Сижэнь и сама пожалела, что сказала о Сюэ Пане, а теперь, после слов Баочай, совсем смутилась и замолчала.

Баоюй чувствовал, что Баочай хочет быть справедливой и в то же время старается защитить честь своей семьи — это привело его в еще большее замешательство. Наконец он собрался с мыслями и хотел что-то сказать, но Баочай поднялась и стала прощаться.

— Лежи спокойно! Я завтра снова приду! Сижэнь сделает тебе из моего лекарства примочки, и скоро все заживет.

Сижэнь проводила Баочай до ворот и по дороге сказала:

— Спасибо вам, барышня, за заботу! Как только второй господин поправится, он непременно придет вас благодарить.

— Пустяки! — отозвалась Баочай. — Ты скажи ему, пусть хорошенько лечится и ни о чем не думает. А захочет чего-нибудь вкусного или что-нибудь ему понадобится, не тревожь ни бабушку, ни матушку — приходи прямо ко мне! И чтобы его отец не узнал. А то как бы опять не случилось беды!

Сижэнь вернулась в дом, преисполненная признательности к Баочай.

Баоюй молчал, погруженный в свои размышления. Сижэнь подумала, что он спит, и вышла из комнаты, чтобы умыться и причесаться.

Баоюй страдал от невыносимой боли, спину будто кололи иголками, резали ножами, жгли огнем; каждое движение вызывало стон.

Близился вечер. Заметив, что Сижэнь вышла, Баоюй отослал и остальных служанок, сказав им:

— Пойдите умойтесь! Когда понадобитесь, я позову.

Оставшись один, Баоюй впал в забытье. Ему почудилось, будто пришел Цзян Юйхань и стал жаловаться, что слуги из дворца Преданного и Покорнейшего светлейшего вана схватили его и увели; затем появилась Цзиньчуань и, плача, стала рассказывать, как бросилась из-за него в колодец. Баоюй хотел поведать ей о своей любви, но вдруг почувствовал, что кто-то его легонько толкнул, услышал чей-то исполненный страдания голос. Он сразу очнулся и увидел Дайюй. Уж не сон ли это? Он приподнялся на постели, внимательно пригляделся: глаза большие, будто персики, слегка припухшее от слез лицо. Ну конечно же, это Дайюй. Он попробовал встать, но тело пронзила острая боль, и, охнув, он упал на подушку.

— Зачем ты пришла? — с трудом вымолвил он. — Ведь солнце только зашло, жарко еще! Перегреешься и опять заболеешь! Обо мне не беспокойся! Я только притворяюсь, что больно, узнает отец — пожалеет. Это хитрость, так что ты не волнуйся.

На душе у Дайюй стало еще тяжелее, и она тихо плакала, захлебываясь слезами. Взволнованная нахлынувшими на нее чувствами, она многое хотела сказать Баоюю, но не произнесла ни слова, не хватало сил.

Немного успокоившись, Дайюй сказала:

— Ты не должен больше так поступать!

— Не беспокойся, — вздохнул Баоюй, — ради тебя я даже готов умереть!

— Вторая госпожа пожаловала! — донеслось со двора.

— Сейчас я уйду через черный ход, — заторопилась Дайюй, — потом снова приду.

— Не понимаю, — произнес Баоюй, удерживая ее, — чего ты боишься?

— Взгляни на мои глаза! — вскричала Дайюй, топнув ногой. — Опять над нами будут смеяться!

Баоюй отпустил ее руку, и Дайюй скрылась за дверью.

В этот момент вошла Фэнцзе.

— Тебе легче? — осведомилась она. — Если что-нибудь понадобится, дай знать!

Вскоре явилась тетушка Сюэ, следом за нею — служанка матушки Цзя. Лишь когда настало время зажигать лампы, все разошлись, и Баоюй, выпив несколько глотков супа, забылся тревожным сном.

Спустя немного пришли навестить Баоюя жены Чжоу Жуя, У Синьдэна, Чжэн Хаоши и еще несколько пожилых женщин. Но Сижэнь их не пустила, сказав:

— Вы поздно пришли, второй господин уже спит.

Она провела женщин в другую комнату, напоила чаем. Те посидели немного и стали прощаться, наказав Сижэнь:

— Когда второй господин проснется, скажи, что мы приходили.

Сижэнь обещала сделать, как они просят, проводила женщин со двора и уже собиралась вернуться в дом, как вдруг вошла служанка госпожи Ван:

— Наша госпожа требует кого-нибудь из прислуги второго господина.

Сижэнь подумала и обратилась к Цинвэнь, Шэюэ и Цювэнь:

— Я пойду к госпоже, а вы хорошенько присматривайте за домом. Я скоро вернусь!

Вместе со старухой служанкой Сижэнь вышла из сада и направилась к главному господскому дому.

Госпожа Ван лежала на тахте и обмахивалась веером из банановых листьев.

— Ты бы лучше кого-нибудь прислала, а то без тебя некому ухаживать за Баоюем.

— Второй господин уснул, — поспешила успокоить ее Сижэнь. — Да и служанки научились ему прислуживать. Так что не волнуйтесь, пожалуйста, госпожа! Я думала, у вас какое-нибудь поручение, потому и пришла, а то ведь другие что-нибудь напутают.

— Поручений у меня никаких нет, — ответила госпожа Ван, — просто хотела узнать, как себя чувствует Баоюй.

— Я сделала второму господину примочки из лекарства, которое принесла вторая барышня Баочай, и ему полегчало. А то ведь он даже лежать не мог, так было больно. А сейчас уснул.

— Он что-нибудь ел?

— Съел несколько ложек супа, который прислала старая госпожа, потом раскапризничался и потребовал кислого сливового отвара. А ведь сливы — вяжущее средство. Второго господина били и не позволяли кричать. От этого у него наверняка получился застой крови в сердце, и, выпей он сливового отвара, мог бы заболеть. Насилу отговорила его. Развела полчашки розового сиропа, но ему показалось несладко, и вообще он заявил, что этот сироп ему надоел.

— Ай-я-я! — вскричала госпожа Ван. — Что же ты раньше не сказала? У меня есть несколько бутылочек нектара «ароматная роса», недавно прислали, я хотела немного отлить Баоюю, но подумала, что он изведет его понапрасну. Возьми две бутылочки. На чашку воды — чайную ложку нектара, получается очень ароматный напиток.

Госпожа Ван позвала Цайюнь и велела принести «ароматную росу».

— Всего две бутылочки, больше не надо, — предупредила Сижэнь, — если не хватит, я еще возьму.

Вскоре Цайюнь принесла нектар и отдала Сижэнь.

Бутылочка была высотой в три цуня и завинчивалась серебряной крышечкой. На одной желтой этикетке было написано «чистая коричная роса», на другой — «чистая роса розы мэйгуй».

— О, сразу видно, что нектар дорогой! — с улыбкой заметила Сижэнь. — Интересно, сколько существует на свете таких бутылочек?

— Это подарок государя, — объяснила госпожа Ван. — Разве не видишь, что этикетки желтые? Так что храни нектар для Баоюя, зря не расходуй.

Сижэнь почтительно поддакнула и собралась уходить, но госпожа Ван ее удержала:

— Постой, я хочу тебя кое о чем спросить. — Госпожа Ван огляделась и, убедившись, что в комнате никого нет, продолжала: — Я мельком слышала, будто это из-за Цзя Хуаня отец избил Баоюя — Цзя Хуань его оговорил. Слышала ты об этом?

— Нет, такого не слышала, — отвечала Сижэнь. — Знаю лишь, что второй господин Баоюй познакомился с актером из дворца какого-то вана и будто сманил его, а оттуда явился человек и все рассказал нашему господину. За это господин и наказал Баоюя.

— За это, конечно, тоже, — кивнула головой госпожа Ван, — но есть еще и другая причина.

— Больше я ничего не знаю, — заявила Сижэнь и, помедлив, добавила: — Я, госпожа, набралась смелости и хочу сказать вам несколько слов. Может быть, это дерзость, но, говоря откровенно…

Она замолчала.

— Говори, говори, — подбодрила ее госпожа Ван.

— Я осмелюсь сказать лишь в том случае, если буду уверена, что вы не рассердитесь.

— Говори, говори же, — кивнула госпожа Ван.

— Говоря откровенно, — продолжала Сижэнь, — проучить Баоюя следовало. Ведь неизвестно, что может он натворить, если все будет сходить ему с рук.

Госпожа Ван, печально вздохнув, кивнула.

— Девочка моя! Я хорошо тебя понимаю! И вполне согласна с тобой. Разве я не знаю, что за Баоюем нужен глаз да глаз? Воспитала же я старшего сына, и как будто неплохо, но, к несчастью, он умер. С Баоюем по-другому. Он мой единственный сын, а мне — пятьдесят. К тому же Баоюй слаб здоровьем, да и бабушка им дорожит как сокровищем, так что нельзя с ним обращаться чересчур строго, может случиться несчастье, и бабушка нам этого не простит. Потому-то Баоюй и распустился. Прежде, бывало, отругаю его или же урезоню, при этом поплачу немного, он слушается. Теперь и это не помогает. Своевольничает, делает что хочет, вот и пострадал! Но если бы он остался калекой, что бы я делала на старости лет без опоры?

На глаза госпожи Ван навернулись слезы. У Сижэнь стало тяжело на душе.

— Разве вы можете не любить Баоюя всем сердцем, — чуть не плача, произнесла Сижэнь. — Ведь это ваш родной сын! Когда у него все хорошо, и нам спокойно, мы чувствуем себя счастливыми. Но если дальше все будет так, как теперь, не видать нам покоя. Поэтому я изо всех сил стараюсь уговорить второго господина впредь не совершать глупостей. Однако мои уговоры не помогают. А тут, как назло, появился этот актер со своей компанией, вот и случилась беда… Не усмотрели мы, сами виноваты, не смогли его удержать. Кстати, госпожа, поскольку вы сами об этом заговорили, я хочу у вас попросить совета. Боюсь только, что вы рассердитесь, и тогда, мало того, что все мои старания окажутся напрасными, придется мне бежать куда глаза глядят.

Госпожа Ван уловила в ее словах скрытый намек и нетерпеливо произнесла:

— Говори, пожалуйста, милая! Тебя часто хвалят последнее время. Я же в ответ говорю, что ты просто внимательна к Баоюю или же что ты очень учтива, а то вообще пропускаю эти похвалы мимо ушей. Сейчас, мне кажется, ты собираешься говорить о том, что давно меня беспокоит. Мне можешь сказать все, только пусть другие об этом не знают.

— Ничего особенного я говорить не собиралась, — сдержанно ответила Сижэнь. — Хотела только спросить, нельзя ли под каким-нибудь предлогом переселить второго господина Баоюя в другое место? Это пошло бы ему на пользу.

Госпожа Ван только руками развела и не удержалась от вопроса:

— Неужели Баоюй позволяет себе лишнее?

— О госпожа, ничего такого я не имела в виду! — вскричала Сижэнь. — Я только хотела сказать, что второй господин уже вырос, да и барышни стали взрослыми. И хоть они между собой родня, но он мужчина, а они женщины. И лучше им не быть вместе, а то ведь сделают что-нибудь не так, не то слово скажут, сразу начинаются толки да пересуды. А мне неприятно — ведь я в услужении у второго господина и тоже живу в саду. Вы же знаете, госпожа, что люди все преувеличивают, истолковывают по-своему, любую, даже самую маленькую оплошность, особенно когда дело касается второго господина и барышень. Потому я и говорю, что лучше соблюдать осторожность. Ведь вам, госпожа, хорошо известно, что второй господин все время вертится возле барышень. Добром это, пожалуй, не кончится, пересудов, во всяком случае, не избежать. Злых языков больше, чем людей. К кому они благоволят, того превозносят, как самого Бодхисаттву. А не понравится кто, хулят всячески, ни на что не смотрят. Если второго господина будут хвалить, все подумают, что он взялся за ум, а станут ругать — мы, служанки, окажемся виноватыми, а о втором господине худая слава пойдет. Вот и получится, что ваши старания напрасны. У вас, конечно, дел много, госпожа, но лучше сейчас принять меры. Грешно было бы не сказать вам об этом. Признаться, в последнее время я ни о чем другом не могла думать. Однако молчала. Боялась вас рассердить.

Слушая Сижэнь, госпожа Ван невольно вспомнила об истории с Цзиньчуань, помрачнела и погрузилась в раздумье. В душе ее все больше и больше росла симпатия к Сижэнь.

— Девочка моя, эти мысли давно приходили мне в голову, — произнесла она наконец, — но события последних дней отвлекли меня от них. Спасибо, что напомнила! Ты очень милая! Ладно, я что-нибудь придумаю. А тебе вот что скажу: я решила отдать Баоюя целиком на твое попечение. Прошу тебя, не спускай с него глаз и смотри, чтобы он сам себе не навредил. А уж я тебя не обижу!

— Если вы приказываете, госпожа, — скромно потупившись, произнесла Сижэнь, — я приложу все старания, чтобы оправдать ваше доверие.

Когда Сижэнь вернулась во двор Наслаждения пурпуром, Баоюй только что проснулся. Он очень обрадовался «ароматной росе», которую прислала мать, и велел тотчас приготовить из нее напиток. Аромат и в самом деле был превосходный.

Все мысли Баоюя были заняты Дайюй, он решил за ней послать, но предварительно отправил Сижэнь за книгами к Баочай, чтобы не помешала его встрече с Дайюй.

Не успела Сижэнь уйти, как Баоюй позвал Цинвэнь и приказал:

— Сходи к барышне Дайюй, посмотри, что она делает. Если спросит обо мне, скажи, что я чувствую себя хорошо.

— Как же это я пойду безо всякого дела? — возразила Цинвэнь. — Для приличия надо хоть что-нибудь передать.

— Неужели ты не найдешь что сказать? — с досадой произнес Баоюй.

— Пошлите что-нибудь, — предложила Цинвэнь, — или прикажите у барышни что-нибудь попросить. Если же я просто так пойду, опять станут злословить и насмехаться!

Баоюй подумал немного, затем вытащил два старых платочка, с улыбкой протянул их Цинвэнь и сказал:

— Вот возьми! Скажешь, что от меня!

— Зачем барышне старые платки? — удивилась Цинвэнь. — Она непременно рассердится и скажет, что вы над ней издеваетесь!

— Не беспокойся, барышня все поймет, — снова улыбнулся Баоюй.

Цинвэнь ничего не оставалось, как взять платки и отправиться в павильон Реки Сяосян. Там у ворот Чуньсянь развешивала на перилах террасы выстиранные полотенца. Увидев Цинвэнь, она замахала руками:

— Барышня спит!..

Цинвэнь все же вошла. В комнате было темно, лампы не горели.

— Кто там? — вдруг раздался голос Дайюй.

— Это я, Цинвэнь.

— Зачем ты пришла?

— Второй господин велел отнести вам платочки.

Дайюй, несколько разочарованная, подумала: «Что это ему вдруг взбрело в голову?» И, обращаясь к Цинвэнь, спросила:

— Эти платочки ему прислали в подарок? Они, наверное, очень хорошие? Но мне не нужны. Пусть отдаст их кому-нибудь другому!

— В том-то и дело, что платочки старые, домашние, — возразила Цинвэнь.

Дайюй окончательно разочаровалась, но потом вдруг все поняла и сказала:

— Оставь, а сама можешь идти.

По дороге Цинвэнь размышляла, что бы это могло значить, но так и не догадалась.

А Дайюй тем временем думала:

«Баоюй знает, что я тоскую о нем, и это меня радует. Если бы не знал, не посылал бы платочков — ведь я могла посмеяться над ним! Но неизвестно, пройдет ли когда-нибудь моя тоска? И это меня печалит. Неужели он хотел сказать мне о своих чувствах! Боюсь думать об этом! Ведь я целыми днями терзаюсь сомнениями, не верю ему. Даже стыдно!»

Дайюй быстро поднялась с постели, зажгла лампу, растерла тушь, взяла кисть и на платочках написала такие стихи:

Вдруг Дайюй обдало жаром. Она подошла к зеркалу, отдернула парчовую занавеску и увидела, что щеки ее порозовели, как цветок персика. Дайюй и не подозревала, что это начало смертельной болезни!

Она отошла от зеркала, снова легла в постель. Из головы не шла мысль о платочках.

Но об этом речь впереди.

Когда Сижэнь пришла к Баочай, той дома не оказалось, она ушла проведать свою мать. Сижэнь сочла неудобным возвращаться с пустыми руками и решила ее дождаться. Уже наступил вечер, а Баочай все не возвращалась.

Надобно сказать, что Баочай, хорошо знавшая Сюэ Паня, и сама думала, что это по его наущению кто-то оговорил Баоюя. А после разговора с Сижэнь утвердилась в своих подозрениях. Но Сижэнь рассказала лишь то, что слышала от Бэймина, а тот, в свою очередь, просто строил догадки, поскольку точно ничего не знал. История эта, передававшаяся из уст в уста, была не чем иным, как выдумкой. Что же до Сюэ Паня, то подозрения пали на него лишь потому, что он слыл повесой. На сей раз он был ни при чем.

Возвратившись домой, он поздоровался с матерью и как ни в чем не бывало спросил Баочай:

— Ты не знаешь, сестра, за что наказали Баоюя?

Тетушка Сюэ очень страдала из-за случившегося и, возмущенная вопросом сына, процедила сквозь зубы:

— Бессовестный негодяй! Сам все подстроил, а теперь спрашиваешь?

— Я?! Что я подстроил?! — вскипел Сюэ Пань.

— Еще притворяется, будто ничего не знает! — не унималась тетушка. — Все говорят, что это дело твоих рук!

— А если скажут, что я убил человека, вы тоже поверите? — вскричал Сюэ Пань.

— Успокойся, — промолвила тетушка Сюэ, — даже твоей сестре это известно! Напраслины мы на тебя не станем возводить!

— Не шумите вы, — принялась их урезонивать Баочай, — рано или поздно выяснится, где черное, где белое!

И она строго обратилась к Сюэ Паню:

— Пусть даже ты во всем виноват, дело прошлое, и нечего кипятиться. Единственное, о чем тебя прошу, — не пьянствуй и не лезь в чужие дела! Ведь пьешь с кем попало. До сих пор как-то обходилось. Но ведь может случиться несчастье! И тогда все сочтут виноватым тебя, если даже это неправда! И я тоже! Что тогда говорить о других!

Сюэ Пань отличался несдержанностью и все говорил напрямик. Поэтому в ответ на упреки матери и сестры он заорал, вскочив с места:

— Я зубы выбью тому, кто возвел на меня напраслину! Кому-то понадобилось выслужиться перед Цзя Чжэном, и кончилось тем, что Цзя Чжэн избил Баоюя! Но Баоюй не всевышний! Так почему бы отцу его не поколотить? А тут, видите ли, весь дом вверх дном. Как-то муж моей тетки стукнул Баоюя, так старая госпожа заявила, что это из-за Цзя Чжэня, и отругала его. А сейчас виноватым я оказался… Но мне теперь все равно! Убью его, и дело с концом! По крайней мере буду считать, что прожил жизнь не напрасно!

Он выдернул дверной засов и бросился к выходу.

— Негодяй! — крикнула тетушка, преградив ему путь. — Ты что затеял! Лучше убей сначала меня!

Глаза Сюэ Паня от злости стали круглыми, как медные колокольчики.

— Ах, так? — завопил он. — Вздумали мне мешать?! Хотите, чтобы я постоянно враждовал с Баоюем? Нет, уж лучше всем сразу умереть.

— Ты чего расшумелся? — сказала Баочай, подходя к Сюэ Паню. — Мама и так расстроена, а ты скандалишь, вместо того чтобы ее успокоить. Да пусть бы даже не мама, а кто-нибудь другой помешал тебе ради твоего же блага, тебе следовало бы вести себя сдержаннее.

— Опять ты за свое! — не унимался Сюэ Пань. — Ведь сама же все выдумала!

— Нечего обижаться, если дальше собственного носа ничего не видишь! — в сердцах промолвила Баочай.

— Пусть так! — кричал Сюэ Пань. — Но почему ты не сердишься на Баоюя, который водит неприличные знакомства? Взять хоть эту историю с Цигуанем. Мы с ним виделись раз десять, но никаких излияний с его стороны не было. А вот Баоюю при первой же встрече Цигуань подарил пояс, даже не зная, кто он такой. Может быть, скажешь, я выдумал?

— Помолчал бы лучше! — в один голос взволнованно вскричали тетушка и Баочай. — Ведь за это и наказали Баоюя! Теперь ясно, что именно ты его оклеветал!

— Извести вы меня хотите! — вскипел Сюэ Пань. — Но это бы еще ладно! Больше всего меня злит, что из-за Баоюя весь дом переполошился!

— Кто переполошился? — возмутилась Баочай. — Ведь это ты раскричался, схватил дверной засов, а теперь сваливаешь на других!

Что тут было возразить? Сюэ Пань понимал, что сестра права, но решил не сдаваться и, окончательно выйдя из себя, язвительно заметил:

— Я давно знаю, что у тебя на уме, дорогая сестрица! Мама говорила, что достойной парой твоему золотому замку может быть только яшма. Яшма есть у Баоюя, потому ты и лезешь из кожи вон, защищая его!

Услышав это, Баочай растерялась и схватила за руку мать.

— Мама! — крикнула она сквозь слезы. — Вы только послушайте, что он говорит!

Сюэ Пань понял, что совершил оплошность, круто повернулся и убежал в свою комнату. Там он, ругая себя в душе, повалился на постель. Но об этом мы рассказывать не станем.

Баочай была глубоко оскорблена, к тому же ее возмущало поведение брата. Она не знала, как быть, расстраивать мать не хотелось, и, глотая слезы, девушка вернулась к себе. Всю ночь она проплакала.

Утром Баочай наскоро оделась, не стала ни умываться, ни причесываться и поспешила к матери. На пути, как назло, ей повстречалась Дайюй, которая в одиночестве любовалась цветами.

— Ты куда? — спросила Дайюй.

— Домой, — ответила Баочай и, не останавливаясь, пошла дальше.

Дайюй заметила, что Баочай чем-то опечалена, глаза ее заплаканы и держится она не так, как обычно.

— Поберегла бы здоровье, сестра! — смеясь, крикнула ей вслед Дайюй. — Даже двумя кувшинами твоих слез его не вылечить от побоев!

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.