– Это врачиха, которая убила маму, – сказала Лейси, заливая молоком рисовые шарики у себя в миске.
      Алек, нахмурившись, посмотрел через стол на свою дочь.
      – Нет, – сказал он осторожно. – Она доктор, которая пыталась спасти жизнь твоей мамы.
      Лейси подняла на него глаза.
      – У мамы было всего лишь одно маленькое пятнышко крови на рубашке – больше ничего. Но когда врач поработал над ней, она до смерти истекла кровью.
      У нее задрожала нижняя губа, и Алек видел, как Лейси пытается с ней справиться. Она опустила взгляд в миску, гоняя ложкой рисовые шарики в молоке. У корней ее волос уже отросла узенькая рыжая полоска.
      – Лейс, – сказал Алек, – посмотри на меня.
      Она попыталась: на короткий миг подняла на него глаза, но почти тут же отвернулась к окну.
      – Дорогая, – он накрыл ладонью ее запястье, – мы никогда не разговаривали об этом, о том, что в действительности произошло в тот злополучный вечер.
      Лейси выдернула руку.
      – Она умерла, – сказала она, – и теперь это неважно.
      – А я думаю, что это может быть важным. У меня было множество вопросов, и, я ручаюсь, у тебя тоже их предостаточно. Вот почему я познакомился поближе с доктором Саймон. Несколько недель назад я столкнулся с ней в студии. Она берет уроки у Тома – учится делать витражи – и я долго говорил с ней о том, что произошло с мамой.
      Лейси смотрела на него. Носик у нее покраснел.
      – У вас что-то вроде романа?
      – Нет.
      – Тогда, почему вчера вечером вы были вместе?
      – Мы стали друзьями.
      – Ты обнимал ее.
      Он не знал, что ответить. То, что происходило вчерашним вечером, он не мог объяснить даже самому себе.
      – Она замужем, Лейс, – сказал он. – Сейчас они с мужем живут отдельно, но, возможно, скоро они снова будут вместе. Ее муж – тот репортер, который написал статью о маме в журнале «Сискейп», помнишь?
      Лейси сморщила нос.
      – Он перепутал мой возраст.
      – Да?
      – Ты не помнишь? Он написал, что мне двенадцать. Две-над-цать! – Она округлила глаза. – А мне было тринадцать с половиной.
      Алек улыбнулся ее негодованию.
      – Ну, я думаю, что подобные ошибки происходят то и дело.
      Лейси опускала ложку в молоко и вытаскивала обратно. До сих пор ни одного рисового шарика не попало в ее рот.
      – Ну, – сказала она, – и о чем же вы говорили с этой докторшей вчера вечером?
      – О маяке. – Алек откинулся на спинку стула. – Она собирается помочь нам в наших публичных дискуссиях. У нее много опыта в подобных вещах. Сегодня утром она поедет со мной в Норфолк.
      Лейси закатила глаза и встала, собираясь вылить содержимое своей миски в раковину.
      – Ты не собираешься это есть? – спросил Алек.
      – Я потеряла аппетит. – Она пустила воду в миску.
      – А кто такой Бобби? – спросил Алек.
      – Друг. – Она старалась держаться спиной к нему, отправляя миску в посудомоечную машину.
      – Почему бы тебе не пригласить его как-нибудь к нам в гости, чтобы я мог познакомиться с ним?
      Лейси повернулась и хмуро взглянула на него.
      – Тебе надо сменить образ жизни, папа. – Она вытерла руки бумажным полотенцем и вышла из комнаты.
      Сворачивая на дорожку к дому Оливии, Алек улыбался. Она сидела на террасе в костюме цвета спелых абрикосов, который казался Неуместным на грубой деревянной террасе, но идеально подходил для интервью в Норфолке. Алек и сам был в костюме.
      Он вылез из «бронко», обошел вокруг автомобиля, чтобы открыть дверцу для Оливии, и, увидев, что она улыбается, несмотря на вчерашний напряженный разговор, испытал немалое облегчение.
      – Вы прекрасно выглядите, – сказал он, снова садясь за руль. – Изысканно.
      – Вы тоже, – сказала она. – Это первый галстук, который я вижу на вас. Он довольно милый.
      Пока они по длинному мосту переезжали на материк, Алек гонял ее по истории маяка. Они успели пересечь границу штата Виргиния, прежде чем заговорили о прошлом вечере.
      – Я хочу извиниться за свое вчерашнее поведение, когда мы столкнулись с Лейси, – сказал он. – Вы все еще сердитесь на меня?
      – Нет. Я знаю, что для вас это была неловкая ситуация.
      – Я пытался позвонить вам, чтобы извиниться, но ваш номер не отвечал.
      Он несколько раз набирал номер ее телефона и в конце концов сдался. – Я отключила телефон.
      Алек нахмурился.
      – Чтобы я не мог дозвониться?
      – Нет, Алек. – Она улыбнулась. Облупившийся нос очень молодил ее. – Репортерша из «Газетт» пыталась добраться до меня, а я не чувствовала никакого желания говорить с ней.
      – О чем же она хотела с вами беседовать?
      Оливия пожала плечами и отвернулась к окну. Посреди нефритово-зеленого поля стоял полуразвалившийся сарай.
      – Не представляю себе, – сказала она.
      Около полудня они добрались до Норфолка и перекусили в ресторанчике рядом с радиостанцией, где Оливии предстояло давать интервью. Она съела свой сэндвич с тунцовым салатом и несколько раз откусила от сэндвича Алека.
      Он лукаво усмехнулся.
      – Похоже, вы принадлежите к тем людям, у которых пробуждается зверский аппетит, когда они нервничают?
      – Просто я ем за двоих, вы помните об этом? – сказала она и добавила, оправдываясь: – И я вовсе не нервничаю.
      Он проводил ее до двери радиостанции, чувствуя себя виноватым в том, что оставляет ее в одиночестве ждать начала интервью, и направился в публичную библиотеку, где проходила встреча Друзей маяков Атлантического океана.
      Выступая перед благотворной аудиторией, состоявшей примерно из тридцати фанатичных любителей маяка, он подумал, что ему легче, чем ей. Его слушатели были как нельзя более восприимчивыми, и к тому моменту, как он закончил, несколько мужчин и две женщины уже подписали чеки на значительные суммы для фонда спасения маяка. Ненадолго задержавшись, чтобы ответить на вопросы, Алек откланялся. Он сел в «бронко» и включил радио, чтобы послушать последние десять минут выступления Оливии. Она и Роб Мак-Кейн, который с ней беседовал, смеялись, и Алек понял, что все идет как надо.
      – Очевидно, – сказала Оливия, – капризы природы лишь малая часть того, с чем нам приходится иметь дело. Любые решения, принимаемые в отношении маяка, влекут за собой и политические, и технологические, и экономические последствия.
      Алек остановился у светофора, довольно улыбаясь.
      – Но мне кажется, что идея дамбы имеет широкую поддержку, – сказал Роб Мак-Кейн. – Есть ли у этой поддержки политические мотивы?
      – Не более чем у любого другого решения, – ответила Оливия. – Интерес к спасению маяка выше политических амбиций, и поэтому сбор средств стоит в стороне от политической борьбы партий. Мы получаем пожертвования от школьников и пенсионеров, от служащих и политиков. Ото всех, кто думает о спасении частицы нашей истории.
      Алеку понравилось, что, говоря о комитете, она использовала слово «мы», и это несмотря на то, что обычно он испытывал чувства собственника в отношении маленькой группы энтузиастов спасения маяка, которую он сам организовал. После сегодняшнего интервью Оливия более чем заслужила право принадлежать к ней.
      Она стояла на тротуаре перед радиостанцией, выглядывая «бронко». Интервью удалось как нельзя лучше. Помимо информации, полученной от Алека, она прочла еще кое-что и чувствовала себя спокойно и уверенно.
      «Бронко» вынырнул из-за угла и подъехал к Оливии. Она забралась на место пассажира и обнаружила, что Алек улыбается.
      – Я слышал заключительную часть интервью, – сказал он, вливаясь в транспортный поток. – Вы были великолепны.
      – Спасибо, – ответила она, – мне это понравилось.
      В машине было невыносимо жарко. Она хотела сбросить жакет, но сегодня утром ей пришлось заколоть пояс юбки, и она была ошеломлена тем, что длины английской булавки едва хватило на то, чтобы соединить крючок с петелькой. И теперь она не могла избавиться от жакета, как бы ни было жарко.
      – Боюсь, кондиционер начинает сдавать, – сказал Алек.
      Она приоткрыла окошко со своей стороны.
      – А как у вас все прошло? – спросила она.
      – Замечательно. Аудитория состояла из энтузиастов, но мне кажется, что с нынешнего дня все публичные дискуссии должны взять на себя вы. – Он взглянул на Оливию. – Вы меня просто очаровали. Не думаю, что я смогу поверить во всю эту чепуху насчет того, что вы не чувствуете себя уверенно вне отделения скорой помощи. По-моему, уверенность – ваше врожденное качество. Она улыбнулась.
      – Учительница, к которой я переехала, когда сбежала из дома, руководила в нашей школе дискуссионным клубом.
      Алек некоторое время помолчал.
      – Так вы сбежали? Вы говорили, что ушли из дома, а не… – он посмотрел на нее. – Почему, Оливия? Почему вы так поступили? – Он спросил это очень мягким тоном. Любопытным, но не обвиняющим.
      Оливия закусила нижнюю губу. Она не знала, как ему отвечать. Алек снова взглянул на нее, вопросительно подняв брови.
      – Я думаю, рассказать вам сокращенную версию или все целиком.
      – Я бы предпочел полную редакцию. Вам предстоит долгая дорога.
      Она вздохнула, откинув голову на спинку сиденья.
      – Ну, я ушла из дома – сбежала из дома – в тот день, когда была изнасилована. Я боялась вернуться назад и так никогда этого и не сделала.
      – Но почему вы так вот вдруг, в один миг, порвали со своей семьёй? – Алек нахмурился, не отрывая глаз от дороги.
      Довольно долго она молчала, пытаясь подобрать слова.
      – Вам хочется об этом рассказывать? – Он взглянул на нее.
      – Да.
      – Тогда попытайтесь.
      – Слишком жарко, – сказала она и сама услышала в своем голосе детскую интонацию.
      Алек переключил издыхающий кондиционер на следующее деление, и тот изрыгнул поток легкого прохладного воздуха. Они проезжали через Чизепик, мимо ресторанов быстрого обслуживания, больницы, одной из тех, куда она обращалась, когда решила покинуть «Вашингтон Дженерал», но тогда предложение из Аутер-Бенкс пришло первым.
      – Дом, в котором я выросла, был настоящей крысиной дырой, – начала она. – Там было невероятно тесно: всего лишь одна спальня, которую я делила со своими братьями. Моя мать спала на диване в гостиной, или, правильнее сказать, она напивалась там до потери сознания. После смерти отца она так никогда и не вышла замуж. Она была… грузной и говорила, что единственный мужчина, который может уместиться на диване рядом с ней – «Джек Дениэлс». – Оливия почувствовала, как ее губы кривятся в улыбке. Она взглянула на Алека, который смотрел на машины перед собой, не меняя хмурого выражения лица.
      – В тот день я поздно вернулась из школы. Была зима, и я помню, что на улице уже стемнело. Парень, который жил с нами по соседству – Натаниэль, сидел в нашей комнате вместе с моими братьями. Начнем с того, что я чувствовала себя неловко рядом с ним, так как он был необъятных габаритов. Ему было семнадцать, и он был, наверное, шести с половиной футов роста и двухсот пятидесяти фунтов веса, а его любимым развлечением была стрельба по кошкам и собакам из духовушки. Как бы то ни было, вся троица тут же замолчала, и я поняла, что они что-то замышляют. Я попыталась выйти, но Эвери закрыл дверь, а Натаниэль стал заходить сзади, приговаривая, что я хорошо выгляжу, и что я действительно… сформировалась – вот, что он говорил. Обходя вокруг, он стал прикасаться ко мне. Всего лишь слабые прикосновения… – кончиками пальцев она на секунду коснулась плеча Алека, – …вот так, но по всему телу и неожиданно для меня. Я не знала, где он прикоснется в следующий раз. Он по-настоящему страшил меня. Пытаясь открыть дверь, я начала драться с Эвери. Было время, когда я вполне могла его побить, но теперь он стал слишком силен для меня – тогда ему было уже почти семнадцать – и он просто смеялся. Кто-то из них сказал что-то, не помню, что именно, но я поняла: я была частью сделки. Натаниэль что-то для них сделал, или что-то дал им, а я была платой.
      – Господи! – сказал Алек.
      Кондиционер снова начал сдавать. Ей едва хватало воздуха. Она еще на несколько дюймов приоткрыла окно, но шумный жаркий воздух был невыносим, и она снова подняла стекло.
      – Вдруг Эвери схватил меня, держа за руки спиной к себе, а Натаниэль рванул блузку у меня на груди, – пуговицы ее блузки дробью застучали по деревянному полу, покатившись Под кровать и комод. – Я сражалась, как сумасшедшая, пинала его ногами, но он, казалось, даже не замечал этого. Он задрал мой лифчик наверх, – она отвернулась к окну, заново переживая острую боль своего унижения. Лишь незадолго до этого она начала уходить переодеваться в стенной шкаф, скрываясь от глаз своих братьев.
      – Оливия. – Алек покачал головой, сворачивая около высокой, небесно-голубой водонапорной башни. – Не надо рассказывать дальше. Я не должен был вас спрашивать.
      – Я сама хотела, чтобы вы спросили. – Она хотела рассказать ему все это, излиться. – Я хочу, чтобы вы поняли.
      Он кивнул.
      – Хорошо.
      – Натаниэль начал хватать меня за грудь. Он был груб и омерзителен. Я стала звать свою мать. Но это было бесполезно, и я принялась кричать Клинту, чтобы он помог мне, но тот неподвижно сидел на кровати, уставившись в пол. Дальше помню, что я оказалась на полу, и Эвери как-то затянул мою блузку назад – так, что я не могла двинуть руками. – Оливию била дрожь. – Это было самое ужасное: я не могла воспользоваться ни кулаками, ни ногтями. Я и сейчас еще… не выношу, если у меня нет свободы движений. Однажды Пол, когда мы занимались с ним любовью, задержал мои руки сзади, конечно, не для того, чтобы меня испугать, у него и в мыслях такого не было, но я начала кричать.
      Пол плакал, когда понял, что вызвало у нее такой прилив ужаса.
      – Бедный Пол, – сказала она. – У него не было ни малейшего представления о том, что он на самом деле делает.
      Она прислонилась виском к теплому стеклу автомобиля и неловко подвинулась на сиденье автомобиля. Скоро ей захочется в туалет. Ее мочевой пузырь в эти дни, казалось, был постоянно полон.
      – И Натаниэль, – продолжала она, – задрал мне юбку, стащил с меня трусы, а Эвери запихнул их мне в рот, чтобы я не могла кричать. Мне казалось, что я задыхаюсь, и это было так… унизительно. Я со всей силой пинала Натаниэля, и в конце концов Эвери сказал Клинту, чтобы тот помог держать меня. – Она посмотрела на свои руки на коленях, и глубоко в груди снова ожила давняя боль. – Когда я вспоминаю об этом, мне жалко Клинта.
      Она навсегда запомнила смущение на лице своего близнеца, когда тот пытался решить, кому он должен продемонстрировать свою верность. Год назад это наверняка была бы Оливия, но теперь, в четырнадцать, одобрение старшего брата означало для него все.
      – Сам плача, он все же опустился на пол и держал мою ногу, а Эвери держал другую.
      Натаниэль великаном маячил над ней, и в ее воспоминаниях эта сцена прокручивалась как в замедленном кино. Его мясистая рука расстегнула молнию на брюках и забралась внутрь штанов, чтобы извлечь огромный, прямой, как кинжал, пенис. Она снова закричала, но звук утонул в материи, заполнивший ее рот.
      – Следующее, что я помню – это все его двести пятьдесят фунтов на мне и то, как он не мог войти внутрь, – он толкался в ее неподатливое тело, а его лицо наливалось краской досады. – Он сказал, что такое впечатление, будто пытаешься трахнуть кирпичную стену, и я не прекращала молиться, чтобы он сдался, но он не сделал этого. Я кричала и давилась, и не могла использовать свои руки. – Она подняла руку к горлу. – Он был чудовищно тяжелый и буквально раздавил меня. Я помню, как Клинт говорил: «Может быть, ты бросишь это дело, Нат?» – но не думаю, что Натаниэль слышал его. В конце концов, – она передернула плечами, – я почувствовала, что меня как будто… раскололи. Боль была такой сильной, что я, очевидно, потеряла сознание, потому что, когда пришла в себя, была одна в комнате. Юбка и ноги у меня были испачканы кровью. Кровь была также и на ручке двери.
      Алек снял правую руку с руля и протянул к Оливии, вложив пальцы в ее ладонь. Большим пальцем он погладил тыльную сторону ее руки, и Оливия благодарно сжала его руку.
      – Я сбежала к Эллен Дэвидсон, моей учительнице. Я не рассказывала ей о том, что случилось. Никогда. Но, должно быть, она как-то догадалась. Она вела себя так, как будто ждала, что я появлюсь. У нее в доме была свободная комната, приготовленная постель и все остальное. Я просто поселилась у нее, и она перевела меня в школу подальше от моего дома. С тех пор я больше ни разу не видела никого из своей семьи.
      – Слава Богу, Оливия.
      – Я беспокоилась о Клинте, – сказала она, – но после того, как ушла из дома, я думала только о Себе. О смерти своей матери я узнала, когда уже училась на первом курсе колледжа. Я понимала, что должна вернуться и убедиться, что с Клинтом все в порядке, но я просто не смогла. Я так боялась Эвери, и… – она сморщила нос, – мне казалось, если я после всех моих трудов, направленных на то, чтобы выбраться оттуда, вернусь, то снова застряну там и стану прежней, запуганной Оливией. Я понимаю, что в этом нет никакой логики, но, тем не менее…
      – Как вы могли продолжать беспокоиться о Клинте после того, что он сделал? – прервал ее Алек.
      – Строго говоря, он не принимал участия во всем этом.
      Алек резко повернул к ней лицо.
      – Что вы хотите этим сказать? Он же держал вас в то время, как другой мужчина насиловал.
      – Но он…
      – Вы говорили, что он лишь немного отставал в развитии. Он что, не понимал разницы между хорошим и плохим?
      – Да, но… Пол говорил, что я должна дать ему шанс искупить свою вину, что тогда он был ребенком и…
      – Нет. – Алек сильно сжал ее руку. – Это слишком тяжкий проступок, чтобы простить его когда-либо.
      Оливия закусила губу.
      – Энни никогда бы не отвернулась от своего брата, – сказала она, – независимо от того, что произошло в прошлом.
      – Энни совершала множество глупостей во имя благотворительности.
      – Но я была нужна Клинту. Встав на ноги, сделавшись врачом, я действительно должна была попытаться встретиться с ним. Эвери наверняка был не в состоянии позаботиться о нем. Даже его собственная мать была не в состоянии. Мы жили в клоаке, Алек. Если бы вы увидели, где прошло мое детство, вам бы стало плохо, а я просто оставила его там гнить. – Она вытащила руку из ладони Алека и убрала со лба челку. – Пару лет назад Эллен написала мне, что до нее дошли слухи о его смерти. Скорее всего, он стал алкоголиком, как наша мать. Никто никогда не говорил ему, что это может его убить. Если бы я помогла ему, он, возможно, все еще был бы жив. – Она посмотрела на Алека. – Я бросила его.
      – Чтобы выжить. Какого черта, ведь у вас не было выбора!
      Оливия закрыла глаза, стремясь впитать в себя его слова, поверить в них. Она вздохнула.
      Мне нужно в туалет. – Она опустила козырек, чтобы посмотреть на себя в зеркало и застонала, увидев свое отражение. Нос покраснел, тушь потекла, оставив на щеках длинные серые полосы.
      – Мы остановимся на ближайшей заправочной станции, – сказал Алек.
      Он ждал ее на стоянке возле маленькой заправочной станции. Протерев стекло «бронко», он, прежде чем вернуться за руль, снял пиджак и галстук. С кондиционером действительно было что-то серьезное.