Но позади нее стоял Сэм и держал ее за руку. Он был ее поддержкой. Сэм Форестер всегда был ее поддержкой, и сейчас она любила его за это еще больше. Отец принялся расхаживать перед ней, и она еще крепче вцепилась Сэму в руку.

Отец остановился и посмотрел на нее сверху вниз:

– От тебя одни неприятности, ты с самого детства отлично умеешь их устраивать, если судить по письмам твоих братьев. За последние несколько недель ты дважды заставляла себя ждать: сначала я долго околачивался в бухте, а теперь вынужден был просидеть здесь больше двух недель. Ну, девушка, что ты можешь сказать в свое оправдание?

Она заставила себя ждать? Лолли призадумалась. «Господи, – мелькнуло у нее в голове, – я семнадцать лет ждала хоть какого-то знака привязанности или любви от этого человека!» Сама не сознавая, она все крепче сжимала руку Сэма, пока он не ответил ободряющим пожатием. Лолли в благодарность тоже слегка сжала его пальцы. Глубоко вздохнув пару раз, она посмотрела на отца.

– Я заставила тебя ждать? – сказала она и повторила свой вопрос несколько раз все громче и громче, перейдя на крик. – Я заставила тебя ждать! Заносчивый высокомерный старик! – Она почувствовала, как на этот раз слезы все-таки брызнули из глаз, но уже ничего не могла поделать.

Она шагнула к человеку, который дал ей жизнь, но не пожертвовал ни секундой своего времени.

– Я расскажу тебе, дорогой отец, что такое ждать. Ждать – это не значит провести в ожидании каких-то несколько часов или несколько недель, это значит дожидаться семнадцать лет. Семнадцать лет я ждала, что ты вернешься домой, ждала хоть какого-то знака любви от тебя, моего родного отца. Ты так и не приехал, у тебя не нашлось времени, а быть может, ты просто не хотел уделять мне время?

– Послушай меня, девушка...

– Нет! Это ты послушай. – Она уперлась пальцем ему в грудь. – Я твоя дочь. Я Юлайли Грейс Лару, та самая девушка, которая провела многие годы, стараясь быть такой, какой бы тебе хотелось ее видеть. Дамой. Так вот, я не дама. Я человек, у которого есть свои чувства, ум, сердце. И я хороший человек, во мне живет много нерастраченной любви. Жаль, что ты так и не приехал ни разу, чтобы выяснить это.

– Лолли... дамы не... – предостерегающе начал Джеффри.

Лолли повернулась к старшему брату:

– Что еще не делают дамы? Не спорят? Не ругаются? Не разговаривают? Не едят? Не думают? И вообще, кто придумал эти глупые правила, Джеффри? Разве даме запрещено быть человеком? Что ж, если так, то я рада, что я не дама!

В наступившей тишине раздались аплодисменты. Это Сэм захлопал в ладоши. Лолли обернулась к нему с улыбкой:

– Благодарю тебя.

Сэм оглядел мужчин ее семейства:

– Она права. Она не дама, она женщина.

– Это кто такой? – спросил Джедидая.

– Сэм Форестер, – ответила Лолли, снова поворачиваясь к отцу. – Если бы не он, меня бы здесь не было. Настоящий отец был бы ему благодарен, что я осталась жива. Ну что ты за человек? Как можно было бросить собственного ребенка?

– Я не бросал тебя, – с издевкой сказал он. – С тобой оставались твои братья и слуги, которые, как видно, не научили тебя уважению.

– Уважение нужно заслужить.

– А как ты намерена заслужить уважение? Тем, что бегаешь по всей стране в обносках? – Он повернулся к ее братьям. – Посмотрите, что вы создали. Боже мой...

– Думаю, ты имеешь в виду «слава Богу». По крайней мере я знаю, что мои братья старались. И они побеспокоились приехать сюда. – Она махнула рукой в сторону братьев, стоявших позади отца. – А еще я знаю, что они по-своему любят меня, но ты... тебе ничего не известно о любви. Я тебя не понимаю. Ты стремишься к каким-то выдуманным идеалам. В Маниле отказался пользоваться транспортом из-за плохого обращения с лошадьми. А как же твоя дочь, на которую тебе всегда было плевать? Тебя больше заботят больные лошади, чем собственная плоть и кровь. Как печально. – Она шагнула назад и прислонилась к Сэму.

Отец смерил ее ледяным взглядом:

– Я всегда считал, что лошади представляют большую ценность, чем женщины.

Лолли сделала глубокий вдох, чтобы справиться с болью. Ее отец обратил презрительный взгляд на Сэма:

– Кто вы такой?

Сэм принял безразличный вид. К такой же маске он прибегал, когда общался с полковником Луной.

– Я Форестер, родом из трущоб Чикаго.

– Вы американский наемник, человек, убивающий за деньги. – Посол посмотрел на Сэма так, словно считал для себя оскорбительным находиться с ним в одной комнате.

Лолли затрясло от гнева.

– Да ты и мизинца Сэма не стоишь!

Сэм обнял ее. Отец пристально взглянул на руку Сэма, затем на Лолли.

– Шлюха.

Сэм ощетинился:

– Еще одно подобное замечание – и я, не дожидаясь жалованья, вырву вам глотку.

Посол повернулся и направился к двери. Братья расступились, давая ему дорогу. Взявшись за ручку, он открыл дверь и обернулся.

– Не стоило о ней хлопотать. Я ожидал увидеть совсем другое. Это вы, мальчики, воспитали такое... Вам и разбираться с этим. Лично у меня нет дочери. – Он вышел и закрыл за собой дверь.

– Грязный ублюдок, – пробормотал Сэм, с такой силой сжимая плечо Лолли, что она поморщилась. Он тут же отпустил ее плечо и легонько потер, вглядываясь в ее лицо. – Прости.

И тогда Лолли расплакалась, а Сэм привлек ее к себе и обнял. Лолли рыдала не потому, что терзалась болью, а из-за чувства потери и главным образом из-за того, что все ее мечты были напрасны. Столько времени растрачено впустую, когда она пыталась сделать из себя что-то особенное ради человека, которому совсем не нужна. Она плакала из-за родителей, которых никогда не имела. Она плакала из-за ребенка, не знавшего родительской любви, Юлайли Лару, все вопросы которой оставались без ответа.

Лолли оторвалась от груди Сэма. Братья обступили ее со всех сторон и, как всегда, когда она плакала, выглядели смущенными и беспомощными. Но они любили ее. Лолли не сомневалась в этом. Джеффри потирал лоб: он всегда так поступал, когда ему предстояло сообщить ей что-то неприятное.

– Мы пытались уберечь тебя, Лолли. Все эти годы. Он тяжелый человек.

– Он просто камень, настоящий камень, – сказала Лолли. – Я понимаю теперь, от чего вы все хотели оградить меня. Правда, мне кажется, что вы перестарались. – Она повернулась к Джедидаю, брату, который так напоминал ей Сэма. – Особенно ты, Джед. До сих пор я не понимала, почему ты был против моего отъезда на Филиппины. Неужели ты в самом деле считаешь, что я приношу беду?

Джед смутился и стал еще больше походить на Сэма.

– Нет, ты не приносишь беду, – брюзгливо заметил он. – Так, отдельные неприятности, и у меня есть шрамы в доказательство. – Тут он впервые улыбнулся.

– Готов побиться об заклад на месячное жалованье, что у него нет шрама в виде буквы «Г», – пробормотал Сэм.

Лолли по очереди обняла всех братьев. А когда она дошла до Джеффри, он сказал:

– А теперь, сестричка, мы отвезем тебя домой.

– Нет! Сэм...

Она отвернулась от брата и бросилась обратно к Сэму как раз в ту секунду, когда маленький филиппинец открыл дверь. В комнату влетела Медуза и устроилась на голове Лолли. Братья ошеломленно уставились на птицу.

– Это Медуза, – с улыбкой представила ее Лолли.

– Ок! Я Медуза! Я майна! Сэм осел!

Братья расхохотались. А вот Сэму было не до смеха.

– Ок! – Медуза забасила, совсем как Сэм. – Ты опьяняешь, как виски – отличное, выдержанное виски. – Тут она заговорила женским прерывистым голоском: – О... Сэм.

Братья Лолли перестали смеяться.

– Ок! Сейчас, милая, сейчас. Я хочу быть в твоем теле.

В наступившей гробовой тишине пять пар ярких голубых глаз переводили взгляд с птицы на Сэма, потом на Лолли и снова на Сэма. Лолли почувствовала, как Сэм напрягся и услышала его бормотание:

– Я думал, Медуза спит.

Лолли посмотрела на братьев:

– Послушай, Джед...

Джедидая нанес первый удар. Второй удар последовал от Лолли.

На следующее утро в церкви Девы Марии играли свадебные колокола. Любопытные набились в белую церквушку и тихо расселись по темным скамьям из красного дерева, чтобы посмотреть церемонию. Священник в белой с золотом ризе благословил союз, не обращая внимания на кудахтанье черной птицы, ругавшейся, как боцман, и на побитые лица невестиных братьев, стоявших стеной вокруг пары. Он не обращал внимания на разбитые губы, синяки и подергивание век. А еще он отвернулся, когда золотое обручальное колечко не налезло на распухший и посиневший палец невесты.

Он выполнил свой долг перед очами Господа и благословил молодых. Как только прозвучало последнее слово, жених, высокий, черноволосый, со зловещей повязкой на одном глазу и синяком на другом, схватил в охапку невесту и поцеловал. Пока длился поцелуй, священник успел не только благословить их, но мог бы прочитать литургию, благодарственный молебен и апостольский «Символ веры», вместе взятые. Когда жених оторвался от невесты, в церкви с толстыми стенами не осталось ни одного человека, который сомневался бы в его желании жениться на ней.

Процессия двинулась по проходу, разношерстная группа, с виду устроившая женитьбу по принуждению, хотя по тому, как они себя вели, этого нельзя было сказать. Слишком уж счастливы были молодые. В этом никто не сомневался. Священник посмотрел им вслед, покачивая головой: мол, каких только странностей в жизни не бывает, обернулся к алтарю и внезапно окаменел.

Под сводами церкви гулко разнесся громовой хохот. Это смеялся Всевышний.

Всевышний и дальше не перестал смеяться, потому что за следующие десять лет он подарил Сэму и Лолли Форестер шесть дочерей, с черными как вороново крыло волосами и светло-голубыми глазами, напоминавшими цветом альпийский лед. Каждая девчушка произнесла свое первое слово в десять месяцев и потом уже говорила не переставая.

Саманта, старшенькая, унаследовала от отца сильный квадратный подбородок, решительный характер и выносливость. Она могла перегнать и перехитрить любого мальчишку в округе, а главное – победить в любой драке, чем ее отец втайне гордился. Энни передвигалась неторопливо, как южная красавица, мечтала стать великой актрисой и всегда одевалась в розовое. Присцилла любила животных и завела целый зверинец, отчего в доме царил кавардак. У нее были две собаки, кошка, попугай, четыре хомяка, три золотые рыбки, шестнадцать тропических рыбок гуппи, две черепахи, три лягушки и ее любимица – двенадцатилетняя, пожирающая арахис, храпящая во сне майна, птица из семейства скворцов, по имени Медуза, которая судачила об остальных пятерых сестрах.

Абигайль отличалась спокойным покладистым характером. Хотя не проходило и недели, чтобы она не поскользнулась, не опрокинула что-то или не сломала. Совсем недавно она умудрилась застрять между этажами в кухонном лифте для подносов. Сэм целый час освобождал ее оттуда. Джессамин была маленькой болтушкой. Она выстреливала вопросы, как пули из револьвера, но в этом году к Рождеству она уже научилась складывать числа, а ведь ей всего четыре. Сэм научил ее сложению, используя горелую рождественскую выпечку ее мамы.

Самой младшей, но отнюдь не самой тихой, была малышка Лили. Вот уж кто умел кричать. Вся округа знала, когда просыпалась Лилиан Грейс Форестер. Ее отец клялся, что слышит ее крик даже в своем кабинете военного советника в здании Законодательного собрания штата Виргиния.

Но в рождественский вечер 1906 года в доме было относительно тихо.

Сэм подобрал журнал со своего любимого кожаного кресла и уселся, а журнал бросил на столик рядом с собой. Откинувшись на спинку, расправил затекшие плечи, затем сомкнул пальцы на затылке и уставился на мерцающие свечи, зажженные на высоченной елке. Он не понимал, почему женщины любого возраста обязательно должны иметь огромнейшую ель. Самая тихая минута на прошлой неделе наступила тогда, когда он предложил украсить маленькую елочку и установить ее на столе. Шесть пар голубых глаз уставились на него так, словно он только что позволил себе богохульство.

Огромная ель возвышалась на десять футов, укрепленная на тяжелой каменной ступе, которую Сэм наполнил песком и водой. Лолли минут пятнадцать спорила с ним, когда он укреплял ель. Ему и теперь казалось, что дерево дает крен влево.

Они украсили ель сверкающими картонными фигурками животных и безделушками, выписанными из Германии, которые его жена называла дрезденским фарфором. Были там и полосатые карамельные палочки, перевязанные розовыми ленточками, и кружевные веера, и дутые стеклянные сосульки в блестках. В золоченых клетках сидели певчие птички, которые начинали распевать свои песни, стоило кому-нибудь завести пружинку, к досаде и раздражению отца семейства.

Сэм похлопал по карману. Он стащил заводной ключ.

Среди серебряной и золотой мишуры висели стеклянные сказочные фигурки и ангелы, а несколько рогов изобилия из блестящей бумаги, которые он с Лолли заполнил конфетами, были уже пусты. На вершине ели был большой фарфоровый ангел, и то тут, то там среди отяжелевших ветвей покачивались пряничные человечки.

Вчера поздно ночью, заперев массивные двери гостиной, родители разложили все подарки, заполнили чулочки и зажгли свечи, а потом Сэм долго и пылко занимался любовью со своей женой при свете свечей. За эти годы выходец с Куинси-стрит научился любить Рождество.

Он посмотрел на Лолли, которая сидела на полу и играла с дочерьми в шарики. За прошедшие годы она почти не изменилась. Правда, чуть пополнела после рождения детей, но только в груди, что его вполне устраивало. Ее светлые волосы цвета виски были собраны на макушке в скособоченный узел, который выглядел так, будто в любую минуту готов был рассыпаться. Он напомнил Сэму о спальне, смятых простынях, разметавшихся волосах, мягкой белой коже и хрипловатом голоске, по-южному растягивавшем слова...

Сэм отвел взгляд для большей безопасности и посмотрел на Матильду, хранительницу их очага или, как он любил говаривать, хранительницу Лолли. Ей было пятьдесят, своей коренастой фигурой она напоминала его новый автомобиль «Пирс Грейт Эрроу», а домом Матильда заправляла не хуже кайзера. Сейчас она сидела за пианино, наигрывая рождественские гимны, Медуза ей фальшиво вторила. Вскоре девочки перестали играть и присоединились к Матильде. Лолли поднялась и, подойдя к Сэму, присела на подлокотник кресла. Сэм тут же обнял ее одной рукой.

Спустя несколько блаженных минут он пошарил взглядом по столику рядом с креслом в поисках своей трубки, надеясь, что Джесси не натолкала опять в нее мыла. Сэм приподнял журнал, но что-то привлекло его внимание. Это был последний номер «Лэдиз хоум джорнал», популярного журнала для женщин, а привлекла его статья, разукрашенная веночками, цветочками и прочей дамской чепухой. Она называлась «Истинный дух Рождества». Сэм начал читать:

«Дети – это ангелочки, посланные Богом, чтобы украсить наш мир, и то, что мы делаем для этих маленьких посланников с небес, особенно в это время года, которое принадлежит им, вернется к нам сторицей, как хлеб, пущенный по водам».

Сэм окинул взглядом свою семью – его хлеб, пущенный по водам. Его дочери, все наряженные в белые кружевные платьица с красными поясами, как положено в Рождество, стояли в ряд и пели, как ангелочки, правда, вид у них был несколько встрепанный. Саманту украшал синяк под глазом, а Энни прицепила к волосам огромный розовый бант, хотя он никак не подходил к красному поясу на платье. Присси, как всегда, явилась в гостиную с котенком на плече, хомяком в кармане и попугаем на голове; Эбби сунула палец в пустой подсвечник и не смогла сразу выдернуть – Сэм уже собрался подняться с кресла, когда ей это удалось; Джесси распевала громче Медузы, но делала паузы, чтобы узнать у Матильды, кто придумал рождественские гимны. Лили была наверху, крепко спала. Совсем недавно ей исполнилось десять месяцев, а сегодня она произнесла свое первое слово. Сэм улыбнулся. Это слово было «папа».

Он посмотрел на свою красавицу жену, одетую в бархат и кружево, с волосами цвета виски, собранными на макушке в узел, который грозил рассыпаться в любую минуту. Это ее любовь подарила ему этих детей, а своей опрометчивостью и неосторожностью она навсегда завоевала его сердце. И если их дети были его ангелами, тогда она была для него раем.

На лице Сэма появилась ленивая довольная улыбка.

Все это и составляло жизнь Сэма Форестера.

Примечания