У каждого свой рай

      – И правильно делает, – произнес Марк неосторожно.
      Изо всех сил я вцепилась ногтями в руку Марка.
      – Ты мне делаешь больно. Ты в своем уме?
      Он принялся сосать тыльную сторону ладони. Наконец мы оказались перед служащим авиакомпании, который поднял голову и посмотрел вопросительно.
      – Я вас слушаю.
      – Нет, нет. Вот мой билет…
      Марк смотрел на тыльную сторону ладони в замешательстве.
      – Сделать со мной такое, ведь я не выношу кошек. Если бы я только мог тебя вздуть. Мне бы стало легче.
      – Побить меня?
      Служащий проявлял нескрываемое любопытство.
      – Чемодан на весы, пожалуйста. И ваши паспорта.
      Я ему протянула свой.
      – Я еду одна.
      Он машинально пролистал паспорт в поисках американской визы, затем выдал мне посадочный талон. Марк зализывал царапину.
      – У вас десять килограммов лишних.
      – Книги! Если бы вы могли закрыть глаза на это. Я преподаватель. Еду по делам.
      Я вытирала нос тыльной стороной ладони. Я чувствовала себя одновременно ничтожной и беспомощной.
      – Не плачьте, дамочка, – сказал он. «Дамочка». Он меня прикончил. Я его презирала.
      Марк и я, мы были клошарами прогресса, он же судьей со своими весами. Он считал, что Марк выпроваживал меня как можно дальше.
      – Излишки веса, – сказал он. – Пусть это будет моим подарком вам. У вас и без того достаточно неприятностей… Если я вас заставлю оплатить их, то понадобится «скорая помощь»…
      Я его поблагодарила. Мы были трогательны и смешны. Я шла быстро, Марк следовал за мной. Мы пробирались через плотную толпу. Я должна была подняться к выходу № 2.
      – Я поеду с тобой до паспортного контроля.
      – Я предпочитаю подняться одна.
      Мне было стыдно страдать перед Марком. Я была всего лишь женщиной, затерявшейся в этой наседающей со всех сторон толпе, в которой каждый человек был связан со своей жалкой действительностью той ношей, которую он нес. Я сражалась с нахлынувшими на меня впечатлениями. Я пыталась не поддаваться своей пагубной чувствительности, чтобы не реагировать на чужую скрытую боль. Мне не было дела до их переживаний. Мне не хотелось брать на себя проблемы этих людей, которые с отекшими лицами толкали свои тележки. Ни у ребенка, уснувшего на плече отца, ни у толстой женщины с бородатой собакой, запертой в маленькой портативной клетке, не было права заставить меня расчувствоваться. Меня чуть было не смяла организованная миграция. Шла группа японцев. Они тащили чемоданы на колесиках. Я ждала, пока прекратится этот грохот. Настоящие механические псы.
      – Ужасная толпа, – сказал Марк.
      У него было отекшее лицо, мешки под глазами от переживания, как мне бы хотелось, но в основном из-за лишнего бокала вина. Я разрушила саму основу нашего брака. Мне хотелось равенства, я не дала ему шанса превзойти меня тем или другим образом. Я спилила сук восхищения, необходимый для продолжительной любви. Я устраивала антипраздники, чтобы отпраздновать антиуспехи. Моя ирония оказалась разрушительным циклоном. Я превратилась в крушительницу грез, а моя язвительная логика принижала достоинства Марка. Я вела себя отвратительно. На нет сводила его планы, считая их несерьезными и несостоятельными, как карточный замок. Вмешивалась в его дела. Мое несуразное детство, жестокое поведение моего отца помешали мне принять без оговорок простое счастье. Чтобы избежать участи мамы, я стала задиристой.
      Здесь, в Руасси, пребывая в тревожно-беспокойном состоянии из-за отъезда, я признавала, что на месте Марка мне бы тоже хотелось больше чуткости. Тем не менее мне казалось, что я прилагала усилия. Мне доводилось играть перед ним чувствительную дамочку, саму кротость, дотрагиваясь рукой до его лба и с тревогой осведомляясь о его самочувствии. Я обнаружила, до чего же малым довольствуется мужчина. Достаточно было наигранной страсти, одной порции нежности, нескольких мгновений благотворного молчания, чтобы он заявил растроганный: «Мне очень хорошо с тобой…»
      Мы оказались у эскалатора. Я должна была покинуть его.
      – Я ухожу, Марк… До свидания. Он кивнул головой.
      – Выбрать 1 июля, начало каникул, для отъезда… Самолет будет переполнен. Ты устанешь.
      – Не беспокойся…
      – Нет, я беспокоюсь. Ты действительно не хочешь, чтобы я проводил тебя до паспортного контроля?
      Я взяла свою сумку.
      Он попытался меня задержать. Как раз для того, чтобы сказать:
      – Было бы лучше, если бы ты попыталась понять меня, Лоранс. Я люблю тебя. Немного ошалел от твоей вспыльчивости, от твоей нетерпимости, но я люблю тебя.
      – Ты хочешь меня утешить? Успокоить перед отъездом?
      – Нет, – сказал он. – У меня недостаточно воображения, чтобы что-то придумывать.
      Меня терзали угрызения совести. Я оказалась не той женщиной, которая ему была нужна. Я жила с колченогим, который растоптал свои мечты. Его жизнь хромала. Она бросила его в постель другой женщины. С того момента, как мы встретились, я его ориентировала на счастье по своему пониманию. Я ему подсказывала слова, которые мне хотелось услышать. Если бы сейчас ему захотелось прижать меня к себе, я бы помирилась с ним.
      Он искал в кармане носовой платок, при температуре 30° ему было необходимо вытереть нос. Какая-то няня, затерявшаяся в этом веке, должно быть, объяснила ему в раннем возрасте, что надо прочищать ноздри. Вместо того чтобы воскликнуть: «А что, если я полечу с тобой. Только для того, чтобы наградить твоего американца… в аэропорту Кеннеди оплеухой». Нет, он молчал, вцепившись в носовой платок.
      Я была нежна, как наждачная бумага.
      – Прощай, Марк..
      – Лоранс, не принимай всерьез эту историю с Джеки.
      – Потом будут еще. Другие Джеки.
      – Тебе хотелось, чтобы я тебе подчинялся, словно автомат. До того как мы познакомились, у тебя были связи, но иногда я задаю себе вопрос – способна ли ты любить по-настоящему?
      Этим он задел болевую точку, я схватила дорожную сумку и начала подниматься, отклоняясь немного назад, по эскалатору. Чтобы не корить себя позже, я повернулась с улыбкой. Марк стоял с опущенными руками и смотрел на меня.
      – Человеку свойственно ошибаться, – прокричал он громко. – Не забудь об этом. Никто не застрахован от ошибки…
      Я послала ему кончиками пальцев воздушный поцелуй. Эскалатор поднимал меня к потертому металлическому своду выхода № 2. Толпа пассажиров разделилась на маленькие группки для прохождения паспортного контроля. Родители с мертвенно-бледными лицами и липкими от сладостей руками, всклокоченные хиппи, суетливые бабушки с миниатюрными собачками, кошками в портативных клетках продвигались, просачиваясь в узкое отверстие мимо полицейских. Дальше – другой контроль. Люк с бахромой из черного пластика заглатывал ручную кладь. Антитеррористический контроль.
      Мне следовало бы пройти в мэрии контроль на супружеский антитерроризм. Будучи нежной и безжалостной, я причинила боль Марку. Я обнаружила на экране содержимое своих смок, только тут вспомнив о завернутых в купальную шапочку деньгах. Подобрав свое просвеченное имущество, я двинулась по другому потертому резиновому серпантину, настоящей движущейся дороге, к выходу № 2. На посадку выстроилась плотная очередь. Я слилась с толпой. Следуя за пассажирами, предъявила оставшийся от моего билета клочок бумаги и оказалась, наконец, в самолете. Бортпроводники этого «Боинга-747» встречали нас с застывшей улыбкой. Их работа заключалась в том, чтобы нас сначала рассадить, затем накормить, развлечь и даже утешить, если в этом была необходимость. Труд горнорабочего на высоте в десять тысяч метров.
      Самолет-гигант, разделенный на отделения, обтянутые разного цвета тканью. Отделения для курящих и некурящих следовали друг за другом. Я дотащилась до своего места. Пристроила ручную кладь под ноги. Поздоровалась со своей соседкой, раскрасневшейся от волнения дамой. Ряды посередине были заняты говорливыми японцами. Я замкнулась в себе. У меня не было желания заигрывать, притворяться, спорить, мне хотелось расслабиться.
 
      Погрузившись в воспоминания, я воскрешала свое прошлое. Я была счастлива в кругу друзей. Я познакомилась с Манхэттеном. Я вращалась в нем, словно хищник, исследующий свою территорию. Наша компания тусовалась то в одном доме, то в другом, рестораны для нас были слишком дороги. От наших оргий с пиццами и макаронами мы становились более возвышенными и… толстели. Затем я познакомилась с Бенжамином. Он работал над диссертацией о происхождении и жизни черных американцев, которых он считал испорченными цивилизацией. Я была белая и жизнерадостная, Бенжамин – черный и задумчивый. Он меня выбрал среди других девиц из-за моей способности слушать и проявлять заботу. Он считал меня серьезной и порядочной. Он чувствовал себя чужим в нашей среде, его увлечения вспыхивали, как сигналы на вершине гор. Я поняла, что моя роль была ограничена во времени, очередное увлечение. Как две падающие звезды, которые соединяются лишь на время короткой общей траектории, мы прошли через рай, где мужчина и женщина дополняют друг друга без соперничества, как два металла при плавке, для получения единственного в своем роде сплава. Аскетический характер Бенжамина, его душа пророка меня приводили в восторг. Я жила с ним, не зная, как выразить свое восхищение.
      После возвращения в Европу мне пришлось перевоспитаться, чтобы поладить с европейцем, которого следовало принимать с его комплексами, причудами и алкогольными напитками. Не исключено, что я бы последовала за Бенжамином, чернокожим светочем моей жизни, но мы избегали говорить о нашем будущем. Он посвящал себя науке, а я – своим занятиям. Мы были невероятно эгоистичны, наши «я» были прежде нашего «мы». Каждый сознавал, что его занятия были предпочтительнее того чувства, которое влекло нас друг к другу. Мы были слишком бедны, чтобы растрачивать время нашего пребывания в Америке. Бенжамин познакомил меня с Кораном. Я жила с ним в атмосфере высокой духовности, без отвратительных ссор, к которым я привыкла в детстве. Я никогда не пыталась связать свою жизнь с мужчиной, похожим на моего отца. С Бенжамином мы делили то, что для меня было самым дорогим в человеческом существовании: мечты и идеалы.
 
      Стюардессы только что задвинули шторы на иллюминаторах, начинали показ фильма. Первые кадры, появившиеся на экране, погрузили меня тотчас в глубокий сон. Я проснулась лишь два часа спустя с одеревенелым затылком, растерянная. Достала термос из сумки и утолила жажду чаем.
      Командир экипажа объявил о нашей посадке в Нью-Йорке, в аэропорту Кеннеди. Надо было перевести часы на американское время. Я медлила обрывать пуповину, связывавшую меня с Парижем. В Нью-Йорке была вторая половина дня, а в Европе – ночь.
      Самолет коснулся земли, и мы оказались в нашем завтрашнем дне. Едва самолет замер, как мы были приглашены к выходу.
      Разгрузка шла быстро; через несколько ступенек в узком проходе я оказалась в одной из очередей, которые выстраивались у стеклянных стоек иммиграционных служб.
      – Цель вашей поездки? – спросил меня чиновник.
      – Туризм.
      – Сколько времени вы собираетесь пробыть в стране?
      – Два месяца.
      Он сверял в большой книге список фамилий, замешанных в темных делах. Я была столь же невинной, как кукла в руках ребенка. Чиновник поставил печать на полицейской карточке.
      – O'key, miss, – сказал он. – Have a good day! (Прекрасно, девушка. Всего хорошего!)
      Я разволновалась. Снова Америка!
      С другой стороны на транспортере уже вращался мой чемодан. Я водрузила его на тележку и направилась к таможне. Выбрала очередь, которая выстраивалась к молодой женщине в униформе. Когда подошла моя очередь, она спросила у меня о наличии в моем чемодане еды, сигарет и спиртного. У меня ничего не было, и она поверила на слово. Она пометила мой багаж белым мелком, и в результате нескольких переходов по движущимся эскалаторам я оказалась с помощью служащих на остановке такси в аэропорту. Наконец, уложив свои вещи в багажник, я уселась на обжигающее заднее сиденье машины. Назвала водителю улицу и погрузилась в новое для меня безмятежное состояние. Это была моя вторая поездка в Нью-Йорк Мне хотелось насладиться подарком, который я сделала себе. Мы проехали по мосту Трибаро, требовалось уплатить вперед плату за проезд по мосту, и я протянула один доллар двадцать пять центов водителю. Увидела первые небоскребы, вырисовывавшиеся на туманном небе. На Ист-Сайд такси двигалось по дороге, прилегающей к Ист-Ривер, мы направлялись в сторону. Первой авеню и Сорок девятой улицы. Издалека была видна каменная глыба здания Объединенных Наций. Мы проехали мимо Викер-сквер и остановились. Улица была спокойная, не очень грязная, освещенная солнцем, с небольшими домами и производила скорее приятное впечатление.
      – Вам какой номер нужен? – спросил водитель, негр с тщательно выбритым черепом.
      Я назвала ему точный адрес. Такси медленно вырулило и остановилось возле узкого небольшого пятиэтажного здания, испещренного снаружи зигзагами пожарных лестниц.
      – Где мне оставить чемоданы? – спросил водитель.
      – Здесь, на тротуаре… Спасибо. Я дала ему щедрые чаевые.
      – Вы не хотите, чтобы я внес их в дом?
      – Нет, у меня нет ключа.
      Я заметила Дирка. Он ждал у другого дома. Неужели я ошиблась номером? Одетый в синий джинсовый костюм, этот худой гигант не обращал никакого внимания на меня. Я подошла и окликнула его.
      – Эй!
      Погруженный в свои мысли, он шагал взад и вперед.
      Мне пришлось позвать его.
      – Вы друг Элеоноры? Дирк?
      – Ах, – произнес он. – Да…
      Он спустился по невидимой лесенке и сосредоточил свое внимание на мне.
      – Это вы девушка из Франции?
      – Да… Здравствуйте. К счастью, вы оказались здесь…
      – Идемте.
      Я не осмеливалась спросить, почему он не ждал у указанного номера. Ласкающим ухо «девушка из Франции» он мне убавил десять лет. Я попыталась приподнять чемодан. Резкая боль не позволила это сделать.
      – Не беспокойтесь… Я подниму, – сказал он без энтузиазма.
      Дирк развалится на куски, как игра в мирадо. На мелкие палочки.
      – Ужасно, – воскликнул он, широко улыбаясь.
      Согнувшись под тяжестью моих книг, он открыл входную дверь. Мы вошли в крошечный подъезд, стена которого была увешана почтовыми ящиками из покоробившегося металла, как в доме, где жила мама… Жильцам приходилось их взламывать, чтобы извлечь из них почту. Я обратила внимание на объявление, обещавшее прибытие экс-терминатора.
      – Дирк?
      – Да?
      – Что собираются истреблять в этом доме? Он бросил близорукий взгляд на стену.
      – Все, что двигается. На входной двери здесь иногда бегают тараканы.
      Мое отвращение к насекомым граничило со смешным. «Они меньше тебя», – повторял Марк Я отвечала с возмущением: «Скорпионы тоже меньше меня. Пауки тоже. Сороконожки…»
      Дирк искал в заднем кармане джинсов ключ, который был, несомненно, плоским.
      – Вот он, – сказал он обрадованно.
      И подбросил этот драгоценный предмет в воздух, чтобы его поймать. Номер, который удается только в кино. Ключ упал на пол.
      – I am sorry.
      И мы вынуждены были искать его, ползая на четвереньках, этот заветный ключик. Наконец я его обнаружила под затянутым паутиной слоем грязи, состоящей из почти прозрачной штукатурки и крыльев насекомых. В этом роскошном музее жирной пыли я нашла даже прекрасные формы. Шведские светлые волосы Дирка были собраны в конский хвост и скреплены резинкой на затылке. Ему удалось открыть вторую дверь.
      – Входите. Мы поднимаемся на четвертый этаж. Вы давно знакомы с Элеонорой, по-видимому, – сказал он. – Шикарная девица. Радушная. Она никому не отказывает. Бывает, что у нее ночуют вчетвером или вшестером.
      На лестничной площадке четвертого этажа находились три двери. Две из них принадлежат Элеоноре, а третья – соседу, объяснил мне Дирк Мы вошли в квартиру Элеоноры и сразу же оказались в гостиной, стены которой с одной стороны были выкрашены в красный цвет, а с другой – в серый, там и сям висели плакаты и репродукции. Потертая мебель и спертый воздух.
      – Кондиционер поврежден?
      – Его нет. Элеонора переехала в эту квартиру год тому назад… Ей пришлось истратить кучу денег, чтобы сделать косметический ремонт.
      Я подошла к окну, открыла его. Жара с улицы тотчас наполнила квартиру. Из окна были видны малюсенькие садики между домами с засаленными стенами.
      – Вы видите там черное здание, – указал Дирк. – Оно сгорело несколько месяцев назад. Там жили бездомные и бомжи. Две недели тому назад из окна этого дома выпал какой-то тип. Так говорят. Но точно неизвестно.
      Я оглядывалась вокруг. Надо было приготовить себе нору. Чтобы устроиться. Чтобы воспользоваться этим приютом, не тратя денег. Я должна была справиться с непреодолимым желанием бежать отсюда. Огромный диван был засален, изношенные кресла со сплющенными подушками на сиденьях, словно блинчики, начиненные пылью.
      – Вы можете пользоваться пишущей машинкой Элеоноры… Вы работаете над диссертацией, не так ли?
      Неужели я сказала Элеоноре эту чушь? Я не могла припомнить.
      – Мне бы хотелось также немного развлечься.
      – Ах, так? – удивился Дирк. – Вы выбрали наихудшее время. С завтрашнего дня пополудни Манхэттен опустеет. Это самый продолжительный уикенд года. Воскресенье 4 июля – День независимости. У вас нет приятельницы, которая живет за городом?
      – Нет. Никого. Он присвистнул.
      – Это будет совсем невесело. Давайте посмотрим остальную часть квартиры. – Он раскрывал двери, я шла за ним. Заметила одну из спален. Окно было закрыто, портьеры опущены, кровать не убрана.
      – Возможно, другая спальня, с другой стороны, в порядке, – объяснил Дирк. – Но это не факт. У Элеоноры не было времени, чтобы этим заниматься. К тому же каждый гость относит свое грязное белье в стирку перед отъездом, оплачивает и оставляет квитанцию на столе гостиной. Всегда есть смена белья.
      Мне было не по себе.
      – Дирк, вы еще живете здесь?
      – Нет, я уезжаю. Меня здесь больше нет. – Он рассмеялся. – Вы неудачно выбрали время…
      – Я путешествую, когда мой лицей закрыт. Я преподаю английский.
      Он невозмутимо продолжил:
      – К сожалению, летом Нью-Йорк неприветлив. Но с деньгами, с большими деньгами, можно устроиться. Вы хорошо знаете Нью-Йорк, сказала мне Элеонора… Вы это хорошо знаете… Здесь деньги делают счастье.
      Затем он мне показал ванную комнату, покрашенную в сине-фиолетовый цвет. Зато кухня была серой.
      Я удивилась.
      – Все серо…
      – Это поражает, – сказал он обрадованно. – Элеонора хотела покрасить квартиру с помощью своих друзей. Они все в той или иной степени интеллигенты. Итак, им хотелось показать, что они могут работать руками. Это был удобный случай для самоутверждения. Красили все. Но по рассеянности Элеонора купила серую краску. Она просто взяла не те банки. У нее не было ни времени, ни мужества вернуть их в магазин.
      Окружающая среда была одновременно и приятной, и неприятной.
      – Холодильник наполнен. Телевизор работает. Я покажу вам, где находятся переключатели. Всегда проверяйте двери. Зарывайтесь на цепочку. Если вы звоните в Европу, то опускайте деньги в копилку. Аванс для оплаты счета. Затем Элеонора получит квитанции, просчитаться невозможно, все помечено на квитанции. Номер, который вы вызываете, время, день и стоимость. Вы можете оплатить в конце вашего пребывания всю сумму ваших разговоров. Надеюсь, что вы не будете очень скучать. Мне хотелось его удержать.
      – Надеюсь, вы уезжаете не из-за меня, Дирк. Если вы хотите остаться… Я вижу, что здесь достаточно места.
      – Нет, – сказал он. – С удовольствием, вы очень милы, но я должен уехать сегодня. У вас есть друзья, кроме Элеоноры?
      Я солгала:
      – Кое-кто.
      – Вам повезло. Нью-Йорк безобразен, если нет знакомых. Дом почти пуст. Из-за уикенда. На каждом этаже есть несколько однокомнатных или двухкомнатных квартир. Вам следует их посмотреть. В квартире Элеоноры двое дверей, входная и другая, закрытая изнутри шкафом. В этом доме люди почти не знают друг друга. Жильцы часто меняются. В направлении к Первой авеню, на первом углу, есть кафе-бар. Если вам хочется есть и утром нет желания готовить кофе, идите туда. Из-за их роскошных пирожных Элеонора называет это место «сладким адом». У них есть творожные кексы, которые могут вас погубить. Мне повезло отведать всего, не толстея. У меня все перегорает… Моя щитовидная железа ишачит. В этом случае обжорство – удовольствие.
      Он посмотрел на меня, размышляя вслух:
      – У вас нет большого желания оставаться здесь, не так ли?
      Я почувствовала в его голосе сочувствие.
      – Да нет… Я очень рада…
      Лучше, если он уедет. Он догадался о моем смятении, о моих настоящих чувствах. У меня была привычка ломать комедию, чтобы не выдать себя. Меня унижало признание в том, что мне невесело. Никто не знал меня по-настоящему. Я скрывала свое исключительное стремление, неутолимое желание найти нечто волшебное, чудесное, безумную потребность в красоте, чистоте, моральном кислороде. Мне не хотелось бы выглядеть смешной в стремлении к Абсолюту.
      Уходя, Дирк от души расцеловал меня. Как только за ним закрылась дверь, я растерялась. Моя непредсказуемая отвратительная натура могла сыграть со мной злые шутки. Толкнуть меня на лихорадочную деятельность. Выполнить работу в рекордное время или же внезапно остановиться и погрузиться в бездействие. Если бы у меня было достаточно денег, то здесь я бы не распаковывала чемоданы. Я бы устроилась в гостинице, чтобы видеть людей. Возможность сдать и взять ключ. Но я себя уговорила. Раскрыла чемодан. Обшарила, переворошила свою одежду, переложенную кипами бумаг, и достала записную книжку, которую заполнила десять лет тому назад. В беспокойстве листая записную книжку, я пыталась открыть заколоченные двери в прошлое. Начала звонить.
      «А», Абрамам, Сара Абрахам. Она была маленького роста, защищалась напускным вызывающим поведением и часто заливалась слезами. Я пришла к ним в драматический момент. Ее мать внезапно умерла накануне, и они забыли меня об этом предупредить. В доме был глубокий траур, и я постаралась уйти, как только смогла.
      Набрала номер, который начинался с 683, затем еще четыре цифры.
      – Алло, алло. I'd like to speak to mrs Sarah Abraham…
      Словоохотливая женщина ответила мне по-испански, я услышала puedo, de tener d'informaciones et, плач детей. Осторожно положила трубку. Листая записную книжку, нашла номер какого-то Ньюмэна Джеймса.
      По моим смутным воспоминаниям, это был в своем роде сноб. Он, по-видимому, был англичанином, страдал от аденоидов. Я помню его длинный нос. Он оказался по недоразумению в нашей компании, как и в жизни, охотно представлялся атеистом. Однажды, это было в пятницу, я отправилась к нему, он жил в Сохо, один в своем выпотрошенном, словно кура, доме. Ставни он покрасил в розовый цвет. Это было где-то в направлении к Принс-стрит. Телефон г-на Джеймса Ньюмэна не отвечал. Затем я набрала номер «the real american type» нашей компании. Будущий солдат с головой героя Брайэн Шелтон. Он ухаживал за мной, но я безнадежно была верна Бенжамину. Брайэн жил с родителями на углу Двадцать девятой улицы и Седьмой авеню. Я нерешительно набрала номер. Автоответчик уведомил меня лишь о том, в какое время я могу застать какого-то незнакомца.
      После бесполезных звонков в течение полутора часов я оказалась в одиночестве в четырех стенах. В Нью-Йорке было семнадцать часов, то есть двадцать три часа в Париже. А что, если позвонить маме, или Марку, или директору лицея, не важно кому… Я теряла самообладание, чувствуя себя такой слабой. Словно душевнобольная, которая не может быть одна. Мне недоставало Марка. Я была готова перевоспитаться, чтобы обходиться без костылей. Я очень мало значила в этом мире. Почти ничего. Я могла бы исчезнуть – уехала так неожиданно, что никто не стал бы меня искать до начала учебного года. Я так хорошо закрыла все двери, мое импровизированное вранье было настолько правдоподобным, что я могла бы умереть, не вызвав ни малейшего беспокойства в Европе. Сосредоточиться на своей заурядной судьбе и плачевном итоге я могла бы и в Ландах без затрат. Хотелось бы найти какое-нибудь бюро путешествий и поскорее убраться из Нью-Йорка. Перемещаться в нереальной свободе, которую я себе предоставила. На Карибские острова? Мне следовало бы направиться в более приятное место, чем затхлая квартира.
      Я подошла к окну гостиной, черный остов сгоревшего дома ощетинился на меня. Один из дворов был превращен в паркинг. Хотя бы найти одну из бывших подруг. Кого-нибудь из нашей компании. Хотелось бы сравнить часть чьей-то жизни по американскому образу со своей судьбой и ощутить себя счастливой от сравнения. Окунуться в другие жизни. Ехать бы в дряхлом поезде с засаленными сиденьями, чтобы на перроне вокзала какого-то городка меня встречал чей-то муж, смахивающий на гермафродита, который бы мне объявил монотонным голосом, что Шарлотта приготовила блинчики. Для меня. И что он очень рад познакомиться со мной. Я бы встретилась с одной из своих бывших приятельниц, она бы вытерла свои слегка липкие руки о передник, надпись которого выдавала бы ее привязанность к дочери: «Я люблю Милвоки». В сравнении с ней я бы почувствовала себя свободной, красивой, смелой и непостоянной. Меня познакомили бы с соседями, и я бы смеялась, утраиваясь поудобнее рядом с домохозяйками, которые преуспели лишь в том, что отказались от своих грез. Но не было никаких намеков на это. Надо было спасать себя. Тряпичная кукла с перевязанными ногами разглядывала меня. Были ли по-прежнему на своем месте Эмпайр стейт билдинг и статуя Свободы? Последнюю я знала лишь благодаря фильму Хичкока. Я приоткрыла дверь одной из спален и заметила надпись, прикрепленную над кроватью: «Вещи утомляют больше, чем мысли». Пахло потом. Необходимо было приготовить постель на ночь. Уж лучше заняться этим сразу. Приоткрыла ставни, чтобы проветрить, зной наполнил комнату. На подушке нашла записку: «Извини, дорогая, нет времени, чтобы тебя лучше принять. Чистые простыни в стенном шкафу слева в прихожей».
      Я собрала грязное белье в огромный узел. Запихнула узел в низ шкафа межу прибором для удаления волос, забитым воском, и двумя томами «Научной истории мира со времен каменного века». Положила подушку на подоконник, солнца еще было достаточно, чтобы ее проветрить. Приготовила постель, вторая простыня, небрежно брошенная на первую, заменила старое, пропахшее прогорклым, одеяло. Последние желтые лучи пронизывали старый мешок с перьями, который я положу под голову. Смена часового пояса притупляла мое восприятие, словно тюлевый занавес был натянут между мной и пространством, в котором я находилась.
      Постепенно комната становилась более уютной. Я прошлась также пылесосом, напоминавшим старую клячу с засоренными пылью легкими. Затем принялась за кухню, которую мне удалось вычислить благодаря превратившимся в камень порошкам в различных коробках. Разобрала свой чемодан, повесила измятые платья в шкаф прихожей. Приклеила конверт с франками в том же шкафу. Мне казалось, что меня рассматривают под лупой, как на экране: нелепое ощущение, что за мной следят. Эта гнетущая атмосфера усугублялась сиренами полицейских машин. Я рискнула заняться ванной комнатой, открыла окошечко, чтобы избавиться от запаха плесени, с отвращением заметила бегущего по стене таракана, едва касающегося поверхности своими легкими лапками. Мне надо было принять ванну. Открыла краны, бездумно глядя на булькающую красного цвета воду, выливавшуюся из этого чахоточного устройства. Затем вода начала осветляться, от нее исходил сильный запах дезинфицирующего средства. Прежде чем погрузиться в ванну, я встретилась со своим отражением в зеркале. Я оттягивала кожу на висках, становилась похожей на восточную женщину, приглаживала волосы – краше в гроб кладут. Я встряхнулась, мне не хотелось превращаться в старую тусклую фотографию, засунутую в жалкую рамку. Лучше порвать с этим наваждением, верным источником психического расстройства. Я разгуливала по квартире лишь в повязанном на талии полотенце. Надела джинсы, блузку из батиста. Если мне повезет, я еще достану билет на мюзикл. Худеть начну с завтрашнего дня, сегодня вечером пойду к Сарди, там всегда есть чем полакомиться.
      Перебрала сумку. Затем сунула удостоверение и восемьдесят два доллара, которые поменяла в Париже по очень высокому курсу. Такси уже поглотило двадцать пять. Следовательно, надо поменять мои фраки до начала этого продолжительного уикенда. Нашла на самом дне чемодана губную помаду и даже тушь для ресниц. Обнаружила также в полученной в качестве рекламного сувенира пластмассовой сумочке кисточку, подкрасила глаза. Осмотрела себя. Я не была уродливой, лишь немного странной, так мне казалось. Закрыла дверь квартиры, сунула ключ во внутренний карманчик сумки, в то время как в руке держала ключ от парадной двери. Мне надо было раздобыть брелок и прицепить эти уникальные предметы; если я потеряю один из них, то не смогу больше попасть в квартиру.
      Выйдя из квартиры, надеялась встретить кого-нибудь, завязать разговор, но на горизонте никого не оказалось. Медленно спустилась по ступенькам. Остановилась на площадке третьего этажа, знакомые звуки меня ободряли, только что закрылась дверь внутри какой-то квартиры. Услышала также скороговорку диктора. На втором этаже пахло жареным луком, кто-то кричал по-испански. Лестница была такой же крутой, как у мамы. Мама…
      Она не делала мне плохого, я приняла меры предосторожности, она подавляла мою душу. Она могла вызвать угрызения совести несколькими упреками. Я ухватилась за поручень. Меня пугало время, словно натянутая тетива, готовая метнуть стрелу в мою сторону и прикончить меня. На первом этаже я попыталась открыть входную дверь. Замок не поддавался. Я была не в ладах с ключами, стоило мне лишь дотронуться до них, как они начинали сопротивляться, гнуться, ломаться. Вызываемые в спешке специалисты, неунывающие чудо-работники аварийной службы, всегда веселые, отмечали мою беспомощность. Напуганная сопротивлением двери, я боялась сломать ее…
      Спина покрылась потом, индийская ткань прилипла к ней, я пыталась одолеть замок. Затем с облегчением почувствовала чье-то присутствие, обернулась, из глубины коридора появился мужчина высокого роста, достаточно бледный, со светлыми глазами.