Кракатит

Чапек Карел
Кракатит

      КАРЕЛ ЧАПЕК
      КРАКАТИТ
      Перевод Н. АРОСЕВОЙ
      Комментарии О. М. МАЛЕВИЧА
      I
      К вечеру сгустилась мгла ненастного дня. Идешь по улице словно продираешься сквозь вязкую влажную массу, которая тут же неумолимо смыкается за тобой. Хочется быть дома. Дома, у своей лампы, в коробке из четырех стен. Никогда еще не был ты так одинок.
      Прокоп прокладывает себе путь по набережной.
      Его бьет озноб, от слабости лоб покрыт испариной; Прокоп посидел бы на мокрой скамейке, да придерутся, пожалуй, полицейские. Кажется, он шатается?
      Ну да, у Староместских мельниц * кто-то обошел его стороной, словно пьяного. И Прокоп прилагает все силы, чтобы держаться прямо. Вот навстречу - человек: шляпа надвинута на лоб, воротник поднят.
      Прокоп стискивает зубы, морщит лоб, напрягает все мышцы лишь бы пройти, не покачнувшись. Но ровно за шаг до прохожего в глазах у него темнеет, и все вокруг пускается в бешеную пляску; вдруг близко, совсем близко он видит пару цепких глаз, - они так и вонзились в него, - натыкается на чье-то плечо, выдавливает из себя нечто вроде "извините" и удаляется, судорожно стараясь сохранить достоинство. Сделав несколько шагов, Прокоп останавливается и оборачивается: человек стоит, пристально смотрит ему вслед. Прокоп срывается с места, торопясь уйти; но что-то мешает ему, тянет оглянуться.
      Ага, тот все еще глядит на него с таким вниманием, что шея высунулась из воротника - как у черепахи.
      "Пусть смотрит, - встревоженно думает Прокоп. - Больше не оглянусь". И он пошел, изо всех сил стараясь держаться прямо; вдруг - шаги за спиной.
      Человек с поднятым воротником преследует его.
      Даже, кажется, бегом. И Прокоп в невыносимом ужасе бросается вперед.
      Опять все закружилось. Тяжело дыша, выбивая зубами барабанную дробь, привалился он к дереву и закрыл глаза. Ему было очень плохо, он боялся, что упадет, что разорвется сердце и кровь хлынет горлом. Открыв глаза, прямо перед собой он увидел человека с поднятым воротником.
      - Скажите, вы не инженер Прокоп? - видимо, в который уже раз спрашивал человек.
      - Я... меня там не было, - попытался Прокоп отрицать что-то.
      - Где? - спросил человек.
      - Там. - И Прокоп мотнул головой в сторону Страгова *. Что вам надо?
      - Неужели не узнаешь? Я ведь Томеш. Томеш из полнтехнички*, забыл?
      - Томеш, - повторил Прокоп: ему было совершенно безразлично, кто это такой. - Ну да, Томеш, конечно. А что... что вам от меня надо?
      Человек с поднятым воротником подхватил Прокопа под руку.
      - Прежде всего тебе надо сесть, понимаешь?
      - Да, - согласился Прокоп и позволил отвести себя к скамейке. - Видите ли, я... мне нехорошо, вот что.
      Внезапно он вытащил из кармана руку, обвязанную грязной тряпкой.
      - Поранился, видите? Проклятая штука.
      - А голова не болит?
      - Болит.
      - Ну, слушай, Прокоп, - сказал человек. - Кажется, у тебя жар. Надо ехать в больницу, понял? Тебе нехорошо, сразу видно. Да постарайся же наконец вспомнить, что мы знакомы! Я Томеш. Еще химию вместе учили. Ну, вспомнил?
      - Помню - Томеш, - вяло отозвался Прокоп. - Шкодливый такой. Что с ним случилось?
      - Ничего. Он сейчас разговаривает с тобой. Тебе надо в постель, слышишь? Где ты живешь?
      - Там, - с усилием выговорил Прокоп, неопределенно мотнув головой. - На... на Гибшмонке *.
      Тут он попытался встать.
      - Я не хочу туда! Не ходите туда! Там... там...
      - Что там?
      - Кракатит, - шепнул Прокоп.
      - А это что?
      - Ничего. Не скажу. Туда нельзя никому. А не то... не то...
      - Что не то?
      - Фффр - бум! - И Прокоп взмахнул рукой.
      - Да что же это?
      - Кракатоэ. Кра-ка-тау *. Вулкан. В-вулкан, понимаете? Мне вот... поранило палец. Не знаю, что это... - Прокоп осекся и медленно добавил: - Страшная штука...
      Томеш смотрел на него внимательно, словно ожидая чего-то.
      - Значит, - заговорил он после паузы, - ты все еще возишься со взрывчатыми веществами?
      - Ну да...
      - И успешно?
      Из груди Прокопа вырвалось что-то, похожее на смешок.
      - А тебе хочется узнать, а? Это, брат, не так-то просто. Не... не так-то просто, - повторил он, пьяно качая головой. - Оно, знаешь, само... само собой...
      - Что?
      - Кра-ка-тит. Кракатит. Кррракатит. И - само собой... Я просто оставил пыль на столе. Все смел вввв - в такую баночку. Осталось то - только чуть-чуть на столе - и... вдруг...
      - Взорвалось.
      - Взорвалось. Просто налет, щепотка пыли, рассыпал немного. Его и не видно было. Лампочка - далеко, за целый километр. Это не из-за нее. А я - в кресле как колода. Устал, понимаешь. Слишком много работы. И вдруг - трррах. Меня швырнуло на землю. Выбило окна, лампочку - вдребезги. Детонация как - как целый патрон лиддита. Страстрашная взрывная с-сила. Я... я сначала думал, лопнула эта фафрораф...форфра... фар-фо-ровая, фафроровая, фафро-ровая, фафро - господи, ну как это, белое такое, ну, изолятор, как это называется? Силикат кремния...
      - Фарфор.
      - Баночка. Я думал, лопнула та баночка со всем содержимым. Зажег спичку, а она там, цела, а она - целая! Стою столбом, даже спичкой обжегся. И - прочь оттуда, через поле... впотьмах... в Бржевнов, не то в Стршешовице... И-и где-то по дороге мне пришло в голову это слово. Кракатоэ. Кракатит. Кра-катит. Не-не-нет, это было не-не-не так. Когда взорвалось, я полетел на пол, кричу: "Кракатит! Кракатит!" Потом забыл. Кто тут? Вы... вы кто?
      - Твой коллега Томеш.
      - Ах да, Томеш. Вот паршивец! Лекции выклянчивал. Не вернул мне одну тетрадь по химии. Томеш... а как его звали?
      - Иржи.
      - Да, вспомнил, Ирка. Ты - Ирка, знаю. Ирка Томеш. Где моя тетрадка? Погоди, я тебе что-то скажу. Если взорвется остальное - дело плохо. Понимаешь - разнесет всю Прагу. Сметет. Сдует - ффффу! Это - если взорвется та фарфоровая баночка.
      - Какая баночка?
      - Ты - Ирка Томеш, я знаю. Иди в Карлин, в Карлин или на Высочаны и погляди, как взорвется. Беги скорей, скорей!
      - Зачем?
      - Я ведь изготовил центнер. Центнер кракатита. Нет, кажется только грамм сто пятьдесят. Он там, в фар-фо-ро-вой баночке. Если она взорвется... Нет, лостой, это невозможно, это какая-то бессмыслица... - бормотал Прокоп, хватаясь за голову.
      - Ты о чем?
      - По... поче... почему не взорвалось то, что было в баночке? Раз этот просыпанный порошок... сам собой... Погоди, на столе - цин... цинковый лист... лист... Отчего взорвалось на столе? Погоди, сиди тихо, - еле ворочал языком Прокоп. Потом, шатаясь, встал.
      - Что с тобой?
      - Кракатит, - пробормотал Прокоп, повернулся всем телом и в обмороке рухнул наземь.
      II
      Первое, что ощутил Прокоп, очнувшись, была тряска - все тряслось, дребезжало, и кто-то крепко держал его за талию. Страшно было открыть глаза - казалось, что-то грохочущее несется прямо на него.
      Но тряска и дребезжание не прекращались, и Прокоп открыл глаза - перед ним был мутный четырехугольник, за которым проплывали туманные пятна и полосы света. Он не мог объяснить себе, что это такое, и смятенно смотрел на проплывающие мимо, подпрыгивающие призраки, безвольно подчиняясь судьбе. Потом понял: непрестанный грохот - от колес экипажа, а за окошком мелькают в тумане обыкновенные фонари. Утомленный напряженным наблюдением, Прокоп снова сомкнул веки и пассивно отдался движению.
      - Сейчас ты ляжешь, - тихо произнес кто-то над его головой, - примешь аспирин, и тебе станет лучше. А утром я приглашу доктора, ладно?
      - Кто это? - сонно спросил Прокоп.
      - Томеш. Ты ляжешь у меня, Прокоп. Ты весь горишь. Что у тебя болит?
      - Все. Голова кружится. Так, знаешь, кру...
      - Лежи смирно. Я вскипячу чаю, а ты пока выспишься. Это от волнения, понимаешь? Просто нервная лихорадка. К утру все пройдет.
      Прокоп наморщил лоб, стараясь что-то припомнить.
      - Я знаю, - озабоченно сказал он, помолчав. - Слушай, надо, чтобы кто-нибудь бросил эту баночку в воду. Чтоб не взорвалась.
      - Не беспокойся. И не разговаривай.
      - А... я, пожалуй, могу сидеть. Тебе не тяжело?
      - Нет, лежи, лежи.
      - ...А у тебя осталась моя тетрадка по химии, - вдруг вспомнил Прокоп.
      - Да, да, я отдам. А теперь - лежи смирно, слышишь?
      - Ох, какая у меня тяжелая голова...
      Тем временем наемный экипаж громыхал вверх по Ечной улице. Томеш, негромко насвистывая какую-то мелодию, поглядывал в окно. Прокоп дышал хрипло, с еле слышным стоном. Туман оседал влагой на тротуары, его слизкая сырость проникала даже под пальто. Было темно и безлюдно.
      - Сейчас приедем, - громко произнес Томеш.
      Экипаж быстрее задребезжал по площади и завернул направо.
      - Погоди, Прокоп, - можешь пройти несколько шагов? Я помогу...
      Томеш с трудом втащил своего гостя на третий этаж. А Прокопу казалось, что он совсем легкий, невесомый, и он позволил чуть ли не нести себя по лестнице; но Томеш совсем запыхался, он то и дело вытирал пот.
      - Правда, я как перышко? - удивился Прокоп.
      - Как бы не так, - буркнул Томеш, еле переводя дух, и отпер свою дверь.
      Пока Томеш раздевал его, Прокоп чувствовал себя совсем малым ребенком.
      - Моя мамочка... - начал он что-то рассказывать. - Когда моя мамочка, а это уже... это было давно... папа сидел за столом, а мамочка уносила меня в кроватку - слышишь?
      Наконец Прокоп в постели, одеяло натянуто до подбородка, но зубы все еще стучат от озноба; он смотрит, как Томеш торопливо растапливает печку.
      От жалости к себе и от слабости растроганный Прокоп чуть не плакал и без конца лепетал что-то; он успокоился, когда на лоб ему положили холодный компресс. Тогда он стал молча рассматривать комнату; в ней пахло табаком и женщиной.
      - А ты безобразник, Томеш, - серьезно проговорил он. Все-то к тебе девки ходят.
      - Ну и что? - повернулся к нему Томеш.
      - Ничего. А чем ты, собственно, занимаешься?
      Томеш махнул рукой.
      - Плохи мои дела, дружище. Денег ни гроша.
      - Кутишь?
      Томеш покачал головой.
      - Знаешь, мне жаль тебя, - сочувственно заговорил Прокоп. - Ты мог бы... Смотри, я работаю уже двенадцать лет.
      - А что это тебе дает? - резко возразил Томеш.
      - Ну, кое-что перепадает. Вот продал в этом году взрывчатый декстрин.
      - За сколько?
      - За десять тысяч. Но это так, пустяки. Паршивенькая взрывчатка для шахт. Если бы я захотел...
      - Тебе уже лучше?
      - Чудесно! Я нашел такие методы... Знаешь, дружище, один нитрат церия * - сильный, сволочь! А хлор, хлор, тетрафаза хлористого азота взрывается светом. Зажжешь лампочку - и трррах! Но это ерунда. Слушай, - неожиданно выпалил он, высовывая из-под одеяла худую, страшно изуродованную руку. Стоит мне взять что-нибудь в руки, и я... чувствую движение атомов. Как мурашки. И каждое вещество щекочет по-своему, понимаешь?
      - Нет.
      - Это - сила, понимаешь? Сила, заключенная в материи. Материя обладает чудовищной силой. Я... я на ощупь чувствую, что в ней все так и кишит... И сдерживается-то все это... невероятным усилием. Стоит расшатать изнутри - и бац! - распад. Все - взрыв. Любая мысль - это взрыв в мозгу. Вот ты подаешь мне руку, а я чувствую, как в тебе что-то взрывается. Такое у меня тонкое осязание, брат. И слух. Все шумит как сода в воде. Это все - крошечные взрывы. Ох, как гудит голова! Та-та-тата - как пулемет.
      - Ладно, - сказал Томеш. - А теперь прими аспирин.
      - Хорошо. Взры... взрывчатый аспирин. Перхлорированный ацетилсалииилацид *. Ерунда. А вот я, знаешь, открыл экзотермические взрывчатые вещества *. Собственно, любое тело взрывчатое вещество. Вода... вода - взрывчатое вещество. Земля... и воздух - тоже взрывчатка. Перо, пух в перине взрывчатка. Ну, пока это имеет только теоретическое значение. И я открыл атомные взрывы. Я-я-я произвел альфа-взрыв*. Все рас-распадается на по-положительные частицы. Термохимии не существует. Де-струк-ция. Деструктивная химия, вот что. Это грандиозная штука, Томеш, с чисто научной точки зрения. У меня дома есть такие таблицы... О, если б у меня были аппараты! Но у меня - только глаза... да руки... Вот погоди, я еще все напишу!
      - Тебе спать не хочется?
      - Хочется. Я сегодня... немного устал. А ты что делал все эти годы?
      - Да ничего. Так, жил.
      - Жизнь - взрыв, понимаешь? Ррраз! - человек родился, бац! - рассыпался. А нам-то кажется, что это длится бог знает как долго. Постой, я, кажется, что-то напутал?..
      - Нет, все правильно, Прокоп. Быть может, завтра со мной произойдет это самое "бац". То есть, если не достану денег. Но это неважно, старина, ты спи.
      - Я могу тебе одолжить, хочешь?
      - Брось! У тебя нет такой суммы. Быть может, мой отец... - И Томеш махнул рукой.
      - Вот как, у тебя еще есть папа! - помолчав, неожиданно мягко произнес Прокоп.
      - Есть, как же. Он - врач в Тынице. - Томеш встал, прошелся по комнате. - Жалкое положение, брат, жалкое! Качусь по наклонной плоскости, ну... А ты обо мне не беспокойся. Я уж... что-нибудь да придумаю. Спи!
      Прокоп затих. Из-под полуопущенных век он видел, как Томеш, присев к столику, роется в каких-то бумагах. Так сладко было слушать шелест бумаги и негромкое гудение огня в печке. Человек, склонившийся над столом, подпер голову руками и. казалось, не дышал; а Прокопу мерещилось, что он лежит и видит своего старшего брата, своего брата Иозефа; тот занимается - завтра ему сдавать экзамен по электротехнике... И Прокоп заснул горячечным сном.
      III
      Ему снилось - он слышит грохот бесчисленных колес. "Какая-то фабрика", - подумал он и побежал вверх по лестнице. И вдруг очутился перед большой дверью, на которой висела стеклянная дощечка с надписью: "Плиний". - Он страшно обрадовался и вошел.
      - Господин Плиний у себя? - спросил он у барышни за пишущей машинкой.
      - Сейчас придет, - ответила она, и к Прокопу подошел высокий бритый человек в куртке и в огромных круглых очках.
      - Что вам угодно? - спросил он.
      Прокоп с любопытством рассматривал его необычайно выразительное лицо. Лицо истого британца, выпуклый, изборожденный морщинами лоб, на виске - родимое пятно величиной с мелкую монету и подбородок - как у киноактера.
      - Вы... вы - простите, вы Плиний?
      - Прошу вас, - сказал высокий человек и коротким жестом пригласил Прокопа в свой кабинет.
      - Я весьма... это для меня... величайшая честь, - бормотал Прокоп, усаживаясь.
      - Что вам угодно? - перебил его высокий человек.
      - Я раздробил материю, - объявил Прокоп.
      Плиний - ни слова; играет себе стальным ключиком, то и дело опуская за стеклами очков тяжелые веки.
      - Дело вот в чем, - торопливо начал Прокоп. - Вввве распадается, не правда ли? Материя хрупка. Но я сделаю так, чтобы она распалась мгновенно - бум! Взрыв, понимаете? Вдребезги. На молекулы. На атомы. Но я расщепил и атом.
      - Жаль, - задумчиво сказал Плиний.
      - Почему? Чего жаль?
      - Жаль разрушать что-либо. И атомов жаль. Продолжайте.
      - Я... расщепляю атомы. Я знаю, еще Рэзерфорд... Но его излучение - просто детские игрушки! Пустяки. Надо - en masse 1. Если хотите, я взбунтую тонну висмута; он раз-разнесет весь мир, но это неважно. Хотите?
      - Зачем вам это нужно?
      - А это... интересно с научной точки зрения, - опешил Прокоп. - Погодите, как бы вам... понимаете, ведь это не-ве-ро-ятно интересно. - Он схватился за голову. - Постойте, у меня трещит голова; с научной точки зрения... это будет... чрезвычайно интересно, правда? Сейчас, сейчас я вам все объясню, - с облегчением воскликнул он. - Динамит - динамит рвет материю на куски, на глыбы, а бензолтриоксозонид * дробит ее в порошок; отверстие пробивает небольшое, зато дрррробит материю на-на-на субмикроскопические пылинки, понимаете? Все дело в скорости взрыва. Материя не успевает расступиться; не успевает даже раз-раздвинуться, разорваться, понимаете? А я... я уууувеличил скорость взрыва. Аргонозонид*. Хлораргоноксозонид *. Тетраргон *. И все дальше, дальше. Тогда уж и воздух не успевает расступиться; он такой же упругий, как... как стальная пластина. И рвется на молекулы. И все дальше, дальше... И вдруг, по достижении определенной скорости, взрывная сила начинает чудовищно возрастать. Растет... в геометрической прогрессии. Я смотрю как дурак. Отчего это? Откуда, откуда, откуда берется вдруг эта энергия? - лихорадочно вопрошал Прокоп. - Ответьте!
      1 в массовом масштабе (франц.).
      - Вероятно, она заключена в атоме, - предположил Плиний.
      - Ага! - победоносно воскликнул Прокоп, отирая пот со лба. - Вот в чем загвоздка! Очень просто - в атоме. Атомы как бы... сталкиваются друг с другом, и... ссссрывают бета-оболочку... и ядро должно расщепиться. Это - альфа-взрыв. Знаете, кто я? Я - первый человек, преодолевший коэффициент сцепления, сударь. Я открыл атомные взрывы. Я... выбил из висмута тантал. Слушайте, знаете ли вы, сколько энергии в одном грамме ртути? - Четыреста шестьдесят два миллиона килограммометров. Материя обладает потрясающей силой. Материя - это полк, который топчется на месте: ать-два, ать-два. Но подайте ему нужную команду - и полк рванется в атаку, en avant! 1 Это и есть взрыв, понимаете? Урра!
      Прокоп осекся от собственного крика; в голове стучало так, что он перестал воспринимать окружающее.
      - Простите, - сказал он, чтобы скрыть смущение, и трясущейся рукой нащупал портсигар. - Курите?
      - Нет.
      - Древние римляне уже курили, - заверил его Прокоп и открыл портсигар; в нем лежали тяжелые патроны. - Возьмите, стал уговаривать он Плиния, - это легкие сигары "экстра нобель".
      С этими словами он скусил кончик тетрилового патрона и стал искать спичку.
      - Все это чепуха, - снова заговорил он, - а известно вам, что есть взрывчатое стекло? Жаль. Слушайте, я могу сделать для вас взрывчатую бумагу. Напишете письмо, кто-нибудь бросит его в огонь и - ррраз! - весь дом в клочья. Хотите?
      - К чему? - спросил Плиний, подняв брови.
      - Просто так. Сила должна вырваться на свободу. Я вам скажу одну вещь. Вот если вы станете ходить по потолку вниз головой - что получится?
      1 вперед! (франц.)
      Прежде всего я плюю на теорию валентности. Все можно сделать. Слышите, потрескивает за стеной? Это растет трава: маленькие взрывы. Каждое семечко - самовзрывающийся запальный капсюль. Пффф - как ракета. А эти болваны воображают, будто нет никакой тавтомерии. Я им покажу такую меротропию, что они обалдеют. И все только на основании лабораторных работ, сударь!
      Прокоп с ужасом чувствовал, что несет околесицу.
      Желая поправиться, он все быстрее молол языком, перескакивая с пятого на десятое. Плиний серьезно кивал головой; он даже раскачивался всем телом, все сильнее и сильнее, словно кланялся. Прокоп бормотал путаные формулы и не мог остановиться, не мог оторвать взгляда от Плиния, а тот раскачивался все быстрее и быстрее, как заведенный. Пол поплыл у Прокопа из-под ног, начал вздыматься.
      - Перестаньте же наконец! - в ужасе закричал Прокоп и проснулся. Вместо Плиния он увидел Томеша - тот, не оборачиваясь от стола, проворчал:
      - Не кричи, пожалуйста.
      - Я не кричу, - сказал Прокоп и закрыл глаза.
      В голове часто, болезненно стучал пульс.
      Ему казалось - он летит по крайней мере со скоростью света; как-то странно сжималось сердце. "Это просто - сплющивание Фитцджеральд-Лоренца *, - сказал он себе. - Я должен стать плоским, как блин".
      Вдруг впереди ощетинились необъятные стеклянные грани; нет, это просто бесконечные, гладко отшлифованные плоскости, пересекающие друг друга и образующие острые углы, как у кристаллографических моделей; и вот его несет с ужасающей быстротой прямо на одну из этих граней... "Осторожнее!" крикнул он сам себе, потому что через тысячную долю секунды он грохнется об эту грань и разобьется; но тут же его молниеносно отбросило назад, прямо на острие гигантского обелиска; отраженный от него, как луч света, он рухнул на гладкую стеклянную стену - и вот скользит по ней, вниз, вниз,со свистом скатывается в какой-то острый угол, бешено извивается меж его сходящихся стен, и опять его швырнуло назад, неизвестно на что, и опять кинуло куда-то - он падает лицом на острую грань, но в последнюю секунду его подбрасывает вверх; сейчас он размозжит голову об эвклидову плоскость бесконечности, но вот он уже стремительно срывается вниз, вниз, во тьму; резкий толчок, болезненное сотрясение всего тела, но он тотчас поднимается и бросается бежать. Мчится по лабиринту и слышит сзади топот погони; проход все уже, он смыкается, его стены сдвигаются страшным, неотвратимым движением; Прокоп делается тонким, как шило; еле переводя дух, мчится он в диком ужасе, стараясь пробежать это место, пока стены его не раздавили. С грохотом сомкнулся за ним каменный проход, а сам он стремглав полетел в бездну, вдоль отвесной стены, от которой веет ледяным холодом. Страшный удар, и он теряет сознание; очнувшись, Прокоп увидел себя в черной тьме; он шарит руками по ослизлым каменным стенам, зовет на помощь - но с губ его не срывается ни единого звука: такая здесь тьма.
      Дрожа от ужаса, он бредет, спотыкаясь, по дну пропасти; вот нашарил боковой туннель, бросился туда; это не туннель, а скорее лестница - наверху, бесконечно далеко, светится маленькое отверстие, как в шахте; и он бежит вверх по несчетным, страшно крутым ступеням; но там, наверху - всего лишь маленькая площадка, легкая металлическая платформа, она дребезжит и сотрясается под ногами, повиснув над головокружительной глубиной, и вниз ведет нескончаемая винтовая лестница с'железными ступеньками. А он уже слышит позади тяжелое дыхание преследователей. Вне себя от ужаса, устремился он вниз, кругами, по винтовой лестнице, а сзади гремит железом, громыхает разъяренная толпа врагов. Вдруг лестница обрывается в пустоту. Прокоп взвыл, раскинул руки и, все еще кружась, полетел в бездну.
      Голова его пошла кругом, он уже ничего не видит и не слышит; ноги плохо повинуются ему, но он бежит, не зная куда, гонимый страшным слепым инстинктом- добежать куда-то, пока не поздно. Все быстрее, быстрее его бег по бесконечному сводчатому коридору, временами мелькает семафор, на котором выскакивают по очереди цифры: 17, 18, 19. Вдруг он понял, что бежит по кругу, а цифры - это количество кругов, которые он пробежал: 40, 41... Стало невыносимо жутко, что он опоздает, не выберется отсюда; он помчался с бешеной скоростью, со свистом рассекая воздух - семафор замелькал, как телеграфные столбы в окне экспресса; еще, еще быстрей! Семафор уже не мелькает, стоит на месте, с молниеносной быстротой отсчитывая тысячи и десятки тысяч кругов, и нигде нет выхода из этого коридора, а на вид он - прямой и гладкий, как гамбургский туннель, и все же замыкается в круг; Прокоп рыдает от отчаяния; это - вселенная Эйнштейна, а мне надо дойти, пока не поздно! Вдруг - леденящий вопль, и Прокоп замер: это голос отца, кто-то убивает его; Прокоп ринулся вперед еще быстрее, семафор исчез, сделалось темно; Прокоп шарит по стенам - вот нащупал запертую дверь; за дверью слышатся отчаянные крики и грохот переворачиваемой мебели. Ревя от ужаса, Прокоп впивается ногтями в дверь, колотит, царапает; расщепил ее, разбросал по щепочке и обнаружил за ней знакомую лестницу, которая каждый день приводила его домой, когда он был маленький; а наверху хрипит отец, кто-то душит его, колотит об пол. С криком взлетает Прокоп по лестнице; вот знакомые сени, он видит кувшин и мамин хлебный ларь, дверь в кухню приотворена, и там, за дверью, храпя, молит отец, чтобы его не убивали; кто-то бьет его головой оземь; Прокоп хочет броситься на помощь, но какая-то слепая, безумная сила заставляет его бегать здесь, в сенях, кругами, кругами, все быстрее, и заливаться, захлебываться смехом - а там, в кухне, утихают придушенные стоны отца. И не в силах вырваться из заколдованного круга, все ускоряя свой бег, Прокоп рычит от ужаса в припадке безумного хохота.
      Он снова проснулся, весь в поту, не в силах унять дрожь; Томеш стоял у его изголовья и клал новый холодный компресс на пылающий лоб.
      - Как хорошо, как хорошо, - пробормотал Прокоп. - Я больше не буду спать.
      И он тихо лежит, глядя на Томеша, который снова уселся у лампы. "Ирка Томеш, - вспоминал Прокоп, - постой, и еще Дурас, и Гонза Бухта, Судик, Судик, Судик, кто же еще? Судик, Трлица, Трлица, Пешек, Иованович, Мадр, Голоубек - тот, что носил очки, - вот и весь наш курс на химическом отделении. Господи, а этот - кто? Ах да, это Ведрал, он погиб в шестнадцатом году, а сзади него сидят Голоубек, Пацовский, Трлица, Шеба - весь курс".
      И тут он вдруг услышал: "Пан Прокоп - на коллоквиум".
      Прокоп страшно перепугался. На кафедре сидит профессор Вальд *, по привычке теребя бородку сухонькой ручкой.
      - Скажите, - спрашивает профессор Вальд, - что вы знаете о взрывчатых веществах.
      - Взрывчатые вещества... взрывчатые вещества... - нервно начинает Прокоп. - Их взрывная сила зависит от того, что мгновенно расширяется газ, который развивается из гораздо меньшего объема взрывной массы... Простите, это неверно.
      - Почему? - строго спрашивает Вальд.
      - Я-я-я открыл альфа-взрывы. Дело в том, что взрыв происходит вследствие распада атома. Частицы атома разлетаются... разлетаются...
      - Чепуха, - перебивает его профессор. - Нет никаких атомов.
      - Есть, есть, есть, - настаивает Прокоп. - Пожалуйста, я до-докажу...
      - Устаревшая теория, - ворчит профессор. - В природе не существует атомов, есть только гуметаллы. Вы знаете, что такое гуметалл?
      Прокоп покрылся испариной от страха. В жизни он не слышал этого слова. Гуметалл?
      - Не знаю, - подавленно прошептал он.
      - Вот видите, - сухо произнес Вальд. - А еще осмеливаетесь являться на коллоквиум. Что вы знаете о кракатите?
      Прокоп остолбенел.
      - Кракатит, -беззвучно сказал он, - это... это совсем новое взрывчатое вещество, которое... которое до сих пор...
      - Как оно взрывается? От чего? От чего происходит взрыв?
      - От волн Герца, - с облегчением выговорил Прокоп.
      - Откуда вам это известно?
      - Потому что он взорвался у меня сам собой. Потому... потому что не было никакого другого импульса. И потом...
      - Ну?
      - ...его син-синтез... удался при вы-вы-высокочастотной осцилляции. Это до сих пор не вы-вы-выяснено, но я думаю, что... что там были какие-нибудь электромагнитные волны.
      - Были. Я знаю. А теперь напишите на доске химическую формулу кракатита.
      Прокоп взял кусочек мела и нацарапал на доске свою формулу.
      - Прочитайте.
      Прокоп вслух произнес формулу. Тогда профессор Вальд встал и заговорил совсем другим голосом:
      - Как? Как?
      Прокоп повторил.
      - Тетраргон? - быстро переспросил профессор. - Плюмбум сколько?
      - Две.
      - Как это делается? - до странности близко спросил голос. - Процесс? Как это делается? Как?.. Как делается кракатит?
      Прокоп открыл глаза. Над ним склонялся Томеш; с карандашом и блокнотом в руке он, затаив дыхание, следил за губами Прокопа.
      - Что? - обеспокоенно пробормотав тот. - Что тебе надо? Как это делается?
      - Тебе что-то приснилось, - сказал Томеш, пряча блокнот за спину. - Спи, дружище, спи.
      1 Свинец (лат.).
      IV
      "Кажется, я что-то выболтал", - отметилось в наиболее ясном уголке Прокопова мозга; а впрочем, ему было в высшей степени безразлично; хотелось спать, спать без конца. Привиделся турецкий ковер, его узоры беспрестанно смещались, сливались, принимали новые очертания. За этим ничего не крылось, и все-таки зрелище почему-то раздражало; и во сне Прокопу страстно захотелось еще раз увидеть Плиния. Он старался вызвать его образ, но вместо Плиния выплыло отвратительное осклабившееся лицо, оно скрежетало желтыми съеденными зубами, зубы крошились,'и лицо выплевывало их по кусочкам. Прокоп пожелал избавиться от этого видения; в голову пришло слово "рыбак" - и вот появился рыбак над серой водой, в сети бились рыбы; Прокоп сказал себе, "строительные леса"-и действительно увидел леса, подробно, до последней скобы и скрепы. Долго он забавлялся тем, что выдумывал слова и рассматривал их образное воплощение; но настал момент, когда он никакими усилиями не мог больше припомнить ни одного слова, ни одного предмета. Тщетно он бился, обливаясь холодным потом в ужасе от собственного бессилия. "Надо действовать методически, - решил он. - Начну сначала или я погиб!" Посчастливилось вспомнить слово "рыбак", но вместо рыбака ему предстал пустой глиняный кувшин из-под керосина; это было страшно.
      Он сказал "стул", но с удивительной четкостью увидел фабричный просмоленный забор, под которым росли жалкие кустики поникшей, запыленной травы и валялись ржавые обручи. "Это сумасшествие, - подумал он с леденящей отчетливостью. - Это, господа, типичное помешательство, гиперфабула угонги дугонги Дарвин". Этот термин неизвестно почему показался ему невероятно смешным, Прокоп разразился громким, захлебывающимся хохотом - и проснулся.
      Он был весь в поту, одеяло сбилось к ногам. Лихорадочным взглядом окинул он Томеша, который торопливо ходил по комнате, швыряя какие-то вещи в чемодан, но не узнал его.
      - Послушайте, послушайте, - начал Прокоп, - это ужасно смешно, послушайте, - да погодите же, вы должны, послушайте...
      Он хотел как анекдот преподнести тот странный научный термин и смеялся заранее; но никак не мог вспомнить его и, рассердившись, замолчал.
      Томеш надел ульстер, нахлобучил шапку; уже взяв в руку чемоданчик, заколебался, подсел на кровать к Прокопу.
      - Слушай, старина, - озабоченно сказал он, - мне сейчас надо уехать. К папе, в Тынице. Если он не даст мне денег - я не вернусь, понимаешь? Но ты не волнуйся. Утром зайдет привратница, она приведет доктора, ладно?
      - Который час? - равнодушно спросил Прокоп.
      - Четыре... Пять минут пятого. Скажи... тебе ничего не надо?
      Прокоп закрыл глаза, решив не интересоваться больше ничем на свете. Томеш заботливо укрыл его, и снова стало тихо.
      Вдруг Прокоп широко открыл глаза. Он увидел над собой незнакомый потолок, по карнизу бежал незнакомый орнамент.