У каждого свой рай

      – Вы не последовательны.
      – Я не хочу попасть в толстую книгу чиновника иммиграционной службы как персона non grata. Я слишком люблю США, чтобы лишиться возможности снова сюда приехать.
      Мысль о том, что он мог бы у меня поселиться, мне понравилась. Я бы им занималась с удовольствием. Это был бы мой узник, мой заложник, мой протеже. Собеседник Мне нравилось, как он говорил. У него было прекрасное произношение. Я представляла, как готовлю ему еду. Мы обсуждаем нью-йоркское дно и другие метафизические темы. Я попыталась смягчить обстановку.
      – Возможно, давно умерший гангстер перевоплотился в вас. И вы обречены, не та эпоха.
      – Спасибо, – сказал он. – Вы изобретательны, у вас есть воображение…
      Затем он повторил:
      – Вы бы действительно согласились, чтобы я переночевал у вас?
      – Одну ночь или несколько, места достаточно… Три спальни… Кровати приготовлены.
      Он покачал головой.
      – Вы неосторожны. Вы приглашаете неизвестно кого.
      Я оправдывалась.
      – Не думаю. Вы другой в своем роде. У меня впечатление, что мы знакомы давно. Странно, не правда ли? Что вы делаете в этой гостинице?
      – Я живу здесь со вчерашнего дня.
      – И вы хотите остаться?
      – Нет, – сказал он. – Мне кажется, что нас засекли. Он мне нравился. Я желала, чтобы он поселился у меня. Мне не хотелось, чтобы он меня принял за нимфоманку, ищущую приключений.
      – Я не собираюсь бросаться к вам на шею. Вы будете жить у меня как младший брат. Мое предложение может вас выручить, и я буду счастлива оказаться в компании на несколько дней. Я с удовольствием вас приму, если вы мне дадите слово, что никого не убили…
      Он внимательно меня разглядывал.
      – Вы выглядите скорее интеллектуалом, чем убийцей-садистом. Но, может быть, вы замешаны в более важном, более серьезном, личном или политическом деле, чем обычный разбой.
      – Я слушаю вас, – сказал он с трудом.
      – Нечего слушать. Я высказала лишь гипотезу по поводу вашего бегства… Мир безумен. Все бегут от чего-то. Я тоже. Семнадцать дней. Ни с кем не обмолвилась ни единым словом. Я почти стала неврастеничкой… Поэтому предлагаю вам поселиться у меня.
      – Я найду вас, – сказал он. – Дайте мне ваш адрес.
      Не было бумаги. Я написала на внутренней стороне его пачки от сигарет.
      – Я вам позвоню, – сказал он. – Непременно. Черты его лица отекли, он казался усталым.
      Я была почти готова его пожалеть, но мне необходимо было чье-либо присутствие. Его. Я настаивала:
      – Скажите мне, что с вами происходит…
      – Позже, – сказал он. – Потом. У вас. Договорились? Уходите теперь, я вас умоляю…
      – Одна?
      – Да.
      – Мне неудобно. Толстуха у стойки портье может принять меня за проститутку.
      – Номер оплачен, остальное ее не интересует. Мне было стыдно выходить из этой дыры.
      – Мне ужасно неприятно от того, что она может вообразить.
      – Какая разница! Уходите, пожалуйста. Я этого требую. И спасибо за все, что вы сделали для меня.
      Он действительно хотел, чтобы я ушла. Он меня интриговал и сбивал с толку. Я была немного взволнована. Он был привлекателен, почти красив. Меня приводило в отчаяние то, что я расстаюсь с ним таким образом, продрогшая, без объяснений, без продолжения знакомства.
      – Вы остаетесь в Нью-Йорке?
      Я его заинтересовала.
      – Это зависит от обстоятельств. Я делаю то, что мне хочется. Я не знаю.
      Он взглянул на окно, все еще шел дождь.
      – Уходите… – воскликнул он нетерпеливо. – Умоляю вас.
      Я сказала ему мягко, чтобы у него появилось желание со мной снова встретиться:
      – Не потеряйте мой адрес. Вам он может пригодиться. И не забудьте, что надо позвонить, перед тем как прийти.
      – Я понял.
      Он меня почти вытолкнул за дверь. Я услышала, как повернулся ключ в замке. Я прошла мимо портье, толстухи больше там не было. Я вышла и окунулась в теплый дождь. Дождь меня согрел, настолько я замерзла в гостинице. Меня бросало в дрожь, я относила это за счет шока. Остановила такси и поехала к ближайшему от дома Элеоноры супермаркету. Если мой странный беглец решится однажды навестить меня, я ему устрою королевский прием, чтобы ему захотелось остаться.
      В магазине я набирала продукты с каждого прилавка. Заметила свое отражение в зеркале. Выглядела плохо, купила румяна, тушь для ресниц, тени для век. Прихватила ненужные вещи: дорогое мыло, флакон с солью для ванны. Я охотно бы купила шелковый халат в стиле ретро с огромными цветами на черном фоне, покрыла бы ногти ярким лаком. Я собрала все, что сумела, включая пудру светлого цвета. Мне захотелось накраситься. Приземлилась в нескольких шагах от супермаркета – дождя больше не было – в роскошной бакалейной лавке. Я уже составляла меню на вечер. Прикинула на руке вес дыни, попросила у торговца четыре персика, каждый из них был помещен в отдельный бумажный пакетик и стоил очень дорого, и взяла еще два пучка салата с плотными листьями. Купила ветчины и две банки крабов в ломтиках. За отсутствием парной куры, которая бегала по траве на ферме, я решила взять охлажденного цыпленка. В дальнейшем его местопребыванием будет холодильник Элеоноры.
      Придя в квартиру, я начала готовиться. Настроилась на активное ожидание. Мое воображение уносило меня. Я окрестила личность моего незнакомца. Я его лепила. В воображении и наяву превращала квартиру Элеоноры в будущее гнездо заговора, подполья. И страсти, элемент, который, мне казалось, обязателен для моего романа. Я видела себя в роли нежной покровительницы, а также соблазнительницы, повелительницы, любовницы мужчины в смятении и хозяйки дома. Энергичная женщина, умная женщина. Чем я отличалась от паука, который собирался полакомиться мухой?
      Во время генеральных уборок я обнаружила несколько бумажных салфеток цвета полевого мака. Нашла также свечи, толстые, тонкие, полые, огромные, наполовину использованные. Я их вытащила со дна ящика стенного шкафа и расставила. Зажгла. Мне казалось, что я нахожусь в сицилийской католической церкви, запах свечей у меня вызывал отвращение. Приоткрыла окно, влажная жара постепенно заполняла комнату. Мне стало плохо от нервного напряжения и благоговейного запаха, я задула свечи.
      На следующий день я все еще ждала. Я теряла надежду, я была не только узницей Нью-Йорка, но и пленницей в квартире. Я не осмеливалась выйти из боязни, что Грегори позвонит, а меня не будет. Я была обескуражена. А если он не объявится? Ожидание продолжалось. Я стерегла тишину. Я его больше не увижу.
      В половине седьмого вечера зазвонил телефон. Я бросилась к аппарату, но мужественно сосчитала до четырех, прежде чем подняла трубку.
      – Алло!
      И услышала, воскресшая от надежды, голос Грегори.
      – Лори? Это вы, Лори?
      – Да, это я.
      – Какая удача застать вас дома, – сказал он. – Я могу прийти? Сейчас?
      Я играла:
      – Я оказалась совсем случайно дома. Я полагала, что вы не собирались звонить. Где вы?
      – В двух шагах от вашего дома. В кондитерской. Он, должно быть, звонил из «Sweet Hell».
      – Вы сумели уладить ваши дела?
      – Я вам должен объяснить, – произнес он. – Если бы я мог остаться у вас на ночь, меня бы это устроило. Вам нечего бояться. Я нормальный человек.
      Он заметно изменился. Я пыталась определить, в чем была разница. Он не хотел больше пугать, ему хотелось внушать доверие.
      Он пришел. Я спустилась по лестнице и ждала его внизу несколько минут. Хорошо выбритый, с нежным взглядом, одетый в джинсовый костюм полинявшего синего цвета. У него был рюкзак. У меня не было ничего от роковой женщины, а у него все, что нужно для соблазнителя. Я быстро поднялась по ступенькам. Он следовал за мной. Я остановилась у двери, взволнованная.
      – Вот и мы… Входите…
      Он замер посередине гостиной. Я бросилась на кухню, чтобы попить воды. Время умерит мой пыл. Манок сработал – птичка в клетке. Я не была больше одна. Я становилась светской, как некоторые матери моих учеников. Я изображала владелицу замка.
      – Я вам покажу квартиру. Выбирайте себе спальню. Ту, которая вам понравится.
      Он ходил из одной комнаты в другую. Если бы он остался дольше, чем на один день, я бы вытащила куру из морозильника. Зажгла свечи. Грегори оставил рюкзак в бывшей комнате Дирка. Вернулся ко мне.
      – Надеюсь, вы не ведете себя так всегда с незнакомыми…
      – Я вам доверяю, и вы же упрекаете меня.
      – Нет. Совсем нет. Я вам признателен, но вам следует быть более недоверчивой в Нью-Йорке. Этот город исключительно опасный…
      – Все города опасны. Париж тоже не детский садик.
      Он осторожно обнял меня. У него были повадки кота, который трижды обходит вокруг своей миски прежде, чем приняться за еду. Грегори целовал меня так, словно следовал какому-то правилу. Сначала в закрытые губы, затем медленно в приоткрытые, осторожно кончиком языка. Я высвободилась.
      – Мы займемся этим позже.
      Он посмотрел на меня с любопытством этнолога.
      – Расскажите мне о моей жизни, – попросил он.
      – Как это о вашей жизни?
      – Свои догадки. Это меня позабавит…
      – Представить вашу жизнь? Психоанализ наоборот?
      – Игра. Именно вы попытались разгадать мои намерения. То, что я чувствую. Кем я мог быть в прошлом. В какой истории я замешан, и, когда вы будете близки к правде, я скажу: «Остановитесь, это как раз то, что есть».
      Я привыкла к тому, что интересовались только моим телом. Это было оборотной стороной моей гордости. Грегори находил меня умной. Мне будет скучно. Я приготовила ветчину с дыней как раз вовремя, потому что ни та, ни другая не дотянули бы до следующего дня. Едва мы сели за стол, как он начал чихать.
      – У меня аллергия на запах свечей. Вы их переносите?
      Я погасила свечи, и мы навалились на ветчину. Он выпил немного калифорнийского вина. После ужина он пригласил меня прилечь возле него на кровати. Он меня дезориентировал. Я разговаривала с ним, чтобы его удержать здесь. Я ему придумала тысячу характеристик Я предполагала, что он связан с мафией. Эта версия его мало интересовала. Я ему приписывала возможные сицилийские корни. Я его представляла то богатым флегматичным молодым человеком, то, как в романе Диккенса, бедным, продающим газеты. Сегодня вечером он был даже сыном армянского портного. Я его очаровывала, почти разыгрывая перед ним жизни, которые ему предлагала. Со своей стороны, я все больше и больше убеждалась, что имею дело с богатым мегаломаном. Мы уснули рядом, не выключив света. Какое счастье не быть одной! Сумасшедший или плут, жулик или авантюрист, не важно – у меня кто-то был.
      На следующий день, довольно веселый и свежевыбритый, он отвез меня в такси на Пятую авеню. Купил мне легкомысленную и дорогую одежду в очень дорогих магазинах и, чтобы завершить прогулку, остановился у одного из самых известных в мире ювелиров. Мысль о том, чтобы туда войти, ошеломляла меня. Могла ли я вообразить, что однажды проникну в эту святая святых денег, в этот храм, обитый бархатом? Мой беглец, по-видимому, был богат и его таковым знали. Как только мы перешагнули через порог, один из продавцов полностью посвятил себя нам. Впервые в жизни я была женщиной, которую хотели одарить, что меня приводило в восторг. Мы были «cool», и мне удалось принять полураздраженный, полускучающий вид, что могло убедить продавца, который нас обслуживал, что я постоянная посетительница такого рода мест.
      Грегори потребовал у них браслет особой модели под названием «рабыня». Мысленно я представила себя, исполняющей танец живота. Я не знала точно, как выглядит мой пупок. Надеюсь, что он был в порядке.
      Сидя за столом, мы ждали. Продавец вернулся с подносом, на котором лежало несколько браслетов. Он их примерил поочередно на запястье левой руки, они защелкивались на существе, которое щедро одаривали. Возлюбленному надлежало хранить золотой ключик.
      – Мадам нужны еще красивые часы. Затем вы мне покажете ваши кольца в спортивном стиле.
      Почему он называл меня мадам? Ему хотелось, чтобы я выглядела респектабельно?
      Продавец принес на другом подносе часы. Я не знаю, ослабевает ли плоть в ювелирном магазине, душа ли уходит, но я почувствовала, что у меня нет больше ни ног, ни угрызений совести. Я пользовалась без зазрения совести хорошим расположением богатого человека, который встречается лишь в высших финансовых сферах, возможно, это был изощренный игрок, осуществлявший надзор за валютными сделками и их крахом на мировом финансовом рынке. Но почему я? С его внешностью спортивного Гамлета он мог бы отхватить любую девицу, гораздо более привлекательную, чем я… Грегори был соблазнительным. Это не богатый старик, который осыпал меня подарками, а плейбой.
      – Мы украсим левую руку и ладонь сначала, – объяснил он продавцу. – Все сюда: браслет и часы тоже. И кольцо.
      – Тебе они нравятся?
      Я оглянулась. Но это был не сон. Он обращался ко мне. Ему хотелось убедиться, что мне нравятся эти чудеса из золота, серебра и вкуса.
      – Что-нибудь, чтобы выделить пальчик мадам. У нее специфические руки. Хрупкие, но кажутся большими и сильными. Кольцо должно быть достаточно большим.
      Если бы он купил мне бриллиант, я бы упала в обморок Он выбрал перстень с печаткой. Я прошептала ему на ухо:
      – Я «пролетарка».
      – Какие инициалы тебе хотелось бы иметь на кольце?
      У меня не было родословной. Мне хотелось кольцо без монограммы.
      Продавец надел на свой мизинец кольцо с печаткой. Оно придавало богатый и благородный вид одновременно. То, чего у меня никогда не будет.
      Теперь было бы страшно гулять по Пятой авеню. Америка бедных меня уже потрясала несколько раз. Америка богатых заставляла меня парить. Как сказать ему «спасибо». Он нервно гладил мою руку.
      – Мне хотелось тебе сделать приятное. Если мне удалось…
      – Ты очень богат, Грегори?
      – Есть более богатые, чем я… Намного богаче…
      Я старалась вести себя как женщина-вещь. Немного жеманства, играть в девочку-куклу. Я была обезоружена. Золото на моей левой руке сняло все великие человеческие проблемы с моей совести.
      Некоторые прохожие оборачивались, чтобы получше рассмотреть моего соблазнителя. Я почти ревновала. Снова одолевало меня любопытство: «Почему я?» Я все время задавала себе этот вопрос.
      В день покупки драгоценностей он повел меня обедать в рыбный ресторан, роскошный ресторан. Решительно Нью-Йорк был сказочным городом. Одетая в дорогое платьице, с левой рукой, увешанной драгоценностями, я выглядела скорее хорошо. Волосы завиты, огромные очки высокой моды, которые он мне подарил, лишали меня естественности и простоты. Чего он добивался? В ресторане он нежно похлопал меня по плечу.
      – Расскажи о своих впечатлениях.
      Я дала волю своему воображению. Впервые в моей жизни меня слушали по-настоящему.
      Когда мне было шестнадцать лет, я вела дневник, мой испытательный стенд, где я свободно говорила о матери, об отце и о самой себе. Я решила стать писательницей. Кто-то взял мой дневник. Я его никогда больше не видела и никогда не узнала, кто его похитил. Я никогда не слышала ни малейшего намека по поводу моих сочинений. Я следила за родителями. Подозревала отца. Но доказательств не было. Благодаря Грегори у меня наконец были и зрители. Я говорила по-английски все более изысканно, бегло, все более непринужденно. Слова, о которых я даже не подозревала, что их знаю, рождались сами по себе. Я перемешивала цитаты, поэзию Уолта Уитмена и сленг Марлоу. Я упражнялась в игре на музыкальном инструменте, которым было мое воображение. Я слушала себя.
      В интимных отношениях Грегори вел себя скромно и осторожно. Он был искусен и прекрасен, но ему не хватало непосредственности. Его вежливость заменяла темперамент, которого ему недоставало.
      – Что бы ты делал, если бы ты был бедным?
      – Что-нибудь придумал бы, – сказал он.
      Ему нравилось слушать мои рассуждения о бедном и богатом мегаломане, о мегаломане-эгоисте и щедром мегаломане.
      – Если ты мне не скажешь, почему ты меня остановил, я рассержусь… Не на шутку.
      – Потом, – сказал он. – Позже.
      Рядом с Грегори Нью-Йорк был совсем другим городом. Я вышла из грязи, чтобы войти в роскошный мир с обувью за сто пятьдесят долларов и сногсшибательной одеждой. На десятый день совместного обитания я почти лишилась голоса, так много он заставлял меня говорить.
      Однажды мы лежали в кровати после одного из этих спокойных любовных актов, во время которых он нагонял на меня скуку своей предупредительностью. Я никогда не была так несексуальна, как с этим соблазнителем. Повернулась к нему. Я смотрела на его профиль со слегка покатым подбородком.
      – Ты страдаешь психозом. Тебе требуется все время самоутверждаться. Ты заключил пари, что остановишь первую встречную девицу.
      Он оживился.
      – Психоз? Я тебя слушаю.
      Я приподнялась. Он посмотрел на меня с нежностью. Кто расплачивался головой в этом деле?
      Я поцеловала его. Его умеренная страсть меня дезориентировала. Пусть бы провел рукой по моим волосам. Пусть бы сказал мне что-нибудь приятное. Любую банальность на французский манер, машинально и с чувством. Что-то ласковое, что говорят жене, любовнице, кошке, собаке. Кому угодно… Но говорят.
      – Я тебе все объясню, – сказал он с раздражением – Потерпи. Я сделал все, чтобы ты была довольна.
      – Но я не платное приключение, Грегори.
      – Ты не так поняла. Какое значение имеют эти небольшие подарки. Эти знаки внимания так естественны. Ты мне принесла столько…
      – Чего?
      – Столько…
      Он колебался. Я теряла терпение.
      – Столько чего?
      – Столько свежести…
      Столько свежести. Это слово можно было понять уничижительно. Почему не столько нежности… Слова свежесть и нежность были немного избитыми, легко заменить одно другим.
      – В моей жизни, – продолжал он, – ты – событие. Ты несешь в себе богатый мир. Которым ты делишься со мной…
      Я попыталась пошутить.
      – Мне еще не приходилось спать с кроссвордом. Ты для меня загадка. Главное, чтобы ты не оказался убийцей. Психозы излечимы. Должно быть, в детстве тебе доставалось, жестокая нянька оставляла тебя одного в темной комнате. Чтобы проучить. Твои сверхзанятые родители, твоя мать, очевидно легкомысленная, вспомнила о твоем существовании, когда тебя похитили. Скажем, это произошло в восьмилетнем возрасте. С тех пор ты травмирован. Ты спасаешься бегством. Ты боишься всего. Ты ждешь решения от женщины, которая была бы не похожа на твою мать. Женщина из другого мира… Следовало бы ей опустить тебя на реальную землю. Только бы она была здоровой, грубой и терпеливой.
      – Ты говоришь о моих родителях? – спросил он заинтересованно. – Какими ты их представляешь, моих родителей?
      – Нормальными. Совсем. Богатые и нетерпеливые. Властная мать. Я предпочитаю женщин умных, независимых. Кто-то из них, наверно отец, страдает сердечным заболеванием. Тебе следует его щадить. Симулирует болезнь сердца. Вы из Техаса, денежные мешки. Твоя мать очень манерная. У твоего отца приятная внешность и любовница лет на тридцать моложе его. Это тебе подходит? Мне хотелось бы с ними познакомиться. Похоже на клан Даллас, но попроще. Семья не такая большая.
      Он присвистнул.
      – Тебе хотелось бы с ними познакомиться?
      – Они такие, как я их представляю?
      – Посмотрим вместе, если тебе этого хочется.
      – Тебя никогда не похищали? Когда ты был ребенком… Не мог ли ты сам играть в похищение во время твоих психозов? Тебе кажется, что тебя преследуют, и ты гонишься, чтобы успокоиться. И они это знают. Затем они устраивают похищение.
      – Я должен позвонить, – сказал он.
      Он направился в гостиную, до меня долетали потоки неясных слов. Это продолжалось довольно долго. Он вернулся веселым.
      – Если хочешь, поедем в Санто-Доминго, где у моих родителей поместье.
      – В Санто-Доминго? Возле Гаити?
      Мир перевернулся вокруг меня. Теплое море…
      – Санто-Доминго, – сказал он, – это – земной рай. У моих родителей там прекрасный дом. Тебя приглашают от всего сердца на купальный сезон. Ты можешь там пробыть столько времени, сколько захочешь.
      Я смотрела на него с восторгом.
      – Зачем меня приглашать?
      – Ты начинаешь играть в моей жизни большую роль. Я им это сказал.
      Я его слушала. Мне хотелось удостовериться.
      – Сколько тебе лет, Грегори?
      – Тридцать шесть, – сказал он.
      – И ты никогда не был женат?
      – Знаешь, моя личная жизнь…
      – Если тебе хочется меня представить твоим родителям, это значит…
      – Нет, – воскликнул он. – Я ничего не хочу в этом роде. Лишь продолжить еще немного наше знакомство. Поместье великолепно. Прямые рейсы связывают Санто-Доминго с Мадридом и Парижем. Или же я тебя подброшу реактивным самолетом на Майами, и ты вернешься оттуда в Париж.
      – Каким реактивным самолетом?
      – Мои родители предоставляют в мое распоряжение реактивный самолет. Небольшой реактивный самолет.
      Я смотрела на него. Я не могла больше говорить. У них был самолет. Он нервничал.
      – В Америке это не то, что в Европе. Здесь огромные расстояния. Проще передвигаться на самолете. Хотя бы на маленьком.
      Я повторила:
      – У них есть самолет!
      – Увы…
      – Скажи, Грегори, там красивое море?
      – Бесподобное. Точнее, одно из самых красивых.
      – Что ты сказал родителям?
      – Они не задают слишком много вопросов. Они привыкли к неожиданностям со мной. Итак, мы едем?
      Мне по-прежнему было непонятно. Я смотрела на свое тело, хорошо сложенное, свои маленькие груди, свои длинные ноги. У меня была нежная кожа и хорошо организованная душа. Острый ум. Но что бы то ни было, я не была неотразимой красавицей. Совсем. Что привязывало Грегори ко мне? Возможно, я узнаю об этом в Санто-Доминго. И внезапно своим вопросом я вмешалась в чужую частную жизнь.
      – Чем ты занимаешься, Грегори?
      – Предпринимательством, – сказал он. – Предпринимательством…
      Если бы я могла дозвониться до мамы… Но я бы снова ей лгала. Я бы ничего не сказала о своих опасениях, а только о своих успехах. Я рассказала бы ей о встрече с богатым человеком. Это было ее мечтой. Мне хотелось бы знать, где находилась мама. Стоило лишь удалиться от нее, как я ощущала, что люблю ее всем своим сердцем.

Глава 7

      НА СЛЕДУЮЩИЙ день ужин с доктором Жаком Вернером обещал быть определенно более приятным, чем предыдущий. Иоланда ожидала его в холле, спокойная, более уверенная в себе. Он вошел стремительно, улыбаясь.
      – Вы сияете.
      – Мне полезен воздух Берна, – сказала она.
      На улице он остановился, чтобы получше ее рассмотреть.
      – Воздух Берна? Поздравляю.
      – Вы очень любезны сегодня, Жак Довольный, он улыбался.
      В ресторане он отметил:
      – Вы выбираете быстро. Вы знаете, что вы хотите. Я вас представлял скорее нерешительной. Увы, воздух Берна мне менее полезен, чем вам. Сегодня я чувствую себя измученным.
      – Врачи работают много, я понимаю, – сказала она. – Но у вас, должно быть, красивая жизнь… Лечить… Путешествовать… Видеть мир.
      Она была права, но ему хотелось, чтобы она была мене категорична в своей оценке. Он посвятил себя больным. Его желания ограничивались домом со всеми удобствами, коллекционированием редких книг и путешествиями. Женщины, с которыми пересекалась его жизнь, находили эти путешествия слишком короткими. Они легко принимали беззаботное существование, но не переставали его упрекать: «Я тебя вижу так мало. Нет времени поговорить…»
      Официант подошел к ним, взял заказ. Вернер наклонился к Иоланде.
      – Очень сожалею о вчерашнем вечере. Я был взвинчен, несправедлив.
      – Вам нравится насмехаться над людьми, – заметила она.
      – Нет, это нет так. Но я немного разочарован. Я жил только с интеллектуалками. С женщинами сложными, манерными.
      – Ну и что?
      – Я стремился к красоте, культуре, мне нужна была эрудированная женщина. Мне надо было слишком много.
      Официант только что поставил на стол две тарелки с овощным салатом «ассорти».
      – Настоящие натюрморты, – сказал Вернер.
      – Почему мертвые?
      Он даже сделал жест, чтобы изобразить рамку картины.
      – …Это могло быть натюрмортами.
      Она покачала головой.
      – Нет, эти салаты напоминают огород. Я иногда мечтают жить в доме, окруженном садом. Я бы смотрела на цветы, помидоры, салаты. В моем саду все было бы перемешано, цветы росли бы в огороде, а салат – возле дома.
      Она принялась за салат, листик за листиком. Он уже съел половину содержимого своей тарелки.
      – У вас есть загородный дом? – спросил он. Она вспомнила свою улицу с грязным тротуаром в базарный день.
      – Нет.
      – У меня малюсенький садик, – сказал он. – Обнесенный оградой маленький участок у моего шале. – Он добавил с некоторой резкостью, наивность Иоланды раздражала его: – На высоте в восемьсот метров салаты встречаются редко.
      – У вас есть все, – сказала она. – Вы должны быть благодарны жизни.
      Официант принес следующее блюдо.
      – Осторожно, это горячо…
      – Я имею не все, – сказал Вернер. – Невозможно преуспеть одновременно в личной жизни и профессиональной. Что-то не получается.
      Он выпил немного вина.
      – Я не интеллектуалка, не сложная женщина. Я никогда не училась, у меня нет образования. Почему бы меня не забыть?
      – Не знаю. Может быть, потому, что ненавижу неудачи.
      – И это все?
      Он находил, что она молода. Он положил свою руку на руку Иоланды.
      – Чего вы ждете от жизни, Иоланда?
      – Что я жду?
      – Скажите…
      – Счастья, – произнесла она. – Счастья… Если еще осталось время, чтобы его найти.
      Он воскликнул:
      – Счастья? Если бы это было так просто! Какого рода счастье?
      – Чтобы меня любили.
      Ей было трудно скрыть волнение, которое ее охватило.
      – И чтобы я любила, – продолжала она. – Моя дочь находит меня абсурдной. Старомодной. Надоедливой.
      Она раскрывалась, она доверялась ему.
      – У вас не совсем сложилась жизнь, – сказал он. – Из-за того, что вы стремились доставить удовольствие другим.
      – Возможно.
      Ей было плохо, ей хотелось быть в другом месте. Винсент собирался ей позвонить, он был горячим. Вулкан нежности. Она даже не помнила его лица. Ей хотелось его снова увидеть.
      Доктор Вернер попросил счет. Затем он сказал:
      – Может быть, вы хотите десерта?
      – О нет… Ни десерта, ни собаки, ни кошки.
      – Я не вижу связи.
      – В моем возрасте… Несомненно, вы никогда мне этого не простите.
      Она умолкла. Он настаивал.
      – Объяснитесь же…
      – Одинокая женщина не должна есть крем, ни прогуливать собаку, ни ждать возвращения гулящей кошки. – Она добавила: – Вы изменились с того времени, когда были в Ивисе. Вы стали более спокойным, более внимательным к другим.
      – Вы сейчас говорите гадости.
      – Почему?
      – Вы ко мне относитесь как к старику, потому что я не сделал никакой попытки, чтобы уложить вас в свою постель…
      – Вы стали более смирным.
      Он заплатил. Они покинули ресторан. Пошли по узкой улице, заполненной эхом. Смех и слова отражались от стен. Он взял ее под руку.
      – У меня большая квартира, Иоланда. Три спальни. Вместо того чтобы тратить деньги в гостинице, вы могли бы поселиться на несколько дней у меня?
      – Вы меня приглашаете?
      – Да.
      Она размышляла. Если она примет приглашение Жака Вернера, то не увидит больше Винсента.
      – Подождем немного.
      – Подождать чего?
      Она попыталась оправдаться.
      – Вы скоро уезжаете в отпуск.
      – Вы могли бы остаться в квартире.
      – Одна? – воскликнула она. – О нет, спасибо…
      – Вы не любите быть одна?
      – Вы знаете кого-нибудь, кто любит быть один?
      – Да, это я. Мне нравится.
      – Вам повезло, – сказала Иоланда. – Никому не удается причинить вам страдания.
      – Это, по-видимому, правда, – сказал он, такая оценка его неуязвимости ему нравилась.
      Пребывая в хорошем настроении, он опрометчиво предложил:
      – А если бы нам поехать вместе?
      – Вы и я?
      – Да, мы.
      – Куда?
      – В Италию.
      – У меня нет больше желания ехать в Италию, – сказала она. – Мне бы хотелось познакомиться с Берном… а также со Швейцарией.
      – Ваши соотечественники в большинстве своем ничего не знают о нас. Ничего, кроме банальностей. Шоколад, банки, кукушки. Противно.
      – Не стоит сердиться на меня… Я говорю, что хотела бы познакомиться с вашей страной, а вас это раздражает… Что касается банков, у меня никогда не было денег. У меня даже нет чековой книжки.
      – Не надо на меня сердиться, Иоланда. Но французы часто раздражают.
      – Вас раздражает многое, – констатировала она. – Я полагаю, что показывать мне вашу страну было бы для вас пыткой. Вам нужна новая обстановка. Для меня привычная обстановка здесь.
      Он рассуждал вслух.
      – Мне хотелось поехать на юг Италии. В Сицилию. Что вы будете делать одна в Берне?
      – Буду общаться с медведями…
      – Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.
      «Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»
      Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.
      – Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.
      – Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.
      – Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.
      – Вы оптимистка, вы? Браво.
      Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.