Я ДОЛГО не колебалась и приняла приглашение в Санто-Доминго. Мне бы хотелось рассказать обо всем этом маме, она была бы в восторге оттого, что наконец в моей жизни появился «богатый человек», даже если он «психически» не совсем нормальный. Повод для поездки, отец ученика, исчез бы, словно в тумане. «У Лоранс так много знакомых в Нью-Йорке», – скажет мама. Кому? Кому бы она говорила обо мне… Особенно нечем хвастаться, имея в моем лице единственного потомка. Мне нравилось это слово семейной беспристрастностью. Что бы ни случилось с моими родителями, я буду по праву их ребенком от «первого брака». Парижский призрак, по выражению мамы, уступил место реальному действующему лицу, Грегори. Я бы что-нибудь сочинила. Всегда, когда была приперта к стене, я импровизировала. Во времена моего ужасного детства с редкой наивностью папа и мама меня считали вруньей. Для них воображение было преступлением.
      Как раз перед отъездом в сопровождении Грегори, которым так часто восхищались продавщицы, я купила бикини. Чем меньше, тем дороже. Доллары, истраченные на эти гениальные лоскутки, даже десятидолларовые купюры покрыли бы большую поверхность моего тела, чем приобретенная ткань.
      Лимузин с шофером леденящей вежливости провез нас через роскошные джунгли и доставил в частный аэропорт. У Нью-Йорка, когда на него смотришь из автомобиля с кондиционером, совсем другой вид. Я мурлыкала, я понимала счастливых кошек, которые позволяют себя любить, не делая ни малейшего усилия, чтобы ответить взаимностью.
      Грегори окружил меня вниманием. Иногда он был серьезным, иногда веселым. Увязнув в психоанализе, я ему придумывала историю его жизни, он меня слушал с наслаждением. Моя привычка говорить с людьми и их слушать, курсы психологии и бесконечные обзоры избитых, но нетленных теорий Фрейда помогли мне осуществить это любопытное мероприятие: попытаться привести в равновесие богатого старого холостяка, Грегори.
      Как только я заводила разговор о том моменте, когда он меня остановил, Грегори ловко его обходил.
      Черный лимузин остановился возле маленького реактивного самолета, у подножия небольшого трапа нас ждал стюард, чтобы нас поприветствовать. Рассеянно я протянула ему руку, мне хотелось выглядеть загадочной, у меня, по-видимому, был застывший взгляд парижского задохнувшегося голубя. Я чуть не разбила нос, споткнувшись о первую ступеньку. В миллионеров не играют каждую неделю. Бедные люди смотрят прямо перед собой, чтобы убедиться, куда они ставят ноги. У богатых – другие рефлексы, они знают, что кто-нибудь их подхватит. Я важно вошла в кабину пилота. Шесть вертящихся кресел придавали ей вид конференц-зала. Грегори представил мне второго пилота, который предложил нам напитки. Я оказалась пристегнутой ремнем к креслу с чашкой горячего кофе в руке. Сколько томных красавиц с хриплым голосом и отяжелевшим от страсти взглядом, более манерных, чем я, выглядели бы намного лучше на моем месте! Я смотрела на свои ноги в дорогих сандалиях, ногти, покрытые ярко-красным лаком наконец были ухожены, не ломались. Я дотронулась до руки Грегори.
      – Ты не торгуешь живым товаром?
      – Нет. Почему ты так подумала?
      – Ты не собираешься меня продать, Грегори…
      – Нет, я не собираюсь тебя продавать.
      Он вынужден был поставить свою чашку, так он смеялся. Он смеялся. В смехе человека с серьезными глазами есть всегда что-то удручающее. Грегори смеялся, как другие плачут. У него была грустная радость. Затем, глотая слова, он начал меня расспрашивать. Он засыпал меня вопросами, чтобы узнать о моих нью-йоркских впечатлениях десятилетней давности. Я рассказала ему довольно складную историю. «Господи, как бы я хотела написать роман, – подумала я, – вместо того, чтобы быть говорящей кассетой для этого типа».
      – Меня интересует все, что касается тебя, – сказал он.
      Я опьянела от самолета. Это было большой радостью для меня. Я упивалась новыми впечатлениями от полета самолета и собственной фантазии.
      Через четыре часа мы прибыли в частный аэропорт республики Доминго. Там нас встретил шофер в черных очках и с усами внушительных размеров. Он провез нас по автостраде, окаймленной пальмовыми деревьями, в столицу острова Санто-Доминго.
      – Остановимся в гостинице, нам придется подождать немного, – сказал Грегори. – Несколько часов или несколько дней. Ты не будешь скучать, я тебе обещаю.
      Пахло морем со всех сторон, это была свобода. Мне хотелось бы побегать по площади, либо походить, либо посидеть, но только не быть в помещении. Мне хотелось к морю. Меня раздражала перспектива оказаться снова наедине с жадно слушавшим, ловившим каждое слово Грегори.
      – Я не хочу больше оставаться взаперти, Грегори. Мне хочется дышать, видеть людей. Познакомиться с этим городом.
      – Мы прогуляемся вечером.
      Чтобы меня успокоить, укротить мое нетерпение, в этот вечер в Санто-Доминго ему хотелось дать мне все. Хотел ли он проявить радушие или задобрить меня? Живой декор города меня ошеломил. С момента прибытия вокруг меня было море улыбок и веселья. Первое знакомство с гостеприимством и любезностью здешних жителей останется неизгладимым в моей памяти. Мы отправились из гостиницы на машине. Грегори общался с водителем по-испански. Я испытывала головокружение от ярко расцвеченной столицы после уединения вдвоем. Каждое мгновение вспыхивало фейерверком. Минуты превращались в краски… Город праздновал саму жизнь. Была суббота. Я понимала, как мне повезло, но интерес, который Грегори проявлял ко мне, меня удивлял. Я никогда не видела столько красоты, как здесь. Девушки, как орхидеи, прогуливались по улице. У них были глаза как бездна, губы как у младенца, подчеркнутые красной помадой. Некоторые из них были белые, как снег на вершине горы, другие – метисы, ошеломляли своем великолепием. Временами они превращались в ослепительный черный бриллиант.
      Большой бульвар Малекон в своем неистовом волнении напоминал ярмарку. Этот проспект, протянувшийся вдоль моря, был местом встречи для доминиканцев. За скалами, ограничивающими прогулку, я угадывала море, черное и глубокое. Меня принимали как свою. Я не была ни белой, ни иностранкой, ни посторонней, меня останавливали, чтобы со мной поговорить. На улице располагались целыми семьями, расставляя маленькие столики для кемпинга и стулья. Автомобили, продвигавшиеся со скоростью 20 км в час, постепенно прилипали друг к другу и застывали. В каждой машине была своя музыка. Автоприемники ревели. В этой неистовой какофонии некоторые люди устраивались на крыше остановившихся автомобилей.
      – Каждую субботу вечером люди встречаются здесь, – сказал Грегори. – Это праздник Я часто бывал здесь.
      Я воскликнула:
      – Тебе везет.
      – Везет?
      Я не допускала, чтобы этот привереда испортил мне настроение. Я влилась в эту плавно двигавшуюся толпу. Довольно высокий мужчина подхватил меня за талию и под звуки радио своей машины начал танцевать со мной, говоря мне что-то по-испански.
      – Ты танцуешь меренгу, – прокричал мне Грегори.
      Он даже не ревновал. Я становилась легкой, как перышко на ветру, перышко с ногами, перышко, опустившееся на плечо доминиканца. Я танцевала меренгу другой мужчина вел меня, поворачивал, опрокидывал, уводил, приближался ко мне. Его взгляд меня согревал.
      Через некоторое время Грегори вытащил меня из объятий этого парня:
      – Хватит. Ты достаточно натанцевалась.
      Мы вернулись в гостиницу, в наш роскошный апартамент. Постепенно эта чудесная сказка начала вызывать у меня настоящий страх перед заточением.
      На следующий день я слонялась по гостинице. Мной овладело непреодолимое желание уехать.
      Я мечтала о том, чтобы помолчать и поплавать. Я предполагала, что Грегори нужно было подготовить своих родителей к моему присутствию. Эти тираны, должно быть, сокрушат моего странного щедрого спутника.
      Чтобы получше провести время, я воспользовалась возможностями гостиницы. Как только испытывала малейшее желание перекусить, я набирала номер телефона, и обслуживание на этаже доставляло свежие фрукты, знакомя меня с разнообразием великолепных плодов этого рая, в котором меня изолировал Грегори. Номер выходил на террасу. Она возвышалась над берегом моря. В нашем распоряжении была также гостиная, где я, к своему удовольствию, обнаружила две американские телепрограммы.
      Грегори, проявляя все больше внимания и достаточно нежности, старался задобрить меня. И он, возможно, страдал от этого вынужденного заточения в гостинице. Он вздрагивал от каждого звука, проникающего извне.
      – Ты сказочная, – сказал он мне.
      – Я?
      Я подошла к довольно большому зеркалу, чтобы разглядеть себя. Я была тоненькая и слегка опустошенная удовольствиями, получаемыми благодаря наличию денег. Но «сказочная»? Иногда я представляла, что продолжаю свое существование с моим невротиком. Почему бы не выйти за него замуж, а затем развестись, получив солидные алименты?
      – Тебе нравится быть богатым, Грегори?
      – Это привычка, – ответил он скромно.
      – Ты знаешь, что есть люди, которые умирают от голода?
      Я говорила ему с набитым ртом о третьем мире.
      – Конечно. Иди, иди ко мне, – сказал он.
      Его поведение не оправдывало эту поспешность. Я умирала от скуки в его объятиях. Мне казалось, что он меня выбрал, как игрушку. Ему нужна была кукла.
      Я растянулась на кровати, положив голову ему на грудь, и принялась рассказывать о своих размышлениях и выводах…
      – Ты мне более полезна, чем любой психоаналитик!
      Я была тщеславна, настоящий павлин. Эта фраза наполнила меня гордостью. Грегори сказал мне:
      – Следовало бы позвонить твоему мужу и успокоить его…
      – Он не беспокоится.
      Я сделала вывод из этого замечания, что Грегори хочет меня отправить в Париж. Что у него нет ни малейшего желания жениться на мне.
      – Мой муж не знает ни где я, ни с кем я. Ты хочешь убедиться в том, что я уеду в Европу? Не бойся. Я уеду. Но в свое время.
      Он съежился. Он легко становился печальным, я его утешала.
      – Грегори, ко мне в детстве тоже придирались. Но, став взрослыми, богатые, которых обижали, имеют больше свободного времени, чтобы снова и снова переживать свои обиды, чем бедные. Чтобы изводить себя целыми днями, надо иметь деньги.
      Первую поездку на пляж я выпросила после сорокавосьмичасового заточения.
      – А ты настойчивая, – сказал он с грустью – Ближе всего – пляж Бока-Шика, там очень много народу… Надо ехать дальше, по направлению к Романа.
      Я умоляла его:
      – Поедем в Романа. Выедем куда-нибудь. На воздух!
      – Не сегодня. Мы прогуляемся в Бока-Шика.
      Мне следовало довольствоваться тем, что я могла вырвать у него. Выехать из Санто-Доминго. Вдоль всего пути я видела море сквозь пальмовые рощи. Неистовое зеленое море катило волны, которые обрушивались на скалы. Мы приехали в умирающий от скуки старинный городок. Выцветший от солнца город. Мы остановились на общем пляже на берегу лагуны. Группа людей направилась к нам, они предлагали постеречь наши вещи.
      – Я тебя подожду в машине, – сказал Грегори и отогнал их.
      Автомобиль – сегодня без водителя, – настоящая крепость на колесах, обеспечивал его виски со льдом и классической музыкой. Грегори долго выбирал кассету с подходящей музыкой, я разделась и вышла из этого роскошного санитарно-транспортного средства в черных очках, купальнике, босиком. Громкая музыка, которая вырывалась из автомобиля, смешивалась с веселыми тихими звуками оркестра – трое детей, прекрасных, как цветы в тропиках, играли на самодельных инструментах.
      На пляже было немноголюдно, несколько женщин и дети. Еще несколько стариков и торговец, который передвигался с трудом, предлагая кокосовые орехи.
      Я вошла в море, увидела в нескольких сотнях метров от берега посреди лагуны островок деревьев. Мне хотелось поплавать, но вода доходила до талии. Я оказалась в естественном бассейне, в голубой лагуне, где глубина воды, беспрестанно обновлявшейся проходившими через коралловые рифы течениями, не достигала одного метра. С другой стороны лагуны бесновалось, подмывая коралловую преграду, море, глубокое и неукротимое.
      Соленая прозрачная как кристалл вода обволакивала меня. То там, то сям мелькала тень вертлявой рыбешки, а на дне, покрытом мелким песком, словно сахарной пудрой, оставались следы моих ног. Я направилась к островку деревьев, откуда до меня доносились звуки. Заросли оживлялись свистом, негромкими криками, они были заселены невидимыми существами. Круг из деревьев, как огромное гнездо, кишел жизнью.
      Между двумя группами тесно растущих деревьев можно было выйти в открытое море. Через несколько шагов я погрузилась в воду до шеи. Я чувствовала, что нахожусь вблизи сильных течений. Я представила, как исчезаю белым пятном, уносимым в открытое море. Развернулась и пошла обратно.
      На берегу неожиданно начался праздник. Какая-то пара танцевала. Мужчина держал дородную женщину за талию. Без колебания я узнала эту музыку. Они танцевали меренгу. Легкий звук – каждая нота словно упакована в искрящуюся вату. Веселая музыка.
      Она ласкает, дразнит, возбуждает, лелеет, она повторяется до бесконечности. Плавная музыка. Жемчужины катятся по гладкой поверхности. Ноты, отскакивая рикошетом, едва касаются барабана. Нет больше ни толстяков, ни толстух, когда танцуют меренгу. Танцоры находятся в состоянии невесомости. Словно собранный в носовой платок вальс, этот народный менуэт, этот танец кукол, танец марионеток, мне очень нравился. Три небольших оборота сюда, три небольших оборота туда… И мы кружимся… Я тебя сжимаю в объятиях, я удаляюсь от тебя. Я к тебе возвращаюсь, и мы вращаем бедрами в том же ритме.
      Мне хотелось освободиться от Грегори. Встреча с его родителями меня пугала. Их стиль «citizen kane» сводил меня с ума. Одна я бы лучше развлекалась.
      Дети были рядом со мной и смотрели на меня. Они плыли или шли рядом. Они меня спрашивали о чем-то по-испански. Я знала лишь обрывки слов: «линда» «corrazon». «Corrazon!» – я показала на сердце. Я им предлагала свое «Corrazon». Я была вовсе не белой иностранкой из Европы, глупой, растроганной. Я была из их мира. Я признавала с горечью, что необходимо много денег, чтобы иметь простые радости. Разве могла бы я приехать в Санто-Доминго и оказаться на этом пляже, не познакомившись с Грегори?
      Ветерок дул с морей, омывающих Карибские острова, и подсушивал мою кожу. Под звуки меренги я возвращалась к Грегори, он ждал меня на пляже с махровым полотенцем, на котором была вышита монограмма отеля.
      – Я не хочу тебя слишком торопить, но лучше вернуться в гостиницу. Там великолепный бассейн… Ты можешь купаться, сколько тебе захочется.
      «Бассейн? На берегу уникального моря говорить мне о бассейне. Ах, эти богатые…»
      – Мне хотелось бы кокоса, Грегори, пожалуйста. Послушно он пошел покупать кокосовые орехи.
      И, вложив мне в каждую руку по ореху, сказал:
      – Ты будешь пить в дороге.
      У него была пачка соломинок в машине. Он вставил соломинки в мои орехи, вскрытые продавцом.
      – Если ты хочешь кусочки льда в твои орехи…
      – Я не хочу.
      – Тогда одевайся.
      – Выключи лучше кондиционер.
      Он осторожно вел машину. Я выпила первый орех. За второй я даже не собиралась приниматься, так я насытилась первым. Мы прибыли в гостиницу к пяти часам, я прошла через холл босая, мое платье прилипло к моему слегка влажному купальнику, следом шел Грегори. Вернувшись в номер, я надолго погрузилась в ванну. Услышала, что стучат в дверь. Выйдя из ванной комнаты, обнаружила Грегори среди множества картонных коробок.
      – Что это такое?
      – Подарки для тебя.
      Он явно переборщил. На левой руке я носила браслет из массивного золота. Он мне уже подарил часы и кольцо. Что же он хотел мне еще подарить? Грегори проявлял похвальное усердие, осыпая меня подарками.
      – Я заказал шампанское…
      Мы ждали официанта, как будто он нес аптечку для оказания первой помощи, уповая на то, что шампанское поможет нам прийти в себя. Бутылка открывалась в нашем присутствии. Мне чужд любой ритуал. Тем не менее я делала вид, что оценила этот церемониал раскупоривания бутылки с неподатливой пробкой. Наконец я могла посмотреть подарки.
      – Все это для меня?
      – Отправим обратно то, что тебе не понравится.
      – Итак, богатый мужчина хочет превратить в женщину-вещь парижскую интелло.
      – Что такое «интелло»? – спросил он.
      – Животное, живущее в парижских джунглях. Оно кусается, если ему слишком долго потворствовать. Ему нравятся инсценировки самолюбования. И именно тут его слабое место.
      – Ты только что сказала слово, которое трудно понять.
      – Тем хуже… Ты мне поможешь распаковать подарки?
      Мое полотенце развязалось, я оказалась голой с фужером шампанского в руке. Деликатная ситуация для бывшей революционерки.
      – Ты красива, – сказал он. – Невозможно представить совершенство твоего тела, когда ты одета. – Он подошел и обнял меня.
      Я попыталась его остановить.
      – Тебе хочется заняться любовью?
      – Да.
      – Чтобы потом испытывать угрызения совести?
      – Угрызения совести?
      – Ты темнеешь от угрызений как трубочист.
      – Ты за мной наблюдаешь?
      – Это видно и так.
      – Ты безжалостна.
      – Возможно.
      У меня не было больше проблем с весом. Поэтому я продолжала расхаживать голой. Он отправился под душ, чтобы смыть свои грехи и запах шампанского. Я вскрыла первую картонку. Я обнаружила сверкающее вечернее платье черного цвета, усеянное красными и серебристыми чешуйками. Грегори вернулся.
      – Телефон.
      – Что телефон?
      – Скажи им, чтобы они нас не беспокоили.
      Он отдал распоряжение телефонистке на коммутаторе, принес мне шампанского и начал меня ласкать.
      Я проявляла выдержку и мечтала о том дне, когда я наконец потеряю голову. Если бы мое тело не было настолько расположено к физическому наслаждению, то для меня его ласки несомненно были бы крайне тягостны.
      – Мне хочется тебя сделать счастливой, осыпать подарками, чтобы ты стала другой.
      Я размышляла о спорных удовольствиях в жизни женщины-вещи. На безмолвном телефоне пульсировал красный сигнал, извещавший нас об ожидавшем сообщении. Я помешала ему снять трубку.
      – Позже.
      Мы продолжили вскрывать картонки.
      – Возьми что хочешь. Без стеснения. То, что тебе действительно нравится…
      – Не такая уж я стеснительная.
      Я переодевалась в переливавшиеся сиреневыми, зелеными, красными цветами наряды, чтобы доставить удовольствие Грегори. Надела юбку, которая подошла бы скорее цыганке-миллионерше. Примерила черное платье, которое удерживалось только одной бретелькой.
      – Подойди к туалетному столику.
      Он не сводил глаз, наблюдая за мной. Примерил на мне янтарные бусы. Янтарь очень легкий, как меренга. Ювелир доставил Грегори целый чемоданчик янтаря от желтого до бледно-зеленого цвета. Иногда янтарь отливал голубым цветом. Среди выставленных на столе украшений я заметила кулон в форме сердечка. Грегори вынул из футляра золотую цепочку, прицепил к ней сердечко и закрепил колье на моей шее.
      Он застегнул несколько браслетов на моем правом запястье. Мне хотелось броситься к нему на шею, я была счастлива, он меня задарил; я подняла голову и встретилась с его проницательным взглядом. Слишком трезвым, чтобы быть влюбленным. Он следил за мной. Я отстранилась. То, что он мне давал, было одновременно слишком много и слишком мало. За то, чего он хотел. Но чего же он хотел от меня?
      – Ты разборчива, – сказал он. – Но это тебе очень идет. Расскажи мне что-нибудь интересное.
      – Сначала послушай сообщение. Этот сигнал мне действует на нервы.
      Он снял трубку, набрал номер. Прослушал сообщение и затем объявил мне с радостью, внезапно повеселев:
      – Вертолет, который арендуют мои родители, когда не хотят утомляться от четырехчасовой езды в автомобиле, будет предоставлен в наше распоряжение завтра к вечеру. Они нас ждут. Наконец ты узнаешь моих близких. Мы проведем там несколько дней, потом вернемся сюда, и ты отправишься самолетом в Париж.
      Он меня выпроваживал.
      – Меня не отсылают как посылку, Грегори. Если мне захочется остаться в Санто-Доминго, я останусь.
      – Согласен, – сказал он. – Согласен, это очевидно. Ты делаешь то, что тебе хочется. Я неудачно выразился. Но сначала надо уладить наши дела.
      – Какие дела?
      – Ах, – сказал он. – Ты увидишь…
      – Грегори, ты что-то скрываешь.
      – Я скрываю? – воскликнул он раздраженно. – Как ты смеешь сказать мне, что я скрываю?
      Раздражаться из-за такого незначительного замечания? Я его не понимала, но испытывала к нему определенную нежность. Слегка неуравновешенные люди вызывали у меня материнский инстинкт. Я бы, наверно, взбодрила и слона в угнетенном состоянии.
      – С такими богатыми родителями, как твои. Почему ты живешь как паршивый пес?
      – Паршивый? – переспросил он, глядя на меня с явным намерением заставить меня оценить роскошь гостиницы. – Паршивый?
      – Морально паршивый. Если бы тебе надо было зарабатывать на кусок хлеба…
      – What?
      – Кусок хлеба?
      – Что такое кусок хлеба?
      Я ему объяснила.
      – Итак, если бы ты должен был его зарабатывать, у тебя не было бы времени терзаться.
      Чтобы скрыть свое замешательство, он начал свистеть. Он искал сигареты. Он не хотел моих. Он курил только особой марки сигареты, более длинные, чем обычные. Снабженные специальным фильтром.
      – Чтобы предохранить мой голос, – говорил он.
      – Ты не певец.
      – Я берегу свои голосовые связки.
      Я заметила:
      – Рак горла может случиться у каждого.
      – Ты жестока…
      – Небольшая встряска полезна. Тип с такими деньгами и такой несчастный… Я собираюсь осторожно поговорить об этом с твоими родителями.
      – Не стоит их огорчать, если ты собираешься остаться там на несколько дней.
      Он хотел, чтобы я оставила себе всю одежду, которую он заказал в гостинице. Мне нравилась его безумная щедрость.
      – Янтарь я не смогу взять с собой… Мне хотелось бы подарить колье моей матери, если ты позволишь?
      – Конечно, – сказал он. – Это все твое. Мне хочется, чтобы ты вернулась в Париж как королева.
      Я запротестовала.
      – Я не хочу возвращаться в Париж. Не сразу. Если вы меня не пригласите остаться у вас, то я устроюсь у кого-нибудь на берегу моря.
      – Они тебя пригласят, если ты не будешь слишком привередничать.
      – Слишком привередничать?
      – Ты увидишь… Все уладится, если ты не будешь слишком обидчивой.
      На следующий день, к вечеру, мы выехали из гостиницы на вертолетную площадку. Машина остановилась довольно близко от вертолета. Нас встретил пилот с каской на голове. Мы поднялись на борт только с ручной кладью. «Чемоданы доставят тебе наземным транспортом, если ты решишь остаться», – накануне предупредил меня Грегори. Мы пристегнули ремни. В вертолете на меня нахлынули совершенно новые ощущения. Мы чувствовали себя скованно в непосредственной близости от вселенной. Двигатель летающей коробки производил ужасный шум. Затем вертолет оторвался от земли почти вертикально. Я оказалась в разматывающемся шелке сумерек Мы прорывались сквозь последние лучи солнца. Баловень судьбы, всегда не в ладах с прожитым мгновением, Грегори смотрел перед собой с безразличием людей, для которых самые необыкновенные удовольствия в порядке вещей. Страх, который я испытывала, был более приятным, чем тот, который парализует в метро. Я выбрала удобный момент, чтобы прокричать, настолько шум двигателя был мощным.
      – Я рада. Для меня все ново. Какой замечательный вид!
      Немного удрученный Грегори попросил меня замолчать. Вертолет летел над ярко-розовым от заходящего солнца морем. Оно, это солнце, скоро окунется в море и погаснет.
      Мы летели над пальмовыми рощами, кое-где зажигались редкие огни.
      Позже Грегори прокричал:
      – Мы пролетаем над Пунтакана, посмотри вниз… А чуть дальше и наш дом…
      Я заметила в черной массе девственного леса несколько строений. Пляж был окаймлен таким ярким морем, что оно казалось фосфоресцирующим.
      – Средиземноморский клуб, – продолжал Грегори. – Поместье находится чуть дальше.
      Мы летели в темноте, как слепая птица. Затем я заметила внизу много огней.
      – Приехали…
      Мы опустились почти вертикально.
      – Идем, – сказал Грегори, когда вертолет застыл. – Он должен вернуться еще в Санто-Доминго.
      Пилот ему что-то объяснил по-испански. Мы вышли и начали продвигаться в полусогнутом состоянии, настолько сильной была струя воздуха от пропеллера. Едва мы миновали вертолетную площадку поместья, как оказались на лужайке, пригодной для игры в гольф.
      – Надеюсь, что здесь нет змей?
      – Змей? Нет! Вперед.
      – Я себе разобью нос… Зачем надо так бежать?
      Он замедлил шаги.
      – Ты считаешь, что мы бежим?
      Мы подошли к легкой изгороди из колючей проволоки, Грегори нашел отверстие. Я зацепилась подолом платья, тотчас отцепила его и последовала за Грегори, который мне сказал:
      – Вот и дом.
      В пятидесяти метрах я заметила вытянутое одноэтажное строение. Через пальмовый лес мы продвигались по земле, покрытой корнями деревьев. Словно расставленные капканы, о которые мы спотыкались.
      – Дай руку, – сказал он наконец, чтобы мне помочь.
      Мы добрались до закрытого и малопривлекательного дома. Обошли его. Грегори открыл дверь. Мы оказались в просторном коридоре с настилом из плит и хорошей акустикой. До нас долетали приглушенные звуки, шепот. Я услышала мужской голос, кто-то говорил. Наверно, техасец, который без интонации и особенно без пунктуации рассказывал длинную историю.
      – Если хочешь, можешь встретиться с ними сегодня вечером, – сказал Грегори, – это возможно. У тебя в сумке есть все, что надо, чтобы переодеться.
      Я колебалась. Любопытно, но мне было не по себе.
      – Я предпочитаю завтра.
      Я устала. Дни, проведенные в Санто-Доминго, меня утомили своей насыщенностью. С Грегори все было непросто и имело особое значение. Мы прошли в другой конец коридора. Дом, должно быть, был построен вокруг патио. Грегори приоткрыл дверь.
      – Нет, это не та.
      Я последовала за ним. Он заглянул в другую комнату и, наконец, впустил меня в следующую с той же стороны. Я попыталась нащупать выключатель. Меня поразила роскошь в деревенском стиле. Посередине этой комнаты, пол которой был облицован фаянсовой плиткой, возвышалась резная кровать из черного дерева. Светло-лиловые простыни придавали ей полутраурный вид. Я вздрогнула.