Кракатит

      Как-то вечером в замке устроили торжественный soiree; 6 и на этот вечер Прокоп приготовил свой coup7. Княжна как раз стояла в кружке генералов и
      1 мой дядя (франц.).
      2 очень большой художник (франц.).
      3 учителя танцев (франц.).
      4 горку (франц.).
      5 Милый дядюшка (франц.).
      6 ужин (франц.).
      7 Здесь - ошеломляющее выступление (франц.).
      дипломатов, когда дверь распахнулась, и вошел - без палки строптивый пленник, впервые почтивший своим присутствием княжеские покои замка. Oncle Шарль и Карсон побежали ему навстречу, княжна только быстро, испытующе взглянула на него поверх головы китайского посланника. Прокоп воображал, что она подойдет поздороваться с ним; увидев же, что она заговорила с двумя пожилыми, декольтированными сверх меры дамами, он нахмурился и отступил в угол, неохотно раскланиваясь с блистательными персонами, которым Карсон представлял его под титулом "знаменитого ученого", "нашего замечательного гостя" и так далее. Казалось, Карсон принял здесь на себя обязанности Хольца - он ни на шаг не отходил от Прокопа. Чем дальше, тем отчаяннее скучал Прокоп; он забился в самый дальний угол и оттуда угрюмо смотрел на весь свет. Теперь княжна разговаривает с какими-то высшими сановниками, один из них даже адмирал, другой - крупная иностранная шишка; вот она торопливо взглянула в угол, где томился мрачный Прокоп, но в этот момент к ней подошел претендент на какой-то рухнувший трон и увел ее в противоположную сторону.
      - Ну, я пошел домой, - пробурчал Прокоп; в его черной душе созрело решение незамедлительно сделать новую попытку к бегству. И в ту же минуту он увидел перед собой княжну; она протягивала ему руку:
      - Рада, что вы уже здоровы.
      Прокоп забыл все светские наставления oncle Шарля. Неуклюже двинув плечами (что должно было означать поклон), он сказал медвежьим голосом:
      - А я думал, вы меня даже не заметили.
      Карсон исчез, словно сквозь землю провалился.
      Княжна сильно декольтирована, что повергает Прокопа в смятение; он не знает, куда глядеть, но видит только ее упругое смуглое тело, слегка припорошенное пудрой, и чувствует резкий аромат.
      - Я слышала, вы снова работаете, - произносит княжна. Над чем именно?
      - Да так, по большей части над пустяками, - барахтается Прокоп; ага, вот случай загладить ту грубость... ну, ту выходку с рукой... но что же, ради всех святых, можно сказать ей хорошего?
      - Если хотите, - бормочет он, - я проделаю... какой-нибудь опыт... над вашей пудрой.
      - Какой опыт?
      - Сделаю взрывчатку. На вас ее столько... что можно произвести пушечный выстрел.
      Княжна рассмеялась.
      - Я не знала, что пудра - взрывчатое вещество.
      - Все - взрывчатое вещество... стоит только как следует взяться. Вы сами...
      - Да?
      - Нет, ничего. Затаенный взрыв. Вы - страшно бризантны.
      - Стоит только кому-нибудь взяться за меня как следует, усмехнулась она, но тут же стала серьезной. - Злая, бессердечная, бешеная, алчная и гордая - так?
      - Девочка, готовая содрать с себя кожу... ради старухи...
      Княжна вспыхнула:
      - Кто это вам сказал?
      - Mon oncle Charles, - брякнул Прокоп.
      Княжна как бы заледенела и вдруг стала далекой, словно отодвинулась на сто миль.
      - А, князь Рон, - сухо поправила она Прокопа. - Князь Рон много говорит. Рада, что вы all right 1.
      Легкий кивок головы - и княжна уже плывет по залу в сопровождении кавалера в мундире, оставив Прокопа беситься в углу.
      Тем не менее утром следующего дня Пауль принес Прокопу нечто вроде священной реликвии, сказав, что получил это от горничной княжны.
      То была коробочка коричневатой пудры, издававшей резкий аромат.
      1 Здесь - здоровы (англ.).
      XXIX
      Этот сильный аромат женщины дразнил и беспокоил Прокопа, когда он работал над коробочкой пудры: будто сама княжна стояла в лаборатории, нагибаясь, над его плечом.
      Старый холостяк, он и не подозревал раньше, что пудра, собственно, всего лишь крахмалистый порошок; видимо, он считал его минеральной краской. Ну что ж, крахмал - превосходная вещь, скажем, для нейтрализации слишком сильных взрывчаток, ибо сам по себе он флегматичен и туп; тем страшнее он будет, когда сам станет взрывчатым веществом. Но сейчас Прокоп совершенно не знал, как к нему подступиться. Тер ладонями лоб, преследуемый неотвязным ароматом княжны, и сидел в лаборатории ночи напролет...
      Те, кто его любил, перестали ходить к нему; он прятал от них свою работу и нетерпеливо огрызался, думая только о злосчастной пудре. А черт, что же еще испробовать? Дней через пять решение забрезжило перед ним; он бросился изучать ароматические нитроамины *, после чего начал такую канитель по синтезированию, какой никогда еще не предпринимал. И вот однажды ночью перед ним лежала взрывчатка, сохранившая вид пудры и прежний резкий аромат; коричневатый порошок, от которого пахло кожей зрелой женщины...
      Прокоп вытянулся на койке, измученный усталостью. Примерещился плакат с надписью: "Пудерит, лучшая взрывчатая пудра", а на плакате нарисована княжна, она показывает ему язык. Он хочет отвернуться, но с плаката протянулись две нагие смуглые руки - щупальцы медузы - и притягивают его к себе.
      Он вытащил складной нож из кармана, перерезал их, как колбасу. И тут же испугался, что совершил убийство, выбежал на улицу, на которой когда-то жил.
      У тротуара стояла рокочущая машина, он вскочил в нее с криком: "Поезжайте скорей!" Машина тронулась, и тут только он заметил, что за рулем сидит княжна, а на голове у нее кожаный шлем, которого он до сих пор не видел. На повороте кто-то бросился навстречу, верно, чтоб остановить; нечеловеческий вопль, колеса перекатились через что-то мягкое, и Прокоп проснулся.
      Потрогал лоб и понял, что у него жар; встал, пошел искать какие-нибудь лекарства. Не нашел ничего, кроме чистого спирта. Сделал порядочный глоток, сжег небо и гортань и снова, охваченный головокружением, улегся спать. Ему снились какие-то формулы, цветы, Анчи и бешено мчащийся поезд; потом все расплылось в глубоком сне.
      Утром Прокоп достал разрешение произвести экспериментальный взрыв на полигоне, что вызвало у Карсона припадок необузданной радости. Прокоп отказался от помощи каких-либо лаборантов и сам присмотрел за тем, чтобы шпур был выбит в песчанике, как можно дальше от замка, в той части полигона, где не было даже электропроводки, так что пришлось применить обычный бикфордов шнур.
      Когда все было готово, он послал сказать княжне, что ровно в четыре часа дня ее коробочка с пудрой взлетит на воздух. Потом посоветовал Карсону очистить близлежащие дома и никого не допускать к месту взрыва в радиусе одного километра. Затем он потребовал, чтобы в виде исключения его под честное слово освободили от Хольца. Карсон, правда, подумал, что Прокоп делает слишком много шуму из пустяков, однако исполнил все его желания. К четырем часам Прокоп собственноручно отнес коробочку пудры к шпуру, в последний раз с какой-то жадностью втянул в себя аромат княжны и опустил коробочку в отверстие. Потом подложил под нее ртутный запал и прикрепил бикфордов шнур, рассчитанный на пять минут горения, после чего уселся рядом и с часами в руке стал ждать, когда стрелки покажут без пяти четыре.
      Ага, теперь эта надменная княжна увидит, чего он стоит. О, это будет настоящий взрыв, не то что детские игрушки там, на Белой горе, где ему вдобавок приходилось прятаться от полицейского; это будет славный взрыв, вольный огненный столб до неба, великолепная сила, исполинский громовой раскат; мощью огня расколется небо, и искра, высеченная рукой человека...
      Без пяти четыре. Прокоп поспешно зажег шнур и, чуть прихрамывая, побежал прочь е часами в руке.
      Еще три минуты; скорее, черт возьми! Две минуты...
      И тут справа он увидел княжну в сопровождении Карсона они шли к месту взрыва. На миг Прокоп застыл от ужаса, гаркнул предостерегающе: "Назад!" Карсон остановился; княжна, не оглядываясь, продолжала идти. Карсон засеменил за ней, видимо, уговаривая вернуться. Превозмогая резкую боль в ноге, Прокоп рванулся к ним.
      - Ложись! - взревел он. - Ложись, черт вас...
      Лицо его было так грозно, что Карсон побледнел, сделал два длинных прыжка и плюхнулся в глубокую щель. Княжна все шла вперед; от шпура ее отделяло уже не более двухсот шагов. Прокоп швырнул часы оземь и устремился за ней.
      - Ложись! - рявкнул он, хватая ее за плечо.
      Княжна порывисто оглянулась, смерила его изумленным взглядом - что он себе позволяет? Тут Прокоп обеими кулаками сшиб ее, упал на нее всей тяжестью.
      Сильное, узкое тело отчаянно затрепетало под ним.
      - Змея, - прошипел Прокоп и, тяжело переводя дух, изо всей силы, грудью прижал княжну к земле.
      Тело под ним выгнулось, метнулось в сторону; но - странно - из сжатых губ княжны не вырвалось ни звука, она только коротко, отрывисто дышала в лихорадочном единоборстве. Прокоп втиснул колено меж ее колен, чтоб она не выскользнула, ладонями зажал ей уши, молниеносно сообразив, что от взрыва у нее могут лопнуть барабанные перепонки. Острые ногти вонзились ему в шею, на щеке он почувствовал яростный укус четырех ласочьих резцов.
      - Бестия, - прохрипел Прокоп, пытаясь оторвать от себя впившегося в него хищника; но княжна не отпустила его, словно присосалась, из горла ее вырвался воркующий звук; тело ее волнообразно билось и извивалось, как в судорогах. Знакомый резкий аромат одурманил Прокопа; сердце заколотилось набатом, он хотел уже вскочить, не думая о взрыве, который должен был произойти в ближайшую секунду. Но тут он почувствовал, что дрожащие колени обхватили и сжали его ногу, руки судорожно обвили голову и шею; на лице он ощутил влажное, жгучее, трепетное прикосновение губ и языка. Он застонал от ужаса и губами стал искать рот княжны. И тут грохнул невероятный взрыв, столб земли и камней вырвался из земных недр, что-то больно ударило Прокопа в темя, но он даже не почувствовал, ибо в этот миг впился губами в горячую влажность раскрытого, воркующего рта и целовал губы, язык, зубы; пружинистое тело под ним разом обмякло, длинными волнами пробегала по нему дрожь. Он увидел - или ему только показалось, что Карсон встал, взглянул и моментально повалился снова на землю. Легкие пальцы щекотали шею Прокопа, доставляя невыносимое, дикое наслаждение; хрипящий рот прикасался к его лицу, к глазам мелкими, трепетными поцелуями, а Прокоп, как изнемогающий от жажды, приник к пульсирующей мякоти благоуханного горла. "Милый, милый", - щекотал, опаляя слух, горячий, влажный шепот, нежные пальцы зарылись в его волосы, податливое тело напряглось, надолго прижалось к нему; и Прокоп прильнул к сочным губам бесконечным, стонущим поцелуем.
      Ррраз! Отброшенный локтем, Прокоп вскочил, потер себе лоб, как пьяный. Княжна села, поправила волосы.
      - Подайте мне руку, - приказала она сухо, быстро огляделась, порывисто прижала его руку к пылающей щеке; вдруг так же порывисто отбросила ее, встала, застыла, широко раскрытыми глазами устакилась куда-то в пространство. Такая она пугала Прокопа; он хотел было броситься к ней, но она нервно передернула плечом, словно сбрасывая что-то; он видел, как она крепко закусила губу. Только теперь Прокоп вспомнил о Карсоне; тот нашелся недалеко: он лежал на спине - но уже не в щели, - весело таращась в синее небо.
      - Ну, кончилось? - затараторил он, не вставая, и, сложив руки на животе, покрутил большими пальцами. - Я, видите ли, страшно боюсь таких вещей. Можно встать? - Он вскочил, отряхнулся, как пес. - Замечательный взрыв! - добавил восторженно, словно мимоходом взглянув на княжну.
      Княжна обернулась к нему; была она оливково-бледна, но собрана и уже владела собой.
      - И это все? - небрежно бросила она.
      - Ах ты боже мой! - всплеснул руками Карсон. - Как будто этого мало! Подумать только - одна коробочка пудры! Слушайте, вы - чародей, вы продали душу дьяволу, вы владыка ада или кто... А? Ну, да! Властитель материи. Княжна - вот король! - объявил он с явным намеком, но тут же помчался дальше: - Гениально, правда? Исключительный человек. Мы - всего лишь тряпичники, честное слово. Как вы назвали сей продукт?
      Ошеломленный Прокоп постепенно обретал равновесие.
      - Пусть княжна будет крестной матерью, - сказал он, обрадованный, что сумел собраться с силами. - Эта взрывчатка... принадлежит ей.
      Принцесса вздрогнула.
      - Назовем хотя бы... "вицит", - свистящим шепотом произнесла она.
      - Как? - не сразу понял Карсон. - Ах, да, vicit, то есть "победил", так? Княжна, вы гениальны! "Вицит"! Превосходно! Ура!
      А у Прокопа мелькнула в голове другая, более страшная этимология этого слова. Vitium. Le vice. Порок. Он с ужасом взглянул на княжну; однако на ее замкнутом лице невозможно было прочесть никакого ответа.
      XXX
      Карсон побежал к месту взрыва впереди всех.
      Княжна - видимо, намеренно - отстала; Прокоп думал, что она хочет что-то сказать ему, но она только показала пальцем на его щеку: смотрите, вот тут. Прокоп быстро схватился за щеку, нащупал кровоточащий след ее укуса; поднял пригоршню земли, размазал по лицу - как если бы при взрыве в него попал комок.
      От взрыва образовалась воронка диаметром метров в пять; силу взрыва трудно было определить, но Карсон считал, что она в пять раз превосходит взрывную силу оксиликвита. Чудное вещество, заявил он, только, пожалуй, слишком сильное для практического применения. Вообще Карсон поддерживал весь разговор, искусно скользя по довольно заметным паузам. И когда он на обратном пути откланялся с несколько нарочитой поспешностью, - ему, мол, надо еще туда-то и туда-то, - тяжелое бремя пало на Прокопа. О чем с ней теперь говорить? Бог весть почему он думал, что и словом нельзя коснуться той дикой, темной минуты, когда произошел взрыв и "мощью огня раскололось небо"; в нем бродило горькое, неприятное предчувствие, что, заговори он об этом - и княжна с замораживающей надменностью оборвет его, как лакея, с которым... с которым...
      Он гневно сжимал кулаки и мямлил о чем-то третьестепенном - кажется, о лошадях; слова застревали у него в глотке, а княжна заметно ускоряла шаг, торопясь добраться до замка. Прокоп сильно хромал - болела нога, но он не показывал вида.
      В парке он хотел было проститься, но княжна свернула на боковую дорожку. Он нерешительно последовал за ней; тут она прижалась к нему плечом, запрокинула голову, подставила жадные губы...
      Той, маленькая китайская собачонка княжны, почуяла хозяйку и, визжа от радости, понеслась к ней через кусты и клумбы. Вот она! Ага! Но что это? Собачка стала как вкопанная: Угрюмый Великан схватил Госпожу, они вцепились друг в друга, шатаются в немом, яростном единоборстве; ох, Госпожа побеждена, руки ее опустились, она, стеная, лежит в объятиях Великана; сейчас он ее задушит! И Той поднял тревогу: "На помощь! Помогите!" - кричал он на своем собачьем - или китайском? - языке.
      Княжна вырвалась из объятий Прокопа.
      - Ах, этот пес, этот пес, - нервно засмеялась она. - Пойдемте!
      Прокоп был, словно пьяный, ему трудно было сделать даже несколько шагов. Княжна взяла его под руку (сумасшедшая! Что, если кто-нибудь...), потащила его, но и ей ноги отказываются служить, Она вцепилась в его руку, ей хочется рвать все в клочья, она втягивает в себя воздух сквозь зубы, хмурит брови, в глазах ее все темнеет; и, хрипло всхлипнув, она бросается на шею Прокопу, так что тот покачнулся, - ищет его губы. Прокоп впился в нее руками, зубами, готовый раздавить ее; долгое объятие, оба не дышат - и вот тело, натянутое, как тетива, слабеет, утрачивает силу, обвисает мягко и безвольно; закрыв глаза, покоится княжна на его груди, лепечет сладостные, бессмысленные словечки, позволяет ему покрывать бешеными поцелуями свое лицо, шею, и сама возвращает их, как пьяная, словно не помня себя: целует его волосы, ухо, плечи - одурманенная, податливая, теряющая сознание, бесконечно нежная, покорная, как овечка, и может быть - может быть, о боже, счастливая в эту минуту каким-то невыразимым, беззащитным счастьем; о боже, какая улыбка, какая трепещущая, прекрасная улыбка на тихо шевелящихся губах!
      Открыла, распахнула глаза, резко вырвалась из его рук. Они стояли в двух шагах от главной аллеи.
      Княжна провела ладонями по лицу, словно просыпаясь; отступила, пошатнулась, прислонилась лбом к стволу дуба. Едва Прокоп выпустил ее из лап, как сердце его заколотилось в отвратительных, унижающих сомнениях: Иисусе Христе, ведь я для нее слуга, с которым она... может быть... так только, распаляется... в минуту слабости, когда... когда ее одолевает одиночество или вообще... Теперь оттолкнет меня, как пса, чтобы потом... с другим...
      Он подошел к ней, грубо положил руку ей на плечо. Княжна обернулась, кроткая, с робкой, почти боязливой, униженной улыбкой.
      - Нет, нет, - шепнула, сжимая руки в мольбе, - пожалуйста, не надо больше...
      У Прокопа сердце рванулось от внезапного избытка нежности.
      - Когда? - глухо спросил он. - Когда я вас снова увижу?
      - Завтра, завтра, - в страхе шептала она, отступая к замку. - Мне пора. Здесь нельзя...
      - Завтра - когда? - настаивал Прокоп.
      - Завтра, завтра, - нервно повторила она, лихорадочно ежась и молча, поспешно пошла домой. Перед замком подала Прокопу руку:
      - До завтра.
      Сплелись горячие пальцы; не отдавая себе отчета, он тянул ее к себе.
      - Нельзя, сейчас нельзя, - шепнула она и обожгла его пламенным взглядом.
      Экспериментальный взрыв вицита не причинил большого ущерба. Взрывной волной снесло только дымовые трубы на ближайших постройках да выбило несколько оконных стекол. Дали трещины и большие витражи в комнате князя Хагена; в этот миг парализованный старец с трудом поднялся и стал как солдат, ожидая последующей катастрофы.
      В княжеском крыле замка общество сидело после ужина за черным кофе, когда вошел Прокоп, ища глазами одну княжну. Он не мог больше вынести мучительных сомнений. Княжна побледнела; но благосклонный дядюшка Рон тотчас принял Прокопа под свое крылышко, начал поздравлять его с замечательным достижением и так далее. Даже надменный Сувальский с интересом стал расспрашивать, правда ли, что господин инженер может превратить во взрывчатку любое вещество.
      - Например, сахар, - приставал он и изумился, когда Прокоп проворчал, что сахаром стреляли уже давно, еще в Великую войну. Вскоре Прокоп стал центром всеобщего внимания, но отвечал на все вопросы запинаясь, односложно и никак не мог понять ободряющих взглядов княжны; он только с пугающим вниманием следил за ней налитыми кровью глазами. Княжна сидела как на угольях.
      Потом разговор зашел о другом, и Прокопу показалось, что никто больше не обращает на него внимания; эти люди так хорошо понимали друг друга, беседовали легко, намеками, с большим интересом говорили о вещах, в которых он совсем не разбирался или не находил в них ничего занимательного. Княжна тоже оживилась; вот видишь, у нее в тысячу раз больше общего с этими франтами, чем с тобой. Он хмурился, не знал, куда девать руки в нем закипала слепая ярость; тут он поставил чашку на стол так порывисто, что она разбилась.
      Княжна бросила на него грозный взгляд; но обворожительный oncle Шарль спас положение, рассказав об одном капитане парохода, который раздавил рукой пивную бутылку. Какой-то толстый кузен заявил, что и он смог бы это сделать. Велели принести бутылки из-под пива, и все, один за другим, под веселый шум, пробовали раздавить их. Бутылки были тяжелые, черного стекла: ни одна даже не треснула.
      - Теперь вы, - приказала княжна, быстро взглянув на Прокопа.
      - Не сумею, - проворчал тот, но княжна двинула бровями так... так повелительно... Прокоп встал, обхватил бутылку вокруг горлышка; он стоял неподвижно, не извивался от усилий, как остальные, только лицевые мускулы напряглись до отказа; он был похож на доисторического человека, который готовится убить кого-нибудь короткой дубинкой: насупленное лицо, словно перетянутое сильными связками мышц, губы, искривленные напряжением, опущенное плечо - вот сейчас замахнется бутылкой, горилла, готовая к бою! Налившиеся кровью глаза он вперил в княжну. Наступила тишина. Княжна поднялась, не отрывая взгляда от его глаз, не разжимая губ, на оливковых щеках проступили сухожилия; она сдвинула брови и быстро, порывисто дышала, как от страшного физического усилия. Так стояли они друг против друга с искаженными лицами, сцепившись взглядами, - два яростных бойца; конвульсивная дрожь пробегала по их телам от пят к горлу. Все затаили дыхание; слышался лишь сиплый храп двух людей. И вдруг что-то хрустнуло, треснуло стекло, донышко бутылки со звоном упало на пол, разлетелось осколками.
      Первым опомнился "mon oncle" Шарль, растерянно заметался и бросился к княжне.
      - Мина, Мина, - торопливо зашептал он, бережно опуская ее, задыхающуюся, почти бесчувственную, в кресло; встал перед ней на колено, стал разжимать сведенные судорогой пальцы; ладони ее были в крови - с такой силой впилась она в них ногтями.
      - Возьмите у него бутылку, - быстро распорядился le bon oncle, отгибая княжне палец за пальцем.
      Князь Сувальский пришел в себя.
      - Браво! - заорал он и шумно зааплодировал; фон Граун схватил правую руку Прокопа, который все еще дробил хрустящие осколки, и, чуть не выламывая пальцы, стал разжимать его кулак.
      - Воды! - крикнул он; толстый кузен, в замешательстве поискав, схватил какую-то салфетку, облил ее водой и накинул Прокопу на голову.
      - А-аах! - с облегчением вырвалось из горла Прокопа; судорога отпустила, но в мозгу еще бушевал прилив крови, грозящий ударом; ноги его так дрожали от слабости, что он рухнул на стул.
      Oncle Шарль массировал на колене искривленные, потные, трясущиеся пальцы Вилле.
      - Опасные забавы, - пробормотал он.
      Княжна, в крайнем изнеможении, едва переводила дух; но на губах ее дрожала ликующая, сумасбродно-победная улыбка.
      - Вы ему помогали! - воскликнул толстый кузен. - Вот в чем секрет!
      Княжна с трудом поднялась.
      - Господа извинят меня, - вяло произнесла она, взглянув на Прокопа широко раскрытыми сияющими глазами, - он даже испугался, что все заметят, - и ушла, поддерживаемая дядюшкой Роном.
      Что ж, оставалось как-то отметить подвиг Прокопа; в конце концов эти господа были добродушные холостяки, обожающие хвастать своими геройскими выходками. Прокоп высоко поднялся в их мнении: ведь он раздавил бутылку, а потом сумел выпить невероятное количество вина и водки, не свалившись под стол. В три часа утра князь Сувальский торжественно лобызал его, а толстый кузен чуть не со слезами предлагал перейти на "ты". Потом они прыгали через стулья и подняли дикий шум. Прокоп усмехался, он словно парил в облаках; но когда его хотели отвести к единственной балттинской проститутке, он вырвался, обозвал всех пьяными скотами и заявил, что идет спать.
      Однако вместо этого столь разумного занятия он двинулся в черный парк и долго, очень долго разглядывал темный фасад замка, отыскивая чье-то окно.
      Хольц дремал в пятнадцати шагах, прислонившись к дереву.
      XXXI
      На следующий день шел дождь. Прокоп бегал по парку, бесясь, что из-за ненастья вряд, ли увидит княжну. Но она выбежала, простоволосая, под дождь и кинулась к нему.
      - Только на пять минут, на пять минут, - запыхавшись, шепнула она и подставила губы. Тут она заметила Хольца: Кто этот человек?
      Прокоп поспешно обернулся:
      - Где? - Он уже так привык к своей тени, что даже не осознавал его постоянного присутствия. - А, это... это, видите ли, мой сторож...
      Княжна лишь властно взглянула на Хольца, и он тотчас сунул трубку в карман и убрался немного подальше.
      - Пойдем, - шепнула княжна, увлекая Прокопа к беседке. И вот они сидят там и не осмеливаются целоваться, потому что где-то поблизости мокнет под дождем Хольц.
      - Руку, - вполголоса потребовала княжна и сплела горячие пальцы с узловатыми, разбитыми обрубками Прокопа. Приласкалась:
      - Милый, милый... - но тут же строго: - Ты не должен так смотреть на меня при людях. Тогда я перестаю сознавать, что делаю. Вот погоди, брошусь когда-нибудь тебе на шею, господи, какой будет срам! - Княжна даже содрогнулась. - Ходили вы вчера к девкам? - спросила она вдруг. - Ты не должен, ты теперь - мой. Милый, милый, мне это так тяжело... Почему ты молчишь? Я пришла сказать, чтоб ты был осторожен. Mon oncle Шарль уже следит... Вчера ты был великолепен! - Торопливое беспокойство зазвучало в ее голосе. - А тебя всегда сторожат? Везде? Даже в лаборатории? Ah, c'est bete! 1 Когда ты вчера разбил чашку, я готова была поцеловать тебя - так чудесно ты злился. Помнишь, как ты тогда, ночью, словно с цепи сорвался... Тогда я пошла за тобой, как слепая, как слепая...
      - Княжна, - хрипло перебил ее Прокоп. - Вы должны сказать мне... Или все это... только... каприз благородной дамы, или...
      Княжна отпустила его руку:
      - Или?
      Прокоп поднял на нее отчаянные глаза.
      - Или вы только играете со мной...
      - Или? - протянула она, с видимым наслаждением терзая его.
      - Или вы меня... до известной степени...
      - Любите, так? Послушай, - она закинула руки за голову, глянула суженными глазами, - когда мне однажды показалось, что я... что я влюби
      1 Ах, как глупо! (франц.)
      лась в тебя, понимаешь? Влюбилась по-настоящему, до смерти, как сумасшедшая - я попыталась... уничтожить тебя. - И она щелкнула языком, как щелкала тогда, подзывая Премьера. - Я никогда не смогла бы простить тебе, если б влюбилась в тебя.
      - Лжете! - возмущенный, крикнул Прокоп. - Теперь - лжете! Я не мог бы снести... снести одно помышление, что это... только... флирт. Вы не так испорчены! Неправда!
      - Если ты это знаешь, - тихо, серьезно сказала княжна, зачем же спрашиваешь?
      - Хочу сам услышать, - требовал Прокоп, - хочу, чтоб ты сказала... прямо... сказала мне, кто я для тебя. Вот что я хочу слышать!
      Княжна отрицательно покачала головой.
      - Я должен это знать, - скрипнул зубами Прокоп. - А не то... не то...
      Княжна слабо усмехнулась, положила руку на его сжатый кулак.
      - Нет, пожалуйста, не проси, не проси, чтоб я сказала тебе это.
      - Почему?
      - Потому что тогда у тебя будет слишком много власти надо мной, - тихонько объяснила она, и Прокоп затрепетал от счастья.
      На Хольца, скрывающегося где-то возле беседки, напал странный кашель, и вдали за кустами мелькнул силуэт дядюшки Рона.
      - Видишь, он уже ищет, - шепнула княжна. - Вечером тебе нельзя к нам.
      Они затихли, сжимая друг другу руки; только дождь шелестел по крыше беседки, вздыхая росистой прохладой.
      - Милый, милый, - шептала княжна, приблизив личико к Прокопу. - Какой ты? Носатый, сердитый, весь взъерошенный... Говорят, ты великий ученый. Почему ты не князь?
      Прокоп вздрогнул.
      Она потерлась щекой о его плечо.
      - Опять сердишься. А меня-то, меня называл бестией и еще хуже. Вот видишь, ты совсем не хочешь облегчить мне то, что я делаю... и буду делать... Милый, - беззвучно закончила она, протянув руку к его лицу.
      Он склонился к ее губам; на них был вкус покаянной тоски.
      В шорохах дождя прозвучали приближающиеся шаги Хольца.
      Невозможно, невозможно! Целый день изводился Прокоп, ломая себе голову, как бы увидеть княжну.
      "Вечером к нам нельзя". Конечно, ты ведь не круга их; ей свободнее среди высокородных болванов. До чего же странно: в глубине души Прокоп уверял себя, что, собственно, не любит ее - но ревновал бешено, мучительно, полный ярости и унижения. Вечером он бродил по парку под дождем и думал, что княжна сидит теперь за ужином, сияет, ей там весело и привольно; он казался себе шелудивым псом, выгнанным под дождь. Нет в жизни муки страшнее унижения.
      Ладно, сейчас все обрублю, решил Прокоп. Побежал домой, набросил на себя черный костюм и ворвался в курительную, как вчера. Княжна сидела сама не своя; едва увидела Прокопа сердце ее забило в набат, губы смягчились в счастливой улыбке.
      Остальная молодежь встретила его дружеским шумом, только oncle Шарль был чуть вежливее, чем нужно.
      Глаза княжны предостерегали: будь осторожен! Она почти ничего не говорила, держалась как-то смущенно и чопорно; но все же улучила минутку, сунула Прокопу смятый листок: "Милый, милый, - нацарапано на листке карандашом крупными буквами, - что ты наделал? Уходи". Он скомкал записку. Нет, княжна, я останусь тут; мне, видите ли, очень приятно наблюдать вашу духовную общность с этими надушенными идиотами. За это ревнивое упрямство княжна наградила его сияющим взглядом; она принялась вышучивать Сувальского, Грауна, всех своих кавалеров, сделалась злорадной, жестокой, нетерпимой, насмехалась над всеми беспощадно; временами мгновенно взглядывала на Прокопа - изволит ли он быть доволен гекатомбой из поклонников, принесенной ею к его ногам? Властелин не был доволен: он хмурился, требовал взглядом пятиминутного разговора наедине. Тогда она встала, отвела его к какой-то картине.
      - Будь же благоразумен, не теряй головы, - шепнула лихорадочно, приподнялась на цыпочки и жарко поцеловала в то самое место на щеке. Прокоп оцепенел, испугавшись такого дикого безумства; но никто ничего не увидел, даже oncle Рон, который следил за всем умными, печальными глазами.
      Больше ничего, ничего не случилось в тот день.
      И все же Прокоп метался на своей постели и грыз подушки; а в другом крыле замка кто-то тоже не спал всю ночь.
      Утром Пауль принес резко благоухающее письмо, не сказав, от кого оно.
      "Дорогой мой человек, - прочитал Прокоп, - сегодня я не увижусь с тобой; не знаю, что и делать. Мы ужасно неосторожны; прошу, будь разумнее меня (несколько строк зачеркнуто). Не ходи перед замком, или я выбегу к тебе. Пожалуйста, сделай что-нибудь, чтобы тебя избавили от этого противного сторожа.
      Я провела скверную ночь; вид у меня страшный, не хочу, чтоб ты видел меня сегодня. Не ходи к нам, oncle Шарль уже делает намеки; я накричала на него и теперь с ним не разговариваю; меня бесит, что он так невыносимо прав... Милый, посоветуй мне: только что я прогнала свою горничную, мне донесли, что у нее связь с конюхом, она ходит к нему.