Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL.

ModernLib.Net / Древневосточная литература / Цао Сюэцинь / Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I – XL. - Чтение (стр. 19)
Автор: Цао Сюэцинь
Жанр: Древневосточная литература

 

 


— Одно очко! Одно! — крикнула Инъэр, захлопав в ладоши.

Цзя Хуань вытаращил глаза и заорал:

— Шесть! Семь! Восемь!

Но кость вдруг повернулась кверху единицей и остановилась. Цзя Хуань схватил ее и потянулся за деньгами, заявив, что было четыре очка.

— Я сама видела одно! — запротестовала Инъэр.

Но Баочай, видя, что Цзя Хуань рассердился, сделала Инъэр знак глазами молчать и сказала:

— Ты уже взрослая, а нарушаешь правила! Неужели господа станут тебя обманывать? Значит, не хочешь отдавать деньги?

Инъэр не осмелилась перечить барышне и, затаив обиду, отдала деньги, бормоча:

— А еще господа называются! На такие гроши даже я не позарилась бы! Недавно второй господин Баоюй проиграл мне больше, но сердиться не стал! А когда все деньги у него растащили служанки, лишь посмеялся…

Баочай прикрикнула на нее, и она замолчала.

— Куда мне до Баоюя! — произнес Цзя Хуань и заплакал. — Вы все боитесь его, всячески угождаете, а меня каждый может обидеть, потому что я не сын госпожи.

— Дорогой братец, не говори так, а то над тобой будут смеяться, — стала уговаривать его Баочай и еще раз отчитала Инъэр.

В это время пришел Баоюй и спросил:

— Что здесь произошло?

Цзя Хуань не осмелился произнести ни слова. Баочай хорошо знала, что в семье Цзя младшие братья боятся старших, но Баоюй не любил, когда его боялись.

«Детей воспитывают родители, кому же понравится, если я стану вмешиваться? К тому же я принадлежу к прямой ветви рода, а Цзя Хуань — сын наложницы. Если я стану относиться к нему как к младшему, пойдут сплетни, да и неизвестно, станет ли он меня слушаться».

Запала ему в голову и другая, довольно странная мысль. Вы не представляете какая! Баоюй с самого детства постоянно находился в окружении сестер, родных — Юаньчунь и Таньчунь и двоюродных — Инчунь и Сичунь, а также родственниц: Ши Сянъюнь, Линь Дайюй и Сюэ Баочай. Девушки были для него олицетворением кротости, мужчин же он считал грязными тварями и совершенно ими не интересовался. Но, следуя заветам великого мудреца[200], он не осмеливался нарушать правила взаимоотношений с родителями, дядьями и братьями. Себя же он не причислял к мужчинам и никогда не думал о том, что должен служить примером для младших братьев. Вот почему Цзя Хуань и другие младшие братья не очень его боялись, хотя старались ему уступать, чтобы не вызвать недовольства матушки Цзя.

Но Баочай ничего этого не знала и, опасаясь, как бы Баоюй не стал отчитывать младшего брата, поспешила выгородить Цзя Хуаня.

— Как можно плакать в такой праздник? — возмутился Баоюй. — Если здесь не нравится, иди играть в другое место. Ты без конца учишься и совсем заучился! Если, к примеру, какая-то вещь не нравится, надо найти другую, ту, что похуже — бросить, взять ту, что получше. Сколько ни плачь, ведь лучше не станет. Ты же хотел развлечься, а сам расстроился и все равно не уходишь!

Пришлось Цзя Хуаню уйти.

Мать Цзя Хуаня, наложница Чжао, увидев сына в слезах, спросила:

— Кто тебя обидел?

— Я играл с сестрой Баочай, — стал жаловаться Цзя Хуань, — а Инъэр меня обругала да еще деньги отняла. Потом явился брат Баоюй и велел мне убраться.

— Зачем ты к ним лезешь? — напустилась Чжао на сына. — Бесстыжая тварь! Не мог поиграть в другом месте?

В это время мимо окна проходила Фэнцзе. Услышав слова наложницы Чжао, она подошла и спросила:

— Что это вы на Новый год расшумелись? Если мальчишка набедокурил, поучи его, зачем же ругать? Ведь у него есть отец, да и госпожа о нем заботится. Провинился — пусть старшие его и накажут. Он сын нашего господина, так что есть кому наказать его, а тебе зачем вмешиваться? Братец Цзя Хуань, выходи скорее, пойдем ко мне поиграем!

Цзя Хуань боялся Фэнцзе больше, чем госпожи Ван, поэтому, как только она его позвала, сразу выбежал. Наложница Чжао тоже не осмелилась возражать Фэнцзе.

— А ты мямля! — стала выговаривать мальчику Фэнцзе. — Сколько раз тебе говорила: ешь, пей, играй с братьями, сестрами и тетками, которые тебе нравятся. Но ты слушаешь не меня, а тех, кто тебя учит обманывать и мошенничать. Вместо того чтобы держаться с достоинством, как подобает господину, ты ведешь себя как слуга и еще упрекаешь других в несправедливости! Проиграл несколько монет и раскис! Сколько ты проиграл?

— Сто или двести монет, — ответил Цзя Хуань.

— Эх ты! А еще господин! Проиграл каких-то две сотни монет и устроил скандал!

Она повернулась и приказала:

— Фэнъэр, принеси связку монет! Сейчас во внутренних комнатах играют барышни, отведи к ним Цзя Хуаня! А ты, — обратилась она снова к Цзя Хуаню, — если и дальше будешь себя так вести, я сама тебя хорошенько поколочу да еще учителю велю шкуру с тебя спустить! Твой старший брат давно зубы на тебя точит, и если бы не я, он пнул бы тебя ногой в живот так, что кишки вылезли бы! А сейчас уходи! — крикнула она.

Цзя Хуань почтительно кивнул, взял у Фэнъэр деньги и отправился играть с Инчунь и другими сестрами. Но об этом мы рассказывать не будем.


Баоюй болтал и смеялся с Баочай, когда в комнату вошла служанка и доложила:

— Приехала барышня Ши Сянъюнь.

Баоюй сразу же хотел пойти повидаться с Ши Сянъюнь, но Баочай с улыбкой сказала:

— Погоди, вместе пойдем!

Она поднялась с кана, и они отправились в комнаты матушки Цзя.

Ши Сянъюнь уже была там. Едва Баоюй и Баочай вошли, как она встала, приветствовала их и справилась о здоровье.

— Где ты сейчас был? — спросила у Баоюя находившаяся тут же Дайюй.

— У старшей сестры Баочай, — ответил Баоюй.

— Вот я и говорю, что, если тебя не привязать, ты все время будешь там! — с холодной усмешкой произнесла Дайюй.

— Выходит, я должен играть только с тобой и одну тебя развлекать? — возразил Баоюй. — Стоило мне зайти к Баочай, как ты уже ворчишь.

— Этого еще не хватало! — воскликнула Дайюй. — Какое мне дело, где ты бываешь? И кто тебя заставляет меня развлекать? Можешь вообще не обращать на меня никакого внимания!

Рассерженная, она убежала к себе. Баоюй бросился за ней следом:

— Опять ты ни с того ни с сего рассердилась! Ну, пусть я сказал лишнее, все равно могла бы посидеть, поговорить с другими.

— А ты меня не учи! — вспылила Дайюй.

— Я не учу, — проговорил Баоюй, — но сердиться вредно для здоровья.

— Пусть вредно для здоровья, пусть даже я умру, тебе что за дело? — крикнула Дайюй.

— Зачем ты так? — укоризненно произнес Баоюй. — Разве можно в новогодний праздник говорить о смерти?

— Назло буду говорить! — заявила Дайюй. — Вот возьму сейчас и умру! А ты живи хоть сто лет, если смерти боишься!

— Как тут бояться смерти? Наоборот, — с улыбкой сказал Баоюй. — Буду ее призывать, чтобы ты со мной вечно не ссорилась!

— Это верно! — поддакнула девочка. — Лучше умереть, чем все время ссориться!

— Я сказал, что лучше умереть мне, — возразил Баоюй, — к другим это не относится.

В это время пришла Баочай звать Баоюя.

— Идем скорее, сестрица Ши Сянъюнь тебя дожидается.

Она увлекла его за собой. Дайюй еще больше расстроилась, отвернулась к окну и заплакала.

Прошло время, достаточное для того, чтобы выпить две чашки чаю, когда Баоюй возвратился. Увидев его, Дайюй еще громче заплакала. Баоюй в нерешительности остановился и стал подыскивать ласковые слова, чтобы утешить ее, но, к его удивлению, Дайюй не дала ему рта раскрыть:

— Ты зачем снова пришел? Позволь уж мне самой думать о жизни и смерти, у тебя сейчас есть с кем играть! Она и читать может, и стихи сочиняет, и поговорить умеет лучше меня. Она ведь обманом тебя увела, чтобы ты не сердился! А ты зачем-то вернулся!

Баоюй подошел к ней и тихо сказал:

— Ты умница, а не понимаешь, что близкие родственники не должны соперничать с дальними, новые друзья — со старыми! Я хоть и глуп, но эту истину понимаю. Ты мне близкая родственница, а Баочай — всего лишь двоюродная сестра со стороны второй тетушки по материнской линии. Кроме того, ты приехала раньше, мы едим с тобой за одним столом, часто спим вместе, вместе играем. Она же здесь только недавно, разве может она с тобой соперничать?

— Значит, я с ней соперничаю? — возмутилась Дайюй. — Но я поступаю так, как велят мне мои чувства!

— И у меня есть чувства! — перебил ее Баоюй. — Или ты считаешься только со своими чувствами, а мои для тебя ничего не значат?

Дайюй потупилась и долго молчала, прежде чем произнести:

— Ты всегда сердишься, когда чей-нибудь поступок тебе не нравится, а не замечаешь, сколько неприятностей доставляешь другим! Возьмем, к примеру, сегодняшний день: ведь холодно. Почему же ты снял свой теплый плащ?

— Увидел, что ты злишься, и снял, — улыбнулся Баоюй. — Тоже со злости!

— Вот простудишься, и опять пойдут всякие разговоры, — со вздохом произнесла Дайюй.

В это время в комнату вошла Ши Сянъюнь и, картавя, сказала с улыбкой:

— Милый братец, сестрица Линь, вы всегда вместе, а меня бросили!

— Ох уж эта картавая, до чего любит болтать! — засмеялась Дайюй. — Не может выговорить «второй брат», а все «милый» да «милый»! Вот будем играть в облавные шашки, так ты, наверное, только и сможешь сказать: «Один, два, тли!»

— Смотри, привыкнешь и тоже начнешь картавить! — засмеялся Баоюй.

— Она никому не спустит! — улыбнулась Сянъюнь. — Только и знает, что насмехаться! Думает, сама лучше всех! Но есть один человек, которого высмеять невозможно. Если же она сумеет, признаю ее победительницей.

Дайюй спросила, кого она имеет в виду.

— Сестрицу Баочай. Сумеешь подметить ее недостатки, буду считать тебя героиней.

— А я-то думаю — кто же это? — усмехнулась Дайюй. — Оказывается, она! Где уж мне с ней соперничать!

Баоюй поспешил перевести разговор на другую тему.

— Мне, конечно, с тобой не сравниться! — продолжала между тем Сянъюнь. — Об одном лишь молю — чтобы у сестрицы Линь был картавый муж и чтобы он все время ей повторял: «ой», «люблю», «ох», «люблю»! Амитаба! Воображаю, как это было бы забавно!

Баоюй рассмеялся, а Сянъюнь стремительно выбежала из комнаты.

Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.

Глава двадцать первая

Мудрая Сижэнь ласково укоряет Баоюя;
ловкая Пинъэр меткими ответами выручает Цзя Ляня

Итак, Ши Сянъюнь, смеясь, бросилась вон из комнаты, опасаясь, как бы Дайюй за ней не погналась.

— Смотри упадешь! — крикнул ей вслед Баоюй. — Да разве она за тобой угонится?

Дайюй действительно погналась за Сянъюнь, но Баоюй стал в дверях и преградил ей дорогу.

— Прости ее на этот раз! — попросил он.

— Не быть мне в живых, если прощу! — вскричала Дайюй, отталкивая Баоюя.

А Сянъюнь, заметив, что Баоюй не дает выйти сестре, остановилась и со смехом сказала:

— Милая Дайюй, извини меня!

В это время за спиной у Сянъюнь появилась Баочай и тоже рассмеялась:

— Прошу вас, не ссорьтесь, хотя бы из уважения к Баоюю.

— Не хочу! — запротестовала Дайюй. — Вы все сговорились меня дразнить!

— Кто тебя дразнит? — примирительно сказал Баоюй. — Это ты зацепила ее, а так она слова тебе не сказала бы!

Пока все четверо между собой пререкались, не желая друг другу уступить, пришла служанка звать к обеду. Лишь после этого они разошлись.

Вечером, когда настало время зажигать лампы, госпожа Ван, Ли Вань, Фэнцзе, Инчунь и Сичунь отправились к матушке Цзя. Поболтали немного и пошли спать. Баоюй проводил Сянъюнь и Дайюй, а к себе вернулся почти ко времени третьей стражи, и то лишь после неоднократных напоминаний Сижэнь о том, что давно пора спать.

На следующее утро, едва рассвело, Баоюй вскочил с постели, сунул ноги в комнатные туфли и побежал к Дайюй. Служанок поблизости не было, а Дайюй и Сянъюнь еще спали. Дайюй была укрыта стеганым шелковым одеялом абрикосового цвета. Черные волосы Сянъюнь, укрытой лишь наполовину, разметались по подушке, а изящные белоснежные руки с золотыми браслетами лежали поверх розового шелкового одеяла.

— Даже спать не может спокойно! — с укоризной произнес Баоюй. — Простудится и будет жаловаться, что под лопатками колет.

Он подошел к кровати и осторожно укрыл девушку. Дайюй проснулась, услышала, что в комнате кто-то есть, и с мыслью: «Наверное, Баоюй!» — повернулась, чтобы посмотреть.

— Зачем ты пришел так рано?

— Рано? — удивился Баоюй. — А ты посмотри, который час!

— Выйди, пожалуйста, — попросила Дайюй. — Дай нам одеться.

Баоюй вышел в прихожую. Дайюй поднялась и разбудила Сянъюнь. Они быстро оделись, и Баоюй снова вошел, сев у столика, на котором стояло зеркало. Появились служанки Цзыцзюань и Цуйлюй и стали помогать барышням совершать утренний туалет.

Сянъюнь умылась, и Цуйлюй хотела выплеснуть воду, но Баоюй сказал:

— Постой! Я тоже умоюсь, чтобы лишний раз не ходить к себе.

Он дважды плеснул себе на лицо из таза, отказавшись от ароматного мыла, которое ему подала Цзыцзюань.

— Не надо, — сказал он. — В тазу достаточно пены.

Еще два раза плеснул и попросил полотенце.

— Опять ты со своими причудами! — засмеялась Цуйлюй. Баоюй пропустил ее слова мимо ушей, попросил соль, почистил зубы и прополоскал рот. Покончив с умыванием, он заметил, что Сянъюнь уже успела причесаться.

— Дорогая сестрица, причеши и меня! — с улыбкой попросил он, подходя к ней.

— Не могу, — ответила Сянъюнь.

— Милая сестрица, почему раньше ты меня причесывала, а теперь не хочешь?

— Разучилась.

— Тогда заплети мне хоть несколько косичек, — не отставал Баоюй, — иначе не уйду.

Пришлось Сянъюнь выполнить его просьбу.

Дома Баоюй обычно не носил шапочки и заплетал волосы в маленькие косички, которые стягивались на макушке в пучок и заплетались в толстую косу, перевязанную красной лентой, украшенную четырьмя жемчужинами и золотой подвеской на конце. Заплетая косу, Сянъюнь сказала:

— Помню, у тебя было четыре одинаковых жемчужины, а сейчас только три. Четвертая совсем другая. Куда девалась прежняя?

— Потерялась, — ответил Баоюй.

— Где-то ходил, она у тебя выпала, а какой-то счастливчик нашел, — промолвила Сянъюнь.

— Это еще неизвестно! — перебила ее стоявшая рядом Дайюй и холодно усмехнулась. — Потерял или подарил кому-нибудь на украшения?

Баоюй ничего не ответил.

По обе стороны зеркала стояли туалетные коробки, он взял одну и стал вертеть в руках. В коробке оказалась баночка с помадой. Баоюй незаметно вытащил ее и хотел подкрасить губы, но не решался, боясь, как бы Сянъюнь не рассердилась. А пока он раздумывал, Сянъюнь, стоявшая у него за спиной, так хлопнула его по руке, что он выронил баночку.

— Все такой же! — воскликнула она. — И когда только ты исправишься?

Едва она это произнесла, как на пороге появилась Сижэнь. Баоюй был уже умыт и причесан, и ей ничего не оставалось, как удалиться и заняться собственным туалетом. Вскоре к ней пришла Баочай и спросила:

— Куда ушел брат Баоюй?

— Все туда же! — усмехнулась Сижэнь. — Разве станет он сидеть дома?

Баочай сразу догадалась, где он. А Сижэнь печально вздохнула и добавила:

— Дружить с сестрами — это хорошо, но нельзя же без конца молоть языком! Никакие уговоры на него не действуют!

Услышав это, Баочай подумала:

«Мне прежде в голову не приходило, что эта служанка кое-что смыслит в жизни».

Баочай села на кан и завела беседу с Сижэнь. Спросила, сколько ей лет, откуда она родом. Внимательно следя за ее речью и манерами, Баочай проникалась к девушке все большим уважением.

Вскоре пришел Баоюй, и Баочай поспешила уйти.

— О чем это вы так оживленно беседовали, — спросил Баоюй, — и почему она, как только я вошел, убежала?

Сижэнь промолчала. Баоюй опять спросил.

— Что ты у меня спрашиваешь? — вспылила Сижэнь. — Откуда мне знать ваши отношения!

Баоюй удивленно взглянул на Сижэнь и с улыбкой спросил:

— Ты опять рассердилась?

— Разве я имею право сердиться? — усмехнулась Сижэнь. — Только впредь ни о чем больше меня не проси! Прислуживать тебе есть кому, а я лучше вернусь к старой госпоже на прежнее место.

Сказав так, Сижэнь легла на кан и закрыла глаза. Баоюй, недоумевая, стал просить прощения. Но Сижэнь лежала, не открывая глаз, словно не слыша его. Баоюй совсем растерялся и спросил у вошедшей в этот момент Шэюэ:

— Что случилось с сестрой Сижэнь?

— Почем я знаю? — ответила та. — Подумай, может, поймешь.

Постояв еще так, в нерешительности, Баоюй ощутил неловкость.

— Не хочешь на меня смотреть и не надо! — вскричал он. — Я тоже буду спать!

Он поднялся с кана, подошел к своей кровати, лег и не двигался, будто уснул, даже слегка похрапывал. Сижэнь потихоньку встала, взяла плащ и укрыла Баоюя. Он что-то пробормотал и отбросил плащ, притворяясь спящим.

Сижэнь догадалась, в чем дело, покачала головой и с усмешкой сказала:

— Незачем сердиться. Отныне считай, что я немая. Больше никогда не скажу тебе ни слова. Согласен?

— А что плохого я сделал? — поднявшись на постели, спросил Баоюй. — Ты только и знаешь, что меня упрекать! Что ж, дело твое! Но почему ты не хотела со мной разговаривать? Даже не взглянула, когда я вошел, в мою сторону и рассердилась, легла на кан. А теперь говоришь, что я сержусь! Что же все-таки произошло? Ты так и не сказала.

— Ты все еще не понимаешь? — воскликнула Сижэнь. — Ждешь объяснений?

Их разговор прервала служанка матушки Цзя, которая пришла звать Баоюя к столу. Наскоро съев чашку риса, Баоюй вернулся в свою комнату. Сижэнь спала на кане в прихожей, возле нее сидела Шэюэ и от нечего делать забавлялась игральными костями. Баоюй знал, что служанки дружны между собой, поэтому, даже не взглянув на Шэюэ, отодвинул дверную занавеску и скрылся во внутренней комнате. Шэюэ вошла следом, но Баоюй вытолкал ее, насмешливо сказав:

— Не смею вас тревожить!

Шэюэ с улыбкой вышла и послала к нему двух других служанок.

Баоюй лег, взял книгу и углубился в чтение. Вдруг ему захотелось чаю. Он поднял голову и увидел рядом двух девочек. Та, что была на год или два старше, показалась ему привлекательной, и он спросил ее:

— Нет ли в твоем имени слога сян?[201]

— Меня зовут Хуэйсян, — ответила та.

— А кто дал тебе такое имя?

— Старшая сестра Сижэнь. Меня сначала звали Юньсян, — пояснила служанка.

— Тебя следовало бы назвать Хуэйци[202], — рассерженно произнес Баоюй, — и то слишком хорошо! А то «Хуэйсян»!.. Сколько у тебя сестер?

— Четыре!

— Ты какая по старшинству?

— Четвертая.

— С завтрашнего дня пусть все тебя зовут Сыэр — Четвертая, — распорядился Баоюй. — Нечего выдумывать всякие там Хуэйсян, Ланьци![203] Кто из вас достоин таких замечательных цветов? Только позорите эти благозвучные имена!

Он приказал девочке налить чаю.

Сижэнь и Шэюэ слышали из прихожей весь разговор и зажимали рот, чтобы не расхохотаться.

Весь день Баоюй не выходил из дому. Настроение у него было подавленное, и, чтобы немного развлечься, он принимался то читать, то писать. Никого из служанок к себе не впускал, кроме Сыэр.

Сыэр же, отличаясь хитростью, как только заметила это, пустила в ход всю свою изобретательность и умение, чтобы завоевать его благосклонность.

За ужином Баоюй выпил два кубка вина и немного повеселел. В другое время он непременно пошутил бы и побаловался с Сижэнь и другими старшими служанками. Но сегодня в одиночестве молча сидел возле горящей лампы, ко всему безучастный. Ему очень хотелось позвать служанок, однако он опасался, как бы они не возомнили о себе, не подумали, будто взяли над ним верх, и не принялись еще усерднее поучать; а напускать на себя грозный вид, изображать хозяина и пугать их казалось ему жестоким. Тем не менее он решил показать служанкам, что, если даже они все умрут, он сумеет обойтись без них. При этой мысли всю его печаль как рукой сняло и на смену пришло чувство радости и удовлетворения. Он приказал Сыэр снять нагар со свечей и подогреть чай, а сам взял «Наньхуацзин»[204] и листал страницу за страницей, пока не добрался до раздела «Вскрытие сумки», где говорилось:

«…поэтому откажись от людей, о которых говорят, будто они мудры и обладают знаниями, и крупный разбой прекратится; выбрось яшму и уничтожь жемчуг, и не будет мелких грабежей. Сожги верительные грамоты, разбей яшмовые печати, и люди станут простыми и бесхитростными; упраздни меры объема, сломай все весы, и не будет споров; отмени в Поднебесной законы мудрецов, и воцарится мир между людьми.

Отбрось шесть музыкальных тонов, обрати в пепел свирели и гусли, закрой уши музыкантам, подобным древнему слепцу Куанъу, лишь тогда народ Поднебесной будет хорошо слышать; уничтожь узоры, рассей пять основных цветов, ослепи людей зорких, как древний Ли Чжу[205], лишь тогда народ Поднебесной будет хорошо видеть; уничтожь наугольник и плотничью бечевку, выбрось циркули и угломеры, отруби пальцы мастерам, подобным древнему Чую[206], лишь тогда народ Поднебесной в полной мере проявит свое умение и сноровку…»

Дочитав до этого места, Баоюй, у которого еще не прошел хмель, испытал безграничное блаженство. Он схватил кисть и торопливо набросал:

«…сожги Сижэнь и прогони Шэюэ, лишь тогда обитательницы женских покоев смогут увещевать других; изуродуй божественную красоту Баочай, обрати в ничто чудесную проницательность Дайюй, уничтожь чувства и желания, лишь тогда красота и уродство в женских покоях сравняются друг с другом.

Если все обитательницы женских покоев обретут право увещевать, никогда не возникнет вражды; если не будет божественной красоты, навсегда исчезнет чувство любви; если обратить в ничто чудесную проницательность, исчезнут разум и таланты.

Баочай, Дайюй, Сижэнь, Шэюэ — все они расставляют сети и прячутся в норы, вводят в заблуждение и влекут к гибели тех, кто населяет Поднебесную».

Баоюй бросил кисть и опустился на кровать. Едва голова его коснулась подушки, он тут же уснул и проспал до самого утра.

Открыв глаза, Баоюй увидел Сижэнь, она спала одетая. Он не стал раздумывать над тем, что произошло накануне, разбудил ее и сказал:

— Разденься и ложись под одеяло, а то замерзнешь.

Сижэнь давно заметила, что Баоюй целыми днями развлекается с сестрами, но не решалась ему об этом сказать — все равно бесполезно. Девушка пыталась действовать лаской, предостерегала как могла в надежде, что в конце концов он исправится. Но все оставалось по-прежнему. И Сижэнь ничего не могла сделать. От расстройства даже сон потеряла. И сейчас, заметив какую-то перемену в поведении Баоюя, Сижэнь подумала, что он раскаялся, но виду не подала.

И поскольку она молчала, Баоюй попытался ее раздеть. Но едва расстегнул на ней халат, как Сижэнь оттолкнула его и вновь застегнулась.

— Скажи наконец, что с тобой? — с улыбкой спросил Баоюй.

Сижэнь не отвечала. Баоюй повторил свой вопрос.

— Ничего, — глядя на него в упор, промолвила наконец Сижэнь. — Раз уж встал, иди туда умываться и причесываться. Да поскорее, а то опоздаешь!

— Куда? — с недоумением спросил Баоюй.

— Нечего у меня спрашивать! Сам знаешь! — усмехнулась Сижэнь. — Туда, где тебе больше нравится. Нам надо реже бывать друг с другом, а то из-за вечных споров и ссор люди нас засмеют. Если же и там тебе надоест, тут найдется какая-нибудь Сыэр или Уэр, которая рада будет тебе прислуживать. Мы ведь только «позорим благозвучные имена»!

— Никак не можешь забыть? — улыбнулся Баоюй.

— Сто лет буду помнить! — заявила Сижэнь. — Я не ты, ничего не пропускаю мимо ушей, утром не забываю, что мне сказали накануне вечером!

Она была так хороша в гневе, что Баоюй от избытка чувств схватил яшмовую шпильку, лежавшую у изголовья, разломил пополам и торжественно заявил:

— Если я еще хоть раз ослушаюсь тебя, пусть случится со мной то же, что с этой шпилькой!

Сижэнь отобрала у него обломки шпильки и промолвила:

— Нечего было так рано вставать! А будешь ты меня слушаться или нет — дело твое, только зачем так бурно выражать свои чувства!

— Ты и не представляешь, как я волнуюсь! — вскричал Баоюй.

— А ты знаешь, что такое волнение? — произнесла с улыбкой Сижэнь. — Тогда подумай, что у меня на душе! Ну, ладно, иди умываться!

Оба встали и принялись за утренний туалет.

Вскоре после того, как Баоюй и Сижэнь поднялись наверх, вошла Дайюй. Не застав Баоюя, она подошла к столу и стала листать книгу за книгой. И когда открыла Чжуан-цзы[207], в глаза ей бросилась запись, накануне вечером сделанная Баоюем. Прочитав ее, Дайюй рассердилась, потом рассмеялась. Схватила кисть и приписала:

Кто он такой, сей борзописец-вор,

Укравший у Чжуан-цзы много строк?

Других порочит, а поступок свой

Он даже не считает за порок!

Окончив писать, Дайюй пошла навестить матушку Цзя, от нее направилась к госпоже Ван.

В это самое время заболела дочь Фэнцзе. В доме все переполошились, позвали доктора. Тот осмотрел девочку и сказал:

— Не стану скрывать, у вашей дочери оспа.

— Она выздоровеет? — в один голос спросили госпожа Ван и Фэнцзе.

— Болезнь серьезная, но протекает благополучно, и опасности нет. Срочно нужны шелковичные черви и хвост свиньи.

Фэнцзе тотчас же принялась хлопотать: подмела комнаты, совершила жертвоприношения богине оспы, строго запретила в доме жарить и парить, а также сделала другие необходимые распоряжения. Пинъэр велено было перенести постель и одежду Цзя Ляня к нему в кабинет на время, пока девочка болеет. Служанок задобрили красной материей на платья.

Прихожая была чисто убрана, в ней поселились два врача, которые ухаживали за девочкой. В течение двенадцати дней никому не разрешалось входить в дом.

Цзя Ляню волей-неволей пришлось жить в своем кабинете. Фэнцзе, Пинъэр и госпожа Ван ежедневно приносили жертвы богине.

Проспав без Фэнцзе две ночи, Цзя Лянь почувствовал, что ему невмоготу, и принялся размышлять, как удовлетворить свое желание.

Надо вам сказать, что во дворце Жунго жил бесшабашный пьяница повар по имени До Гуань. Тщедушный, трусливый и никчемный, он получил прозвище дурачок До. Года два назад родители нашли ему жену, и ей исполнилось сейчас двадцать лет. Не лишенная привлекательности, она отличалась легким поведением, или, как говорят, «любила срывать цветы и шевелить траву». Дурачок До смотрел на это сквозь пальцы — было бы только вино, закуски да деньги, остальное пустяки. Поэтому во дворцах Нинго и Жунго каждый, кому было не лень, спал с его женой, прозванной за это До Гунян — Общей барышней. О ней-то и вспомнил Цзя Лянь.

Говоря по правде, Цзя Ляня давно тянуло к этой женщине, но он не решался ее домогаться — боялся жены, да и перед слугами было стыдно. Общая барышня в свою очередь имела виды на Цзя Ляня и лишь ждала удобного случая для осуществления своих планов. Узнав, что Цзя Лянь переселился в кабинет, она, как бы от нечего делать, раза три-четыре забегала к нему.

Возбужденный до предела, Цзя Лянь напоминал голодную крысу. Теперь оставалось лишь подкупить кого-нибудь из доверенных слуг, чтобы устроил свидание. Такой сразу нашелся. Вдобавок у этого слуги была с женщиной давняя связь, поэтому стоило ему сказать слово, как все было улажено.

В тот вечер, едва минула вторая стража, а пьяный дурачок До завалился на кан и все в доме улеглись спать, Цзя Лянь тайком выскользнул из дома и побежал к месту свидания.

Увидев женщину, Цзя Лянь потерял над собой власть, без долгих разговоров и уверений в любви сбросил халат и принялся за дело.

Женщина эта обладала удивительной особенностью: стоило мужчине прикоснуться к ней, и тело ее становилось мягким и податливым, как вата; а медовыми речами и изощренностью движений она превосходила даже гетеру. И Цзя Лянь в миг блаженства сожалел лишь о том, что не может целиком раствориться в ней.

Между тем женщина нашептывала ему на ухо:

— Твоя дочь больна, в доме приносят жертвы богине, и тебе следовало бы денька на два поумерить свой пыл, не осквернять тело. Уходи!

Задыхаясь от страсти, Цзя Лянь отвечал:

— Какая там богиня! Ты — моя богиня!

Женщина между тем изощрялась все больше, да и Цзя Лянь старался показать, на что способен.

Когда все было окончено, они принялись клясться друг другу в любви и никак не могли расстаться. Так началась у них связь.


Двенадцать дней пролетели незаметно. Дацзе стала поправляться, и все приносили благодарственные жертвы Небу и предкам, воскуривали благовония, согласно данному обету, принимали поздравления, раздавали подарки. Цзя Ляню снова пришлось перебраться в спальню. Стоило ему встретиться с Фэнцзе, и он сразу понял, как верна пословица: «Старая жена после разлуки лучше новой». Незачем рассказывать, каким ласкам и наслаждениям предавались они в ту ночь.

На следующее утро, как только Фэнцзе отправилась к матушке Цзя, Пинъэр принялась убирать постель Цзя Ляня и вдруг заметила на подушке прядь черных волос. Она сразу смекнула, в чем дело, спрятала прядь в рукав и пошла к Цзя Ляню.

— Что это? — спросила она, показав волосы.

Смущенный Цзя Лянь бросился отнимать их, но Пинъэр попятилась к двери. Цзя Лянь настиг ее и повалил на кан.

— Эх ты, бессовестный! — засмеялась Пинъэр. — Ведь я их нарочно спрятала, чтобы никто не увидел, а ты на меня набросился! Вот погоди, жене пожалуюсь!

Цзя Лянь, смеясь, стал просить прощения:


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34, 35, 36, 37, 38, 39, 40