Прокоп тоже поднялся, не понимая в чем дело. Черт побери, что это значит? Все стоят, как свечи, руки по швам, смотрят на княжну; только теперь поднимает она глаза, кивает головой, как человек, отвечающий на приветствие или дающий разрешение сесть. И в самом деле, все садятся. Только усевшись, удивленный Прокоп понял: отдавали дань почтения особе царского рода. И тут он вскипел яростным гневом: господи, и я участвовал в этой комедии! Да разве это возможно, неужели не рассмеются они удачной шутке, вообразимо ли, чтобы кто-нибудь принял всерьез подобный розыгрыш?
      Он уже готовился разразиться гомерическим хохотом и ждал только - кто засмеется первым (боже мой, это же только шутка!); но тут поднялась княжна. Все встали разом, в том числе и Прокоп, твердо убежденный, что уж сейчас-то все взорвутся от хохота. Княжна повела глазами, остановила взгляд на толстом кузене, тот опустил руки и сделал к ней два-три шага, слегка наклонясь вперед - невероятно смешной; слава богу, значит это все же шутка! Но нет - княжна поговорила с толстым кузеном, кивнула - тот поклонился, отошел, пятясь. Княжна взглянула на Сувальского; князь приблизился к ней, ответил, почтительно произнес какую-то вежливую остроту; княжна засмеялась и отпустила его движением головы. Значит, это всерьез? Теперь она остановила легкий взгляд на Прокопе; тот не тронулся с места. Все поднялись на цыпочки, напряженно глядя на него. Княжна сделала ему знак глазами - он не шевельнулся. Тогда она направилась к старому однорукому майору артиллерии, покрытому медалями, как Кибела - сосцами.
      Майор уже вытянулся в струнку - медали зазвенели, - но, слегка повернувшись, княжна оказалась рядом с Прокопом.
      - Милый, милый, - тихо, но ясно звучит ее голос. - Да?.. Опять хмуришься. Я хочу поцеловать тебя.
      - Княжна, - буркнул Прокоп, - что означает этот фарс?
      - Не кричи так. Это серьезнее, чем ты можешь себе представить. Понимаешь, теперь они захотят выдать меня замуж! Она содрогнулась от ужаса. - Милый, сейчас исчезни. Иди в третью комнату по коридору и жди меня там. Мне надо повидаться с тобой.
      - Послушайте, - начал было Прокоп, но Вилле уже кивнула ему головой и плавно поплыла к старому майору.
      Прокоп не верил собственным глазам. Неужели возможно такое, неужели это не заранее условленная комедия, неужели эти люди играли свои роли всерьез?
      Толстый кузен взял его под руку, с таинственным видом отвел в сторону.
      - Понимаете, что это значит? - возбужденно зашептал он. Старого Хагена хватит удар, когда он узнает. Царский род! Видали вы недавно здесь одного престолонаследника? Речь шла о свадьбе, но она расстроилась. А этот человек наверняка подослан... Иисусе Христе, такая ветвь!
      Прокоп вырвал руку.
      - Простите, - пробормотал он. Весьма неуклюже выбрался в коридор и вошел в третью комнату. Это была маленькая чайная гостиная; полутьма, всюду лак, красный фарфор, какемоно * и прочая ерунда.
      Прокоп метался по миниатюрной комнатке, заложив руки за спину, гудел что-то себе под нос - навозная муха, бьющаяся об оконное стекло. Проклятье, что-то изменилось; из-за нескольких вшивых татарских бандитов, которых стыдился бы приличный человек...
      Хорошенькое происхождение, нечего сказать! И вот из-за таких двух-трех гуннов эти идиоты замирают подобострастно, ползают на брюхе, а она, она сама... Навозная муха остановилась, ей не хватило дыхания. Сейчас придет... татарская княжна, скажет: милый, милый, все кончено между нами; подумай сам, не может правнучка Литай-хана любиться с сыном сапожника! Тук-тук, - застучал в голове молоточек; и показалось Прокопу - он слышит, как стучит отец, обоняет тяжелый запах дубленой кожи, острую вонь сапожного вара; а матушка в синем переднике стоит, бедняжка, вся красная, у плиты...
      Бешено зажужжала навозная муха. Ничего не поделаешь - она княжна! Где, где была твоя голова, несчастный? Вот теперь, если придет, грохнешься на колени, ударишься лбом об пол: смилуйся, татарская княжна! Больше ты меня не увидишь...
      В чайной гостиной слабо пахнет левкоями, льется мягкий полусвет; муха в отчаянии стукается о стекло, стонет почти человеческим голосом. Где была твоя голова, глупец?! Быстро, беззвучно скользнула в гостиную княжна. У двери повернула выключатель, погасила свет. В темноте Прокоп ощутил легкое прикосновение ее руки - вот она дотронулась до его лица, обвила шею. Он сжал княжну обеими руками; ока так тонка, почти бестелесна, - он касается ее с опаской, словно перед ним нечто хрупкое, нежное, как былинка. Она осыпает его лицо легкими, как вздохи, поцелуями, шепчет что-то непонятное; воздушная ласка холодит волосы Прокопа. По хрупкому телу прошла судорога, рука крепче обхватила шею Прокопа, влажные губы шевелятся на его губах, словно беззвучно, настойчиво говорят что-то. Бесконечной волной, приливом трепетных вздрагиваний все теснее приникает она к Прокопу; притягивает к себе его голову, льнет к нему грудью, коленями, обвивает обеими руками, ищет губами его губы; страшное, скорбное объятие, безмолвное и беспощадное; стукнулись, встретившись, зубы, застонал, задыхаясь, человек; оба шатаются, судорожно, бессознательно сжимая друг друга - не выпустить! Задохнуться! Срастись - или умереть! Рыдание вырвалось из груди Вилле; ослабев, подломились ее ноги; Прокоп разжал могучие клещи своих рук, она высвободилась, качнулась, как пьяная, вынула из-за корсажа платочек, обтерла с губ слюни или кровь и, не сказав ни слова, вышла в соседнюю освещенную комнату.
      Прокоп остался в темноте. Голова трещала. Это последнее объятие показалось ему прощальным.
      XXXV
      Толстый кузен был прав: на радостях старого Хагена хватил удар, но еще не доконал его; старец лежал без движения, окруженный докторами, и силился открыть левый глаз. Немедленно призвали oncle Рона и прочих родственников; а старый князь все старался приподнять левое веко, чтобы взглянуть на дочь и сказать ей что-то единственным своим живым глазом.
      Простоволосая, как была у одра отца, выбежала княжна к Прокопу, который с утра караулил в парке.
      Не обращая ровно никакого внимания на Хольца, быстро поцеловала Прокопа, взяла его под руку; об отце и oncle Шарле упомянула лишь мимоходом, занятая чем-то другим, рассеянная и томная. Она то сжимала руку Прокопа и ластилась к нему, то снова становилась задумчивой и как бы отсутствующей.
      Он начал поддразнивать ее, подшучивать насчет татарской династии... пожалуй, несколько язвительно; княжна хлестнула его взглядом и перевела разговор на вчерашний день.
      - До последней минуты я думала, что не приду к тебе. Ты знаешь, что мне почти тридцать лет? Когда мне было пятнадцать - я влюбилась в нашего капеллана, но как! Ходила к нему на исповедь, только бы видеть его вблизи; а так как мне стыдно было сказать, что я крала или лгала, то я заявила ему, будто прелюбодействовала; я не знала, что это такое, и бедняге капеллану стоило большого труда отговорить меня от такого самообвинения. А теперь я уже не смогла бы исповедаться ему, - тихо закончила княжна, и на губах ее дрогнула горькая улыбка.
      Прокопа тревожил ее постоянный самоанализ, он подозревал за ним жгучую потребность в самобичевании. Он старался найти другую тему для разговора, но с ужасом убеждался, что им, кроме как о любви, собственно, говорить не о чем. Они поднялись на бастион; княжна, видимо, чувствовала облег чение, возвращаясь мыслями назад, вспоминая, рассказывая о всяких мелких и интимных событиях своей жизни.
      - А вскоре после того как я исповедалась в прелюбодеянии, у нас появился учитель танцев, у него была связь с моей гувернанткой, толстой такой женщиной. Я это открыла, и... в общем, я видела это, понимаешь? Мне было противно, о! - но я подстерегала их и... Я не могла этого постичь. Но потом как-то, во время танца, когда он прижал меня к себе, я вдруг поняла. После этого я запретила ему прикасаться ко мне; и даже... стреляла в него из монтекристо. Обоих пришлось удалить... В ту пору... в ту пору меня ужасно мучили математикой. А она совсем не лезла мне в голову, понимаешь? Учил меня такой злющий профессор, знаменитый ученый; вы, ученые, все - странный народ. Он задавал мне урок и следил по часам: за час я должна была все решить. И вот оставалось только пять минут, потом четыре, три минуты, а у меня еще ничего не было готово; тогда... у меня так начинало колотиться сердце и охватывало такое... страшное ощущение... - Княжна сжала руку Прокопа, втянула воздух сквозь зубы. - А потом я даже радовалась занятиям с ним.
      В девятнадцать лет я была помолвлена; тебе это неизвестно, правда? К этому времени я уже знала все и потому заставила моего жениха поклясться, что он никогда не прикоснется ко мне. Через два года он погиб в Африке. Я так сходила с ума - из романтичности, должно быть, - что после этого меня уже никогда не принуждали к замужеству. Я думала, с этим покончено навсегда. Но видишь ли, тогда я, собственно говоря, только заставляла себя - заставляла себя верить, что есть у меня какой-то долг перед ним, что я и после его смерти обязана оставаться верной своему слову; в конце концов мне даже стало казаться, будто я любила его. Теперь-то я вижу: я только играла для самой себя; и я не чувствовала ничего, ничего, кроме глупого разочарования. Правда, странно, что именно тебе я должна рассказывать такие вещи? Правда, так приятно - без всякого стыда говорить все о себе; от этого даже холодок пробегает по спине, словно раздеваешься... Когда ты появился здесь, мне с первого взгляда пришло в голову, что ты похож на того профессора математики. Я даже боялась тебя, милый! Вот сейчас он опять задаст мне урок, испугалась я, и сердце у меня заколотилось... Кони, кони - меня прямо пьянила верховая езда. Раз у меня есть кони - любовь мне не нужна, думала я. И скакала, как бешеная... Мне всегда казалось, что любовь - это, понимаешь, что-то вульгарное и... отвратительное. Но теперь мне так уже не кажется; именно это и ужасает меня и унижает. А с другой стороны, я рада, что я такая же, как все. Когда я была маленькая, боялась воды. Плавать меня учили на суше, в пруд я ни за что не шла; выдумала, что там пауки. Но один раз на меня что-то нашло, прилив отваги - или отчаяния: я закрыла глаза, перекрестилась и бросилась в воду. Не спрашивай, как я потом гордилась собой!
      Словно выдержала испытание, словно все познала, словно стала совсем другой... Как будто только теперь и стала взрослой... Милый, милый, я забыла перекреститься...
      Вечером княжна пришла в лабораторию, встревоженная и смущенная. Когда Прокоп обнял ее, она пробормотала с ужасом:
      - Открыл глаз, открыл глаз. О!
      Она подразумевала старого Хагена. Днем (Прокоп следил за ней, как маньяк) у нее был длинный разговор с oncle Роном, но об этом она не захотела рассказывать. Вообще казалось она стремится спастись от чего-то; она бросилась в объятия Прокопа с такой страстной жаждой, словно хотела во что бы то ни стало забыться. Под конец замерла с закрытыми глазами, обессилевшая - как тряпка; он думал - уснула, но тут она зашептала:
      - Милый, самый милый, я что-нибудь сделаю, я сделаю что-нибудь страшное, и тогда, тогда ты уже ке сможешь покинуть меня. Клянись, клянись мне! - вырвалось у нее с силой, и она даже приподнялась, но тут же подавила свой порыв. Ах, нет. В чем можешь ты мне поклясться! Карты предсказали мне - ты уедешь. Но если ты хочешь это сделать - сделай, сделай это теперь, пока не поздно!
      Прокоп, конечно, взорвался: она-де хочет от него избавиться, ей бросилась в голову татарская спесь и всякое такое. Княжна рассердилась, крикнула, что она запрещает так говорить с собой, что... что... - но, едва выкрикнув все это, со стоном повисла у него на шее, подавленная, полная раскаяния.
      - Я невозможна, правда? Я совсем не хотела обидеть тебя... Видишь ли, княжна никогда не кричит; она может нахмуриться, отвернуться - и этого достаточно; а я кричу на тебя, как будто... как будто я твоя жена. Пожалуйста, побей меня! Постой, я покажу тебе, что и я умею...
      И тут же оторвалась от него, ни с того ни с сего принялась прибирать лабораторию; намочила даже под краном тряпку, стала вытирать пол, ползая на коленях. Это, видимо, должно было изображать покаяние; но дело явно понравилось ей, она развеселилась и, возя тряпкой по полу, замурлыкала песенку, подслушанную когда-то у служанок, - "Когда ляжешь спать" или что-то в этом роде. Прокоп хотел поднять ее.
      - Нет, погоди, - возразила она. - Еще там... - и полезла с тряпкой под стол. - Слушай, иди сюда, - донесся вскоре из-под стола удивленный голос.
      Смущенно бурча что-то, он влез к ней под стол.
      Она сидела на корточках, обняв колени руками.
      - Нет, ты только посмотри, как выглядит стол снизу! Я еще никогда не видела. Зачем это так? - приложила к его щеке руку, озябшую от мокрой тряпки. - У-у, холодная рука, правда? А ты весь так же грубо сделан, как стол снизу; и это в тебе самое прекрасное. Другие... других людей я видела только так, понимаешь? - с гладкой, полированной стороны; а ты - ты с первого взгляда кажешься таким шершавым, будто состоишь из грубо сколоченных досок, гвоздей - в общем, из всего того, что скрепляет человеческое существо. Провести по тебе пальцем - занозишься; но при всем том в тебе все сделано так хорошо и добротно... Начинаешь видеть вещи иначе... не так как с лицевой стороны - серьезнее. Таков ты.
      Она сжалась в комочек рядом с ним, - как маленький товарищ.
      - Представь себе - будто мы в палатке или в шалаше, восторженно шептала она. - Мне никогда не позволяли играть с мальчишками; но иногда я... тайком... ходила к сыновьям садовника, и мы лазали по деревьям, через заборы... Потом дома удивлялись, где это я порвала штанишки. И вот когда я настолько забывалась, что бегала вместе с ними, у меня так приятно стучало сердце от страха... Когда я прихожу к тебе, меня охватывает точно такой же чудесный страх, как тогда... Вот теперь я хорошо спряталась, - счастливым голосом мурлыкала она, положив голову ему на колени. - Никто здесь меня не найдет. И ты видишь мою изнанку, как у этого стола: обыкновенная женщина, которая ни о чем не думает и только дает себя убаюкивать... Почему людям так хорошо в укрытии? Понимаешь, теперь я знаю, что такое счастье: надо закрыть глаза... и сделаться маленькой... совсем крошечной, чтоб никто не нашел...
      Он тихонько баюкал ее, гладил спутанные волосы; но глаза его устремлялись через голову княжны в пустоту.
      Княжна рывком повернулась к нему.
      - О чем ты сейчас думал?
      Смешавшись, Прокоп отвел глаза. Не мог же он сказать ей, что видел перед собой татарскую княжну во всем блеске, существо, исполненное величия и окоченевшее от гордости, и что эта княжна - та самая, которую он и сейчас... которую в муках и тоске...
      - Да нет, ничего, - буркнул он, склоняясь над покорным, счастливым комочком, притулившимся у его колен, и погладил смуглое личико. Оно вспыхнуло любовной страстью.
      XXXVI
      Лучше бы не приходить ему в тот вечер; но он явился именно потому, что она ему запретила. Oncie Шарль был весьма, весьма приветлив; к несчастью, он заметил, как эти двое совершенно неуместно и чуть ли не открыто пожимают друг другу руки, - он даже вставил монокль, чтобы лучше видеть; только тогда княжна отдернула руку и залилась краской, как школьница. Oncle подошел и увел ее, шепча что-то на ухо. Она больше не возвращалась. Вернулся один Рон и как ни в чем не бывало заговорил с Прокопом, чрезвычайно деликатно зондируя наиболее чувствительные места. Прокоп держался необыкновенно геройски, он ничего не выдал, и это удовлетворило милого дядюшку - если не по существу, то хотя бы по форме.
      - В обществе следует быть крайне осмотрительным, - сказал в заключение Рон, одновременно выговаривая и советуя; и Прокоп почувствовал большое облегчение, когда дядюшка оставил его после этих слов, давая время обдумать их значение.
      Хуже было, что, судя по всем признакам, что-то втихомолку готовилось; особенно старших родственников так и распирало от сознания важности момента.
      Утром Прокоп нетерпеливо слонялся вокруг замка; там его застала запыхавшаяся горничная и передала, что он должен идти к березовой роще. Он отправился туда и ждал очень долго. Наконец появилась княжна - она бежала длинными красивыми скачками Дианы.
      - Прячься, - быстро шепнула она, - за мной идет дядюшка!
      И вот они бегут, взявшись за руки, исчезают в густых кустах персидской сирени; Хольц, после тщетных поисков укромного местечка по соседству, самоотверженно ложится в крапиву. Уже видна светлая шляпа дядюшки Рона; он идет быстро, бросая взгляды по сторонам. У княжны глаза блестят от радости, как у юной дриады; в кустах стоит запах влажной земли и плесени, таинственная жизнь насекомых течет своим чередом на ветвях и корнях - они как в джунглях; даже не переждав опасности, Вилле притягивает к себе голову Прокопа, смакует поцелуи, словно это - рябина или терн, терпкие, вкусные ягоды; все это - завлекания, уклонения - игра, и она доставляет им до того новое и неожиданное удовольствие, что им кажется - они встретились впервые.
      В тот день она не пришла к нему; вне себя от всевозможных подозрений, пустился он к замку; княжна ждала его, прогуливаясь с Эгоном в обнимку. Едва увидев его, она оставила брата и подошла к Прокопу, бледная, смятенная, борющаяся с отчаянием.
      - Oncle уже знает, что я была у тебя, - сказала она. Господи, что будет, что будет! Думаю, теперь тебя отсюда увезут. Не шевелись - па нас смотрят из окна. Он разговаривал днем с этим... - она содрогнулась, - с директором, знаешь? Ругались... Oncle просил, чтоб тебя просто отпустили, чтоб дали тебе убежать или еще как-нибудь. Директор пришел в ярость, он и слышать об этом не хочет. Говорят, тебя увезут в другое место... Милый, будь здесь ночью; я выйду к тебе, убегу, убегу.
      Она действительно пришла; прибежала, задыхаясь, всхлипывая, с сухими злыми глазами.
      - Завтра, завтра... - начала она, еле переводя дух, но тут на ее плечо легла сильная ласковая рука.
      Это был дядюшка Рон.
      - Иди домой, Мина, - приказал он.тоном, не терпящим возражений. - А вы подождите здесь, - обратился он к Прокопу и, обняв племянницу за плечи, насильно узел ее в дом. Вернувшись вскоре, взял Прокопа под руку и заговорил - без гнева, подавляя в себе какое-то грустное чувство:
      - Милый мой, я слишком хорошо понимаю вас, молодых людей; и... сочувствую вам. - Тут он безнадежно махнул рукой. Случилось то, чего не должно было быть. Впрочем, я не хочу и... даже иеимею права вас осуждать. Наоборот, я признаю, что... разумеется...
      Разумеется, это было скверное начало и le bon prince 1 нащупывал другое.
      - Милый друг, я уважаю вас, и... по совести говоря, очень вас ... люблю. Вы - человек честный... и гениальный, что редко сочетается в людях. Мало к кому я питал такую симпатию. Знаю, вы добьетесь очень многого, - выговорил он с облегчением. - Верите ли вы, что я забочусь о вашем благе?
      - Абсолютно не верю, - спокойно возразил Прокоп, остерегаясь попасть в ловушку.
      Le bon oncle смешался.
      - Жаль, очень жаль, - забормотал он. - Для того, - о чем я хотел вам сообщить, нужно ... вот именно ... полное взаимное доверие...
      1 милый князь (франц.).
      - Mon prince, - вежливо перебил его Прокоп. - Как вам известно, я здесь не в завидном положении свободного человека. И мне кажется, при таких обстоятельствах у меня нет причин слишком доверять...
      - А-а-ах да, - облегченно вздохнул oncle Рон, обрадованный таким оборотом беседы. - Вы совершенно правы. Вы постоянно наталкиваетесь на... эээ, на неприятный факт, что вас здесь держат под наблюдением? Видите ли, именно об этом я и хотел с вами говорить. Милый друг, я, со своей стороны.... с самого начала... и с возмущением... осуждал подобный способ... удерживать вас на территории комбината. Это - незаконно, жестоко и... при вашей славе, - просто неслыханно. Я предпринял ряд шагов... Еще раньше, разумеется, - быстро добавил он. - Я обращался даже к высшим инстанциям, но... при известной международной напряженности... власти охвачены паникой. Вас интернировали как шпиона. Ничего нельзя поделать, разве что, - тут mon prince наклонился к уху Прокопа, - разве что вам удастся бежать. Доверьтесь мне, я предоставлю вам средства. Честное слово.
      - Какие средства? - как бы вскользь осведомился Прокоп.
      - Да просто... я сам это сделаю. Посажу вас в свою машину, а меня здесь не могут задержать, понимаете? Об остальном позднее. Так когда вы хотите?
      - Простите, но я вообще не хочу, - твердо ответил Прокоп.
      - Почему? - воскликнул oncle Шарль.
      - Во-первых... я не хочу, чтобы вы, mon prince, шли на подобный риск. Такая личность, как вы...
      - А во-вторых?
      - Во-вторых, мне тут начинает нравиться.
      - А дальше, дальше?
      - Дальше - ничего, - усмехнулся Прокоп и выдержал испытующий, серьезный взгляд князя.
      - Послушайте, - помолчав, заговорил oncle Рон, - я не хотел вам говорить... Дело в том, что через день-два вас перевезут в другое место, в крепость. Из-за того же обвинения в шпионаже. Вы не можете себе представить... Милый друг, бегите, бегите скорей, пока есть время!
      - Это правда?
      - Честное слово.
      - В таком случае... в таком случае благодарю, что вы меня вовремя предупредили.
      - Что вы сделаете?
      - Н-ну - приготовлюсь к этому, - кровожадно заявил Прокоп. - Mon prince, не могли бы вы их предостеречь, что это... будет не так-то легко.
      - Как? Простите, что вы... имеете в виду? - запинаясь, вопросил дядюшка Шарль.
      Прокоп покрутил рукой в воздухе и с силой швырнул себе под ноги нечто воображаемое.
      - Бум! - пояснил он.
      Рон был ошеломлен.
      - Вы собираетесь обороняться?
      Прокоп не ответил; он стоял, сунув руки в карманы, мрачный как туча, обдумывая положение.
      Дядюшка Шарль, весь светленький, хрупкий в ночной темноте, подошел к нему ближе.
      - Вы... вы так ее любите? - произнес он, чуть ли не заикаясь - то ли от того, что он был растроган, то ли от изумления.
      И опять Прокоп не ответил.
      - Вы любите ее, - повторил Рон и обнял его. - Будьте сильны. Оставьте ее, уезжайте! Не может это так продолжаться, поймите, поймите же! К чему это приведет? Богом прошу вас, сжальтесь над ней; уберегите ее от скандала; неужели вы думаете, она можег быть вашей женой? Возможно, она вас любит, но - она слишком горда; если ей придется отречься от княжеского титула... О, невозможно, невозможно! Я не хочу знать, что было между вами; но если вы ее любите - уезжайте! Уезжайте скорее, в эту же ночь! Во имя любви - уезжай, друг! Заклинаю тебя, прошу тебя ее именем; ты сделал ее несчастнейшей из женщин - неужели тебе этого мало? Спаси ее, если уж она сама себя не в силах спасти! Ты любишь ее? Тогда пожертвуй собой!
      Прокоп стоял неподвижно, набычившись; и le bon prince чувствовал, как раскалывается и рвется отболи нутро этого черного, неотесанного увальня. Сострадание сжимало сердце дядюшки, но в запасе у него оставалось еще одно оружие; он не мог успокоиться, пока не употребил его в дело.
      - Она - гордая, фантастически, бешено тщеславная; с детства была такой. Теперь мы получили документы неизмеримой ценности: ее род равен любой коронованной династии. Ты не можешь постичь, что это значит для Мины. Для Мины - и для нас. Быть может, это предрассудки, но... мы живем ими. Прокоп, княжна выйдет замуж. Ее супругом станет эрцгерцог, лишившийся трона. Это - порядочный, но пассивный человек, зато она - она будет бороться за корону; ибо борьба - ее характер, ее миссия, ее гордость... Сейчас перед ней открывается то, о чем она мечтала. Только ты один стоишь между нею и... ее будущим; но она уже решила, она уже только терзается укорами совести...
      - А-ха-ха! - вскричал Прокоп. - Так вот что? И ты, ты воображаешь, что теперь-то я и отступлю? Как же, жди, пожалуй!
      И прежде чем дядюшка Шарль опомнился, Прокоп растаял в темноте, бросившись к своей лаборатории.
      Хольц молча последовал за ним.
      XXXVII
      Добежав до лаборатории, Прокоп хотел закрыть дверь перед носом Хольца, чтобы забаррикадироваться изнутри; но Хольц успел шепнуть: "Княжна!"
      - Что такое? - моментально обернулся к нему Прокоп.
      - Изволила приказать мне быть с вами.
      Прокоп не в силах был подавить радостное удивление.
      - Она тебя подкупила?
      Хольц покачал толовой, и его пергаментное лицо улыбнулось впервые за все время.
      - Подала мне руку, - вежливо ответил он. - И я обещал ей, что с вами ничего не случится.
      - Хорошо. Есть у тебя хлопушка? Будешь охранять дверь. Никого ко мне не пускай, понял?
      Хольц кивнул; Прокоп произвел тщательное стратегическое обследование всей лаборатории - достаточно ли она неприступна. Более или менее удовлетворенный, Прокоп выставил на стол жестяные банки и металлические коробки, какие только мог собрать, и, к немалой своей радости, обнаружил массу гвоздей.
      После этого он взялся за работу.
      Утром Карсон как ни в чем не бывало, не спеша, словно прогуливаясь, подошел к лаборатории Прокопа; уже издали он увидел инженера: сняв пиджак, тот, видимо, упражнялся на вольном воздухе в метаний камней.
      - Очень здоровый спорт! - весело крикнул Карсон.
      Прокоп мигом надел пиджак.
      - Здоровый и полезный, - охотно отозвался он. - С чем пришли?
      Карманы его пиджака сильно оттопыривались; в них что-то гремело.
      - Что это у вас в карманах? - небрежно осведомился Карсон.
      - Да так, хлорацид, - ответил Прокоп. - Взрывчатый и удушливый хлор.
      - Гм. Зачем же вы носите его с собой?
      - А просто для забавы. Вы хотели мне что-то сказать?
      - Нет, теперь - ничего. Пожалуй, пока помолчу, - ответил встревоженный Карсон, держась на почтительном расстоянии. А что у вас в этих коробочках?
      - Гвоздики. А тут, - и он вытащил из кармана баночку из-под вазелина, - тут бензолтетраоксозонид, новинка, dernier cri 1. А?
      - Нечего им так размахивать, - заметил Карсон,
      1 последний крик моды (франц.).
      отступая еще дальше. - Нет ли у вас каких-нибудь пожеланий?
      - Пожеланий? - приветливо переспросил Прокоп. - Мне хотелось бы, чтоб вы кое-что передали им. Прежде всего - что я отсюда не уеду.
      - Хорошо, конечно! А еще что?
      - И что, если кто-нибудь неосторожно тронет меня или вообще подойдет слишком близко... Надеюсь, вы не замышляете убить меня?
      - Ни в коем случае. Честное слово.
      - Можете подойти поближе.
      - А вы не взлетите на воздух?
      - Я буду осторожен. Еще я хотел вам сказать, пусть никто не вздумает ломиться в мою крепость, когда меня не будет дома. Дверь заминирована. Осторожнее - сзади вас ловушка.
      - Тоже мина?
      - Только диазобензолперхлорат. Вы должны предупредить людей. Здесь им нечего делать, ясно? Далее - у меня есть известные основания... считать свою безопасность под угрозой. Мне хотелось бы, чтоб вы дали распоряжение Хольцу лично охранять меня... от любого покушения. Охранять с оружием в руках.
      - Ну, нет. Хольц будет переведен, - возразил Карсон.
      - Что вы, - запротестовал Прокоп. - Видите ли, я боюсь оставаться один. Будьте любезны, прикажите ему...
      Прокоп с многообещающим видом приблизился к Карсону, погромыхивая так, словно весь состоял из жестянок и гвоздей.
      - Ладно, ладно, - быстро согласился Карсон. - Хольц, вы будете охранять господина инженера. Если кто-нибудь попытается причинить ему вред... А, черт вас возьми, делайте что хотите! Есть у вас еще какие-нибудь пожелания?
      - Пока нет! Если мне что-нибудь понадобится, я зайду к вам.
      - Благодарю покорно, - проворчал Карсон и поспешно ретировался из опасной зоны. Но едва он добежал до своего кабинета и отдал по телефону самонужнейшие приказания во все концы, как в коридоре что-то забренчало, и в дверь ворвался Прокоп, начиненный жестяными бомбами в такой степени, что на его костюме лопались швы.
      - Слушайте, - заорал Прокол, бледный от бешенства, - кто дал приказ не пускать меня в парк? Или вы тотчас отмените этот приказ, или...
      - Отойдите подальше, ладно? - выдавил Карсон, укрываясь за письменным столом. - Какое мне к черту дело до вашей... до вашего парка? Идите вы...
      - Стоп, - остановил его Прокоп, заставляя себя терпеливо объяснить ему положение. - Допустим, бывают обстоятельства, когда... когда кое-кому совершенно безразлично, что случится! - взревел он вдруг. - Поняли?
      Гремя и грохоча, он бросился к настенному календарю.
      - Вторник! Сегодня - вторник! А вот здесь, здесь у меня... - Он лихорадочно рылся в карманах, пока не вытащил фарфоровую мыльницу, весьма небрежно обвязанную шпагатом. Пока только пятьдесят грамм. Знаете, что это такое?
      - Кракатит? Вы принесли его нам? Тогда, разумеется...
      - Ничего не разумеется, - осклабился . Прокоп, опуская мыльницу в карман. - Но если вы меня выведете из терпения, тогда... я могу это рассыпать где угодно, ясно? Ну, как?
      - Ну, как? - машинально повторил Карсон, совершенно уничтоженный.
      - А так - устройте, чтоб этого типа не было у входа. Я хочу во что бы то ни стало прогуляться в парке.
      Карсон бросил на Прокопа испытующий взгляд и плюнул себе под ноги.
      - Тьфу! Ну и глупость я сморозил! - убежденно произнес он.
      - Сморозили, - согласился Прокоп. - Но и мне до сих пор в голову не приходило, что у меня есть этот козырь. Ну, как?
      Карсон пожал плечами.
      - Пока... Господи, да это же пустяк! Я счастлив, что могу сделать это для вас. Ей-богу! А вы? Дадите нам... эти пятьдесят грамм?
      - Нет. Я сам их уничтожу, но... сначала я хочу убедиться, что наше старое соглашение остается в силе. Свобода передвижения и так далее - ясно? Помните?
      - Старое соглашение, - проворчал Карсон. - Черт бы побрал старое соглашение. Тогда вы еще не были... тогда у вас еще не было отношений...
      Прокоп бросился к нему так порывисто, что все жестянки загремели.
      - Что вы сказали? Чего у меня не было?
      - Ничего, ничего, - поспешил ответить Карсон, моргая. - Я ничего не знаю. Мне нет дела до вашей личной жизни. Хотите гулять в парке - ваша воля, не так ли? Ступайте себе с богом, и...
      - Послушайте, не вздумайте отключить ток от моей лаборатории, иначе... - подозрительно сказал Прокоп.