таким хорошим человеком.
      – О да, просто замечательным. Она обманывала своего мужа, Пол. Разве это хорошо?
      – Это была моя инициатива, а не ее. Я толкнул ее на это. То есть, конечно, я не насиловал ее, она хотела этого, но…
      – Пол, я сказала тебе, что готова слушать, но я не могу. Это очень больно.
      Он встал и неожиданно обнял ее. Она не сопротивлялась. Не могла. Теперь уже слишком поздно.
      – Я все еще беспокоюсь о тебе, Лив, – сказал он. – Но она сломала меня. Черт побери, лучше бы мы не приезжали сюда. Лучше бы я никогда не встречался с ней.
      Он был такой теплый и знакомый, но стоило закрыть глаза, как перед нею вставала картина: Пол с Энни в постели. Со стоном она отстранилась от него.
      – Иди домой, Пол, – сказала она. – Возвращайся в свой маленький храм.
      Он какое-то время постоял в нерешительности, а затем повернулся и ушел. Оливия подождала, пока затихнет звук его отъезжающей машины, а потом прошла на кухню и сняла с окна павлинье перо. Она отнесла его на неосвещенный пирс, в темноте подняла над головой и с силой опустила на ограждение, с огромным удовольствием прислушиваясь к звуку рассыпающихся осколков.

ГЛАВА 17