Здравствуй, племя младое, незнакомое!

      – Поди, возьми!
      Мужики такого поворота событий явно не ожидали, к тому же сзади послышался вопль вернувшегося Кольки:
      – Ося, вали того, кто с ножом! Другого я прибью! Давай!
      Касаткин сноровисто взмахнул ломиком, но мужички резво бросились наутек, а если точнее, сиганули с насыпи и полетели в овраг, кувыркаясь, как куклы, да поойкивая при ударах о землю.
      Блаженцов хохотнул:
      – Щастливо приземлиться! – потом потянул Осипа за собой, тоже вниз, но на другую сторону, по тропинке.
      – Это они одиноких лохов ловят. Шнурки известные... Их уж и били раз пять, раза два чуть не до смерти, а им все мало... Прибьет кто-нибудь... Пошли.
      Касаткин не успел ни испугаться, ни удивиться – в сущности, этот эпизод получился вроде как естественным пунктиком дороги на «Клондайк».
      На само болото не пошли. Блаженцов отсоветовал, объяснив, что там с полметра вода и копать дюже неудобно. Расположились на пригорке у березок. По-первой Осип взял кем-то уже начатую, но брошенную яму. Дело оказалось простым: алюминиевые отходы от долгой лежки в земле как бы окислялись, грунт вокруг них оббеливался, точно указывая их наличие. С медью было еще проще – она хоть и попадалась значительно реже, но ее определяло щедрое озеленение. Рывший яму до него, видимо, старался мало, или был худоват на силу. Осип, пробив ломиком с полметра мерзлой земли, добрался до податливого лопате грунта и очень скоро стал то и дело сбрасывать в котомку алюминиевые отливки, а в припасенный по совету Блаженцова пакет – всяческие медяшки: проводки, трубочки, плашечки. Медь откладывалась, ее было выгодней сдавать в городе, у базара.
      Работа не утомляла, даже, наоборот, появился жуткий азарт, подогретый подслушанными в электричке разговорами. На «Клондайке» можно было запросто выкопать «чушку» – так называли алюминиевый слиток килограмм на пятнадцать, а то и больше. Находка такого рода была тут не редкость, однако, очень выручала. Металл принимали прямо у ям!
      Часа через два, как они вгрызлись в землю, появился щуплый юркий парнишка в сопровождении громилы с мешком за плечами. Парень бодро предложил:
      – По десяточке, мужики?
      Касаткин насторожился, но его настроение развеял Колька, подошедший из своего «забоя»:
      – Это, Ося, металл принимают... Сдавай, если что есть.
      Касаткин протянул котомку. Парнишка вытащил из кармана безмен, ловко прикинул вес и сказал:
      – Четыре с половиной кило... Триста грамм на сумку, двести на мусор. Сороковник. Идет?
      Осип даже и не подумал ни о чем, суетливо закивал головой и, получив деньги, неожиданно расслабился и, сев на опустевшую котомку, закурил. Скоро к нему присоединился Николай.
      – Молодец... Я пока только на двадцатник нарыл... Гляди-ка! Ты куба три земельки ковырнул!!! Прямо трактор!
      – Дак себе рою!
      Блаженцов покачал головой и махнул в сторону рукой:
      – Не говори так... Вон, еще одного увозят.
      Касаткин посмотрел вдаль и к своему удивлению увидел милицейскую машину и карету «скорой помощи». Медики грузили в «УАЗик» носилки, укрытые простыней... Полностью.
      Колька объяснил:
      – Старики копать ходят... Пенсия-то ерундовая... А тут и самогоночка, и ностальгия... Энтузиазм – как на стройках социализма! Расслабляются деды, былой задор припомнят и пашут, как в юности, – под стаканчик... А сердечки-то уж не те! За этот месяц – третий, если пацанов не считать.
      Осип удивился:
      – Тоже умерли?
      Блаженцов стрельнул окурком в сторону, добавил:
      – Не с того. Тут некоторые самогоночкой не балуются, а упиваются, ложатся в яму спать, а утром их находят... Менты в такие дни тут народ гоняют. Им это – головная боль... Сегодня не станут. Сегодня дедок помер... Приемщик сказал, с лопатой в руках помер. Сердце. Как раньше говорили? Сгорел на работе! Да...
      Касаткину стало грустно. Хоть и радостно от свежих денег в кармане, но что-то представил он себя в яме с лопатой в руках, да в старости. С этого грустно и стало. Большой пенсии он для себя не определял и особенно не надеялся дожить до нее, хотя здоровье пока что особо не подводило. Подумал он, что дедок-то преставившийся был, видать, всю жизнь, как он: форменный дурак, работный и не вороватый... Других на «Клондайке» не встречалось.
      К этим его мыслям пришлись Колькины слова:
      – Профессор чушку взял рублей на сто! Повезло...
      Про Профессора в электричке говорили, – самый он настоящий! Ездит в свободное время, хоть человек он и грамотный... Трое детей у него, а на ихнюю ученую зарплату и канарейку не прокормишь.
      Профессор, мужчина лет пятидесяти, ковырялся в яме неподалеку. Мужики все думали, что он поломается да отстанет, но просчитались. Профессор оказался из крепких и без полутора сотен не уезжал, к тому же словно колдовал он! Находил, стервец, «чушки» чуть ли не через раз!.. А однажды прошлым летом нарыл медную болванку под восемьдесят килограмм весом, тогда приемщики жуликоватые были, но он им не поддался, а упер находку в город и сдал ее там по тройной супротив клондайковской цене. С тех пор с ним все «старатели» говорили только на «вы», уважительно и даже робко. Он еще славился тем, что мог сказать человеку: «Копай здесь!» Человек копал и обязательно попадал на щедрую «жилу». Однако говорил он такое не всем; а некоторым, обудачивая людей по каким-то своим особым приметам.
      Часа через три ударной работы Осип решил еще разок перекурить, к тому ж приемщик взял у него уже почти восемь килограмм, и Касаткин уже «хапнул» намеченную Блаженцовым сотню. Устал он смертельно: долбить мерзлую землю, густо замешанную битым кирпичом, было не легко, если не сказать как по-народнее... Однако деньги, живые и без обмана, платились четко.
      Колька тоже попал на «жилу» и взял всего чуть меньше Осипа. Они, как-то не сговариваясь, собрали щепок и запалили костерок. На огонек, сулящий тепло, приковылял Профессор. Они поздоровались, и Профессор, одобрительно оглядев кучу грунта, выброшенную Осипом из ямы, спросил:
      – Это кто наковырял? Новобранец?
      Колька подтвердил:
      – Он самый! Не человек, а трактор!
      Профессор, хитро сверкнув глазами, заявил:
      – Там «чушка» будет, килограмм на сорок.
      – Спасибо, конечно, вашими бы устами да водку пить!.. Профессор надел рукавицы, прогрев на огне промерзшие пальцы и, отправляясь в свою яму, посоветовал:
      – Поторопись! Темнеть будет...
      Колька согласно покачал головой, и Осип, помятуя россказни про Профессора, решительно спрыгнул в «забой». Поднял было лом, и тут ему показалось, что земля, на которой он стоит, уж больно твердая. Осип стал крушить грунт прямо под ногами и чуть не сразу уперся в алюминиевый отлив. Он оказался немаленьким и собой напоминал рыбу. Ее «хвост» поддался очистке сразу, а вот до «головы» добираться пришлось на голом упрямстве... Как Колька потом говорил мужикам: «Такое экскаватор осилит за неделю». Осип, полуживой, пробитый черным от грязи потом буквально насквозь, выволок «чушку» наверх, прохрипев подскочившему Блаженцову:
      – Приемщика...
      Парнишка с помощником прискакали быстро. Вообще, слухи об удаче на «Клондайке» разлетаются мгновенно; с соседних ям подбрели усталые мужики и с завистью, но совсем по-доброму, загудели.
      Оказывается, приемщики были готовы и к такой удаче. У них имелись большие весы, на которые «рыба» была благополучно взвалена.
      Приемщик долго колдовал с весом, затем обрадовал:
      – Сорок семь килограмм!.. «Чушки» берем по восемь рублей. Там примесей много.
      Осип опешил. В его голове крутились уже совсем другие цифры.
      Профессор, оказавшийся в толпе, оглядел «чушку» и констатировал:
      – Нету тут примесей, уважаемый... Чистый металл.
      Мужики затихли, все словно по команде уставились на парня. Он сдался без «боя».
      – Предлагаю четыреста пятьдесят рублей... Мне тоже жить надо.
      Кто-то посоветовал:
      – Отдай. Мороки больше.
      Цифра Касаткину понравилась. Перспектива везти «чушку» сначала домой, а назавтра в город его не очень привлекала. Он согласился.
      – Давай!.. Пусть будет.
      Парнишка ловко отсчитал деньги, его помощник легко и непринужденно уложил «чушку» на плечо и унес, как пушинку!
      Осип присел на заснеженный бугор и, проводив «добычу» глазами, подумал, что ему жаль расставаться с «рыбой», будто он потерял что-то дорогое-родное...
      – Профессор похлопал его по плечу.
      – Не последняя. Молодец! Пошли к станции. Темнеет.
      Осип еле собрался, а ломик с лопатой ему помог увязать Колька. Руки Касаткина слушались совсем плохо, но внутри была одна радость.
      На подходе к станции он оклемался совсем и даже смог нести свой инструмент. Однако они не успели к электричке... И много кто с ними. Мужики побрели дальше, к автотрассе, но Касаткин уселся на скамью в станционном закутке и сказал Кольке:
      – Не могу. Следующая через час... Тут посижу.
      Профессор тоже присел рядом с Осипом, ему надо было ехать в город. Он взял металла почти на три сотни: повезло с медью – нарыл преотличный отрывок кабеля.
      Блаженцов, лишь секунду подумав, вздохнул:
      – Я тебя тут с деньгами не оставлю... Хрен с ними... Щас за насыпью костерок запалю. Пересидим. Погреемся.
      Стало совсем темно. Они переместились к костерку и сидели почти молча, лишь иногда перебрасываясь случайными фразами: «Клондайк» – не санаторий, сил забирает много. Мужики больше слушали.
      У станции в махонькой деревушке гуляли, обмывали свадьбу: заливалась гармонь, люди пели не стройно, но от души, а главное – громко.
      Когда до прихода электрички оставалось каких-то несколько минут, к их огоньку приковылял хмельной развеселый дедок.
      – Здоровья, мужики...
      Колька отозвался:
      – Тебе его больше надо! Будь здоров.
      Дедок посидел с ними молча, однако ему было скучно.
      – С Клондайка, что ли?
      – С него...
      – Квелые вы какие-то, хлопцы!
      Мужики не ответили, а дедок поднялся на насыпь и уже оттуда крикнул:
      – Ладно! Щас я вас взбодрю! Пойдем за мной!
      Мужики переглянулись. Профессор заметил:
      – Со свадьбы. Может рюмочку поднести...
      Они встали и вылезли на насыпь...
      ... дальше дедок вытворил что-то невообразимое. Он подошел к дому, в котором веселился народ, поднял с земли полено и со всей дури запустил в ближайшее окно, затем подпрыгнул, словно резиновый, и пропал! Растворился в пространстве!
      За звоном разбитого стекла гармонь смолкла, и крики и праздничный шум оборвались. Профессор среагировал первым:
      – Надо бежать! Поубивают нас, мужики!
      Бодрость действительно пришла быстро и плотно. До своего костра не добегая, три усталых «старателя» рванули в ночь. Всех спас, как ни странно, Осип: он крикнул, что бежать надо на «Клондайк»!.. Только там их не искали...
      ... а уехали-то все же на электричке... Последней. Совсем с другой станции, до которой добирались лесом, озираясь и хоронясь от каждого звука. Профессор все смеялся, Колька матерился, а Осип делал и то и другое, однако в радости.
      Новый век встречать было с чем.

ПАСЫНКИ ЯНВАРЯ

      Если разбираться дотошно, особенностей не так уж и много, а главная проста: если чего-то такого нет, так и не надо, и Бог с ним, и это... В общем, с ним, с ней, с этим всем... Тяжко не будет – не тот характер, большим временем доказано: легче без чего-то обходиться, чем о чем-то страдать. Все ж просто, как вдох: есть Родина, есть имя, есть земля и многое разное на ней... Все прочее приложится, если искать жизни, а не смерти, и бытовать по-божески, не греша. Что останется еще? – Наверное – язык. Его подарит окружающий ландшафт, то, что его заполняет, то, что осталось от некогда почившего заполнения... И люди в нем, и селения, и поля, и реки, и леса с оврагами. Помнится, говорили что-то про запах Родины... А нет его одного определенного, есть только вкус, вкус меда, украденного у пчел. Да, может быть, частенько оказывается важным время года: недаром, вспоминая о чем-то, человек определяет, когда было-то? – весной-зимой, летом-осенью...
      ... заборы за ночь расписало под хохлому; они и так стояли целый декабрь какими-то сиреневыми, не людских рук дело – зима старалась. После всех праздников под конец января начало морозить по-настоящему, дороги присыпало снегом, уровняло с оврагами низовой поземкой, крыши домов обмело по самые трубы, а бахрому с деревьев посрывало... Ветра.
      Такую зиму только русский человек любить может. Это ведь не лубочная картинка над жарким камином! Чашечкой глинтвейна не согреешься, не перейдешь, как в телевизоре, на другую программу, туда, где пальмы и русалки в морском изумруде. За дровами во двор идти надобно, иной раз, может, – как в прорубь ледяную окунаться! А печку не затопишь, так еще хуже будет.
      Андрей «голландку» сложил прошлый год, старую печку на два хода пришлось разобрать – дров ела прорву, а грела по-старинке – лишь только в самый жар. Назначение ее было – теплый жор скотине держать, а они эту самую скотину саму держать перестали. Ей для сытой жизни хлебушка надо в корытце... Дорог теперь хлебушек. Ой, как дорог.
      Как ни крути, а окорочка заморские покупать стало выгодней и спокойней. И некого винить. Что было лет двадцать назад – что в прошлом веке! В газетах-то разное пишут, по телевизору разное говорят, а хлеб дешевле не становится... Что хлеб? За три лампочки в доме нынче платишь как за ночную жизнь ресторана.
      В общем, дрова вытаскивал из сугроба, как недобитых врагов. До снегов успел лишь переколоть что было, а перетаскать да сложить не вышло. Сначала погреб правил от завала, потом работенка подвернулась аккордная, потом рыбачил по перволедью... Засыпало дровишки, замело.
      Надька не язвила даже: ей что? Печку топить – его дело. И нравилось это! Господи, прости, как сотворение мира... Вот дом холодный, окна даже звенят... Вот приносишь дрова, залаживаешь в печь, зачинаешь огонек... И часа не проходит, как остывшее, почти безжизненное пространство оживает, начинает покапывать с подоконников, коты скучиваются у каменки, щуря хитрые глазенки, притом пахнуть начинает иначе, не звонкими сенцами, а домом, привадами его и заначками. И еще: всегдашняя Богоматерь в углу в божнице глядит уж без укора, а с лаской. Душевно становится от всего этого, радостно.
      На завтрак зимой чай – главная еда, наливаешься им до очумения, словно не на мороз идти, а в пустыню типа Сахары, верблюды не просто так впрок напиваются! Надька оладушки справила, успела встать пораньше
      Андрея. Не всегда так. Уклады древние в тех временах и остались, а что с бабой сделаешь, если по телевизору круглые сутки сериалы крутят про красиво-слезливую жизнь? Может, в них и спасенье? По нашей жизни, по натуральной, сплошной столбняк, а сказка цветная – вроде отдушины...
      Так-то Надежда приноровилась теплые рукавицы шить да одной базарной торговке оптом сбывать... Дешево, конечно, но без хлопот: самой в рядах не стоять, не торговаться, в глаза людям не заглядывать. Тяжело всем, всем поголовно, хоть бедным, хоть состоятельным.
      Андрейка, помнится, еще в пионерах был, а его родители уже копейку за копейкой считали, чтобы жить. Все верилось, что завтра легче станет, да что-то уже не верится... Ни во что не верится, разве что в Бога. Те же копейки совсем легкие стали, невесомые; любое начальство, что раньше просто вороватостью славилось, теперь одурело от безнаказанности и наглости: хапают уже миллионами долларов. И нет зависти к ним; просто ежели ты, работяга, пару досок со стройки какой утянешь да попадешься, – сидеть тебе непременно много лет... В городе самый большой начальник на все мохнатую лапу наложил, от всего откусил, отхватил, на всем подзаработал, причем без стеснения, словно так и быть должно... И что? Посадят его?! На-каси – выкуси!.. Он губернатору лучший друг. А теперь губернатора любого не то что милиция – всякий прокурор боится! Теперь губернатор – сам себе закон в законе... Прежнережимные бандиты-уголовники по сравненению с теперешними начальниками что-то вроде ангелочков бескрылых... Они так, мелочь по карманам тырили. Президент по телевизору правильные слова говорит, указы пишет... А на Руси-матушке чуть не каждый начальник миллионы наживает на людских бедах и в ус не дует. Нет на него управы... И не будет! Цари были, императоры, генсеки... Кого только не было, но с этой казенной урлой никто не справился! Бессмертна она.
      Так Андрей размышлял не от скуки – от безысходности! Как хотелось ему жить по-чести, а выходило племянничку городского головы в воровстве пособлять, можно сказать, за куцую пайку.
      В их краях лесов не то чтобы было мало, а были они совсем хилые, болотные. Кондовых стволов на гектар – с пяток, и то не всегда найдешь, но начальство со своей дури у самих себя купило современную пилораму для частного пользования – нешто ей простаивать? Лес в соседних краях покупать, конечно, можно, да накладно выходит, а начальство давно уж не копейки какие, а американские центы посчитывает... Короче говоря, стали они окрестные леса от хороших стволов очищать под видом «санитарной вырубки»! Главный лесничий вроде сначала воспротивился, но очень скоро вылетел на пенсию, а новый лесничий оказался в дальнем родстве с городским головой... В городе, вообще, на мало-мальски важных должностях рассадились родственники, народ уж смеяться перестал, а так – поплевывал в спину. Хотел бы в лицо, но это называли «оскорблением чести и достоинства», могли засудить, хотя оскорблять было нечего... Не было у этих господ-товарищей ни чести, ни достоинства, и совести, само-собой, – никогда. Однако судья всех правдолюбцев судил строго: как правду в сторону начальства высказал – так в суд, или опровергай, или восполняй начальственный моральный ущерб деньгами! Вот и плевали вслед начальственных машин люди, раз ничего другого не оставалось: такой плевок в суде доказать сложно. Шофер мэра все сокрушался после ноябрьских праздников: что за народ, весь багажник «Волги» изукрасил художественными плевками!
      Однако кушать было надо. В городе работенка любая была на вес золота, приходилось браться за все, что ни попадя. Племянничек-то в работниках нуждался – тех, что «берут побольше, кидают подальше и отдыхают, пока оно летит»...
      ... кондовый лес привозили к пилораме рано утром или поздно вечером всегда на разных машинах, его нужно было быстро и аккуратно затащить на лесосклад. За машину племянничек платил двести рублей; а как брались обычно вчетвером, так и выходило по пятьдесят рублей на брата. Негусто, зато без расписок, сделал – получи. Как-то пытались народ обмануть при рассчете, но мужики не растерялись, разожгли костерок неподалеку, вроде как погреться, и понял племянничек, что пилорама-то сгорит запросто... Перестал на спичках экономить. Однако рассчитывался всегда словно под пистолетом, дышал тяжело, десятки пересчитывал раза по три, словно в них ошибиться можно было... Но работал Андрейка... Деться было некуда...
      И Надежда начальство тоже не любила... В старые времена ее деда насмерть сбила обкомовская машина, и, конечно же, старик сам оказался виноват, а пьяный секретаришко, что сидел за рулем, был услан с повышением в другую область... Андрейка приносил деньги, она все вздыхала: Горбачев такое не обещал...
      На что Андрей обычно отзывался:
      – Ельцин тоже не обещал, а получается, как есть!
      – Ну, что есть, то и будем есть, – отзывалась Надя, все же радуясь, что хоть какой-то заработок, но имеется.
      В разговоре словно принимала участие заморская актриса Наталья Орейро, улыбавшаяся с огромного календаря, но ей было все равно. В их краях печку топить необходимости нет, нам бы их заботы.
      Вообще, как ни сопротивлялись люди, а политика буквально прорывалась в их жизнь, никакие сериалы уже не помогали.
      Помнится, с год назад Андрей даже подрался с одним дураком, когда они заспорили, наведет порядок кагэбэшник Путин, или все останется по-старому? Мужик доказывал, что Путину чиновничья свора не по зубам, а Андрей не соглашался: он офицер, как-никак! Так и передрались в запале...
      ... мужик тот оформился в Чечню контрактником и запропастился из виду, а Андрей, «верный путинец», подсоблял блатному клану зашибать шальные деньги.
      Каждый раз он просыпался утром и пытался сказать самому себе: «Все, хорош... Куда угодно, только не к этим тварям...» – но приходилось встать, выковыривать дровишки из сугроба, топить печку, пить чай, что-то кушать и, само-собой, куда-то идти... Зарабатывать!
      Однажды он устроился на машиностроительный завод, с полгода ходил на работу, но из этой авантюры ничего не вышло: от завода осталось одно название, был он вроде оборонного, так его и не приватизировали, даже у блатной своры не получилось! Все ждали государства, но у того и так забот хватало; дирекция добывала какие-то деньги, получала неплохую зарплату, а рабочим подкидывала авансы – когда двести, когда триста рублей в месяц... Андрей-то все знал и не поддался бы на уговоры, но прошел слух, что, мол, будет большой оборонный заказ!
      Он прождал тот заказ целых полгода, но, когда все запасы были подъедены, долги превысили все разумные пределы, ушел с завода – Родиной гордиться можно было и без отрыва от реальной жизни.
      Еще был заскок: работал на частника, плотничал, вставлял рамы на балконы, два раза чуть не свалился с высоких этажей, простужался каждую неделю. Хозяин пару месяцев более-менее платил, затем навесил на них с напарником какую-то пропажу и выгнал, чтобы нанять новых дураков и на них нажиться... Не-еет, хорошие предприниматели в городе были, но совсем мало, всех позадушила чиновничья свора, а у тех, кто выжил, рабочие места были на учете, и люди к ним стояли в очередь, да не по одному году. Неписаный закон был прост: платишь начальникам процент с прибыли – живешь, а не платишь – навалятся все, от пожарников до налоговой, – все, кто может! Крученые ребята признавали, что на заре перестройки они немного платили рэкетирам и в ус не дули, а теперь чиновники давят так, что и дышать страшно! Смех смехом, но бандитов в городе не стало!!! Как появлялся хоть какой, пусть небольшой, криминальный авторитет, то в считаные недели или в бане угорал, или в аварии погибал, или успевал унести ноги, – без комментариев... Все, кто следует, были не в курсе! Словно бы дождь был – да прошел. Все вопросы – к синоптикам.
      Андрей все чаще и чаще спрашивал себя: «Куда бы деться?» И Надя, чувствуя размышления мужа, тихо подначивала: «Может, что придумаешь? Может, поросят поставим кормить? Может, оверлок купить да мне детское шить, а тебе в области пристраивать? А может...»
      Фантазия у бабы была – что надо, но все ее задумки упирались в разные малопроходимые мелочи. Хотя... Как ни странно, городской рынок голове был неподконтролен, может – лишь на бумаге, а на самом деле там заправляли крепкие парни в кожаных куртках, приезжавшие из области, и местное начальство рынка словно не замечало: торгуют люди три раза в неделю, ну и что? Притом, порядок там был идеальный: ни разборок, ни пьяных дебошей, даже карманники не появлялись! Простому народу это, в общем-то, нравилось, но люди пошептывали: «Мафия». Андрей прикидывал: это какая ж должна быть мафия, чтобы на всю местную свору родственников да друзей плевать? Откупиться-то от них просто невозможно!.. Но в газетах о том не писали, и никто не сплетничал, все просто привыкли, что на базаре хорошо и спокойно, никто не дерет в три шкуры, и каждый каждому дает жить. Ходили слухи, что голова городской пробовал рынок приватизировать, но ему на дачу гранату кинули или пообещали кинуть... Что-то было, но... Рынок так и жил три раза в неделю автономной жизнью, словно государство в государстве.
      С рынка никого не гнали: платишь оговоренную сумму – торгуй, никто тебя не тронет, не обидит, все будет по-честному. Но торговать ни Андрей, ни Надежда не умели. Для этого нужен то ли талант, то ли что-то еще, чего у них не было...
      ... а была просто зима.
      Давеча договорились, что машина придет рано утром, под рассвет, но не получилось, гонец от племянника велел приходить на следующий день, а не вечером, как обычно... Мужики насупились – заработать не получилось, и все разбрелись кто куда, хотя сначала хотели было выпить. Андрей не был особым любителем, еще один парень, Саня, тоже не захотел, а товарищи их, не найдя поддержки, от идеи отказались. В общем, день начался как-то мутно.
      Хотя погода стояла морозная, не располагала к прогулкам, Андрейка все ж сделал крюк по пути домой, выйдя к Волге.
      Река была на месте, ее середина так и не поддавалась затяжке льдами – почти каждый день плотина, что была выше по реке, давала воду; ниже города, ближе к областному центру, природа все же брала свое, но здесь отступала. Зато редкое явление – зимние радуги – были делом обычным, имелись даже особые любители, что ходили на берег, фотографировали небо, надеясь, что за радугами может проявиться лик Бога... Странные люди, неужели Он так вот, запросто, является людям? Этой красоты и так довольно.
      Видать, от мороза, радуга была слабенькой, еле различимой: огрызочек на краешке неба, но и от него, от этого цветастого мазочка, было приятно.
      Андрей постоял недолго и пошел к дому. Вынужденный прогул не радовал, но кое-какие деньги были отложены на подобные провалы, и он не особо беспокоился... Завтра – так завтра. Это ему было куда идти – тысячи дорог, а у племянника выбора не было совсем, ибо замечено людьми, что за алчность человек платит больше, чем за подлость. Андрейка мог назавтра вообще не прийти, а племянник, повязанный словами и поступками, был обязан вывозить ворованный лес, прогонять его через пилораму, сбывать пиломатериалы куда ни попадя и ежесекундно бояться, что кто-то более сильный перехватит богатый бизнес, или государство все же опомнится и предъявит полный счет. Назавтра машина с лесом будет стоять на месте, кто-то будет ворочать бревна: все будет идти заведенным порядком. Только такие, как Андрейка, могли выйти из игры – остальных подстерегали нары или пуля.
      Он так и не мог решить для себя: жалко ему работодателей или нет. Вроде бы и не жалко, но и люди же они, не звери.
      Надежде ничего объяснять было не надо, она и так поняла, почему муж пришел рано.
      – Ну и ладно... Сегодня пирогов напеку, винегрет сделаю.
      Андрей напомнил: «С капустой не забудь...» Надя знала его слабость – сколько жила с Андреем, ни разу не забывала о пирогах с капустой, но муж всегда беспокоился... «Конечно, с капустой. Как без нее?» – заверила Надя, собирая на стол: надо было покормить мужа, чтоб дожил до пирогов сытно и тихо.
      Андрей поел неторопливо, налил чаю и привычно включил телевизор...
      ... с экрана словно стрельнуло: «... обнаружен мертвым в собственном гараже с огнестрельным ранением головы. Главой администрации был избран на второй срок летом прошлого года на практически безальтернативной основе. Прокуратурой города Огнинска возбуждено уголовное дело по факту умышленного убийства...»
      Слушая это, Андрей подсознательно почему-то был уверен, что это об ихнем мэре, а оказалось – с соседей области... Но совсем рядом! До Огнинска от них было минут сорок тряски на стареньком автобусе. Надя оторвалась от дел, взглянула на экран и прокомментировала:
      – Рядом стреляют.
      – Мужики от них с лесом приезжали, говорили – всех достал! – припомнил Андрей. – Половина района на заработки по России разбежалась... Вишь, как?... Примочили, и все! Теперь другого избирать будут.
      Надя вернулась к плите, заметив:
      – Толку-то? Новый придет голодный, без штанов, еще больше хапать будет. Людям еще тяжелей!
      – Зато в историю вошел! – усмехнулся Андрей. – Помер на пенсии – быстро забыли, а так – знаменитый! На всю Россию передают.
      Надежда пожала плечами.
      – Да мало ли их стреляют? Не первый – не последний. Пока есть что воровать, так и будут колошматить друг дружку. От жадности.
      Андрей не отозвался, поскольку был согласен с женой; пробежавшись по всем каналам, выключил телевизор: ничего интересного не передавали. Он засмотрелся в щелку замерзшего окна... Задумался.
      Убийство времени в России – это навроде хитрого вида спорта. Например, заныриваешь в самого себя, блуждаешь в нутряных глубинах, словно на подводной лодке, но ни в коем случае не поднимаешь перископа, чтобы не увидеть в себе такого, что может сильно расстроить или задеть... Будут стоять сотни дел, рушиться города, пойдет зеленый снег, но... Вынырнуть и оказаться в своей жизни будет совсем непросто – кому ж охота из сказок и мечтаний возвращаться, к примеру, в холодный январь, пусть даже к теплой печке, в дом, пахнущий тушеной капустой!
      Однако Андрей встряхнул головой и засобирался. Надя удивленно спросила:
      – Ты куда это?
      – Дрова в сарайку сложу. Сегодня идти некуда... В снегу поковыряюсь.
      – Да ладно! Что им будет?... Лучше б отдохнул, – искренне пожалела Надежда.
      Андрей покачал головой и вышел из дома... Конечно же, было лень, дрова лежали не на улице, украсть было невозможно, но сидеть просто так было еще тягостней.
      Он управился довольно быстро и заметил для себя, что до конца зимы дров не хватит. Тут же решил, не откладывая заботу на потом, пополнить запасы.
      Простому человеку все в своей жизни купить невозможно. Если за все платить, зарабатывать три жизни надо, кто ж столько времени отвалит?
      Андрей поделился новостями с женой, взял три литра самогонки, пятьдесят рублей денег и отправился к дороге.
      Через ближнюю автозаправку проходило немало машин с лесом, и местные жители дровами запасались просто: договаривались с шоферами, которые «теряли» у их домов пару-тройку бревен. Хоть времена стали другими, но не все подвергалось учету. Рабочего человека обсчитывали все кому не лень, и он платил тем же.
      Андрею сразу попалась огнинская машина. Парень оказался сговорчивый, легко «потерял» у их дома пяток добрых бревен, да не отказался зайти чайком согреться.
      За столом, само-собой, разговорились.
      – Мэра-то вашего стрельнули, говорят.
      – Ага! Ночью в гараже... Е-мое, он сам напрашивался! Все так и думали. Он с братом двоюродным почти весь город приватизировал! К нему в кабинет зайти, знаешь, сколько стоило? Тысячу рублей!
      – Вот живут, а?