— Я тоже, — серьезно ответила Пат. — Оскар, каковы твои знания: что ты вообще знаешь?
      — Все.
      — Ты знаешь, откуда прибыли люди, похожие на меня?
      — Со стороны света.
      — Да, а до этого?
      — Нет.
      — Мы прибыли с другой планеты, — торжественно сказала девушка, а поскольку Оскар молчал, добавила: — Ты знаешь, что такое планета?
      — Знаю.
      — Но знал ли ты раньше, до того как я произнесла это слово?
      — Да, гораздо раньше.
      — Но откуда? Ты знаешь, что такое машины? А оружие? Знаешь, как все это производить?
      — Да.
      — Тогда… почему вы этого не делаете?
      — Нет необходимости.
      — Нет необходимости! — воскликнула она. — Имея свет, даже просто огонь, вы могли бы держать триопов на безопасном расстоянии. Вы могли бы избежать съедения!
      — Нет необходимости.
      Пат беспомощно повернулась к мужу.
      — Он лжет, — предположил тот.
      — Не думаю, — буркнула она. — Это что-то другое… что-то, чего мы не понимаем. Оскар, откуда вы все это знаете?
      — Разум.
      У входа в другую пещеру с глухим треском лопнул очередной стручок.
      — Но откуда? Скажи, как вы узнаете факты?
      — Из любого факта, — заклекотало существо на льду, — разум может создать образ… — Воцарилась тишина.
      — Вселенной? — подсказала Пат.
      — Да, Вселенной. Я начинаю с одного факта и на основании его делаю выводы. Строю образ Вселенной. Начинаю с другого факта, делаю выводы. Констатирую, что полученный образ Вселенной такой же, как в первом случае. Я знаю, что образ правдив.
      — Слушай, — выдавил Хэм, — если это правда, мы можем узнать у Оскара все! Оскар, ты можешь выдать нам тайны, которых мы не знаем?
      — Нет.
      — Почему?
      — Вы должны знать нужные слова, чтобы сообщить их мне. Я не могу рассказать вам того, для чего у вас нет нужных слов.
      — Верно! — шепнула Пат. — Но, Оскар, я знаю слова «время» и «пространство», «энергия» и «материя», «закон» и «причина». Скажи мне конечный закон Вселенной.
      — Это закон… — Тишина.
      — Сохранения энергии или материи? Гравитации?
      — Нет.
      — Закон… Бога?
      — Нет.
      — Жизни?
      — Нет. Жизнь не имеет значения.
      — Тогда чего? Мне больше ничто не приходит на ум.
      — Может, случая? — задумчиво сказал Хэм. — Для этого нет нужного слова.
      — Да, — заклекотал Оскар. — Это закон случая. Все остальные слова — другие аспекты закона случая.
      — О, небо! — прошептала Пат. — Оскар, ты знаешь, что такое звезды, солнца, созвездия, планеты, туманности, атомы, протоны и электроны?
      — Да.
      — Но… откуда? Ты когда-нибудь видел звезды, находящиеся за этим вечным слоем облаков? Или Солнце за барьером?
      — Нет. Достаточно разума, поскольку есть лишь один способ существования Вселенной. Только то, что возможно, — реально; то что нереально, — одновременно невозможно.
      — Это… кажется, это что-то значит, — прошептала Пат. Но я плохо понимаю, что. Оскар, почему… почему вы не используете свои знания, чтобы защититься от врагов?
      — Нет необходимости. Нет необходимости делать что-либо. Через сто лет мы будем… — Тишина.
      — В безопасности?
      — Да—нет.
      — Что? — Ее вдруг пронзила страшная догадка. — Ты хочешь сказать — вымрете?
      — Да.
      — Но… о, Оскар! Разве вы не хотите жить? Разве ваш народ не хочет уцелеть?
      — Хочет, — проскрипел Оскар. — Хочет-хочет-хочет. Это слово ничего не значит.
      — Оно значит… желает, жаждет.
      — Жаждет ничего не значит. Желает-желает. Нет, мой народ не желает уцелеть.
      — О! — слабо вздохнула Пат. — Тогда зачем вы размножаетесь?
      Словно в ответ лопнувший стручок осыпал их удушливой пылью.
      — Потому что должны, — заклекотал Оскар. — Когда на нас садятся споры — мы должны.
      — Понимаю, — медленно сказала Пат. — Хэм, кажется, я поняла. Вернемся на корабль.
      Она неуверенно повернулась, а Хэм пошел за ней следом, глубоко задумавшись. Его охватила странная апатия.
      Их ждала еще одна небольшая неприятность. Камень, брошенный каким-то трехглазым, прячущимся за льдом, разбил левую лампу на шлеме Пат. Казалось, это ее мало тронуло, девушка лишь мельком взглянула в ту сторону и шла дальше, но всю обратную дорогу их преследовали вой, писки и насмешливый хохот, несущийся с левой стороны, освещенной теперь только лампой Хэма.
      В ракете Пат усталым жестом бросила на стол свою сумку для образцов и села, не снимая полярного костюма. Хэм тоже этого не сделал; несмотря на жару, он так же апатично опустился на койку.
      — Я устала, — сказала девушка, — но не настолько, чтобы не понимать, что означает тайна снаружи корабля.
      — Ну-ну, послушаем.
      — Хэм, — сказала она, — в чем основная разница между растительной и животной жизнью?
      — Ну, растения получают средства для жизни прямо из почвы и воздуха. Животным, чтобы есть, требуются растения или другие животные.
      — Это еще не все, Хэм. Некоторые растения — паразиты и живут на других формах жизни. Вспомни Тропики или даже некоторые земные растения — грибы, росянку, которая ловит мух…
      — Ну… тогда… животные двигаются, а растения нет.
      — Это тоже неправда. Взгляни на бактерии: это растения и все-таки движутся в поисках пищи.
      — Так какая же разница?
      — Порой это трудно сказать, — буркнула она. — Однако я думаю, что поняла. Вот она: животными движет потребность, а растениями — необходимость. Понимаешь?
      — Ничуть.
      — Тогда слушай. Растение, даже двигающееся, делает что-то, потому что должно, потому что такова его природа, а животное действует так, потому что хочет.
      — И где тут разница?
      — Она есть. У животного есть собственная воля, у растения — нет. Понимаешь? У Оскара великолепный, божественный разум, но собственной воли меньше, чем у червяка. У него есть рефлексы, но нет желаний. Когда ветер теплый, он выходит и кормится, когда холодно — заползает обратно в пещеру, наполненную теплом его тела. Но это не воля, а лишь инстинкт. Оскар ничего не хочет!
      Забыв об усталости, Хэм потрясение смотрел на нее.
      — Черт меня побери, если это не так! — выкрикнул он. Вот почему он, а точнее они, не задают вопросов! Нужно хотеть или иметь собственную волю, чтобы о чем-то спрашивать! Потому у них и нет цивилизации, и никогда не будет.
      — Это и еще кое-что, — сказала Пат. — Подумай вот о чем: Оскар существо бесполое, а несмотря на твою гордость янки, половое влечение всегда было важным фактором создания цивилизации. Это основа семьи, а народ Оскара не знает понятия родителей и детей. Оскар размножается делением, обе его половины взрослые особи и, вероятно, владеют всеми знаниями и памятью исходного существа. Нет необходимости в любви, собственно говоря, для нее и места нет, а отсюда нет мотива для борьбы за партнера и семью, а также нет причин делать жизнь легче, чем она есть, или пользоваться разумом для развития науки или искусства — да вообще чего угодно! — Она помолчала. — Ты слышал когда-нибудь о законе Мальтуса, Хэм?
      — Сомневаюсь.
      — Так вот, закон Мальтуса гласит, что численность населения зависит от предложения продуктов. Если увеличивается количество пищи, численность населения пропорционально растет. Человечество развивалось под воздействием этого закона; оно было приостановлено почти на сто лет, но наша раса обрела под его влиянием гуманность.
      — Приостановлено! Это похоже на отмену закона тяготения или исправление теоремы Пифагора.
      — Нет, нет, — сказала Пат. — Приостановление действия этого закона произошло в результате развития техники в девятнадцатом и двадцатом веках, что назвало такой рост производства продуктов, что натуральный прирост не успевал за ним. Но скоро он догонит его, и закон Мальтуса снова вступит в силу.
      — А как это связано с Оскаром?
      — А вот как: его раса развивалась не под действием этого закона. Иные факторы поддерживали ее численность ниже границы предложения пищи, то есть развился вид, свободный от борьбы за пропитание. Он идеально приспособлен к среде и не требует ничего больше. Цивилизация для него излишня!
      — Но… как же трехглазые?
      — Да, трехглазые. Видишь ли, Хэм, как я говорила несколько дней назад, трехглазые — пришельцы, явившиеся из сумеречного пояса. Когда эти дьяволы сюда прибыли, народ Оскара уже полностью развился и не мог измениться, чтобы противостоять новым условиям, иди же не мог измениться достаточно быстро. Поэтому они обречены на гибель. Как говорит Оскар, скоро они вымрут и… это их нисколько не беспокоит. — Она вздрогнула. — Единственное, что они делают, что могут делать, это сидеть перед пещерами и думать. Может, их мысли — это мысли богов, но собственной воли у них нет ни на грош. Именно в этом и состоит растительный разум!
      — Я думаю… думаю, что ты права, — буркнул Хэм. — Но это довольно страшно, правда?
      — Да. — Девушка дрожала, несмотря на теплую одежду. — Да, это страшно. Такие великолепные умы, и нет возможности для их работы. Это как мощный бензиновый двигатель с лопнувшим карданным валом: как бы он ни работал, колеса все равно не крутятся. Хэм, знаешь, как я их назову? Lotophag Veneris Лотофаги! Их вполне устраивает сидение на месте и размышление о мире, в то время как меньшие разумы — наши и трехглазых — борются за их планету.
      — Это хорошее название, Пат. — Когда девушка поднялась, Хэм удивленно спросил:
      — А твои образцы? Ты не будешь их препарировать?
      — Завтра. — Пат как была, в одежде, бросилась на койку.
      — Они испортятся! И твоя лампа на шлеме — ее нужно починить.
      — Завтра, — устало повторила она, а его собственная усталость прекратила дальнейшие споры.
      Когда через несколько часов запах гниения разбудил его. Пат все еще спала в тяжелой верхней одежде. Хэм выбросил сумку и образцы наружу, а затем снял с девушки скафандр. Когда он осторожно укладывал ее на койку, она почти не пошевелилась.
      Пат не жалела о выброшенной сумке; следующий день, если эту бесконечную ночь можно назвать днем, застал их идущими по мрачному плоскогорью со все так же не работающей лампой на шлеме девушки. Снова с левой, стороны доносился дикий, издевательский смех жителей ночи, несущийся с низовым ветром; дважды брошенные с большого расстояния камни рассыпали вокруг сверкающие осколки льда. Люди двигались вперед апатично и молча, словно загипнотизированные, но им казалось, что головы их совершенно чисты.
      Пат обратилась к первому лотофагу, которого они встретили.
      — Мы вернулись, Оскар, — сказала она. — Как ты провел ночь?
      — Я думал, — заклекотало существо.
      — О чем ты думал?
      — Я думал о… — голос умолк.
      Треснул стручок, и характерный запах ударил в их ноздри.
      — О… нас?
      — Нет.
      — О… мире?
      — Нет.
      — О… Нет, это не имеет смысла, — устало сказала Пат. Можно пытаться до конца света и никогда не наткнуться на нужный вопрос.
      — Если этот нужный вопрос существует, — добавил Хэм. Откуда ты знаешь, что есть слова, подходящие для него? Откуда знаешь, что это мысль, которую мы можем понять? Наверняка есть мысли, лежащие за пределами нашего понимания.
      Слева с глухим звуком лопнул еще один стручок. Хэм заметил, как пыль словно тень летит сквозь снопы света от их ламп, увидел, что Пат глубоко вдохнула терпкий воздух, когда облачко достигло ее. Запах был до странности приятен, особенно если вспомнить, что то же вещество, но в большей концентрации однажды едва не лишило их жизни. Он испытал какое-то смутное опасение, когда эта мысль пришла ему в голову, но не сумел понять причин этого опасения.
      Внезапно до него дошло, что они в полном молчании стоят перед лотофагом, а ведь пришли сюда задавать ему вопросы.
      — Оскар, — спросил он, — в чем смысл жизни?
      — Его нет. Нет никакого смысла.
      — Тогда почему за нее так держатся?
      — Мы за нее не держимся. Жизнь ничего не значит.
      — Потому что, когда вы исчезнете, мир будет существовать по-прежнему? В этом дело?
      — Когда нас не будет, всем будет все равно, кроме триопов, которые нас едят.
      — Которые вас едят, — как эхо повторил Хэм.
      В этой мысли было нечто такое, что пробилось сквозь туман равнодушия, окутавший его мысли. Хэм взглинул на Пат, безучастно и молча стоявшую рядом; в свете фонаря он видел за стеклами ее серые ясные глаза, смотрящие прямо перед собой с выражением либо рассеянности, либо глубокой задумчивости. А из-за ледяного вала донеслись вдруг крики и дикий смех жителей темноты.
      — Пат, — сказал он.
      Ответа не было.
      — Пат! — повторил он, кладя отяжелевшую руку на ее плечо. — Нужно возвращаться. — Справа от них лопнул стручок. — Нужно возвращаться, — повторил он.
      Из-за хребта внезапно обрушился град камней. Один ударил в шлем Хэма, и передний фонарь лопнул; другой попал в плечо, причинив мучительную боль, хотя это показалось ему удивительно несущественным.
      — Нужно возвращаться, — упрямо повторял Хэм.
      Пат наконец откликнулась, все так же не двигаясь.
      — Зачем? — глухо спросила она.
      Хэм задумался над этим. Действительно, зачем? Чтобы вернуться в сумеречный пояс? В памяти его возник образ Эротии, потом картины воображаемого медового месяца, проводимого на Земле, затем целая серия сцен на Земле: Нью-Йорк, академический городок, окруженный деревьями, солнечная ферма, на которой прошло его детство. Однако все это казалось далеким и нереальным.
      К действительности его вернул внезапный удар в плечо и пронзительная боль. Еще он заметил, как камень отскочил от шлема Пат. Светили уже всего две ее лампы, задняя и правая, а из его, как он смутно сообразил, остались задняя и левая. На краю вала, темного из-за разбитых ламп, мелькали и галдели темные фигуры, а вокруг людей свистели и разлетались камни.
      Хэм с огромным трудом схватил Пат за плечо.
      — Нужно возвращаться! — пробормотал он.
      — Зачем?
      — Если мы останемся, нас убьют.
      — Я знаю, но…
      Он перестал слушать ее и резко потянул Пат за руку. Она повернулась и, пошатываясь, пошла за ним.
      Когда их задние лампы осветили ледяной вал, раздался ужасный вой, а затем, пока Хэм бесконечно медленно тащил за собой девушку, вопли сместились влево и вправо. Он знал, что это означает: трехглазые окружали их, чтобы оказаться впереди, куда не светили разбитые лампы.
      Пат безвольно шла за ним. Только рука Хэма заставляла ее двигаться, но и для него каждое движение давалось с огромным трудом. А перед ними мелькали тени воющих и хохочущих демонов, ждущих своего часа.
      Хэм повернул голову так, чтобы его правый прожектор осветил окрестности. Раздались вопли, и трехглазые бросились искать укрытия в тени пригорков и гребней, но Хэм с повернутой вбок головой споткнулся и упал.
      Пат не желала подниматься, когда он потянул ее.
      — Нет необходимости, — бормотала она, но не сопротивлялась, когда он ее поднял.
      В голове Хэма возник смутный план. Он взял девушку на руки так, чтобы ее правая лампа светила вперед, и в конце концов добрался до круга света, бросаемого ракетой, открыл дверь и положил Пат на пол внутри корабля.
      Последнее, что он увидел, были тени хохочущих трехглазых, подскакивающие в темноте и направляющиеся к ледяному валу, где Оскар и его народ со спокойной отрешенностью ждали своего предназначения.
      Ракета летела на высоте двухсот тысяч футов, поскольку многочисленные наблюдения и фотографии, сделанные из космоса, показали, что даже самые высокие вершины Гор Вечности не поднимаются над поверхностью планеты выше сорока миль. Облака внизу белели впереди и чернели сзади, потому что корабль как раз входил в сумеречный пояс. С этой высоты можно было даже наблюдать кривизну планеты.
      — Как биллиардный шар, только наполовину светлый, а наполовину темный, — сказал Хэм, глядя вниз. — Отныне мы будем держаться только светлой половины.
      — Это все из-за спор, — сказала Пат, не обращая на него внимания. — Еще раньше мы знали, что они действуют как наркотик, но не могли предположить, что их действие настолько утонченно и заключается в лишении воли и ослаблении. Народ Оскара — это лотофаги и цветы лотоса одновременно. Но… в некотором смысле мне жаль их. Эти их мощные, великолепные, бесполезные мозги! — Она помолчала. — Хэм, что помогло тебе понять, в чем дело? Что тебя отрезвило?
      — Замечание Оскара, что они служат пищей для трехглазых.
      — И что с того?
      — А то, что мы израсходовали все наши запасы продовольствия. Это замечание напомнило мне, что я два дня ничего не ел.
 
       (Перевод с англ. Гузнинов Н.)

Ларри Нивен
БЕЗРУКИЕ