Кракатит

      - Хорошо, хорошо - заверил Карсон. - Статус кво, ладно? Желаю счастья. Уфф, дьявол, а не человек, - добавил он удрученно, когда Прокоп скрылся за дверью.
      Бренча железом, двинулся Прокоп в парк, тяжелый и массивный, как гаубица. Перед замком собралась группа господ; завидев его, все в некотором замешательстве обратились в бегство, вероятно уже информированные о свирепом человеке, начиненном взрывчаткой; спины их выражали сильнейшее возмущение тем, что в замке "терпят нечто подобное".
      А вон идут Краффт с Эгоном, занимаясь перипатетическим обучением; * увидев Прокопа, Краффт подбежал к нему, оставив Эгона.
      - Можете вы пожать мне руку? - спрашивает Краффт, краснея от собственного геройства. - Теперь меня наверняка уволят! с гордостью восклицает он.
      От Краффта Прокоп и узнал, что по замку с быстротой молнии разнеслась весть, будто он, Прокоп, - анархист; и что именно сегодня вечером ждут некоего престолонаследника... Короче, его высочеству собираются телеграфировать, чтоб они соблаговолили отложить свой приезд; этот вопрос как раз обсуждается сейчас на семейном совете.
      Прокоп поворачивается на каблуках и отправляется прямиком в замок. Двое камердинеров в коридоре отскакивают в разные, стороны и в ужасе жмутся к стенам, безмолвно пропуская бряцающего, набитого зарядами агрессора. В большой гостиной заседает совет; дядюшка Рон озабоченно расхаживает по комнате, старшие родственники ужасно возмущаются подлостью анархистов, толстый кузен молчит, еще какой-то господин взволнованно предлагает попросту двинуть солдат на этого сумасшедшего: или он сдастся, или его пристрелят. В эту минуту распахивается дверь, и в гостиную, громыхая, вваливается Прокоп. Он ищет глазами княжну; ее здесь нет, и пока все замирают от страха и поднимаются с мест, ожидая самого худшего, он хрипло говорит Рону:
      - Я пришел только для того, чтобы сказать вам: с престолонаследником ничего не случится. Теперь ты это знаешь.
      Он кивнул головой и удалился величественно, как статуя Командора.
      XXXVIII
      Коридор был пуст. Прокоп, как можно тише, прокрался к покоям княжны и стал ждать перед дверью, недвижный, как железный рыцарь в вестибюле. Выбежала горничная, вскрикнула от страха, словно увидела нечистого, и скрылась в дверях. Через несколько минут она снова открыла дверь, вне себя от ужаса, и, пятясь, безмолвно дала ему знак войти, после чего стремительно исчезла. Княжна медленно шла ему навстречу; она куталась в длинный халат - видно, только что встала с постели; мокрые волосы над ее лбом слиплись, как будто она минуту назад сбросила холодный компресс; княжна была иссера-бледна и некрасива. Кинулась ему на шею, подставила губы, потрескавшиеся от жара...
      - Как хорошо, что ты пришел, - в полубеспамятстве зашептала она. - У меня голова трещит от мигрени, о боже! Говорят, у тебя во всех карманах бомбы? Я тебя не боюсь. А теперь уходи, я некрасивая. Приду к тебе в полдень, к столу не выйду, скажу, что мне нехорошо. Иди.
      Коснулась его губ изболевшими, шелушащимися губами и закрыла лицо - чтоб он даже видеть ее не мог.
      В сопровождении Хольца Прокоп возвращался в лабораторию; кто бы ни встретился ему - останавливался, сворачивал, спасался по ту сторону придорожной канавы. Прокоп снова, как маниак, взялся за работу; соединял вещества, какие никому и в голову бы не пришло соединять, в слепой, твердой уверенности, что получится взрывчатка; наполнял этими соединениями пузырьки, спичечные коробки, консервные банки, все, что попадалось под руку. Уже весь стол был заставлен, и подоконники, и пол - он перешагивал через все это - уже некуда было ставить. После полудня в лабораторию скользнула княжна, под вуалью, до самого носа закутанная в плащ. Он подбежал к ней, хотел обнять - она оттолкнула его.
      - Нет, нет, сегодня я нехороша. Пожалуйста, работай; я буду смотреть на тебя.
      Она села на краешек стула посреди страшного арсенала оксозонидных взрывчаток. Прокоп сжал губы; ловко отвесив, смешал какие-то вещества; в пробирке зашипело, резко запахло кислым, и Прокоп бесконечно внимательно стал фильтровать смесь.
      Княжна не сводила с его рук недвижных горящих глаз. Оба думали о том, что сегодня приедет наследник трона.
      Прокоп поискал что-то взглядом на полке с химикалиями. Княжна встала, приподняла вуаль, обвила руками его шею, крепко прижалась к его губам сжатым сухим ртом. Пошатываясь, стояли они среди бутылок с нестойким оксозобензолом и страшными фульминатами - немые, охваченные судорогой; и снова она оттолкнула его, села, опустила вуаль. Под ее взглядом Прокоп заработал еще быстрее - похожий на пекаря, который замешивает тесто. Вот это будет самое дьявольское вещество из всех, когда-либо составленных человеком; капризная материя, легко воспламеняющаяся, безгранично чувствительное масло - воплощенная вспыльчивость и страстность. А то, прозрачное, как вода, летучее, как эфир, - вот оно: вещество чудовищной взрывной силы, не поддающейся вычислению, сама дикость и ярость. Прокоп оглянулся, куда бы деть бутылку, наполненную тем, чему еще не было названия. Княжна усмехнулась, взяла бутылку из его рук, поставила к себе на колени.
      Снаружи Хольц крикнул кому-то:
      - Стой!
      Прокоп выбежал на крыльцо. Это был дядюшка Рон - он стоял в опасной близости от заминированной ловушки. Прокоп подошел к нему.
      - Что вам тут надо?
      - Вильгельмину, - кротко ответил дядюшка. - Она плохо себя чувствует, и потому...
      У Прокопа дернулись уголки губ.
      - Зайдите за ней, - предложил он и ввел гостя в лабораторию.
      - A, oncle Шарль, - приветливо встретила его княжна. Иди сюда, посмотри - очень интересно!
      Дядюшка пытливо посмотрел на племянницу, оглядел комнату и будто успокоился.
      - Тебе не следовало сюда приходить, Мина, - укоризненно произнес он.
      - Почему? - с невинным видом спросила княжна.
      Рон растерянно взглянул на Прокопа.
      - Потому... потому что у тебя жар...
      - Здесь мне лучше, - спокойно возразила она.
      - И вообще не следовало... - вздохнул le bon prince, нахмурившись.
      - Ты знаешь, mon oncle, я всегда поступаю как хочу, княжна безапелляционно положила конец вмешательству родственника.
      Прокоп убрал со стула коробочки с мгновенно действующими диазосоединениями.
      - Присядьте, пожалуйста, - вежливо пригласил он князя.
      Нельзя сказать, чтобы Рон был в восторге от всего происходящего.
      - Мы не мешаем вам... не мешаем тебе работать? - бесцельно осведомился он.
      - Нисколько, - ответил Прокоп, разминая в пальцах инфузорную землю.
      - Что ты делаешь?
      - Взрывчатые вещества. Попрошу вон ту бутылку, - обратился он к княжне.
      Та подала бутылку, демонстративно промолвив:
      - На, возьми.
      Рон вздрогнул, как от удара; но внимание его уже захватили быстрые, хотя и предельно точные, осторожные движения, с какими Прокоп капал чистой жидкостью на комочек глины. Откашлявшись, дядюшка спросил:
      - От чего оно может взорваться?
      - От сотрясения, - не переставая отсчитывать капли, ответил Прокоп.
      Рон повернулся к княжне.
      - Если ты боишься, oncle, можешь не ждать меня, - сухо проговорила она.
      Покорный судьбе, он уселся, постучал тросточкой по жестянке из-под калифорнийских абрикосов.
      - А тут что?
      - Это ручная граната, - пояснил Прокоп. - Гексанитрофенилметилнитрамин и гайки. Взвесь-ка на ладони.
      Рон смешался.
      - А не было бы... уместнее... вести себя более осторожно? - спросил он, вертя в пальцах спичечный коробок, взятый с лабораторного стола.
      - Безусловно, - согласился Прокоп, отбирая у него коробок. - Это - хлораргонат. С ним шутки плохи!
      Рон нахмурился.
      - Все это... производит на меня довольно неприятное впечатление запугивания, - резко заметил он.
      Прокоп бросил коробок на стол.
      - Вот как? У меня было такое же впечатление, когда мне грозили крепостью.
      - Могу лишь сказать, - продолжал Рон, проглотив возражение Прокопа, - что все ваше поведение... не производит на меня ни малейшего впечатления.
      - Зато на меня - огромное, - заявила княжна.
      - Боишься, он что-нибудь выкинет? - повернулся к ней le bon prince.
      - Я надеюсь на это, - убежденно возразила она. - Думаешь, он не сумеет?
      - В этом я не сомневаюсь, - буркнул Рон. - Ну, пойдем?
      - Нет. Я хочу ему помогать.
      Тем временем Прокоп принялся гнуть пальцами металлическую ложку.
      - Зачем это? - с любопытством спросила княжна.
      - Гвозди кончились, - проворчал он. - Нечем начинять бомбы. - И он осмотрелся, отыскивая еще что-нибудь металлическое.
      Княжна встала, зарделась, торопливо сдернула перчатку и стянула с пальца золотое кольцо.
      - Возьми, - тихо произнесла она и, залившись румянцем, потупила глаза.
      Прокоп принял ее вклад; это получилось почти торжественно... как помолвка. Он еще колебался, подбрасывая кольцо на ладони; она подняла на него вопрошающий, горячий взор. Тогда он кивнул с серьезным видом и положил кольцо на дно жестянки.
      Старый поэт озабоченно и грустно моргал птичьими глазами.
      - Теперь мы можем идти, - прошептала княжна.
      К вечеру приехал упомянутый выше наследник рухнувшего трона. У главных ворот - почетный караул, рапорт, слуги, выстроенные шпалерами, и прочие церемонии; парк и замок празднично иллюминованы. Прокоп сидел на холмике перед лабораторией, мрачным взглядом смотрел на замок. Никто не проходил здесь; темно и тихо, только замок сиял ослепительными снопами лучей.
      Прокоп глубоко вздохнул и поднялся.
      - В замок? - спросил Хольц и переложил револьвер из кармана брюк в карман своего бессменного дождевика.
      Они идут по парку, где уже погашены огни; раза два-три какие-то темные фигуры отступили перед ними в кусты, а сзади, шагах в пятидесяти, все время кто-то шуршит опавшими листьями; в остальном - безлюдье, сырое безмолвие ночи. Лишь все княжеское крыло замка пылает большими золотыми окнами.
      Осень, уже осень. Падают ли еще в Тынице серебряные капельки из крана колонки? Ветра нет - и все же доносится зябкий шелест: откуда, с земли или с деревьев? Алую полоску прочеркнула на небе упавшая звезда.
      Несколько человек во фраках - о, как они великолепны и счастливы! - выходят на площадку замковой лестницы, болтают, курят, смеются... и возвращаются в дом. Прокоп застыл на скамейке, только вертит в растрескавшихся пальцах жестяную банку.
      Порой встряхивает ее, как дитя - погремушку.
      В банке - обломки ложки, кольцо и безымянное вещество.
      Застенчиво приблизился Хольц.
      - Сегодня она не сможет прийти, - деликатно говорит он.
      - Я знаю.
      В окнах гостевого крыла вспыхнул свет. А вон тот ряд окон - "княжеские покои". Теперь светится весь замок, воздушный, ажурный, как греза. Все там есть: богатство неслыханное, красота, честолюбие, и слава, и титулы - побрякушки на груди, наслаждения, умение жить, тонкость чувств, и остроумие, и самоуверенность; словно там другие люди, не такие, как мы...
      Как упрямый ребенок, гремит Прокоп своей погремушкой. Постепенно окна гаснут; еще светится то, что в комнате Рона, и другое - красное, где спальня княжны. Дядюшка открывает окно, вдыхает ночную прохладу; потом принимается шагать от двери к окну, от двери к окну, и опять, и опять... За занавешенным окном княжны не дрогнет ни одна тень.
      Вот и oncle Рон погасил свет; теперь горит лишь единственное красноватое окно. Найдет ли дорогу человеческая мысль, пробьет ли, просверлит ли мощью своею путь через эту сотню или сколько там метров немого пространства, коснется ли бессонного мозга другого человека? Какие слова послать тебе, татарская княжна? Спи - уже осень; и если есть какой-нибудь бог - пусть погладит он твой разгоряченный лоб...
      Погасло красное окно.
      XXXIX
      Утром Прокоп решил не ходить в парк, справедливо полагая, что был бы там лишним. Он устроился в полупустынном уголке, где пролегла прямая лорога от замка к лабораториям, пробитая через старый заросший вал. Вскарабкался на вал; отсюда, кое-как укрывшись, он мог видеть угол замка и небольшую часть парка. Место ему понравилось; он зарыл там несколько своих ручных гранат и принялся наблюдать то за парком, то за -спешащей куда-то жужелицей, за воробьем на качающихся ветках. Один раз к нему даже слетел снегирь, и Прокоп, затаив дыхание, не спускал глаз с его красной грудки; снегирь тенькнул, дернул хвостиком и фррр! - улетел.
      Внизу, по парку, идет княжна в сопровождении высокого молодого человека; на почтительном расстоянии от них - свита. Княжна смотрит в сторону и взмахивает рукой, словно хлещет прутиком по песку.
      Больше ничего не видно.
      Гораздо позднее показался дядюшка Рон с толстым кузеном. И снова - ни души. Стоит ли в таком случае торчать здесь?
      Почти полдень. Вдруг из-за угла замка появляется княжна и идет прямо к валу.
      - Ты здесь? - вполголоса зовет она. - Спустись и иди налево.
      Он скатился с вала, продрался через кусты налево. Там, около стены, оказалась какая-то свалка: ржавые обручи, дырявые кастрюли, старые цилиндры, гниющие, безобразные обломки; бог весть откуда вообще набираются в княжеском замке подобные вещи. И перед этой отвратительной кучей стоит княжна свежая, прекрасная - и по-детски грызет ногти.
      - Сюда я приходила злиться, когда была маленькая, - сказала она. - Никто этого места не знает. Нравится тебе тут?
      Прокоп видел - она огорчится, если он не похвалит ее убежища.
      - Нравится, - поспешно ответил он.
      Княжна обрадовалась, обняла его.
      - Ты - милый! Я надевала на голову какую-нибудь кастрюлю - понимаешь, это была корона - и играла одна в суверенную княгиню. "Что изволят приказать всемилостивейшая княгиня?" "Запряги шестерку лошадей, я поеду в Загур". Знаешь, Загур это был мой выдуманный замок. Загур, Загур! Милый, скажи, есть на свете что-нибудь подобное? Давай уедем в Загур! Найди его для меня, ты столько знаешь...
      Никогда она не была так свежа и оживленна, как сегодня; он даже приревновал ее к чему-то, в нем закопошилось черное подозрение; он схватил ее, хотел сжать крепко-крепко.
      - Не надо, - попросила она, - будь умницей. Ты - Просперо, принц Загурский; просто ты переоделся волшебником, чтобы похитить меня или испытать- не знаю. Но за мною приехал принц Ризопод из царства Аликури-Филикури-Тинтили-Рододендрон, такой противный, мерзкий человек, у него вместо носа церковная свечка и холодные руки - ууу! И он уже должен получить меня в жены, и вдруг входишь ты и говоришь: "Я волшебник Просперо, наследный принц Загурский". И mon oncle Метастазио падает тебе в объятия, и тут начинают звонить колокола, и трубить трубы, и поднимается пальба...
      Прокоп слишком хорошо понял, что за милой болтовней княжны скрывается нечто очень, очень серьезное; он остерегался перебить ее. А она обнимала его, терлась благоуханным личиком и ртом о его жесткую щеку...
      - Или погоди, не так: я - принцесса Загурская, а ты - Великий Прокопокопак, король духов. Но на мне лежит заклятие, надо мной произнесли магические слова: "Ope, ope, балене, могот малиста маниголене", и поэтому я должна достаться рыбе, рыбе с рыбьими глазами и рыбьими руками и всем телом рыбьим, и она должна увезти меня в рыбий замок.
      Но тут прилетает Великий Прокопокопак на своем плаще из ветра и уносит меня... Прощай! - оборвала она внезапно и поцеловала его в губы. Еще раз улыбнулась, ясная и розовая как никогда, и оставила его, хмурого, над ржавыми руинами Загура. Боже мой, что все это значит? Просит, чтоб я помог ей, это ясно; на нее оказывают нажим, и она ждет, что я... что я как-нибудь спасу ее! Господи, что делать?
      В глубокой задумчивости Прокоп брел к лаборатории. Видимо... остается только Большой Штурм; но с какой стороны его начать? Он уже подошел к двери и сунул руку в карман за ключом - и тут отшатнулся, страшно выругался: входная дверь в его лабораторию перекрещена железными балками, какими запирают большие ворота. Он яростно затряс балки; они не поддались даже на миллиметр.
      На двери висел лист бумаги, на котором было отпечатано на машинке:
      "По приказу гражданских властей данный объект закрывается из-за недопустимого скопления взрывчатых материалов без принятия мер безопасности согласно параграфам 216 и 217 d. lit F tr. Z и постановлению 63.507 M. 1889". Неразборчивая подпись.
      А ниже чернилами дописано: "Господину инженеру Прокопу впредь до дальнейших распоряжений отводится комната у сторожа Герстенсена; барак III".
      Хольц исследовал запоры со знанием дела, но под конец только свистнул и сунул руки в карманы; короче говоря, нельзя было решительно ничего сделать. Прокоп, доведенный до белого каления, обежал весь домик кругом; заминированные ловушки устранили саперы, на окнах и раньше были решетки. Он быстро подсчитал свои боезапасы; пять слабых бомбочек в карманах, четыре крупные гранаты закопаны на Загурском валу слишком мало для военной кампании! Вне себя от гнева, бросился Прокоп в кабинет проклятого Карсона: постой, паршивец, я с тобой поговорю по-свойски! Добежав до конторы, услышал от служителя: господина директора нет и не будет.
      Прокоп оттолкнул служителя, проник в контору.
      Карсона не было. Он быстро обошел все помещения, приводя в ужас всех служащих комбината, до последней телефонной барышни. О Карсоне - ни слуху ни духу.
      Прокоп кинулся к Загурскому валу - спасти хоть последние гранаты. И вот тебе: весь вал вместе с зарослями кустов и Загурской свалкой окружен ежами колючей проволоки - настоящее заграждение военного времени. Прокоп попытался снять проволоку, но только ободрал в кровь руки, ничего не добившись. Всхлипывая от бешенства, не обращая ни на что внимания, пролез под проволокой - и не нашел своих четырех больших гранат: они были вырыты, унесены. Он чуть не взвыл от сознания своего бессилия. Вдобавок с неба моросила какая-то дрянь. Прокоп выбрался обратно, изорвав костюм в клочья, и, с окровавленными руками и лицом, помчался в замок - видимо, рассчитывая найти там княжну, Рона, наследника, кого-нибудь! В вестибюле дорогу ему загородил уже знакомый русоволосый гигант, полный решимости не сдаваться, хоть на части его рви. Прокоп вынул одну из своих жестянок и предостерегающе загремел. Гигант заморгал, но не отступил; внезапно рванувшись вперед, он схватил Прокопа за плечи. Хольц изо всей силы ударил его револьвером по пальцам; гигант взревел от боли и выпустил Прокопа; еще трое выросли словно из-под земли и ринулись было на бунтовщика, по остановились в нерешительности, и оба героя успели прижаться спиной к стене: Прокоп подняв руку с жестянкой, готовый швырнуть ее под ноги первому, кто двинется с места, и Хольц (окончательно революционизированный), наставив револьвер на врага; против них - четыре бледных человека, слегка наклонившиеся вперед, трое из них - с револьверами в руках; быть заварухе! Прокоп изобразил обманное стратегическое движение, будто собирается взбежать по лестнице; и те четверо начали перемещаться туда же, кто-то сзади обратился в бегство; настала грозная тишина. "Не стрелять!" - свистящим шепотом приказал кто-то. Прокоп слышал тиканье своих часов. А вверху, на втором этаже, - веселая смесь голосов, там никто ни о чем не подозревает; выход теперь свободен - и Прокоп отступает, пятясь, к двери, прикрываемый Хольцем. Четверо мужчин на лестнице не двигаются, словно вырезанные из дерева. И Прокоп вырвался из замка.
      Сеется холодный, противный дождик; что теперь?
      Прокоп быстро оценил обстановку; можно бы укрепиться в купальне, на пруду - но оттуда не виден замок. Приняв внезапное решение, Прокоп со всех ног побежал к домику привратника; Хольц - за ним. Они вломились в сторожку как раз, когда старик привратник обедал; бедняга никак не мог понять, за что его выгоняют "силой, угрожая смертью". Долго крутил он головой, потом отправился в замок - жаловаться. Прокоп был в высшей степени доволен завоеванной позицией; он тщательно запер решетчатые ворота, ведущие из парка, и с превосходным аппетитом доел обед старика; потом собрал в сторожке все, что хоть в какой-то мере походило на химикалии: уголь, соль, сахар, олифу, засохшую масляную краску и тому подобные сокровища, и стал соображать, что можно из них сделать. Хольц тем временем то караулил подходы, то оборудовал окна под бойницы - что было, пожалуй, лишним, если учесть, что у него оставалось всего-навсего четыре шестимиллиметровых патрона. Прокоп же развел на кухонной плитке целую лабораторию; вонь поднялась неимоверная, зато в конце концов получилась несколько тяжеловесная взрывчатка.
      Вражеская сторона не предпринимала никаких атак; вероятно, не желала скандалов в присутствии высокого гостя. Прокоп ломал голову над тем, как взять замок измором. Телефонные провода он, правда, перерезал, но оставалось еще три калитки, не считая дорожку к комбинату через Загурский вал. Пришлось скрепя сердце отказаться от плана осадить замок со всех сторон.
      Дождь лил не переставая. Окно княжны открылось, светлая фигурка чертила в воздухе огромные буквы. Прокоп не в состоянии был расшифровать эти письмена, но все же вышел из сторожки и тоже принялся писать в воздухе ободряющие слова, размахивая руками, как ветряк. Вечером к повстанцам перебежал доктор Краффт; весь во власти благородного порыва, он забыл захватить с собой хоть какое-нибудь оружие, так что это подкрепление носило скорее моральный характер. Когда стемнело, приплелся Пауль, притащил в корзине роскошный холодный ужин и множество бутылок красного вина и шампанского; старичок твердил, что его никто не посылал. Тем не менее Прокоп настоятельно велел передать - не говоря, кому именно, - что он "благодарит и не сдается". За богатырской трапезой доктор Краффт впервые в жизни отважился пить вино - вероятно, чтобы доказать свою мужественность. В результате он впал в блаженную лунатическую немоту, а Прокоп с Хольцем взялись горланить солдатские песни. Оба, правда, пели на разных языках и совершенно разное, но издали, особенно в темноте, наполненной шелестом моросящего дождика, все это сливалось в довольно устрашающее и мрачное звукосочетание. В замке кто-то даже открыл окно, чтобы лучше слышать, потом попытался сопровождать их рев на рояле, но аккомпанемент вскоре вылился в "Героическую сонату", а затем неведомый аккомпаниатор попросту начал бессмысленно барабанить по клавишам. Когда замок погас, Хольц завалил дверь изнутри мощной баррикадой, и три богатыря преспокойно уснули. Только утром разбудил их основательным стуком Пауль - он принес им три чашки кофе, стараясь не разлить его по подносу.
      XL
      Дождь не прекращался. Под белым флажком парламентера явился толстый кузен и предложил Прокопу оставить эту затею; ему, мол, вернут лабораторию и так далее. Прокоп заявил, что не двинется отсюда, разве что его взорвут вместе со сторожкой; но прежде он сам сделает такое, что у них глаза на лоб полезут! С этой-то неопределенной угрозой и вернулся кузен восвояси; в замке, видимо, тяжело переживали тот факт, что их собственные ворота оказались блокированными, но не хотели поднимать шума.
      Доктор Краффт, этот пацифист, был набит до отказа разными воинственными и дикими идеями: перерезать электропровода; отключить воду; изготовить какой-нибудь удушливый газ и пустить его в замок... Хольц отыскал старые газеты, выудил из своих таинственных карманов пенсне и целый день читал, как две капли воды похожий на доцента университета. Прокоп томился от неукротимой скуки; он горел желанием совершить нечто великое, но не знал, с чего начать. Наконец он оставил Хольца сторожить привратницкую и вместе с Краффтом отправился в парк.
      В парке не было ни души; как видно, вражеские силы сосредоточились в замке. Прокоп обошел замок и добрался до той стороны, где помещались сараи и конюшни.
      - Где денник Вирлвинда? - спросил он вдруг.
      Краффт показал ему окошко метрах в трех от земли.
      - Обопритесь о стену, - шепнул Прокоп и забрался Краффту на плечи, чтоб заглянуть внутрь.
      Краффт едва устоял под его тяжестью; а Прокоп вздумал еще плясать у него на плечах - что он там делает? Увесистая рама грохнулась на землю, со стены посыпался песок; Краффту вдруг стало совсем легко; с изумлением поднял он голову и едва не вскрикнул: высоко над ним болтались две длинные ноги, постепенно втягиваясь в окошко...
      Княжна как раз подала Вирлвинду кусок хлеба и задумчиво глядела на его красивый темный глаз, когда в окошке раздался треск, и в теплой полутьме конюшни она различила знакомую изуродованную руку - рука эта выламывала раму с проволочной сеткой. Вилле зажала себе рот, чтобы не вскрикнуть.
      Руками и головой вперед Прокоп сполз в денник Вирлвинда; вот он уже спрыгнул, он здесь, пусть поцарапанный, но целый и невредимый, хоть и запыхался - пытается улыбнуться.
      - Тише, - в ужасе шепчет княжна, - за дверью - конюх, - и тут же бросается Прокопу на грудь, - Прокопокопак!
      Он показал на окошко: скорей, бежим!
      - Куда? - шепчет княжна и ластится к нему, целует.
      - В сторожку.
      - Глупенький! Сколько вас там?
      - Трое.
      - Вот видишь, ничего не получится. - Она гладит его по лицу. - Но ты не огорчайся...
      Прокоп торопливо обдумывал другие способы похищения; но в конюшне - полутьма, а запах лошадей как-то возбуждает; глаза их вспыхнули; они прильнули друг к другу жадным поцелуем. Княжна дрогнула, отшатнулась, бурно дыша:
      - Уходи отсюда! Иди!
      Так они стояли, дрожа, лицом к лицу; чувствовали: страсть, охватившая их, - нечиста. Прокоп отвернулся, выломал доску в яслях - только это позволило ему овладеть собой. Снова взглянув на княжну, увидел - она изгрызла, изорвала в клочья свой платочек; порывисто прижав платочек к губам, молча протянула ему - в награду или на память.
      За это он поцеловал то место на яслях, где только что покоилась ее трепетная рука. Никогда еще не любили они с такой дикой силой, как в эту минуту, когда им нельзя было заговорить, когда они боялись коснуться друг друга. На дворе под чьими-то шагами заскрипел песок; княжна дала знак, и Прокоп вскочил на ясли, ухватился за какие-то крючья под потолком и ногами вперед просунулся в окошко. Когда он спрыгнул на землю, доктор Краффт радостно обнял его.
      - Вы перерезали коням сухожилия? - кровожадно прошептал он; такое действие он считал, видимо, совершенно оправданной военной мерой.
      Прокоп молча побежал к сторожке, терзаемый заботой о Хольце. Еще издали он понял грозную действительность: двое молодцов стоят в дверях сторожки, садовник разравнивает песок, уничтожая следы борьбы, решетчатые ворота приоткрыты, а Хольц исчез; у одного из молодцов рука завязана платком, очевидно, его укусил Хольц.
      Прокоп, мрачный, безмолвный, отступил в парк.
      Краффт, воображая, что его начальник кует новые планы военных действий, не беспокоил его; а Прокоп с тяжким вздохом опустился на пенек и углубился в созерцание разодранной кружевной тряпочки. На дорожке появился работник с тачкой, полной опавших листьев. Краффт, обуянный подозрением, набросился на него и больно отколотил; при этом он потерял пенсне и не мог уже найти его невооруженным глазом. Тогда он отнял тачку и как военную добычу приволок ее к своему вождю.
      - Убежал! - доложил он, победоносно сверкая близорукими глазами.
      Прокоп только буркнул что-то в ответ, продолжая перебирать то нежное, беленькое, что трепетало у него в пальцах. Краффт занялся тачкой, размышляя, какую пользу можно извлечь из этого трофея.
      Наконец ему пришло в голову перевернуть ее, и он весь просиял.
      - На ней можно сидеть!
      Прокоп поднялся и пошел к пруду. Краффт за ним, волоча тачку, - вероятно, усмотрев в ней средство перевозки будущих раненых. Они оккупировали купальню, построенную на сваях. Прокоп обошел кабины; самая большая принадлежала княжне, там еще лежали зеркало и гребень с несколькими запутавшимися волосками, шпильки, мохнатый купальный халат и сандалии - покинутые вещички интимного обихода. Прокоп запретил Краффту входить сюда и засел вместе с ним в мужской кабине на противоположной стороне. Краффт сиял: теперь у них был даже флот, состоящий из двух лодочек, каноэ и пузатой шлюпки, которая могла играть роль сверхдредноута.
      Прокоп долго молча прохаживался по настилу купальни над серой водой; потом скрылся в кабине княжны, сел на ее лежак, обхватил руками ее мохнатый халат и зарылся в него лицом. Доктор Краффт, который, несмотря на полное отсутствие наблюдательности, имел какое-то туманное представление о тайне Прокопа, щадил его чувства; на цыпочках слонялся он по купальне, ковшиком вычерпывал воду из пузатого военного судна, разыскивал подходящие весла. Он открыл в себе незаурядный стратегический талант; отважился сойти на берег и натаскал в купальню камни всех калибров, вплоть до десятикилограммовых глыб, вывороченных из дамбы. Потом, доску за доской, принялся разбирать мостки, соединяющие купальню с сушей; для коммуникации с Большой Землей он оставил лишь основание мостков - две голых балки. Вырванными досками он забаррикадировал вход, использовал и драгоценные ржавые гвозди, которые набил на лопасти весел остриями наружу. Получилось оружие грозное и поистине смертоубийственное. Покончив с этим и решив, что дело сделано хорошо, он захотел похвастаться своими подвигами перед начальником; но тот заперся в кабине княжны и, кажется, даже не дышал - так там было тихо. Доктор Краффт стоял над свинцовой гладью пруда, плещущего холодным тихим плеском; иной раз всплескивало сильнее - на миг выныривала рыба, иной раз начинали шелестеть камыши, и Краффту становилось не по себе от одиночества.
      Он покашливал перед кабиной, где заперся вождь, временами произносил что-то впоголоса, чтоб привлечь его внимание. Наконец Прокоп вышел - губы его были сжаты, в глазах застыло странное выражение. Краффт провел его по обновленной крепости, все показал, продемонстрировал даже, как далеко он может швырять камни в неприятеля - причем едва не слетел в воду. Прокоп не сказал ничего, только обнял доктора и поцеловал его в щеку; и Краффт, побагровев от счастья, ощутил в себе силы сделать в десять раз больше того, что он уже сделал.
      Они сели на скамье у воды, где принимала солнечные ванны смуглая княжна. На западе тучи разошлись, и показалось бесконечно далекое, болезненнозолотистое небо; весь пруд зажегся, заискрился, засветился бледным, тоскливым сиянием.