Из Чечни Витюня вернулся без руки. Осколок от гранаты отхватил локтевой сустав, срезал его, как ножом, навсегда отделил от руки и тела и отшвырнул окровавленным, безобразным куском плоти на чужую и ненавистную чеченскую землю.
      В первые секунды после ранения Витька даже не почувствовал боли и страха. Он скорее увидел, что ранен, и в следующие мгновения потерял сознание. Боль, обида и отчаяние появились потом, когда слегка подвыпивший сухопарый хирург устало посмотрел на развороченный Витюнин локоть и хрипло произнес:
      – Извини, друг, я не Елизаров.
      Витек не знал, кто такой Елизаров, никогда не слышал этой фамилии, никто ему о нем не говорил. Но паренек сразу понял, что врач упомянул какого-то серьезного мужика, смышленого и толкового, который все умеет и наверняка бы ему, раненому солдату, помог. Но на его беду Елизарова рядом не было, а значит, Витькины дела плохи, и он совсем не чувствовал руки. Она не то омертвела, не то вся горела огнем. Витька тревожно и тоскливо смотрел на неподвижную руку, касался ее пальцами здоровой руки, словно подбадривая, надеясь мякишами пальцев уловить и ощутить чувствительность кожи, движение крови по жилам, наконец просто признаки жизни, тепло жизни. Но все Витькины надежды распадались на осколки, они падали в пропасть разочарования и там, на дне этого темного ущелья, окончательно разбивались, превращаясь в пыль, которую на все стороны раздувал и разносил холодный ветер отчаяния.
      «Ё-моё! – переживал сам не свой Витюня. – Какая невезуха! Это же правая рука. Правая! Та самая, которой я ем, пишу письма домой, здороваюсь с пацанами. Теперь руки у меня не будет. Ее отрежут и выбросят, как хлам, мусор, как ненужные отходы. Я стану калекой. Инвалидом. За спиной меня будут называть куцепалым и одноруким. Вон Витька однорукий пошел. Так и будет. А Танька от меня, конечно, отвернется. Зачем я ей – калека. Ей стыдно будет рядом со мной, с одноруким. Она такая красивая».
      Кошки скребли на солдатской душе. Витьке хотелось закричать, не стесняясь, обложить отборным матом и пьяного хирурга, и белоснежных медсестер. У него вдруг возникло желание вскочить на ноги, сжать кулак оставшейся руки и трясти им у всех под носом и приказывать, чтобы они спасли ему руку.
      «Неужели ничего нельзя сделать?! Сволочи! Оставьте мне руку! Оставьте!»
      Но сдержался Витек, понял, что криком не поможешь, да и врачи-то не виноваты. Остыл и притих солдат. Не закричал, не стал материться. Закусил губы, а здоровой рукой потер серые глаза, плененные грустью, чтобы не расплакаться от тоски, не распустить нюни перед озабоченными сестричками, кое-кто из которых были не намного старше его самого.
      Они между тем готовились к операции. Светились, гремели шприцами, скальпелями и прочей хирургической утварью. Медсестры сочувственно, с нескрываемым переживанием поглядывали на невысокого коренастого и симпатичного солдатика и о чем-то тихо переговаривались. Потом ему сделали укол.
      Витек как будто смирился и уже не пугался предстоящей ампутации. Грусть и тоска в глазах сменились покорностью и даже безразличием. И все же где-то в глубине их неярко светилась искорка надежды.
      Витька подозвал хирурга. Тот наклонился к нему, обдав спиртовым перегаром.
      – Кто такой Елизаров? – тихо спросил солдат.
      Врач даже отшатнулся, услышав такой неожиданный вопрос. Он был готов услышать просьбу не ампутировать руку или о дополнительной дозе обезболивающего, может быть, просто покурить. А этот такую любознательность проявляет. Надо же!
      – Ну ты, парень, даешь! – восторженно воскликнул врач. – Молодец! – И тут же ответил на Витькин вопрос. – Елизаров – знаменитнй хирург. Он Брумеля – нашего прыгуна в высоту – на ноги поставил, когда тот в автомобильную аварию попал и от ноги ничего не осталось.
      – Совсем ничего? – округлились глаза у Витюни.
      – Груда костей, – многозначительно продолжал хирург, – а Елизаров их собрал снова, восстановил ногу, и Брумель еще прыгал.
      – Где живет Елизаров? – спросил Витька, ощущая действие укола. Перед глазами появилась пелена, укутывающая хирурга, и делая его невидимым.
      – Умер он, – услышал его голос Витюня сквозь пелену.
      – Жалко, хороший мужик, – прошептал солдат, стараясь в последний миг рассмотреть лицо хирурга и погружаясь в мягкую сонную ауру, еле слышно произнес, – и руки жалко.
      После операции Витька отправили в Ростов на лечение и реабилитацию. Здесь в чистоте и тишине госпитальной палаты он пришел понемногу в себя. Успокоился, огляделся. А когда увидел, какие тяжелые лежат тут пацаны, ему стало как-то не по себе, стыдно, что отдавал свою душу на глумление отчаянию и тоске. Он содрал с глаз завесу уныния и ясным взглядом, но переполненным состраданием и сочувствием, смотрел на безногих, слепых, неподвижных, упакованных в бинты и гипс сверстников. По сравнению с ними Витька считал себя самым здоровым и самым счастливым. Поэтому стал ухаживать за тяжелыми пацанами. Прикуривал им сигареты, кормил, поил, относил «утки», читал газеты и письма из дома. Всегда старался улыбаться, шутил, беззлобно матерился, рассказывал анекдоты, был первым помощником у медсестер.
      В шутку и ласково его звали Витяня-няня.
      «Витяня, подай. Витяня, принеси. Витяня, подержи». Витек всегда был на подхвате и по первому зову вскакивал и спешил помочь любому, кто его об этом просил.
      И все-таки он еще никак не мог привыкнуть, смириться с мыслью, что у него нет руки. Когда наступала ночная тишина и его подопечные засыпали, Витек неслышно уходил в туалет, закрывался там, задумчиво курил и беззвучно плакал.
      Он хорошо понимал, что десятки парней в этом госпитале в таком отчаянном положении и горе, что и жить им не хочется.
      Разве есть на земле такие слова, которые бы утешили водителя БМП девятнадцатилетнего Саньку из соседней палаты, у которого обеих ног нет и выжжены глаза? Как же ему Саньке-то жить дальше? А родителям каково? До конца дней своих смотреть на увечного сына и думать, чтобы он только не сделал что-нибудь с собой. Это же какое сердце может выдержать, а?
      Все понимал Витек, через сердце пропускал свои мысли и думы. Переживал, но все равно не мог согласиться, отторгала душа эту мысль, что он теперь калека. Однорукий инвалид. Да, на месте ноги и целы глаза. А руки-то нет! Нет ее! И не будет! Никогда! Кому он нужен калека?
      Все чаще и чаще Витюня вспоминал Таню, девушку, которая провожала его в армию, писала письма, обещала ждать. Он отвечал ей скупо и скромно, рассказывая в нескольких строчках о солдатском житье-бытье, не жалуясь на службу и не расхваливая ее. Но всегда интересовался Танькиными студенческими успехами, потому что собирался после армии обязательно поступить в тот же институт и вместе учиться. Но в этом ей пока не признавался.
      Ах, мечты, мечты. Они враз лопнули, как мыльные пузыри, не оставив даже запаха, превратившись в глупые, бессмысленные замыслы, в которые кого-либо посвящать, а тем более Таньку, выглядело бы сумасшествием.
      Вот и ходил он по ночам, как одинокий призрак, размахивая пустым рукавом больничного халата, прятался в туалете и выплакивался, и выговаривался самому себе, думая о Татьяне, но не связывая свое будущее с ее именем.
      Утром как ни в чем не бывало Витек бодрый и веселый уже ворковал возле тяжелораненых пацанов, утешая их и помогая в утренних делах. Витяня-няня погружался в работу с головой, чтобы из нее выветрились тяжелые ночные мысли. То тут, то там слышалось: «Витяня, подай воды, Витяня, подставь „утку“. Витяня, прикури сигаретку». Он всюду успевал, выполнял любую просьбу ребят, старался все делать аккуратно, заботливо, никого не забывая.
      Как-то раз Витьку удержал за руку Санька, слепой, безногий водитель БМП.
      – Хороший ты пацан, Витек, – неожиданно сказал он, – добрый. – Он улыбнулся сухими, потрескавшимися губами, которые на забинтованной голове вместе с облупленным маленьким носом подтверждали, что под слоем вонючей мази и бинтов скрыто лицо молодого парня. – Вот у тебя руки нет. – Санька как будто спрашивал и рассуждал одновременно.
      – Ага, – кивнул Витька.
      – Даже правой, – со знанием дела подтвердил он. – А сам веселишься, с нами возишься. Неужели не переживаешь? Или рад, что живой остался?
      – Какая тут радость, – грустно произнес Витек, – инвалид я теперь, калека. По левой бы так не переживал. Правая – есть правая. И пацанам помогаю, чтоб не думать про это, и они чтоб не думали. И вообще, друг другу надо помогать.
      – Да, – тихо согласился Санька, – только из меня плохой помощник получится. Я бы рад, – пальцы рук его дрогнули, и Витька понял, что собеседник огорчился и расстроился.
      Они помолчали.
      – У тебя девушка есть? – вдруг спросил Санька.
      – Есть, – невесело ответил Витюня, ему не хотелось говорить на эту тему, потому что воспоминание о Таньке, мысли о ней выводили его из равновесия, вносили сумятицу в душу и лишали его работоспособности.
      Санька, кажется, это понял, может быть, даже интуитивно догадался и больше с расспросами на эту щепетильную тему не лез.
      Снова немного помолчали.
      – Витек, – опять начал разговор Санька, – можешь мне честно ответить на один вопрос?
      – Давай, – заинтересовался Витька, – спрашивай.
      – Только честно, – повторил он и тут же спросил: – Отдал бы ты мне один глаз и ногу?
      Витька думал какое-то мгновение, но быстро и искренне ответил:
      – Конечно, отдал бы.
      – Правда? – воскликнул Санька.
      – Слово даю, – решительно подтвердил Витек.
      – Вот это дело! – обрадовался Санька-водитель. – А я тебе, Витька, за это руку отдам. Правую!
      Он так и сказал – «отдам», как будто сделка по обмену руками и ногами была заключена и это уже свершившийся факт.
      – Представляешь, – воодушевленно и радостно говорил Санька, – никакой ты не калека – у тебя будет две руки, а у меня глаз, рука и нога. Вот это да! – воспрял духом Санька. – Я смогу все увидеть, рукой научусь делать все что надо, а к ноге найду классный протез.
      – Мы поедем с тобой к Елизарову, – подхватил Витька эмоциональный Санькин настрой. Ему тоже вдруг захотелось пофантазировать, помечтать, окунуться в сказочные грезы, где осуществляются мечты и желания, где можно встретиться с доктором Елизаровым, который внимательно их выслушает и, конечно, поможет.
      – А кто это такой? – спросил Санька.
      – Мировой хирург, – невозмутимо отвечал Витек, – из костей ногу лепит только так.
      – Где он живет? – поинтересовался друг.
      Витька на секунду-другую замялся. Поддатый хирург тогда дал убийственный ответ, и Витек его помнил. Не станет же он говорить то же самое Саньке. И тогда Витька быстро соврал, правдоподобно и убедительно.
      – В Москве. Где он еще может жить?
      Потом ребята покурили, думая каждый о своем, но еще оставаясь со своими обнадеживающими мечтами.
      – Спасибо, Витек, за ногу и глаз, – сказал Санька, когда сигареты были докурены, – ты настоящий друг. – Он вздохнул, облизнул губы и тихо произнес, – буду спать, хочу, чтоб все это приснилось. Давно хороших снов не видел. Все темнота и темнота.
      Этот разговор заставил Витьку задуматься о многом и по-другому к себе отнестись. Он нацарапал левой рукой письмо домой. Написал правду, но не жаловался и не лил слез. Убедительно просил пока к нему не приезжать. «Нечего людей смешить и меня позорить. Я тут самый здоровый. Когда выпишут – сообщу. – Выводил Витек неуклюжие слова левой рукой. – Таньке чтоб ни слова. Я сам ей напишу».
      Слово он сдержал и сообщил родителям про выписку, но срок ее назвал неделей позже. Не хотел Витюня, чтоб за ним приезжали, как за маленьким каким-то и беспомощным. Голова на месте, ноги целы, а с одной рукой даже удобней – много сумок тащить не придется. Поэтому явился он домой на целую неделю раньше, как снег на голову.
      Слух о том, что Витька вернулся из Чечни без руки, облетел поселок в одночасье. Но это не удручало, не пугало и не унижало, Витек сделал вид, что все происходящее вокруг его не касается, как будто разговор вообще идет не о нем. О ком-то другом, незнакомом ему человеке.
      Уже в первый день по приезде домой, когда мать не успела наплакаться от горя и счастья и отец накуриться до синевы от переживаний за искалеченного сына, Витек, побродив по дому и вокруг него, переоделся и собрался пойти погулять.
      Удивленная мать спросила:
      – Куда ты, сынок?
      – Пройдусь, с ребятами повидаюсь, – спокойно ответил Витька.
      – Как, прямо сейчас? – опешила она.
      – А что тут такого? – не понял сын.
      – Как же... – растерялась женщина, не находя подходящих и правильных слов, – ведь ты без руки. Стыдно как-то сразу... – Она опустила глаза и прикрыла их ладонью. – Может, подождал бы.
      Слова матери ошарашили, ошпарили Витьку, как кипятком. Он словно окаменел. Лицо стало серым, злым, в глазах вспыхнул гнев. Витек почувствовал, что может выйти из себя, накричать на родителей, наговорить под горячую руку им много обидных и нехороших слов. Вообще, получится не возвращение домой, а трам-тара-рам. Черт знает что!
      Витька собрался с духом и как можно спокойнее сказал:
      – Мама, мне некого стесняться и бояться. И прятаться по подполью не собираюсь. Конечно, я не герой, но воевал честно. А то, что случилось со мной, то от этого никто не застрахован. Это – война. На войне даже убивают, думаешь, мне легко? Одному Богу известно, что я пережил. Но когда увидел своих сверстников с перебитыми позвоночниками, без рук, без ног, слепых, то я понял, что моя рука – это такой пустяк, что о нем не стоит даже думать. Поэтому никакой я не инвалид. Я здоровый полноценный человек. И вы это тоже должны для себя уяснить. Ваш сын не калека. Не ка-ле-ка, – по слогам повторил он. – Поймите это наконец и расскажите всем.
      Но мать, кажется, уже не слушала и разрыдалась в полный голос. Отец отвернулся и трясущимися пальцами пытался достать очередную сигарету из пачки. Витька, раздосадованный, махнул рукой и выскочил из дома.
      На следующий день позвонила Танькина мама.
      – Здравствуй, Витенька. Как мы рады, что ты вернулся живым. Слышали, какая тебя постигла неудача. Печально. Очень печально. Танечка тоже огорчится и будет переживать. – Вкрадчивый голос женщины на противоположном конце телефонного провода был почему-то Витьке неприятен. Что-то в нем слышалось ложное, неискреннее и противоречивое. Он не ошибся. – Витенька, пойми меня только правильно. Мне кажется, что вам не стоит сейчас встречаться с Танечкой. У нее сессия, затем – экзамены. Зачем ее травмировать и огорчать? Это скажется на ее учебе. Ты не хочешь, чтобы она оставила институт? Правда, не хочешь? Скажи, что же ты молчишь? Нет, ты не подумай, что запрещаю вам встречаться. Вовсе нет. Но сейчас в ответственный для нее период желательно ее не тревожить. Я надеюсь, что ты меня правильно понял. До свидания, Витенька.
      «Что ж тут не понять», – в сердцах подумал Витек и положил телефонную трубку на место. И вдруг вспомнил, что в этом разговоре не произнес ни единого слова. Говорила только женщина, он слушал.
      Нет, она не говорила, она обрабатывала его, выкладывая перед носом высокую кирпичную стену с табличкой: «Посторонним вход воспрещен».
      Интересно, что сказала бы ему Танька, Танечка. Танюша.
      А ведь он ей так и не написал ни единого слова из госпиталя. И пока она, кажется, ничего не знала.
      Витька с нетерпением ждал субботы, когда на выходные приезжали домой студенты и встречались все на дискотеке, где узнавали самые свежие и самые главные новости.
      Витек был уверен, что Танька обязательно придет на танцы, не смотря на мамины запреты и подготовку к экзаменам. Он ждал этой встречи с тревогой и надеждой, но на душе оставалось какое-то зыбкое, неуравновешенное чувство, щемящее и тревожное, похожее на предостережение.
      Чтобы не томиться ожиданием, Витек коротал дни с однокашниками и сверстниками. Он приходил к ним в гости, на работу, навестил школу.
      Бывшая классная руководительница, Светлана Александровна, пригласила на последний звонок:
      – Приходи, Виктор, обязательно и перед ребятами выступи. Это для них очень важно.
      Потом она взяла гостя под локоть и, как бы отводя в сторону для разговора, сказала:
      – Никого, Витя, не слушай. Ты правильно делаешь, что всегда на виду, не прячешься, не аскетничаешь, всегда с ребятами. Замечательно, что пришел в школу. Могу честно тебе признаться, что не всем учителям это по душе. Но ты не о них думай, а про мальчишек, которые могут завтра оказаться там. Поэтому ты придешь и выступишь. Это мой приказ. – Она улыбнулась.
      И вдруг снова стала серьезной:
      – Нам надо вытравливать из наших душ чувство ущербности. Как оно унижает человеческое достоинство! Я представляю, как тяжело тебе противостоять этой аморальной махине. Но им нужен страдалец, мученик не для того, чтобы сострадать и сочувствовать, а чтобы показывать свое превосходство над тобой. Подчеркнуть всякий раз твою ненормальность, бесполезность и незначительность. Они ведь тешат себя надеждой, что рано или поздно ты сопьешься, станешь наркоманом и сгинешь. А ведь это конечная их цель. Человек самого себя уничтожает, а они как будто в стороне и ни при чем. К сожалению, наше общество такое. Все кричат и ратуют о помощи, поддержке и льготах, а на самом деле человек, попавший в беду, остается одиноким, его отторгают, отвергают и не воспринимают как равного, достойного и уважаемого. Он не нужен им – безрукий, безногий, прикованный к постели. Это балласт. От него избавляются, чтобы самим всплыть, взлететь и воспарить. Но никто из них почему-то не задумывается, что нечто подобное может случиться с каждым.
      Светлана Александровна умолкла. Она еще держала за локоть своего ученика и, чуть погодя, добавила:
      – Извини, Витя, но я обязана была обо всем этом сказать, чтобы ты никогда, ни при каких невзгодах не посмел смалодушничать, отступить и сдаться, потому что ты – человек, исполненный величия и красоты.
      Слова Светланы Александровны встряхнули Витьку, заставили поверить в собственные силы, убедили, что он может и обязан вернуться к своим мечтам о Таньке, институте и обо всем остальном.
      В этом приподнятом расположении духа он дождался субботы и вечером с ребятами отправился на дискотеку.
      Как всегда, там было шумно, многолюдно и весело. Бессменный диск-жокей Леха радовал и заводил толпу музыкальными новинками. Полумрак и цветомузыка – неотъемлемые атрибуты дискотеки – создавали настрой, уют и комфорт. Молодежь суетилась, сновала и танцевала, девчонки и парни громко подпевали, хлопали в ладоши, кричали что-то веселое и озорное, выбрасывая вверх руки с выставленными вперед двумя пальцами.
      Весь этот шум и гвалт был Витюне знаком, он просто его давно не слышал и не видел. И теперь, когда очутился в этом круговороте, все переживания и волнения рассеялись и улетучились, его душу заполнила музыка, смех и радость.
      Одноклассники и знакомые, девчонки и пацаны, приехавшие на выходные, бросались к Витьке, обнимали его восторженно и поздравляли искренне с возвращением, предлагали выпить за встречу, увлекали в круг.
      Появление Витюни на дискотеке стало целым событием. Диск-жокей Леха в микрофон на весь зал объявил о возвращении из Чечни земляка Витьки.
      – В честь доблестного и смелого солдата, – кричал Леха, – я врубаю новинку сезона – группу «Хай-фай».
      Дискотека одобрительно и восторженно взревела десятками зычных голосов и тут же, с первыми аккордами Лехиной новинки, пришла в движение, заколыхалась, встрепенулась и запрыгала.
      Витек танцевал вместе со всеми, улыбался, кричал, выбрасывал свою левую руку и наслаждался добродушной и светлой атмосферой дискотеки. Все было хорошо, но не хватало Таньки. Очень хотелось ее увидеть, и чтобы она его увидела – веселым, жизнерадостным и задорным. Но с каждым танцем настроение падало, и уже не было той радости, которая светилась и создавала настрой в начале вечера. И вдруг где-то за полночь к Витьке подбежал какой-то малолетка из местных и сказал, что его на улице ждут.
      – Кто? – быстро спросил Витек.
      – Не знаю, – пожал плечами мальчуган. – Какие-то на машине. Ребята сразу согласились сопровождать Витьку.
      – Не надо, – отказался он, – мало ли что. Разберусь.
      И все же они пошли за ним и остались на крыльце. Витек твердо зашагал к машине, стоявшей в полумраке в метрах тридцати от Дома культуры. Он не успел одолеть половины пути, как дверь машины распахнулась и ему навстречу вышла Танька. Витек узнал девушку сразу и прибавил шагу, но пока не знал, как ее будет приветствовать: обнимать или целовать. Ему хотелось верить, что желание тепло встретиться у них обоюдное. Хотелось верить. Очень хотелось. Но она не пришла на дискотеку, а вызвала сюда.
      Они встретились в полуосвещенном месте, куда доходил неяркий свет бойкой и распаренной дискотеки. Этого света хватало, чтобы разглядеть лица и выражение глаз.
      Витька сразу обратил внимание, что Танька за полтора года мало изменилась, но похорошела, как будто похудела и подтянулась. Она стояла перед ним модно одетая, стильная и красивая, от нее исходил аромат, скорей всего, французского парфюма.
      – Здравствуй, – сказала Танька и протянула руку. Голос неуверенный и пугливый.
      – Здравствуй, – поздоровался Витюня, протягивая ей свою левую.
      Рукопожатие получилось неуклюжим и коротким оттого, что встретились противоположные руки. Танька быстро догадалась о проявленной бестактности.
      – Извини, – она опустила глаза, кажется, покраснела и смутилась. – Не могу еще привыкнуть. Три дня как не своя. Я в шоке, Витя! Почему это именно с тобой случилось?
      – Что случилось? – как будто удивился Витька.
      – Как что? – Танькины глаза раскрылись, как у сиамской кошки. – А рука? У тебя ведь нет руки!
      – А-а, вот ты о чем, – Витек сделал вид, что он наконец догадался, о чем это она тут толкует. Он вдруг резко повернулся к ней правым боком. – Ты о руке? Да вот же она, – и он потряс пустым рукавом джинсовой рубашки, – можешь потрогать. Не бойся, давай!
      Испуганная Танька отшатнулась в сторону. Ее глаза заблестели и набрякли от слез.
      – Перестань, – взвизгнула она. – Почему ты в таком издевательском тоне разговариваешь со мной? Я только три дня назад узнала от мамы о твоем несчастье. Почему ты мне ничего не сообщил, не написал? Я морально подготовилась бы к этой встрече, мы о другом сейчас говорили бы. Мне больно и горько, поверь, я от отчаяния не знаю, что тебе сказать. Не знаю, чем тебя утешить.
      – Зачем меня утешать? – обозлился Витька. – Неужели не ясно, что ни жалости, ни утешения мне не надо. Почему ты, Танька, которая меня провожала и клялась ждать до конца, вдруг «дорогого своего солдатика» списала со счетов, внесла в список неполноценных, инвалидов и калек? Почему потеря руки для тебя становится кошмаром и потрясением? Почему? Да все очень просто. Тебе будет стыдно идти с одноруким мужчиной. Ты эффектная и привлекательная, и вдруг подле тебя – калека. Это ужасно! С ним никуда не съездить, не сходить. Все только и будут показывать пальцем, осуждающе коситься и сочувствовать молодой красавице, которая неизвестно за что губит свою молодость.
      – Замолчи, – топнула ногой Танька. По ее щекам побежали слезы. – Ты ничего не знаешь! Ты не знаешь, что мама мне запретила с тобой встречаться, а я все равно приехала, как видишь. А могла бы и не приехать, но ты мне небезразличен, поэтому я здесь, уговорила однокурсника, и он привез меня на своей машине.
      – Спасибо. Спасибо, что приехала, – слегка поклонился Витек.
      – Ну вот, ты опять издеваешься надо мной, – скривила лицо Танька, – я не знаю, как с тобой еще можно разговаривать?
      – Как же ты со мной можешь говорить, если морально не подготовлена, – он откровенно ухмыльнулся. Витька имел право на эту откровенность, потому что понял и убедился, что с Танькой у него ничего не получится. Никакой любви у них не было – одна переписка. Прелюдия любви. Ранение не сблизило их, не объединило, а расставило по разным сторонам.
      – Ты правильно сделала, что приехала, – вздохнул Витька, – очень правильно. И мама твоя теперь будет рада. И ты не терзайся. Просто проверили себя. Закономерно. Не мы первые, не мы последние.
      – Не обижаешься на меня? – виновато спросила Танька.
      – А чего обижаться, если я с первого взгляда понял, зачем ты приехала. Я по-разному представлял нашу встречу, но вот такая в голову не приходила. Если бы ты даже не бросилась мне на шею, а просто сказала: «Пойдем потанцуем», я понял бы, что тебе до фени моя рука, для счастья и любви она не самая главная. Эх, Танька, если бы ты видела безногих, безруких пацанов, которые мечтают о любви, то тебе на моральную подготовку понадобится вся жизнь.
      А любовь нужна сейчас, чтоб поняли, что они кому-то нужны и еще на многое способны.
      Она ничего Витьке не сказала. Молча повернулась и пошла к машине. Витек провожал ее взглядом и не чувствовал себя виноватым и не считал себя обиженным. На душе было пусто, но чисто, и от этой чистоты веяло уверенностью, надеждой и любовью.
      Витек сдержал свое слово, не подвел Светлану Александровну и выступил перед учениками на последнем звонке. Он готовился к этой встрече, обдумывал, что будет говорить, волновался. А когда вышел в полукруг, из которого на него устремили свои взгляды две сотни мальчишек и девчонок, то совсем растерялся и говорил не о том, о чем собирался говорить.
      Витька вдруг начал рассказывать про доктора Елизарова, потом про ребят, с которыми ему пришлось лечиться в госпитале, про Саньку – водителя БМП. Вся линейка дружно и звонко смеялась, когда Витюня признался, что в госпитале его называли Витяня-няня. А потом ему громко и долго хлопали в ладоши.
      Через день Витька собрал вещи и уехал в Ростов, в госпиталь к ребятам. На следующий день после приезда главврач госпиталя распорядился, чтобы Витяню-няню приняли на работу санитаром с окладом триста рублей.

       ЛЫСКОВАлександр Павлович, родился в Архангельской области. Образование высшее техническое. Автор рассказов, романов и очерков, большинство из которых публиковалось в газете «Завтра».
      Член Союза писателей России.