Кракатит

      - Ха-ха! - это грубость как будто ободрила Карсона. - Конечно, нет! И не к чему было. Да мы и не оперировали этим вопросом, там, наверху, понял, дорогой мой? Разумеется, нет! Просто - личные соображения, и точка. Влиятельное вмешательство, видите ли... К тому же вы - иностранец... Впрочем, и этот вопрос улажен, - поспешно добавил он. - Достаточно будет вам подать прошение о переходе в наше гражданство.
      - Ага.
      - Что вы сказали?
      - Ничего, только - "ага".
      - Ага. Ну, вот и все, не так ли? Значит, стоит вам подать официальное ходатайство, и... кроме того... Ну, вы же сами понимаете, тут нужны... известные гарантии, правда? Попросту говоря, вы должны чем-то заслужить звание, которое вам присвоят, так ведь? Предполагается, что вы... что вы передадите руководству армии... ну, понимаете? Передадите...
      Воцарилась натянутая тишина. Le bon prince смотрел в окно, глаза Карсона спрятались за сверкающими стеклами очков, у Прокопа сердце сжималось от горя.
      - ...передадите... попросту говоря... - заикался Карсон, от напряжения едва переводя дух.
      - Что именно?
      Карсон пальцем начертил в воздухе большое "К".
      - И больше ничего, - произнес он е облегчением. - На другой же день получите указ... о присвоении вам extra statum 1 звания инженер-полковника саперной службы... с прикомандированием в Балттин. И готово.
      - То есть полковник - лишь для начала, - вмешался дядюшка Шарль. - Большего мы не добились. Но нас заверили, что как только неожиданно начнется война...
      - Другими словами, не далее чем через год, - вставил Карсон, - через год самое большее...
      - ...как только начнется война - безразлично где и с кем - тебе дадут генерала саперных войск...
      1 в виде исключения (лат.).
      это звание равно генералу от кавалерии, и если - в результате войны - у нас изменится форма правления, оно даст тебе право на титул превосходительства... другими словами, для начала - баронат. И в этом отношении... мы получили... твердую гарантию свыше, - вполголоса закончил Рон.
      - А кто вам сказал, что я этого хочу? - ледяным тоном осведомился Прокоп.
      - Ах, боже ты мой, да кто же этого не хочет! - рассыпался Карсон. - Мне обещали дворянство; мне, правда, наплевать, но ведь это делается не для меня, а для общества! Тем более для вас это имело бы особое значение.
      - Стало быть, вы думаете, - медленно произнес Прокоп, что я все же отдам кракатит?
      Карсон собрался было взорваться, но дядюшка Шарль удержал его.
      - Мы считаем, - с достоинством начал Рон, - что ты сделаешь все или... во всяком случае... принесешь любую жертву, чтобы избавить княжну Хаген от того двусмысленного и... невыносимого положения, в какое она попала. При исключительных обстоятельствах... княжна может отдать свою руку военному. Как только ты станешь полковником, ваши отношения будут узаконены... помолвкой, но в строгой тайне; княжна, разумеется, уедет и вернется лишь тогда, когда сможет... просить члена царствующего дома быть свидетелем на ее свадьбе. До той поры... до той поры от тебя зависит - добиться разрешения на брак, которого был бы достоин ты сам и которого достойна княжна. Дай мне руку. Сейчас еще ничего не решай; обдумай как следует, что тебе делать, в чем твой долг и что ты можешь за него отдать. Я мог бы апеллировать к твоему честолюбию; но я обращаюсь только к твоему сердцу. Прокоп, страдания Мины выше ее сил, она принесла в жертву любви больше, чем любая другая женщина. Ты тоже страдал; Прокоп, твоя совесть страдает; но я не пытаюсь оказать на тебя давление, потому что верю тебе. Взвесь хорошенько и потом скажи мне...
      Карсон кивал головой, искренне и глубоко тронутый...
      - Это так, - сказал он. - Я всего лишь грубый чурбан, эдакая старая дубленая шкура, но должен сказать, что... что... Я вам говорил - в этой женщине видна порода. Иисусе Христе, только теперь видишь... - Тут он ударил себя кулаком в область сердца и растроганно заморгал. - Да знаете, я готов задушить вас, если... если вы окажетесь недостойным...
      Прокоп не слушал более; он вскочил, забегал по комнате, с расстроенным, нахмуренным лицом.
      - Значит... значит, я должен? - прохрипел он. - Должен? Ладно, раз должен... Вы захватили меня врасплох! Я ведь не хотел...
      Рон встал, мягко положил ему на плечо руку:
      - Прокоп, ты сам решишь. Мы не торопим тебя; посоветуйся с лучшими чувствами, какие есть в тебе; вопроси бога, любовь, или совесть, или честь - или не знаю что. Одно помни: речь идет не только о тебе, но и о той, которая любит тебя так, что в состоянии... сделать... - Он махнул рукой. - Пойдем!
      XLIV
      День был ненастный, сырой. Княжна все кашляла, ее то знобило, то снова кидало в жар, но в постели она не выдержала: ждала ответа Прокопа. Выглядывала в окно, не выйдет ли он, вновь и вновь призывала Пауля. Он докладывал все то же: Господин инженер ходит по комнате. И ничего не говорит?
      Нет, ничего. Княжна, с трудом передвигая ноги, тоже ходила от стены до стены, словно хотела повторить его движения. И снова садилась, раскачиваясь всем телом, чтоб убаюкать лихорадочную тревогу.
      О, больше нельзя вынести! Собралась писать длинное письмо; заклинала его взять ее в жены; и не надо ему для этого ничего отдавать, никакого секрета, никакого кракатита; она пойдет за ним в его жизнь, будет служить ему, что бы ни случилось, "Я так тебя люблю, - писала она, - что любая жертва, которую я могу принести тебе, кажется мне недостаточной.
      Испытай меня, останься бедным и неизвестным - я пойду с тобой как твоя жена и никогда уже не смогу вернуться в тот мир, который покину. Знаю - меня ты любишь мало, только одним рассеянным уголочком сердца; но ты привыкнешь ко мне. Я была горда, зла и страстна; я изменилась, я брожу среди знакомых предметов, как чужая, я перестала быть..." Перечитала, с тихим стоном разорвала на клочки. Наступил вечер, а вестей от Прокопа все не было.
      "Наверно, сам придет", - мелькнула надежда, и в торопливом нетерпении княжна стала надевать вечернее платье. Взволнованная, стояла она перед большим трюмо, изучала себя горящими глазами, отчаянно недовольная прической, платьем, всем на свете; новыми и новыми слоями пудры покрывала разгоряченное лицо - а голые руки мерзли - увешивала себя украшениями; казалась себе некрасивой, невозможной, неуклюжей.
      - Пауль не приходил? - спрашивала то и дело.
      Наконец Пауль пришел: ничего нового, господин Прокоп сидит впотьмах и не разрешает зажечь свет.
      Уже поздно, слишком поздно; княжна, утомленная до предела, сидит перед зеркалом, пудра осыпается с воспаленных щек, цвет лица стал прямо серым, руки заледенели.
      - Раздень меня, - вяло приказала княжна горничной.
      Свежая, похожая на телочку девушка снимает с нее украшение за украшением, расстегивает платье, набрасывает на нее прозрачный пеньюар; и как раз, когда она собирается расчесать спутанные волосы госпожи, в дверь без доклада вваливается Прокоп.
      Княжна вздрогнула и побледнела еще больше.
      - Ступай, Марике, - еле слышно сказала она, придерживая пеньюар на худенькой груди. - Зачем... ты... пришел?
      Прокоп, очень бледный, с глазами, налитыми кровью, прислонился к шкафу.
      - Вот, значит, каков был ваш план? - сдавленно произнес он. - Хорошо придумали!
      Она встала, словно ее ударили.
      - Что... что ты говоришь?
      Прокоп скрипнул зубами.
      - Я знаю, что говорю. Вот, значит, что вам было нужно: чтоб я... выдал кракатит, так, что ли? Они готовят войну, а вы, вы, - взревел он, - вы их орудие! Вы и ваша любовь! Вы... ваше супружество... шпионка! А я, я... меня хотели поймать на удочку, чтобы вы убивали, чтоб вы мстили...
      Она опустилась на край стула, в ужасе широко раскрыв глаза; все тело ее содрогнулось от страшных бесслезных рыданий; он хотел броситься к ней - она остановила его несгибающейся рукой.
      - Кто вы вообще? - гремел Прокоп. - Княжна ли вы? Кто вас нанял? Подумай, негодная, ты хотела умертвить тысячи тысяч; ты помогала им, чтоб они смели с лица земли города, чтоб могли уничтожить наш мир - наш, а не ваш - мир людей! Истребить, разнести в клочья, убить! Зачем ты это сделала? - Он уже кричал, он упал на колени, пополз к ней. - Что ты хотела сделать?!
      Она поднялась с выражением ужаса и отвращения, отступила перед ним. Он прижался лицом к месту, где она сидела, зарыдал тяжко, грубо, по-мужски.
      Она едва не опустилась рядом с ним, но -превозмогла себя, отошла еще дальше, прижала к груди руки, искривленные судорогой.
      - Так вот что... вот как ты думаешь! - шепнула она.
      Прокопа душила тяжелая боль.
      - Да знаешь ли ты, что такое война? - закричал он. - Знаешь, что такое кракатит? Тебе никогда не приходило в голову, что я - человек? А-а-а, я вас ненавижу! Вот почему я был хорош для вас! А если я отдам кракатит - все кончится: княжна уедет, а я, я... - Он вскочил, колотя кулаками по своей голове. - А я уже хотел это сделать! Миллион жизней за-за-за... Что, еще мало? Два миллиона трупов! Десять миллионов! Да-да-да, это - партия, даже для княжны! Это уже стоит того, чтобы немного забыться! Я идиот! А-а-а-а! взвыл он. - Тьфу! Вы страшный человек!
      Он был ужасен, чудовищен: на губах выступила пена, лицо набрякло, глаза блуждали, как у помешанного в пароксизме припадка. Княжна прижималась к стене, бледная до синевы, глаза ее вылезли из орбит, губы скривила гримаса страха.
      - Уйди! - всхлипнула она. - Уходи отсюда!
      - Не бойся, - прохрипел он. - Я не убью тебя. Я всегда тебя боялся; даже когда... когда ты была моей, я страшился чего-то и не верил тебе - не верил ни на секунду. И все же, все же я тебя... Я тебя не убью. Я - я хорошо знаю, что делаю. Я, я... - Он оглянулся, схватил флакон с одеколоном, вылил весь себе на руки, омочил лоб. - А-аах, - вздохнул он, - а-аах... Не бойся! Не... не...
      Он несколько успокоился, упал на стул, склонил голову на руки...
      - Ну вот, - сипло начал он, - ну вот, теперь можем и поговорить, правда? Видите - я спокоен. Даже... даже пальцы не дрожат... - Он вытянул руку, чтоб доказать это; рука ходила ходуном. - Теперь можем... без помех, не так ли? Я совсем успокоился. Можете одеться. Итак... ваш дядюшка сказал мне, что я... обязан... что дело моей чести - дать вам возможность... загладить... ложный шаг, и что я должен... ну, в общем, должен заслужить... титул, продаться и этим оплатить... ту жертву, которую вы...
      Она выпрямилась, смертельно бледная, хотела что-то сказать.
      - Погодите, - остановил он ее. - Я еще не... Вы все думали... у вас свои понятия о чести. Ну, так вы страшно ошиблись... Я - не рыцарь. Я... сын сапожника. Это неважно, но... я - парий, понимаете? Низкорожденный, ничтожный мужик. У меня нет никакой чести. Можете выгнать меня как вора или засадить в крепость. Но я не сделаю того, что вы хотите. Кракатит я не дам. Можете думать... например, что я подлец. Я мог бы вам рассказать, что я думаю о войне. Я был на войне... и видел удушливые газы... и знаю, на что способны люди. Я не отдам кракатит. Да что вам объяснять? Вы все равно не поймете; вы - всего лишь татарская княжна и стоите слишком высоко... Я только хочу сказать, что не сделаю по-вашему и что я покорно благодарю за честь... Впрочем, я даже помолвлен; правда, я не знаю ее, но я обручился с ней... Вот вам еще одна моя низость. Сожалею, что я вообще не стоил вашей жертвы.
      Она стояла окаменев, впиваясь ногтями в стену. Была страшная тишина - только среди невыносимого молчания слышался скрип ногтей, царапающих штукатурку.
      Прокоп поднялся медленно, тяжело:
      - Хотите вы сказать что-нибудь?
      - Нет, - выдохнула она и вперила в пустоту огромные глаза. Распахнувшийся пеньюар открывал мальчишески стройную фигуру княжны; Прокоп готов был проползти по полу, лишь бы поцеловать ее дрожащие колени.
      Он приблизился, умоляюще сжав руки, сдавленным голосом заговорил:
      - Княжна, теперь меня увезут... как шпиона или еще под каким-нибудь предлогом... Я не стану больше сопротивляться. Будь что будет, я готов. Знаю - я больше вас не увижу. Вы ничего мне не скажете на прощанье?
      Губы княжны дрожали, но она промолчала; боже, на что она смотрит там, в пустоте?
      Подошел к ней вплотную.
      - Я любил вас, - выдавил он из себя. - Любил вас больше, чем умел выразить. Я низкий и грубый человек, но теперь могу вам сказать, что... любил вас иначе... и больше. Я брал вас... обнимал в страхе, что вы - не моя, что вы от меня ускользнете; я хотел убедить себя... И никогда не мог убедиться. Вот почему я... - Не отдавая себе отчета, он положил руку ей на плечо; она затрепетала под легонькой тканью пеньюара. - Я любил вас... как отчаявшийся...
      Княжна подняла на него глаза.
      - Милый... - шепнула она, и по бледному ее лицу пробежала горячая волна крови.
      Он быстро наклонился, поцеловал потрескавшиеся губы; она не противилась.
      Прокоп скрипнул зубами:
      - Как это, как это, что я и сейчас тебя люблю?
      Бешеным рывком он оторвал ее от стены, обхватил своими медвежьими лапами. Она забилась с такой силой, что, если б он разжал руки, - упала бы наземь; и он еще крепче сжал ее, едва удерживаясь на ногах, так яростно она сопротивлялась. Она извивалась, стиснув зубы, конвульсивно упираясь руками в его грудь; волосы ее упали на лицо, она кусала их, чтоб подавить крик, отталкивала Прокопа, изогнувшись назад, кидаясь во все стороны, как в припадке падучей. Это была бессмысленная, безобразная сцена; он думал только о том, что нельзя ей дать упасть на пол, нельзя опрокинуть стул, и что... что было бы с ним, если б она вырвалась? Он бы провалился от стыда! Прокоп рванул княжну к себе, зарылся губами в спутанные волосы; нашел пылающий лоб; а она в отвращении отворачивала лицо и отчаянно старалась ослабить тиски его рук.
      - Дам, дам кракатит, - холодея от ужаса, услышал он собственный голос. - Ддддам, слышишь? Все отдам! Пусть война, новая война, новые миллионы убитых... Мне... мне все равно. Хочешь? Скажи только слово... Я же говорю, что отдам кракатит! Клянусь, я... я тебе кляннн... Люблю тебя, слышишь? Будь... будь что будет! И даже если погибнет весь мир... Я люблю тебя!
      - Пусти! - жалобно кричала она, вырываясь.
      - Не могу, - простонал он, зарывшись лицом в ее волосы. Я самый презренный из людей... Я пре... предал весь мир, весь человеческий род... Плюнь мне в глаза, но не вы-гоняй меня! Почему я не могу отпустить тебя? Я отдам кракатит, слышишь? Я поклялся; но теперь дай мне забыться! Где... где твои губы? Я подлец, но делуй меня! Я про... пропал...
      Он зашатался, словно падая; теперь княжна могла вырваться - он взмахнул руками, чтоб удержаться; но она запрокинула голову, отбросила волосы назад, подставила губы. Он обхватил ее, безвольную, податливую; целовал сомкнутые губы, пылающие щеки, шею, глаза... хрипло всхлипывал - она не сопротивлялась, бессильно повиснув у него на руках. Испуганный ее мученической неподвижностью, он отпустил ее, отступил на шаг. Княжна пошатнулась, провела рукой по лбу, слабо улыбнулась о, какой жалкой была эта попытка улыбнуться! - и обвила руками его шею.
      XLV
      Они лежали без сна, тесно прижавшись друг к другу, устремив глаза в полумрак. Он слышал лихорадочное биение ее сердца; за все эти часы она не сказала ни слова, целовала ненасытно и вновь отрывалась, клала платочек между своими губами и его, словно дохнуть на него боялась; и теперь отвернула лицо, устремила во тьму горячечный взор...
      Он сел, обняв колени. Да, пропал; пойман на удочку, связан, выдан с головой филистимлянам.
      А, пусть теперь будет, что должно быть. Отдашь оружие в руки тех, кто его использует. Погибнут тысячи тысяч. Смотри - не видишь разве бескрайнее поле руин? Вот это была церковь, а то - дом; это был человек. Сила страшна, и все зло от нее. Будь проклята сила, душа злая, неискупленная - как кракатит, как я, как я сам!
      Созидательная, трудолюбивая слабость людскаяот тебя пошло все доброе, все честное; твое дело - связывать, сцеплять, соединять разрозненное и удерживать соединенное. Будь проклята рука, развязавшая силу! Будь проклят тот, кто нарушит связи стихий!
      Все человеческое всего лишь лодочка в океане сил; и ты, ты выпустишь на волю бурю, какой не было никогда...
      Да, я выпущу бурю, какой никогда еще не было; отдам кракатит, освобожденную стихию, и разобьется вдребезги лодочка человечества... Погибнут тысячи тысяч. Истреблены будут народы и сметены города; не будет предела тому, у кого оружие в руке и гибель в сердце. Ты это сделал. Страшна страсть кракатит человечьих сердец, и все зло - от нее.
      Прокоп взглянул на княжну - без ненависти, разрываемый тревожной любовью и состраданием.
      О чем она сейчас думает, застывшая и устрашенная?
      Наклонился, поцеловал ее в плечо. Так вот за что я отдам кракатит; отдам его и уйду, чтоб не видеть позора и ужаса своего поражения. Страшную цену заплачу я за свою любовь - и уйду...
      Прокоп вздрогнул от сознания бессилия: да разве дадут мне уйти? На что им кракатит, пока я могу открыть его тайну другим? А, вот зачем хотят они связать меня навеки! Вот зачем заставляют отдать им душу и тело! Здесь, здесь ты останешься, скованный страстью, и вечно будешь страшиться этой женщины; будешь метаться в зловещей любви, и выдумывать адское оружие... и служить им будешь...
      Княжна обратила к нему безмолвный взгляд. Он сидел, как изваяние, и по грубому, тяжелому лицу его стекали слезы. Она приподнялась на локтях, не спуская с него пристальных скорбно-пытливых глаз; он не замечал этого, сидел зажмурясь, цепенея в тупом отчаянии поражения. Тогда она тихонько встала, зажгла ночник на туалетном столике, стала одеваться.
      Он очнулся, только когда звякнул гребень о столик. С удивлением посмотрел Прокоп, как она обеими руками поднимает, скручивает непокорные волосы.
      - Завтра... завтра отдам, - прошептал он.
      Княжна не ответила - она держала шпильки во рту, торопливо свивая волосы в тугой узел. Он следил за малейшим ее движением; она лихорадочно спешила, но временами застывала, потупясь; потом, кивнув головой, еще быстрее приводила себя в порядок. Вот встала, близко, внимательно посмотрела на себя в зеркало, провела пуховкой но лицу - словно никого тут не было. Ушла в соседнюю комнату и вернулась, надевая через голову юбку. И снова села, задумалась, покачиваясь всем телом, еще раз кивнула своим мыслям и скрылась в гардеробной.
      Прокоп встал, тихонько подошел к ее туалетному столику. Боже, сколько вещичек, странных и хрупких! Флакончики, палочки, пудреницы, баночки с кремами, безделушек без числа; так вот оно, ремесло женщины: глаза, улыбки, ароматы, ароматы резкие, манящие... Его изуродованные пальцы, взволнованно вздрагивая, касались этих тонких, таинственных вещичек, словно трогали запретное.
      Княжна вошла в кожаной куртке и в кожаном шлеме, натягивая перчатки с широким раструбом.
      - Приготовься, - сказала бесцветным голосом. - Поедем.
      - Куда?
      - Куда хочешь. Собери что тебе нужно, только скорей, скорей!
      - Что это значит?
      - Не теряй времени. Здесь тебе оставаться нельзя, понимаешь? Они тебя так просто не выпустят. Ну, едешь?
      - На... надолго?
      - Навсегда.
      Сердце у Прокопа бурно забилось.
      - Нет, нет... я не поеду!
      Княжна подошла, поцеловала его в щеку.
      - Надо, - сказал она тихо. - Я объясню тебе, когда мы выедем за ворота. Приходи к подъезду замка, только скорей, пока темно. А теперь иди, иди!
      Как во сне, шел он к "кавалерскому покою"; сгреб свои бумаги, свои драгоценные, незаконченные записи, быстро огляделся; и это все? Нет, не поеду! - блеснуло в голове, и он бросил бумаги, выбежал из замка. У подъезда стоял большой, глухо рокочущий автомобиль с потушенными фарами; княжна уже сидела за рулем.
      - Скорей, скорей! - шепнула она. - Ворота открыты?
      - Открыты, - буркнул сонный шофер, опуская капот машины.
      Какая-то тень обошла издали автомобиль, остановилась в темном месте.
      Прокоп подошел к открытой дверце.
      - Княжна, - забормотал он, - я ведь... решил уже, я отдам все... и останусь...
      Княжна не слушала его; наклонившись вперед, она напряженно всматривалась туда, где неясная тень слилась с темнотой.
      - Скорей! - повторила она и, схватив Прокопа за руку, втащила на сиденье рядом с собой; одно движение рычага - и машина тронулась. В этот миг в замке осветилось чье-то окно, а тень выскочила из мрака.
      - Стой! - прозвучал голос, и тень бросилась навстречу машине; это был Хольц.
      - Прочь с дороги! - крикнула княжна, зажмурилась и дала полный газ. Прокоп в ужасе взметнул руки; раздался нечеловеческий вопль, колесо подскочило на чем-то мягком. Прокоп хотел выпрыгнуть, но княжна круто свернула за воротами, дверца захлопнулась сама собой, и машина с бешеной скоростью помчалась во тьму. Потрясенный, обернулся Прокоп к княжне; едва разглядел ее лицо, низко склонившееся к рулю.
      - Что вы наделали?! - взревел он.
      - Не кричи, - свистящим шепотом оборвала она Прокопа, все так же всматриваясь вдаль. Впереди, на светлой полосе дороги, вырисовывались три фигуры; княжна притормозила, остановила машину, подъехав к ним вплотную. Это был военный патруль.
      - Почему едете без света? - сердито окликнул один из солдат. - Кто за рулем?
      - Княжна.
      Солдаты подняли руки к головным уборам, отступили.
      - Пароль?
      - Кракатит.
      - Потрудитесь зажечь фары. Кого изволите везти с собой? Пожалуйста, пропуск.
      - Сейчас, - спокойно ответила княжна и перевела рычаг на первую скорость. Машина рванулась вперед, солдаты едва успели отскочить.
      - Не стрелять! - крикнул один из них, и машина свободно понеслась во мраке. Потом круто завернула, поехала почти в обратном направлении. Остановилась перед самым шлагбаумом у выезда на шоссе. Два солдата приблизились к машине.
      - Кто дежурный офицер? - сухо спросила княжна.
      - Лейтенант Ролауф, - доложил солдат.
      - Позвать!
      Лейтенант Ролауф выбежал из дежурки, застегиваясь на ходу.
      - Добрый вечер, Ролауф, - приветливо проговорила княжна. - Как поживаете? Пожалуйста, прикажите открыть шлагбаум.
      Он стоял в почтительной позе, однако недоверчивым взглядом мерил Прокопа.
      - С большим удовольствием, но... у вашего спутника есть пропуск?
      Княжна засмеялась.
      - Это просто пари, Ролауф. Доеду ли за тридцать пять минут до Брогеля и обратно. Не верите? Не сорвете же вы мне пари!
      Она подала ему руку, быстро стянув перчатку.
      - И до свидания - ладно? Заходите к нам как-нибудь...
      Ролауф щелкнул каблуками, с глубоким поклоном поцеловал ей руку; солдаты подняли шлагбаум, машина тронулась.
      - До свиданья! - обернувшись, крикнула княжна.
      Они мчались по бесконечной аллее шоссе. Изредка по сторонам мелькали огоньки человеческих жилищ, в деревне заплакал ребенок, пес за забором бешено залаял вслед пронесшемуся темному автомобилю.
      - Что вы наделали! - кричал Прокоп. - Да знаете ли вы, что у Хольца пятеро детей и сестра калека?! Его жизнь... в десять раз ценнее моей и вашей! Что вы наделали!
      Княжна не отвечала; наморщив лоб, стиснув зубы, она вглядывалась в дорогу, иногда чуть приподымаясь, чтоб лучше видеть.
      - Куда тебя везти? - спросила она неожиданно, добравшись до развилки на холме, высоко над спящим краем.
      - В пекло! - скрипнул он зубами.
      Она остановила машину, повернула к нему серьезное лицо:
      - Не говори так! Думаешь, мне не хотелось уже сто раз разбиться вместе с тобой о какую-нибудь стену? Не обольщайся - мы оба попали бы в ад. Теперь я хорошо знаю, что ад существует. Куда ты хочешь ехать?
      - Я хочу... быть с тобой!
      Она покачала головой.
      - Нельзя. Или не помнишь, что ты сказал? Ты помолвлен и... хочешь спасти мир от чего-то ужасного. Так сделай же это. Нужно, чтоб в тебе самом было чисто; иначе... иначе в тебе будет зло. А я уже не могу... - Она погладила рулевое колесо. - Куда ты хочешь ехать? Где вообще твой дом?
      Он изо всей силы сжал ей запястье.
      - Ты... убила Хольца! Разве не знаешь...
      - Знаю, - тихо возразила она. - Думаешь, я не почувствовала? Это во мне так хрустнули кости; и все время я вижу его перед собой, и опять, и опять наезжаю на него, а он опять встает на дороге... - Она содрогнулась. - Ну, куда же? Направо или налево?
      - Значит, конец? - еле слышно спросил он.
      Кивнула головой:
      - Да. Конец.
      Прокоп открыл дверцу, выскочил, встал перед машиной.
      - Поезжай! - прохрипел. - Поедешь через меня!
      Она отъехала шага на два назад.
      - Садись, надо ехать дальше. Довезу тебя хотя бы до ближайшей границы. Куда ты хочешь?
      - Назад, - стиснув зубы, процедил он. - Назад, с тобой!
      - Со мною нет пути... ни вперед, ни назад. Неужели ты меня не понимаешь? Я должна сделать так, чтоб ты видел, чтоб ты знал: я любила тебя. Думаешь, я смогу еще раз услышать то, что ты мне сказал? Назад нельзя: тебе придется выдать то... что ты не хочешь и не имеешь права выдать, или тебя увезут, а я... - Она опустила руки на колени. - Видишь ли, и об этом я думала: что пойду с тобой... вперед. Я сумела бы поступить так, сумела бы наверняка; но... ты там где-то помолвлен; иди к ней. Мне, понимаешь, никогда не приходило в голову спрашивать тебя об этом. Если женщина - княжна, то она воображает, будто, кроме нее, нет никого на свете. Ты ее любишь?
      Он глядел на нее исстрадавшимися глазами; и все же не смел отрицать...
      - Вот видишь, - вздохнула она. - Ты даже лгать не умеешь, милый, милый! Но пойми, когда я потом все это обдумала... Кем я была для тебя? Что это я делала? Думал ли ты о ней, когда ласкал меня? О, как я должна была ужасать тебя! Нет, не говори ничего; не отнимай у меня силы сказать тебе самое последнее.
      Она заломила руки.
      - Я любила тебя! Я так тебя любила, слушай, что могла... все на свете... и еще больше... Но ты, ты так страшно сомневался в этом, что в конце концов сломил и мою веру. "Люблю ли я тебя? Не знаю.
      Я готова вонзить нож себе в грудь, когда вижу тебя вот тут, и умереть мне хочется, и не знаю что еще - но люблю ли я тебя? Я... я больше не знаю. А когда ты меня... в последний раз... обнял, я чувствовала... что-то нехорошее в себе... и в тебе. Сотри мои поцелуи; они были... были... нечисты, - еле слышно закончила она. - Мы должны расстаться.
      Она не смотрела на него, не слышала его ответа; и вот дрогнули, затрепетали ее веки, под ними родилась слеза, перелилась через край, стекает быстро, и остановилась, и ее догоняет другая... Княжна плакала беззвучно, опустив руки на руль; и когда он хотел подойти к ней - отъехала назад.
      - Ты уже не Прокопокопак, - прошептала она, - ты несчастный, несчастный человек. Правда ведь - ты мечешься на цепи... как и я. Это были... недобрые узы, что связали нас; и все же, когда разрываешь их, то будто... будто рвется все внутри, и душа, и сердце... Сделается ли чисто на душе, когда останешься таким пустым и одиноким?
      Слезы ее полились обильнее.
      - Я любила тебя, а теперь тебя больше не увижу. Ступай, отойди с дороги, я развернусь.
      Он не двинулся, стоял, как каменный. Княжна подъехала к нему вплотную.
      - Прощай, Прокоп, - промолвила она тихо и начала медленно съезжать назад по дороге.
      Он побежал за ней; машина, пятясь, катилась все быстрее, быстрее. Как будто уходила под землю.
      XLVI
      Прокоп замер, объятый жутью, прислушался - не раздастся ли грохот машины, разбившейся где-нибудь на повороте? Не рокот ли мотора доносится издалека? Или то - смертное безмолвие конца, от которого стынет в жилах кровь? Вне себя бросился Прокоп по шоссе следом за княжной. Сбежал по серпантину дороги к подножию холма; ни следа машины. Опять побежал в гору, вглядываясь в обрывы, слезал, раздирая руки, туда, где распознавал во мраке темное или светлое пятно; но это были кусты боярышника или камни, и он, спотыкаясь, карабкался обратно на шоссе, сверлил глазами тьму - а вдруг... вдруг лежит где-нибудь куча обломков, и под ней...
      Он добрался до развилки на вершине холма; вот здесь начала она проваливаться во тьму. Сел у придорожного столба. Тишина, неизмеримая тишина. Холодные предрассветные звезды, скажите, - летит ли где-нибудь машина темным метеором? Неужели никто не отзовется, не вскрикнет птица, не залает собака в деревне, ничто и никто не подаст признаков жизни? Все окоченело в торжественном молчании смерти. Вот, значит, каков он, конец - беззвучный, леденящий, темный конец всему; пустота, вырытая тьмой и безмолвием; пустота - стоячая, ледяная.
      В каком углу скрыться мне, чтоб наполнить его своей болью? О, пусть звезды померкнут и настанет конец света! Разверзнется земля, и в грохоте стихий .промолвит господь: "Беру тебя обратно, больное и слабое создание, было нечисто в тебе, и недобрые силы освободил ты от пут. Милый, милый, постелю тебе ложе из пустоты..."
      Прокоп затрепетал под терновым венцом вселенной. Значит, страдание человека - ничто, не имеет цены; оно - маленькое, съежившееся, просто дрожащий пузырек на дне пустоты. Хорошо, хорошо - мир безграничен, говоришь ты; но дай мне умереть!
      На востоке побледнело небо, холодно выступило светлое шоссе, белые придорожные камни; смотри, вон следы колес, следы в мертвой пыли... Прокоп встает, одеревеневший, ошеломленный, и пускается в путь. В путь - вниз, к Балттину.
      Прокоп шел безостановочно. Вот деревня, рябиновая аллея, мостик над тихой и темной рекой; туман поднимается, застилает солнце; и опять серый, холодный день, красные крыши, стада красных коров.
      Далеко ли до Балттина? Шестьдесят, семьдесят километров... Сухие листья, повсюду - одни сухие листья...
      В полдень Прокоп присел на кучу щебня - не мог больше идти. Проезжала мимо телега; крестьянин придержал лошадь, посмотрел на разбитого человека.
      - Подвезти, что ли?
      Прокоп благодарно кивнул, ни слова не говоря, подсел на передок. Телега остановилась в городке.
      - Приехали, - сказал крестьянин. - А вам куда надо-то?
      Прокоп слез и молча пошел дальше. Далеко ли до Балттина?
      Начался дождь; Прокоп уже выбился из сил, пписел на перилах моста; под ним ярилась и пенилась холодная вода. Навстречу мчался автомобиль, затормозил на мосту; выскочил человек в шубе из козьего меха, двинулся прямо к Прокопу: