Поцелуй небес

      - Спокойно, спокойно, девочка. Я с тобой, все будет хорошо.
      - Наш Остин - просто полиглот. Еще один язык освоил! - заговорчески улыбнулся Йохиму Вольфи. Тот ничего не сказал, выпроваживая Штеллермана из комнаты больной.
      Остин прибыл в "Каштаны" без предупреждения и попросил немедленно показать ему русскую девушку. Динстлер, еще глядевший вслед автомобилю Жан-Поля, проводил Брауна к Виктории. Девушка спокойно спала, медсестра доложила профессору об удовлетворительном состоянии больной, недавно принявшей успокоительное. Все шло вполне нормально и вдруг такая сцена! Похоже, у Виктории начались обострения. Мадам Лара попыталась разжать руки девушки, охватившие шею гостя, но она забилась, закричала и Браун попросил:
      - Оставьте нас вдвоем. Я посижу здесь немного и она успокоится.
      - Можно понять господина Брауна, ему так тяжело видеть помешанную девушку, ведь она, кажется, ровесница его дочери? - сочувственно вздохнула медсестра, выйдя в коридор вместе с Вольфи и Динстлером.
      - Нам всем тяжело, - уклончиво заметил Штеллерман, косо посмотрев на не ведающего еще о своей потере Йохима.
      Остин просидел у Виктории до вечера, обнимая и успокаивая ее. Она крепко прижалась к его груди, вымочив слезами сорочку и все бормотала:
      - Я все вспомнила, папочка, все! Я так люблю тебя... Тебя, маму, Максима, Катю... Брауну казалось, что девушка уснула, но лишь только он пытался опустить ее на подушки, она распахивала полные слез и мольбы глаза, прижимаясь еще крепче:
      - Не бросай меня больше никогда! Мне было так страшно... Он гладил шелковистый бобрик на стриженом затылке, торчащие лопатки, видел ряд позвонков, уходящий за ворот больничной рубахи от затылочной впадины и, укачивая чужое, легонькое тело, нежно приговаривал:
      - Спи, спи, дочка, я никому тебя не отдам. Я теперь все время буду рядом.
      А когда Виктория уснула, Остин поднялся, разминая затекшее тело, и попросил медсестру позвать господина Штеллермана.
      - Мы не можем ни на минуту оставлять девушку без присмотра. Ситуация крайне опасная. Я слишком долго искал ее, чтобы потерять... Приготовь все необходимые документы. Завтра утром я увезу ее собой. Вольфи замялся, старался сформулировать тяжелый вопрос:
      - А как... как мы поступим с Йохимом? Сегодня мне удалось придать сообщению о гибели Ванды вполне достойную форму - по докладу немецких полицейских она погибла от руки неизвестного, упавшего во время бегства с балкона. Ванда, разумеется, путешествовала одна, - он значительно посмотрел на Остина. - И будет лучше, если Динстлер никогда не узнает правду!
      - Предоставь это мне, Вольфи. Думается, с печальной миссией лучше всего справится Алиса. Она сумеет быть осторожной. Сегодня я попрошу ее поговорить с Йохимом.
      ...Динстлер скрыл недоумение, узнав, что Остин будет ночевать в комнате у больной, а утром они уедут вместе. Он даже не стал ничего спрашивать - по отношению к действиям Брауна вопросы были неуместны. Ему стало легче на душе - было такое ощущение, что удалось избежать столкновения с курьерским поездом.
      Утром, вроде бы пришедшая в рассудок Виктория, продолжала называть Остина отцом, а по дороге в машине забросала его вопросами о Максиме, маме и Кате, о тете Августе, Евгении и генерале Шорникове. Остин уже знал, что перечисленные лица составляли семейный круг девушки, и значит, вопреки медицинскому свидетельству, память о прошлом вернулась к ней. Но только этот странный сдвиг - она не только называла его "папой", но переживала, по всей видимости, бурный эмоциональный всплеск, вызванный встречей с ним. Остин не знал, как себя вести: девушка старалась прижаться к нему, гладила волосы, прикасалась кончиками пальцев к вискам и губам.
      - Я просто не верю, не могу поверить, что это не сон! Не бред! Ты живой, живой - настоящий! Остин говорил ей ласковые слова, отказываясь отвечать на расспросы с загадочным обещанием:
      - Врачи велели мне выдавать тебе информацию постепенно. У тебя была серьезная травма, детка...
      Она долго рассматривала его в упор и вдруг поцеловала в висок:
      - Не говори мне, сколько лет мы были в разлуке... Не надо. Я, наверное, уже взрослая тетя? Я проспала, по-видимому, целых десять лет... Это называется "летаргия". Теперь-то мне ясно все... Мне не нужно зеркала. Я хочу смотреть только на тебя: на эти новые морщины, эту седину - знаешь, ты стал еще красивей , папочка! - Виктория задумалась и печально сказала:
      - У Максима, наверно, уже есть дети. А тетя Августа умерла и, знаешь, мне кажется, мы разбогатели... Это ее наследство, да?
      Остин обрадовался последнему наблюдению, позволившему хоть что-то сказать.
      - Да, очень разбогатели, девочка. Кроме того, я теперь живу здесь, во Франции. И у меня другая жена и еще одна дочь... Но ты не пытайся пока во всем разобраться. Тот самолет, в котором ты летела, свалился с очень большой высоты. Но дело уже идет на поправку.
      - Конечно. Я вспомнила все! Абсолютно все. Можешь спросить у меня все имена учителей школы, адреса наших домов и даже клички твоих лошадей, даже любимые катины духи и рецепт ее печенья... - Виктория осеклась. - Жалко, что ты оставил Катю. Скажи хоть, она счастлива?
      - Да, кажется, у нее молодой муж, - Остин импровизировал, стараясь успокоить девушку.
      - Знаю, знаю, Костя Великовский! Она была в него влюблена, но совсем капельку... но в тебя больше. А твоя новая жена - француженка?
      - Наполовину. Она тебе понравится, - Остин подрулил к Каннскому причалу. - Ее зовут Лиза. Но чаще мы называем ее Алисой. И она прекрасно говорит по русски.
      - Заметил, что я не спрашивала, куда мы едем? Я читала все указатели и поняла, что мы в Каннах. Здесь должен быть дворец Шайо, где проходят кинофестивали... До чего же здесь красиво! Я, конечно, сплю...! - Виктория тяжело вздохнула и закрыв глаза, откинулась в кресле. - Вот сейчас проснусь, а рядом Максим разбирает в очередной раз свой магнитофон... Или это доктор с уколом? - Виктория так резко вцепилась в локоть Остина, что он едва удержал руль, сделав у причала крутой вираж.
      - Послушай, детка, ты не должна сейчас торопиться все понять, просто расслабься, наблюдай, и если хочешь, держи меня за руку, а если будет страшно, скажи громко: "Я молодец, и папа меня не бросит!" Остин, продолжая нашептывать утешительные слова, медленно вел девушку к причалу. Она шла как слепая, неуверенно ставя ноги и даже протянув вперед правую руку (левой она вцепилась за руку Брауна). Какая-то парочка, закусывающая прямо на асфальте синим виноградом и булкой, откусывая ее поочередно, резко посторонилась. "Чокнутые или бухие," - сказал вслед странным прохожим парень, едва успев выхватить из-под ног девушки свой завтрак.
      Браун подвел Викторию к причалу, возле которого покачивалась на волнах его яхта, и, достав из кармана ключи, позвенел ими в воздухе:
      - Сейчас поедем домой на собственном судне. Ты не боишься плавать? Вика уставилась на белое суденышко, словно это было привидение и Остин увидел, как медленно зарождалась и расцветала на пересохших губах счастливая улыбка. Настоящее, огромное, великолепное счастье!
      - "Victoria!" - прочла она тихо и повернула к нему лицо, сияющее такой любовью, что у него перехватило дыхание. - Это ты ради меня так назвал? - Голос дрогнул, она проглотила комок, дернув худой, длинной шеей. Но напрасно: переполнив распахнутые глаза, по впалым щекам, мартовскими ручейками побежали слезы. _
      ЧАСТЬ 5. АЛМАЗНЫЕ СЛЕЗЫ 1
      Алиса в раздумье ходила по кабинету Остина. Море штормило, резкие порывы ветра бросали потоки дождя в оконные стекла. Комната тонула в полумраке, молчали телефоны, притихли вдоль стен высокие разные шкафы с книгами, чья мудрость ни в чем не могла помочь ей сейчас.
      Сколько тревожных событий произошло в последнее время! Остин отсутствовал, отравившись две недели назад в одной из своих "деловых поездок" и оставив на попечение жены привезенную русскую девушку. Уже сорок дней прошло с тех пор, как Алиса сообщила Йохиму о гибели Ванды. Католики не отмечают этот поминальный день, но Алиса, налив себе рюмку коньяка, с благодарностью подумала о Ванде, матери Антонии, которую она видела всего один раз - в тот праздник на Острове, когда Остин представил супругам Динстлерам свою семилетнюю "дочь". Чудовищная ситуация: Тони, как и следовало полагать, не откликнулась на просьбу родителей проводить в последний путь женщину, которую она почти не знала. За гробом следовал потемневший, ссутулившийся Йохим и растерянный Крис, виснувший на руке бабушки Леденц.
      Алиса не могла представить Динейлера одиноким. Кем станет он под гнетом одиночества и горя - ушедшим в себя неряшливым стариком или холодным, безжалостным "сверхчеловеком", продолжающим свой рискованный эксперимент? Алиса знала лишь наверняка, что Йохим никогда не заберет у нее Тони и, увы, не найдет опоры в своем сыне. Крис не станет ему близким человеком, даже если вырастет талантливым и сильным мужчиной. И, конечно же, профессор навсегда останется вдовцом. Не надо быть ясновидящей, чтобы предсказать ему эту судьбу. Вот ты и опять одинок, Йохим...
      Свинцовое море, теряющее на ветру пожухлую листву деревья, потоки дождя, грозившие потопить землю. Все это уже однажды было, гоня Алису по скользкой горной дороге вниз, в неведение, в пустоту... Как всегда бывало в моменты повышенной ответственности, на нее навалилась сонливая слабость. Организм Алисы после того, давнего потрясения, спасался от перенапряжения в забвении сна. Ей захотелось уткнуться в подушку, выйти из игры, чтобы однажды солнечным утром, выплыть из щадящей полутьмы, увидеть улыбающегося Остапа.
      - Все уже позади, детка! А ну-ка взгляни какой славный сегодня денек! - скажет он, распахивая окно в солнечную синеву. Так бывало всегда, стоило лишь Остину уловить отблеск беспокойства в ее голосе или взгляде. Муж незаметно отстранял Алису от всех проблем, под благовидным предлогом. То ее срочно вызывали на какую-нибудь консультацию в солнечную спокойную страну, то Остин просил сопроводить его гостей в увеселительное морское путешествие, а после оказывалось, что именно в эти дни неугомонный Браун провел очередную, весьма рискованную операцию.
      Но с тех пор как в из доме появилось это нелепое, несчастное существо, похожее на бездомного щенка, Алиса сама должна была спасать и поддерживать, мечтая о том прекрасном часе, когда войдя в комнату Виктории скажет:
      - Все в порядке девочка! Посмотри-ка, что за дивный сегодня день! Но "синоптические" прогнозы были, увы, далеко не благоприятные.
      Алиса в раздумье постучала в комнату Виктории и тихо приоткрыла дверь. Девушка как всегда сидела в кресле, развернутом к широкому окну, не включив ни телевизора, ни радио. Ее любимые книги на русском языке, привезенные из библиотеки Александры Сергеевны Грави, лежали на столике нетронутыми. Тщетно зацветал дюжинной розовых бутонов кустик нежных цикломенов у изголовья кровати: Виктория тупо смотрела в мокнувший под дождем сад.
      - Ты, наверно, голодна, Тори? Модам Лани сказала, что убрала нетронутым борщ, который сварила специально по рецепту твоей тети.
      - Я не хочу есть. Мадам Алиса, позовите, пожалуйста, тетю Августу, едва слышно проговорила Виктория, не повернув головы.
      - Ты уверена, что не хочешь говорить со мной? Я готова помочь в любой твоей проблеме... - робко попыталась Алиса пробить броню отчуждения.
      - Нет, простите. Вы не сможете мне помочь. Пусть придет Августа...
      - Ну ладно, поговорим после, - Алиса вышла из комнаты и позвала:
      - Августа Фридрихновна, зайдите, пожалуйста, к девочке!
      ...Уже более месяца Виктория жила на Острове Браунов. Сорок дней, а кажется, что прошла целая жизнь. Виктория чувствовала себя старушкой, пробужденной от векового сна, хотя уже знала, что никакой летаргии не было. Еще в тот день, когда Остин увез ее от Динстлера, она увидела свое отражение в зеркале на яхте. Лицо оказалось осунувшимся, подурневшим, но явно - молодым. Куда же провалились эти 15-20 лет, за которые ее отец успел разбогатеть и стать солидным пятидесятилетним господином, да еще гражданином Франции? Виктория мучилась, забрасывая его вопросами и вдруг спросила:
      - А почему тебя в клинике называли Остин?
      - Так меня зовут здесь. Остин Браун... И, вообще, девочка, не терзай себя и меня неразрешимыми сейчас загадками. Отдохни немного и, даю тебе честное слово, все непременно прояснится, - Остин протянул руку, чтобы погладить ежик на Викиной голове, но она отстранилась, глядя на Остина полными ужаса глазами. "Неужели, это всего лишь бред и мужчина, улыбающийся отцовскими глазами, совсем чужой человек?!" - мысли Виктории путались, головная боль усиливалась, грозя разнести затылок.
      - Мне нужен анальгин, - прошептала она и проглотив предложенную Брауном таблетку, прилегла на мягкий кожаный диван. Остин укрыл ее теплым пледом, стало спокойно и безразличней. Только очень интересно было наблюдать, как прыгает в окне, приближаясь и обрастая деталями, высокий, пышный как торт остров...
      Спящую девушку отнесли в комнату на втором этаже, выходящую на южную сторону. Тут ее впервые и увидела Алиса - свернувшийся под одеялом комок теплой, затерявшейся в мире человеческой плоти. "Чья-то любимая дочь, внучка. Чьи-то сердца разрываются сейчас от боли при мысли об этом потерянном дорогом существе," - с содроганием думала Алиса, представив себя на месте неведомых родителей Вики.
      - Мы должны поскорее вернуть ее близким. Страшно даже представить последствия этой нелепости, совершенной фанатичными арабами, - с мольбой посмотрела она на мужа, но в его молчании и ответном взгляде скрывалась такая грусть, что Алиса больше ничего не сказала, лишь прижалась к Остапу, слушая стук сердца в его груди и поняла: ничего пока сделать нельзя.
      Последовавшие после прибытия девушки дни были сплошной пыткой. Они не знали, что отвечать на ее вопросы, как вести себя и единственное что могли сделать для гостьи - окружить теплом и заботой.
      Виктория замкнулась в себя, почти не реагируя на попытки наладить контакты. Приглашенный Остином невропатолог, выслушав ее историю (конечно же изрядно отредактированную), порекомендовал как можно скорее устроить встречу Виктории с кем-нибудь из близких. Хороший совет, но абсолютно не выполнимый. Вот тогда Остину пришла в голову идея, на реализацию которой он потратил около месяца, использовав все имеющуюся в его распоряжении и полномочиях ИО возможности. В результате в начале ноября на причал Острова была высажена сухощавая старушка, пожелавшая самостоятельно, без помощи Малло взобраться к дому по крутой каменной лестнице. Брауны, наблюдавшие за путешествием гостьи с балкона, изумленно переглядывались - 86 лет и такой уверенный твердый шажок!
      Августа Фридрихновна Белова (в девичестве Габернье), конечно же, не собралась бы в Америку, а тем более во Францию. Но Бенджамен настаивал, а после того, что произошло этим летом, Августа впервые почувствовала себя потерянной. Что за ужасная история, право же! Кто бы мог себе представить?! Верно говорят в народе "беда не ходит одна". Но таким тайфуном обрушиваться на славное, безобидное семейство - уж совсем не справедливо и слишком жестоко... Вначале положили в больницу Алексея Козловского. Наездник, силач, добряк, каких мало, красавец... Надо провести обследования, говорят. Крутили и так и этак, на консультацию куда-то возили, а ему все хуже и хуже, даже с кровати подняться не может. Записки черкнуть не в силах - руки не слушаются. Катя театр забросила, при муже сидит, хорошо еще, детей в Москву отправили. А здесь известие: "Исчезли дети генерала Шорникова, недавно вернувшегося из Афганистана. Возможно похищение..., ведется расследование." Решили больному не говорить, и так слаб. Повременить с сообщением немного, а там либо преступников найдут, либо Алексею с головой полегчает. Да куда там... Срочно забрали больного в бессознательном состоянии на операционный стол - трепанация черепа, закупорка какого-то сосуда.
      Просидела Катюша до поздней ночи под дверями "экстренной хирургии", а потом вышел к ней доктор, высокий такой, худющий и говорит:
      - Вы, Екатерина Семеновна, в доме одна?
      - Не-ет, - отвечает недоуменно, - то есть, да. Дети в Москве. Тогда я вас на своей машине до дому довезу. Поздно уже, транспорт не ходит, не дело молоденькой женщине через весь город одной тащиться. А сам руки сухие-сухие от мытья, аж шуршащие, нервно потирает.
      - Как Алексей? - спрашивает Катя, не спуская глаз с его длинных беспокойных рук.
      - Мы сделали все возможное... Увы..., - вздохнул, хрустнул пальцами, посмотрел под ноги. - Сожалею... Ваш муж скончался десять минут назад.
      Катя окаменела, удерживая крик... А он уже рвался, раздирая грудь... Но не позвучал - одно сипение со свистом вырвалось: несмыкание связок, результат нервного потрясения. В Москву Евгении по просьбе Кати звонила Августа. Та срочно прибыла, успев к похоронам, тоже зеленая, страшная. Посмотрели друг на друга Лешины женщины и прямо с порога в объятия кинулись - плакать да молчать. Не слышала Августа голосов из их комнаты. Катя, та, понятно, безголосая, а Евгения, видно, шептала, либо просто молчком печалилась. Когда вышли обе к гробу - и не отличишь - точно сестры, черные, убитые.
      Забрала Евгения после кремации урну и еще книжки какие-то Викины, увезла, значит, последнюю память. Прах Лешин захоронила на "семейном" солнечногорском кладбище, под боком бывшего свекра, приписав к М.А.Дорогову. А.И.Козловеного - будет им о чем там побеседовать.
      Катя слегла, от пищи отказывалась и так внимательно изучала потолок над головой, что Августа вызвала участкового врача, а врач - специалиста из психбольницы. Забрали те Катю, попросив "бабулю" собрать вещи. - Вы, наверное, родительницей приходитесь? Соседка значит... А как разыскать родителей или близких больной? - поинтересовался кругленький лысый "медбрат" с озорными, беспокойными глазками.
      - Екатерина Семеновна сирота. Но у нее очень много друзей в театре.
      - Угушечки. Сообщим, значит, по месту работы. Документы ее все приготовили? Ладненько, ладненько.
      И осталась Августа одна в пустой квартире, особенно страшной после того, как участковый милиционер опечатал двери Козловских, забросив предварительно в комнату забытые на вешалке в коридоре вещи. Осталась, связанная Катей из разноцветных обрывков шерсти курточка Максима и школьный Викин потрепанный ранец. Все. "Даже самая блистательная жизнь оставляет после себя кучу жалкого хлама - стопки мутнеющих фотографий и ветшающих, выходящих из моды вещей. А потом и они растворяются в пыли веков, как сгинет где-нибудь на свалке мой верный "Зингер", - думала Августа, оглядывая брошенное жилье прощальным взором. Она решила, что теперь пришла ее очередь покинуть сей мир. И так зажилась, "маргаритка"... И вдруг письмо, звонок Бенджамена, настойчивое приглашение приехать. Американскую визу Августа получила неожиданно быстро, всего за неделю - вот что значит "перестройка"! К тому же самой почти ничего и делать не пришлось. Приставили к ней дипломаты бодрого молодого шустряка, уладившего все и с документами и с вещами и даже сопроводившего госпожу Белову на поезде в Москву. А уже в аэропорте Шереметьево, чрезвычайно элегантная в своем манто из куницы (модели тысяча девятьсот лохматого года) смертельно побледневшая под слоем крем-пудры "Балет", Августа Фридриховна узнала, что летит не в Нью-Йорк, а в Париж, на что имеет все формальные полномочия - визу, билеты, письмо от внука, деньги и даже визитную карточку человека, должного встретить ее в аэропорта имени Шарля де Голля и проводить в Канны. "Прошу тебя, бабушка совершить это маленькое бодрящее путешествие и целиком довериться моим друзьям. Это очень важно. Я жду тебя, до скорой встречи Вениамин." - писал внук. И не зря он упомянул о бодрящем влиянии путешествия. Удрученная событиями последнего месяца Августа немного пришла в себя, оказавшись в комфортабельном салоне "Боинга" французской авиалинии и разговаривая с милыми стюардессами на своем любимом языке. 2 "Я возвращаюсь на свою историческую родину. А своими глазами увижу Елисейские поля и быть может, дом моего деда." От этих мыслей в голове Августы происходили благодатные перемены - ее нетленные ценности возвратились на свои места, образуя гармонию возвышенных чувств, а в центре, расцветая и наливаясь розовым светом, вновь засияла утраченная ненадолго убежденность, что все прекрасное на этом свете, должно иметь красивый конец. А благородство, мужество и доброта - вознаграждаться. Ведь очень обидно, если полученные от феи бальное платье так и останется висеть в шкафу, а во дворец явятся другие - наглые и безвкусные. Поэтому Августа не рухнула без чувств от изумления и даже не очень удивилась, что повисшая на ее шее стриженная девушка, не кто иной как потерянная Виктория! А приветливое состоятельное семейство, проявляющее к ней родительскую заботу, вовсе не было похоже на афганских мафиози, якобы, похитивших девушку. К тому же Остин Браун, что ни говори и как ни темни, несомненно приходился близки родственником Алексею. Уж Августу не проведешь. Можно даже не смотреть, услышав интонацию его бархатного: "Благодарю Вас, Августа Фридриховна, что приехала. Виктория так скучала. Мы с женой очень рады с Вами познакомиться и предложить погостить в этом доме". Не дом - настоящий дворец! И весь остров - частная собственность, да к тому же - все с таким вкусом и без всякого высокомерия - вот истинный аристократизм. И вот чудо - успела-таки она напоследок заглянуть на свою "духовную родину", к которой была привязана всем своим существом - ко всем этим шикарным витринам, благоухающим дебрям дорогих бутиков, к уютным кафе на улицах и площадях, к разнеженным благоденствием и отдыхом лицам и даже к приветливым взмахам играющих с морским ветерком пальмовых листьев! Многое, конечно, оставалось для Августы непонятным, но она не приставала к хозяевам с расспросами, а поговорив по телефону с Бенджамином, и вовсе успокоилась: жизнь не просто мудра, справедлива, но и невероятно увлекательна! Не даром же, судьба сделала неунывающую старушку участницей столь захватывающей истории. От лоскутов и очереди за молоком в провонявшем кислятиной, душном до одури Гастрономе - прямо на Каннскую набережную, от нелепых потерь - к великолепным находкам.
      Их совместная с Викой и Браунами прогулка по фишенебельным местам французской Ривьеры, показалась бы Августе невероятным сном, если бы его слегка не портили жмущие туфли, которые, несмотря на уговоры Алисы, предпочла спортивным удобным тапкам престарелая модница. "Отстала ты, Густи, от моды, отстала. Еще бы, последний раз прогуливалась здесь пол века назад. Кто бы мог подумать, что за какие-то пять десятилетий, женщины так быстро распрощаются с веками охраняемыми привилегиями женственности" думала она, рассматривая в толпе своих сверстниц, предпочитающих совершать экскурсии в удобных спортивных костюмах и какой-то ортопедической обуви на шнурках и липучках. Однако, брючный костюм и белые холщовые тапочки с мягкими супинаторами все же приобрела, внимательно изучив витрины и цены. Викторию магазины интересовали мало. Но зайдя в шикарный магазин охотничьих принадлежностей, она как завороженная застыла в секции с аксессуарами конного спорта. Здесь приятно пахло кожей и были выставлены такие седла и упряжь, что Виктория расплакалась, сама не понимая от чего. Ведь она так многого теперь не понимала. Прибытие Августы взбодрило и обнадежило Викторию: она с радостью готова была составить компанию "засушенной маргаритке", приняв ее веру: "никогда не бывает слишком поздно дать себе еще один шанс. Никогда не стоит вступать в тяжбу с мудрым Проведением - оно само решит, когда и как преподнести тебе подарок." Только не надо форсировать события, надо терпеть и ждать.
      Августа не упускала случая "подкачать" оптимизм Виктории: расхваливала Алису, дом и не уставала вновь и вновь восхищаться окружающим. Конечно, Августа, изрядно переигрывала, стараясь "заговорить зубы" Виктории и себе самой, поскольку в глубине души никак не могла смириться с потерей Алексея, а так же с удручающей необходимостью рассказать правду его дочери. Ведь девочка так запуталась. Тщательно обороняет собственную иллюзию хотя наверняка уже поняла, что Остин - чужой человек и называет его по имени, но глубоко, в сердце своем, продолжает считать отцом. Болезненный мираж скрывал глубокую рану в памяти Виктории, к которой все боялись прикоснуться.
      И вот однажды, через неделю после своего прибытия, Августа получила от Брауна полномочия на доверительную беседу с Викторией. Августа Фридриховна начала издалека, рассказав все, что знала сама о ситуации похищения детей, о новой жизни Максима.
      - Значит, я не могу вернуться в Россию и никогда не увижусь с братом? - в ужасе распахнула глаза Виктория. - Ну зачем ты все омрачаешь, детка! Максим - наследник большого состояния, его любят родители... Когда все утрясется, вы обязательно встретитесь, будешь на верблюдах кататься и подарки принимать... - А мама? Евгения Шорникова - она знает, что со мной? Августа замялась, находя удобные аргументы для объяснения этого изгиба сюжета.
      - Понимаешь, девочка, Евгения, прежде всего, жена крупного офицера. А те, кто похитил тебя, не станут церемониться ни с генералом, ни с ней, ни с тобой. Вспомни - ты опасная свидетельница и едва осталась жива. Ведь известно уже(старушка понизила голос) что убийство жены доктора Динстлера не случайность... Господин Браун спрятал тебя. Вернуть тебя в Москву - это значит, подвергнуть смертельной опасности, а сообщить правду Евгении значит поставить под угрозу и ее жизнь... Но это же временно! Остин очень влиятельный человек и после того, как убедится, что ты надежно защищена отпустит тебя в Москву.
      Августа перевела дух. Она чувствовала себя парламентарием на международной конференции. Новый костюм лилового шелка из хорошего магазина придавал уверенность, но она все же не могла собраться с духом, чтобы перейти к главному. Оптимизм Августы, закаленный в жестоких испытаниях, старался не воспринимать всерьез утрату Алексея и твердо верил в обязательную счастливую развязку: светлое будущее Кати, Евгении... Но вот как объяснить это измученному больному ребенку? Как убедить ее, что уныние - смертный грех, что солнце непременно взойдет, и счастливый финал неизбежен? Пряча глаза, Августа в десятый раз принялась описывать свое путешествие во Францию и облегченно вздохнула, когда в комнате появился Остин. По решительному выражению его лица, "маргаритка" поняла, что Браун решился открыть девочке страшную правду. До чего же он все-таки похож на Алексея! Особенно так, в полумраке...
      - Виктория, детка... Когда ты назвала меня отцом, я тут же, в душе, ни чуть не лукавя, стал им, - Остин присел рядом и взял руку девушки. - Я буду счастлив оставаться им всегда. Поверь - как бы в дальнейшем не повернула наша судьба, ты навсегда останешься для меня дочерью. У супермена Остина Брауна до сих пор пробегал мороз по коже от тех ее тихих всхлипываний. Он чувствовал теплые слезы у себя на груди, судорожно вцепившиеся пальцы... "Папа, папа, папочка! Ты нашелся, ты здесь!" - этот вопль бесконечной любви и радости, предназначавшийся его ушедшему из жизни сыну, всегда будет звучать в его памяти и он никогда не предаст ее веры.
      - Виктория, я не вправе просить тебя даже о привязанности, но я умаляю тебя довериться... Мы оба стали жертвой ошибки, только поверь, случайные ошибки бывают редко. Ты назвала меня отцом - значит, в этом есть смысл. Может быть, более важный, чем мы сейчас можем понять... Я расскажу тебе одну невероятную историю, очень длинную и чудесную... - Остин достал из кармана и протянул Виктории завернутую в голубой цветастый платок икону. - Это послание от твоего прадедушки - настоящего отца Михаила Александровича Дорогова. Я много лет хранил ее, уж и не надеялся встретить того, кому должен был передать родительское благословение Александра Зуева... И вот час настал: прими эту фамильную реликвию, предназначавшуюся маленькому Мишеньке Кутузову и теперь перешедшую к его внучке... Вика развернула платок, рассматривая серебряный оклад и потемневший лик богородицы, взирающий на нее строго и утешительно.
      - Я знаю. Знаю от дедушки про Михаила Кутузова и даже про его настоящего отца - Зуева. Но только то, что Александр Зуев был моим прадедом. А кем же он был вообще? Где жил, что делал, куда пропал? дедушка не рассказывал, возможно и сам не знал.
      - Михаил Дорогов не знал о судьбе Зуева. Не знала и его мать - Варя Кутузова. Зато случилось так, что с твоим прадедом встретился я и считаю его своим духовным отцом.
      Августа Фридриховна, что-то сосредоточенно подсчитав в уме вдруг спохватилась:
      - Так вы, мсье Браун, по-видимому, старший брат Алексея Козловского? Ведь не даром же ошиблась Вика... Я бы тоже могла принять вас с ее отцом за близких родственников...
      - К сожалению, Августа Фридриховна - это только пример многозначительной случайности. Видимо, судьбе было необходимо как-то просигналить нам с Викторией о какой-то глубинной связи... И она слегка "загримировала" меня под Алексея Ивановича, - Остин пытался шутить, уже собираясь отложить тяжелый разговор, но Вика робко подняла просветлевший взгляд:
      - Вот было бы здорово познакомить вас с папой! Он бы очень понравился вам и мадам Алисе... Правда, тетя Августа? Повисла тишина. Виктория тревожно встрепенулась:
      - Что-то случилось? Что? Я знаю, Алиса меня все время очень жалеет и совсем не обижается, что я приставала к мсье Брауну с ... ну, с родственными чувствами, - Девушка переводила взгляд с Августы на Остина, все более пугаясь: - Почему вы молчите?!
      - Виктория я привезла плохую весть и, видимо, должна была сразу... начала Августа.
      - Нет, Августа Фридриховна, я вызвал вас сюда, уже зная, что произошло в Одессе... Что Вика потеряла отца.
      Они пытались утешить девушку, говоря все то, что положено говорить в таких случаях и что, наверно, все-таки помогает. Виктория не зарыдала, не забилась в истерике, а помолчав попросила:
      - Пожалуйста, уйдите. Хочу посидеть одна. Я должна понять - почему... Почему и за что меня лишили самого главного в жизни... - Таков страшный закон - людям суждено терять своих близких, - попыталась философствовать Августа. - В моей жизни были потери, которые, казалось, я не смогу пережить... Но Вика отвернулась, не слушая утешений и Остин тихонько вывел из комнаты плачущую старушку.