У каждого свой рай

      Он прищурился.
      – Великовозрастный сирота. Я очень любил мать. Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше.
      – Прекрасно, когда любят свою мать, – сказала она.
      Разочарованная в своей материнской любви, она была всегда растрогана, когда слышала о привязанности между родителями и детьми.
      – Полагаю, что мне пора удалиться. Он смотрел на нее почти безразлично.
      – Где вы остановились?
      – В «Schweizerhof».
      – Если бы вы подождали несколько минут, я бы подвез вас. Я еду в больницу мимо гостиницы.
      – Мне не хочется вас обременять…
      – Я еду в том же направлении. Затем он спросил:
      – Как поживает ваш милый монстр?
      – Какой монстр?
      – Ваша дочь.
      – Моя дочь – не чудовище. У нее все прекрасно. Она в Нью-Йорке.
      – В Нью-Йорке?
      Следовало реабилитировать Лоранс, сделать из нее привлекательную личность. Показать, что дочь любит ее. Сделать вид, что она не была несчастной, брошенной матерью.
      – Она на стажировке в Колумбийском университете. На летней сессии.
      Университет ассоциировался с исключительностью и ученостью. В любом случае это было лучше, чем бегство Лоранс из-за неудачного замужества.
      – Я хорошо помню вашу дочь, – сказал Вернер. – Я был зол на нее. Столько времени прошло, возможно, она стала более человечной.
      – Конечно, – сказала Иоланда. – Очень хорошая дочь.
      – Тем лучше для вас. А вы? По-прежнему верны? По-прежнему неуклонно следуете своим принципам? Добродетельна и совестлива?
      Покраснев от волнения, она защищалась.
      – Вы говорите все напрямик. Вы не изменились. Я тоже.
      – Тогда зачем вы приехали?
      Ее охватила дрожь. Ей показалось, что она снова, как когда-то, в тесной исповедальне, где надо было каяться в придуманных грехах за неимением настоящих. Этот разговор с глазу на глаз напомнил ей о тягостных очных ставках в этих клетках, где она должна была признаваться в своих разочарованиях ирреальному профилю, проступающему на деревянной решетке.
      – Мне пятьдесят пять лет, уважаема госпожа, и нас разделяет дубовый письменный стол. Ни морального, ни физического насилия не предусматривается. Не бойтесь так…
      – Боюсь, – сказала она, – что я совершила большую ошибку, приехав сюда.
      Телефон прозвонил несколько раз. Вернер снял трубку и заговорил по-немецки. Затем, повернувшись к Иоланде, сказал:
      – Мне надо в больницу Я отвезу вас в гостиницу.
      – Завтра я уеду в Италию.
      Озабоченный мужчина напротив нее мысленно находился в другом месте. Она проиграла. Поднялась.
      – Что касается Ивисы, я не вижу своей вины. Просто я была верной женой. Думала, что поступала правильно.
      Вернер собирал бумаги в портфель.
      – Вы мне надоели со своей добродетелью. Вы придаете себе, своим принципам слишком большое значение. Вы не заслуживаете особых похвал. Вы любите, значит, вы добродетельны, если даже вы добродетельны из принципа, позвольте вам сказать, что это смешно.
      – Я ухожу, – сказала Иоланда. – Чувствую, что вам мешаю, но благодаря вам я немного узнала Берн. Замечательный город.
      – Знать Берн после одной прогулки? Вы преувеличиваете свои способности восприятия.
      – Не исключено, что я останусь на несколько дней. Чтобы увидеть ров с медведями, музеи, старый город внизу, на берегу…
      Зазвонил телефон. Он схватил телефонную трубку и заговорил с кем-то голосом, мягкость которого ее удивила. Взмах крыльев у птички при взлете был тяжелее. Вернер положил трубку на рычаг, она поспешила уйти.
      – Я ухожу…
      Она направилась к двери.
      – Я провожу вас. Вы позволите? – спросил он. – Мне бы хотелось убедиться, что синева ваших глаз…
      – Убедиться?
      – Да, я помню редкую синеву незабудки.
      – Разве возраст меняет цвет глаз? Она допустила оплошность.
      – Ох, пожалуйста, не надо так волноваться. Женщина, у которой глаза на мокром месте, легко успокаивается. У меня были такие. Они рыдали на моем плече, а на следующий день уезжали, оставив после себя лишь письмо или записку, свитер ручной вязки, чтобы я не простудился. И клубки.
      Ей было неприятно чувствовать себя виноватой. Она задыхалась от волнения.
      – Я живу одна уже много лет, – сказала она. – Я не богата и не светская львица. Мой муж живет в другом месте. Все остальное было лишь обманом.
      Он воскликнул:
      – Вот видите, я прав. Все женщины – врожденные актрисы. Зачем надо было устраивать мне кино?
      – Мне хотелось иметь спокойную совесть.
      – Моя дорога Иоланда, время проходит, время прошло. У вас совесть спокойна. Вы считаете, что этого достаточно женщине?
      – Я понимаю хорошо женщин, которые вас бросают, – сказала она.
      – Почему?
      – Вы не очень любезны.
      – Я не хочу больше приспосабливаться. Лебезить, врать, нет. Не обижайтесь. И не позволю вам уехать в таком состоянии. Приглашаю вас на ужин.
      – На ужин? Она задумалась.
      – До ужина будет спектакль?
      – Нет. Ужин в 19 часов.
      – Во Франции часто ужинают после спектакля. Он откровенно рассмеялся.
      – До чего же вы француженка. Французские привычки, французское мировосприятие. В Швейцарии ужинают рано.
      – Я никогда не путешествовала, – сказала она, – исключением является моя поездка в Ивису. Я не могла этого знать.
      Он покачал головой.
      – Идемте, не бойтесь так, все это не имеет значения. Я не позволю вам выйти отсюда расстроенной. Подумают, что я вам сообщил неприятную весть. Я вас познакомлю с моим лучшим другом.
      – Ваш лучший друг? Он живет с вами?
      Он пожал плечами и направился в другой конец квартиры. Она последовала за ним. Старинная мебель, которую, конечно, убирают кисточкой, столько пыли может накапливаться в резном декоре. Средневековая картина, Богородица, ее исстрадавшаяся душа наполняла смирением заостренные черты лица. В спальне Вернер показал Иоланде венецианское зеркало. Ей не понравилось ее расплывшееся лицо, и она отвернулась. Подошла к окну, увидела за красными крышами реку ярко-зеленого цвета.
      – Ааре, – сказал доктор. – Прекрасный вид, не так ли?
      – Следовало бы открыть окна. Прекрасная погода…
      – Посмотритесь в зеркало, Иоланда. Она ловко уклонилась.
      – Я предпочитаю пейзаж. Он ей протянул руку.
      – Идемте, это – зеркало отпущения грехов. Она высвободилась.
      – Нет.
      Он настаивал.
      – В этом зеркале мы вне возраста, – сказал Вернер.
      – Я ухожу и пойду с вами ужинать только при условии, что вы не будете мне говорить о грустных вещах.
      – Я буду очень любезен, – пообещал он, беря ее под руку.
      Проходя через кабинет, он сделал распоряжения секретарше. Они спустились по лестнице.
      – Идемте… Мы поедем на машине. Гараж рядом.
 
      Его машина находилась в соседнем дворе. Это был скоростной автомобиль. Такое она видела только в кино. Он поставил кассету в авторадио и под звуки Вивальди отвез ее в гостиницу.
      В своем номере она перебрала в памяти события и попыталась успокоиться. Посмотрела немного телевизор, послонялась по номеру и приготовилась к вечеру. Даже задремала на кровати и проснулась внезапно – так она боялась опоздать. Подкрасилась, надела платье цвета лаванды. Представила свой отъезд в Италию. Как она разместится в красивом отеле. Возможно, появится другой Вернер, но на этот раз она не будет его отваживать. Она догадывалась о способах обольщения. Взгляд, взмах ресниц, настоящее и притворное колебание. Она знала об этом со слов. Но как применить все это на практике?
      Она ждала Вернера в холле, доктор приехал спокойный.
      – Я буду приятным, любезным, нежным… Это вам подходит?
      Сумерки окутывали дымкой улицы. Перемежающиеся тень и свет подчеркивали таинственность Берна. Он шел быстро, как это делают одинокие мужчины. Она должна была ускорить шаг, чтобы поспевать за ним.
      – Я иду слишком быстро?
      – Да.
      – Хорошо, я пойду медленнее.
      – О, посмотрите на город, – сказала она. – Все в сиреневом цвете. Как в церкви на Пасху.
      Его мысли были заняты одним из его больных. Умирающим. Еще несколько минут назад он был подле него. Человек не хотел отпускать руку доктора. «Если вы останетесь со мной, смерть не посмеет войти в спальню». «Следовало бы оставаться рядом с каждым. Все время. Никогда не покидать их на пороге другого мира».
      – Вы живете один? – спросила Иоланда. И он ответил как бы самому себе.
      – Мне никто не нужен. У меня работа, больница, мои пациенты. Обретенная психологическая независимость. Да.
      Его возбуждала Иоланда, эта выпавшая из вселенной неприкаянная звездочка. Ему хотелось подвести итог своей жизни. Оправдаться. Защититься.
      – Одиночество – не бремя. У меня нет больше желания кого-то убеждать, делить с кем-то свое существование, найти спутницу жизни. Сюда, ресторан здесь.
      Они вошли. Зал был залит розовым светом. Маленькие лампы, расставленные на красных скатертях, создавали иллюзию загорода.
      – Вам нравится здесь? – спросил доктор Вернер.
      И не дожидаясь ответа, пригласил ее сесть.
      – Вы, по-видимому, спешите, – сказала она.
      – Вовсе нет.
      Он подал ей меню и рассеянно взглянул на свое.
      – В нашем возрасте вечером больше не наедаются…
      – Как это отвратительно, – воскликнула она. – Я на шесть лет моложе вас… И еще хочу есть. Даже вечером.
      – Я пошутил.
      – Иногда это причиняет боль… Когда вы шутите.
      – Каждый день я соприкасаюсь со смертью. Жизнь – хрупкая штука. В моем ремесле быстро отвыкаешь от нежных слов.
      – Тем не менее, – сказала она, – именно вы должны говорить нежные слова. Больным.
      Он посмотрел на нее с интересом этнолога.
      Они выбрали блюдо. После того как заказ был принят, официант принес графин с вином. Иоланда вела себя, как на прощальном ужине.
      Вскоре официант вновь появился с огромным бифштексом и овощным салатом. Иоланда молчала. Вернер покачал головой.
      – Вы обидчивы…
      – Я натренирована. Жизнь научила меня выносить мужчину с тяжелым характером. Мой муж. Он очень чуток по отношению к другим, но не ко мне.
      Он слушал ее. Иоланда внимательно рассматривала лист салата.
      – В Ивисе, – продолжала она, – я была наивна. У меня не было опыта, и я этим гордилась. Сегодня я другая.
      Он похлопал ее снисходительно по ладони.
      – Брак, добродетель, религия… Пятьдесят лет тому назад это было возможно. Но не в наше время.
      – Конечно, вы правы.
      Он произнес несколько слов на швейцарском немецком языке.
      – Вы помните? Она заулыбалась.
      – Помню ли я? О да!
      Она взяла свою сумку, открыла ее, нашла бумажник и, не торопясь, вытащила клочок бумаги.
      – Это мне так понравилось… Я попросила вас написать. На этой бумаге. Я ее сохранила.
      Он смотрел, забавляясь и, может быть, немного с досадой на этот клочок бумаги, на котором была нацарапана фраза по-немецки «Gruezi Mitenand».
      – Я нахожу вас трогательной. Чувствительной. Слишком чувствительной. Как вы выживаете в мире, который имеет обыкновение не щадить мечтательные души? Как вы…
      Она осторожно смяла бумагу. Положила ее в пепельницу.
      – Вы ее выбрасываете?
      – Да.
      Она выпила глоток вина.
      – Теперь мне бы хотелось вернуться. Я устала. Я всю ночь ехала в поезде. Я увидела вас, имею представление о Берне. Пора и отдохнуть. Мне бы хотелось успокоиться и подумать.
      – Вы не хотите десерта?
      – В моем возрасте? – спросила она.
      – Вас задели мои слова… Как у вас обстоят дела с юмором?
      – Это был юмор?
      Вернер попросил счет. Из вежливости они задержались на некоторое время, чтобы поговорить. Он говорил о своей последней подруге. Той, что расписывала шелк пагодами.
      – Вы вошли в мою жизнь как раз в тот момент, когда я решил больше ни с кем не связываться.
      Она чувствовала себя неловко.
      – Я нанесла вам ответный визит. Вот и все.
      – Если я правильно понял, вы хотите поехать в Италию. На север или на юг?
      – Я ничего не знаю об Италии, – сказала она. – Мне хотелось бы также побывать в Венеции еще до того, как она погрузится в воду.
      Вернер снова наслаждался простодушием Иоланды.
      – У вас есть еще достаточно времени.
      – Все имеет конец. Он улыбался.
      – Я вспомнил одну смешную историю, – сказал он, потому что надо было объяснить причину его улыбки. – Один из моих друзей…
      – У вас есть друзья?
      Словно холодный душ. Она задела его самое больное место.
      – Да, у меня есть друзья. Он поднялся.
      – Пойдем…
      А на улице он спросил:
      – Разве по мне видно, что у меня нет друзей?
      Она шла медленно.
      – Не знаю.
      Он подтвердил вновь:
      – У меня очень много друзей.
      – Эгоисты, как вы?
      – Эгоист? Я? Эгоист? Моя жизнь целиком посвящена другим.
      – Это вам нравится, – сказала она. – Следовательно, это – не жертва.
      – По-вашему, ухаживать за умирающими мне нравится?
      – Но, в конце концов, – воскликнула она, – вы должны также исцелять людей? Вы мне говорите только о смерти.
      Она дрожала от своей смелости, но решила идти до конца в своем рассуждении.
      – Лучше нам больше не видеться. Вы слишком печальны. Как раз в тот момент, когда мне захотелось перестроить свою жизнь, вы мне объясняете, что жизнь кончена.
      Не всегда следует уступать, терпеть, улыбаться, но и осмеливаться говорить. Это было новым.
      Он с ней попрощался у двери гостиницы. Она ушла от него, не оборачиваясь. Взволнованная, разочарованная, она колебалась, подниматься ей в номер или нет. Слышалась приглушенная музыка. Она увидела слева в холле небольшой бар. Она робко взглянула на запретное место и заметила круглые столы. Кожаные кресла, светильники с мягким светом, чувствовался легкий запах табачного дыма. Несколько одиноких мужчин. Она отыскала стол в углу, за которым можно было устроиться, как в сторожевой башне.
      – Что вы желаете? – спросил у нее официант несколькими минутами позже.
      – Что можно выпить?
      – У нас есть все, что пожелаете.
      Она думала о докторе, о его суровых рассуждениях, о возрасте. Годы приближают к близкому концу. Она спешила.
      – Немного шампанского. Мне бы хотелось один бокал.
      – У нас есть маленькие бутылки, можно заказать полбутылки, – сказал официант.
      – Хорошо, – согласилась она.
      – Сухое? Вы предпочитаете сухое шампанское?
      – Да.
      Никто ей не устраивал праздников в Париже. Лоранс поздравляла ее с днем рождения по телефону. Жорж, когда об этом помнил, посылал ей телеграмму, но никто не приходил, чтобы выпить с ней шампанского. Она осторожно закурила свою первую в этот день сигарету. Вернулся официант. Отрывистый хлопающий звук – и пенящаяся кристаллическая жидкость потекла в бокал, бутылочка была поставлена на стол, а счет засунут под пепельницу.
      Она осторожно подняла бокал. Впервые в своей жизни одна в баре, она собиралась пить шампанское. Одна в чужом городе.
      – Позвольте мне предложить вам этот бокал шампанского. И возможно, еще один. Не гоните меня, я ничего плохого вам не сделаю.
      Над ней склонился улыбающийся, довольно высокого роста, мужчина лет сорока. Он казался симпатичным и скорее внушающим доверие. Она смотрела на него и не знала, что ей следовало ответить. К ней подошли, к ней пристают, ее соблазняют. Она вдруг почувствовала себя счастливой. Благопристойности ради требовалось, чтобы ей казалось, что она защищается.
      – Мне следовало бы сказать «нет», не так ли?
      – Но у вас нет желания говорить «нет», – сказал он.
      У него были черные глаза и черные волосы. Он казался обаятельным.
      – Я сяду?
      Она услышала как бы издалека, как ответила:
      – Если вам угодно. Но я не собираюсь оставаться здесь долго.
      Он сел и сделал знак официанту. Иоланда попыталась объясниться.
      – Я сказала «да». Мне не хотелось привлекать внимание, чтобы не подумали бог знает что.
      Еще несколько минут тому назад ему казалось, что вечер закончился. Но он снова оживился, когда увидел Иоланду. Он наблюдал за ней с интересом.
      Эта очень красивая изящная смущенная женщина чувствовала себя неловко, и в то же время от нее исходил какой-то свет.
      Она как бы предлагала себя на серебряном подносе.
      – Вы одна в Берне?
      – Да, – ответила она. – Мой муж очень занят… Он остался в Париже. Мы очень счастливая пара.
      – Я вас поздравляю, – сказал он. – Мне меньше повезло, чем вам.
      «Она, должно быть, страдает от одиночества, – подумал он. – Некоторые женщины утверждают, что они счастливы, говорят о своем удачном супружестве, рассказывают о блаженстве для самообольщения. Чтобы скрыть, чего они так жаждут. Другого мужчину».
      – Я не люблю маленькие бутылки шампанского и одиноких красивых женщин.
      Иоланда находила, что он чуток и привлекателен. У него были красивые руки, и он не носил обручальное кольцо.
      – Можно узнать, как вас зовут?
      – Зовите меня Винсент. Ограничимся именами. А вас?
      – Иоланда.
      – Что вас привело в Берн?
      – Туризм.
      – Вы француженка?
      – Да. А вы швейцарец?
      – Валезанец.
      – Валезанец? Это тем не менее швейцарец?
      – Да, но есть разница.
      – Я вас не очень хорошо понимаю.
      Он заулыбался.
      – Вы поймете позже, что такое валезанец.
      Винсент заказал официанту бутылку шампанского высшего качества. Иоланда его слушала и смотрела на него. Винсент был элегантно одет, безукоризненная белая рубашка подчеркивала темный цвет костюма.
      – Принесите его в ведре со льдом, мы подождем, пока оно охладится.
      Мог ли он вообразить, что заполучит эту женщину в тот же вечер. Овладеть ею, полюбить ее, щедро одарить и забыть ее. Могла ли она со своей чрезмерной сдержанностью и чувствительностью, от которой розовело ее лицо, стать развлечением? Чем угодно, но только не развлечением.
      Официант принес шампанское, как подносят ребенка к купели.
      Иоланда размышляла. Согласно ее теоретическим знаниям человеческой натуры, тот, кто пристает, разговаривает, нападает, соблазняет, мог быть только итальянцем.
      – Вы сказали валезанец?
      – В Швейцарии есть кантон: Валез.
      – Это кантон?
      – Вы не знаете Швейцарию?
      – Нет.
      – Совсем?
      Он облокотился на стол.
      – Вам предстоит открыть чудеса. Кантон за кантоном, регион за регионом, город за городом. Не говорите мне, что вы останетесь одна в течение вашего отпуска.
      Официант вернулся, осторожно очистил горлышко бутылки и открыл ее с легким хлопком. Он налил шампанское в чистые бокалы, затем поставил бутылку в ведро, наполненное кусочками льда. Винсент поднял бокал.
      – На здоровье, – сказал он.
      – За ваше здоровье, – произнесла она.
      – У нас говорят «На здоровье».
      Она выпила это сводническое шампанское. Она ловила сигналы, исходившие от Винсента. Она позволяла себе раствориться в ожидании.
      – Вы живете в Берне?
      – Я не в гостинице, – сказал он. – У меня здесь дела. Я буду здесь лишь одну ночь.
      Приключение заканчивалось, как лопается воздушный шар. Одна ночь.
      – Вы женаты?
      – Сегодня вечером это – не наша проблема, – сказал мужчина. – Мы можем отстраниться от будничных проблем. Вы очень соблазнительны, очень сдержанны… тем не менее…
      – Мне очень хорошо в вашем обществе, – ответила она.
      Медведь ловко хватал инжир. Почти не напрягаясь. Лишь следя за траекторией полета золотистым взором. Винсент наслаждался комплиментом, который превращался в приглашение. Он не был уверен в том, что она это сознавала. Она была новичком в делах такого рода. От нее исходила величайшая неловкость, она чуть не опрокинула свой бокал, когда прикуривала сигарету, так она была скована в движениях. Она знала, что находится на перекрестке своей жизни, что ей следует избавиться от скованности, от угрызений совести. Винсент был из тех мужчин, которые считаются сильными, они никогда не болеют, у них никогда не бывает серьезных психологических драм. Этот коварный валезанец сулил заполнить вечер Иоланды. С удивлением она обнаружила, как просто познакомиться. Говорить с незнакомцем. Болтать.
      Расспрашивать и слушать о необычных вещах. Он рассказывал забавные истории. Говорил о себе умело. Никто не смог бы представить его в профессиональной среде или семейном кругу. Она погружалась в жизнь, которую никогда не узнает. Она участвовала в ретроспективе прошлого, которую Винсент представлял, чтобы ее позабавить. Он вызывал у нее желание. Была ли она такой же, как все, жертвой искусителя, которому всегда удается заманивать в ловушку женщину с принципами? В баре бесшумно сменялись посетители, до них долетали лишь обрывки разговоров. Переставляя пепельницу, Винсент дотронулся до руки Иоланды. Это прикосновение она ощутила всем телом.
      – А вы? – спросил он. – Я ничего не знаю. О вас… О вашем душевном состоянии…
      Она успокоилась. Он не мог иметь плохих намерений, если говорил о душе. Она была растрогана. Винсент, случайный встречный, интересовался больше ее переживаниями, чем Жак Вернер.
      – Я вам не доверяю, – сказала она.
      – Почему?
      – Мне хорошо с вами. Я не должна это говорить.
      Он был почти сбит с толку такой откровенностью. Он даже хотел отступить, поскорее проститься, но обронил одну из своих привычных избитых фраз.
      – Вы, должно быть, очень страстная и в то же время сдержанная.
      – Мне нужна ласка, – сказала она. Винсент подписал счет.
      – К тому же вы впечатлительны.
      Он был начеку. Она могла стать утомительной. Он посмотрел на свои часы, было не слишком поздно, у него еще было время. Но надо ли рисковать, чтобы увидеть, как она плачет. Винсент не выносил слез и избегал обременительных привязанностей. Он желал сознательно и свободно соглашающуюся женщину. Не жертву, а соучастницу.
      – Вы должны решить сами, хотите ли провести ночь со мной.
      – Ночь с вами? – повторила она.
      Эти запретные слова, которые предназначались другим женщинам, имеющим особое право поступать безрассудно, которые в будущем будут терзаться угрызениями совести, аморальным, вероломным. Сильным существам. Тем, кого называют «свободные женщины». Эти слова были обращены к ней.
      – У меня никогда не было приключений.
      Она была молода и чиста. Не психопатка, не склонная к самоубийству, не обманутая, это была одинокая женщина. Просто женщина.
      – Ничто не мешает нам полюбить друг друга, – сказал он, чтобы задобрить ее.
      Славный враль, он говорил, выстраивал слова, как опытный обольститель.
      Она нуждалась в красивом вранье.
      – Любить меня? Франция далеко отсюда, – сказала она.
      – Франция рядом.
      Она поднялась с трудом, ее стул был зажат в углу.
      – Желаю вам спокойной ночи, Винсент.
      Она споткнулась о стол.
      – Вы меня покидаете?
      – Должна. Вы меня пугаете, и я боюсь угрызений совести. А мне бы так хотелось…
      – Чего?
      – Переступить порог. Я, наверно, не сумею.
      – Я бы любил вас, – сказал он. – Очень сильно.
      – Спокойной ночи, Винсент.
      Она вышла из бара, чтобы подняться к себе в номер. Как раз до того, как дверь лифта закрылась, Винсент догнал ее. Он заметил освещенную кнопку пульта. Перевел взгляд на Иоланду. Она смотрела на плакат с синим морем.
      Лифт остановился, дверь открылась, Винсент взял Иоланду под руку. Они пошли по пустому коридору. Иоланда пошла к двери и попыталась ее открыть. Ему пришлось помочь.
      – Расстанемся здесь? – спросил он. Он был чуть выше ростом.
      – Да. Конечно. Так надо. Вы должны это понять.
      Он притянул ее к себе и поцеловал. Первый поцелуй другого мужчины, не Жоржа. Должно было свершиться невозможное, подумала она. Выскользнула из его объятий и вошла в комнату. Он вошел следом, поцеловал ее еще раз и, не выпуская, с унаследованной от предков ловкостью овладевать, захлопнул дверь, не давая ей опомниться от нескончаемого поцелуя. Она воспринимала все как бы со стороны. Раздвоившись, она видела себя: высокая женщина с узкими бедрами направляется к кровати, ложится, натягивает одеяло на голову, как это делала ребенком в былые времена, когда боялась темноты. Она слышала шаги Винсента. Он неторопливо убрал одеяло, потом простыню, потом страхи. Он ей оставил целомудрие. В этом мраке, в котором едва ли мог пробиться снаружи луч света, она приняла на себя упавшего в ее объятия мужчину. Слова, молчание. Ни малейшего представления о времени. Несколько стартов в великолепно организованное путешествие. Несколько нежных слов. Захлопнувшаяся дверь. Ночная прогулка по обитым бархатом туннелям. Как в бессвязных снах. И позже, очень далеко, настойчивый звонок телефона. Возвращение в день. Было уже светло, дневной свет пробивался сквозь плотные шторы. Она сняла трубку.
      – Алло?
      – Иоланда?
      – Да…
      – Это вы, Иоланда?
      Кто-то настойчиво хотел вернуть ее в повседневную жизнь.
      – Да, это я.
      – Говорит Жак Вернер…
      Она незаметно зевнула.
      – Да.
      – Вы еще спите?
      – Да.
      – Вы предпочитаете, чтобы я позвонил позже?
      – Да.
      – Что с вами? Вы не больны?
      – Больна? О нет.
      – Вы имеете представление о времени?
      – Нет.
      – Десять часов.
      – Да.
      – Когда вы уезжаете?
      – Куда?
      – В Италию.
      – В Италию?
      Кто говорил об Италии… С какой стати ехать в Италию? Сама мысль о том, чтобы встать, была неприемлемой.
      – Не знаю.
      – Вы хотите, чтобы я позвонил вам через час?
      – Наверно. Позвоните через час.
      – Вы странная.
      – Странная?
      – Вчера я вел себя нехорошо, – сказал Вернер. – Признаю это. Надо меня простить. Ваш визит меня взволновал и напомнил мне молодость.
      – Ах так? – сказала она. – В таком случае спасибо. До скорого.
      Она положила трубку и снова погрузилась в объятия Винсента.
      Она сохранила в своем теле воспоминание об этой ночи. Попыталась вызвать хоть какие-то угрызения совести, безуспешно. С чрезвычайным вниманием изучила диск телефона, нашла номер обслуживания на этаже. Позвонила, заказала себе завтрак Ей ужасно хотелось есть. Она обнаружила визитную карточку на прикроватной тумбочке. Визитная карточка Винсента с двумя телефонными номерами, один из которых был подчеркнут. Служебный и домашний адреса. И название города.
      В дверь постучали. Это был официант с подносом. Должно быть, считали, что в номере находится пара, все было в парном количестве, даже две чашки. Горячие рогалики, свежие вкусные хлебцы, огромный кофейник, обжигающее молоко. Она устроилась в кровати с завтраком, достойным Гаргантюа. Она уже съела два рогалика, проглотила две чашки кофе с молоком, когда услышала стук в дверь.
      – Войдите.
      Ключ в замке повернулся, и вошла горничная с огромным букетом цветов, завернутым в прозрачную бумагу. Желтые розы.
      – Здравствуйте, мадам. Я принесла вам цветы. Они превосходны. Можно поставить? Я принесла также большую вазу.
      – Розы, – повторила Иоланда. – Розы. Горничная поставила букет в огромную вазу и ушла.
      Иоланда наслаждалась четвертым рогаликом, любуясь букетом.
      Затем она встала и взяла конверт, прикрепленный к букету. Открыла его и обнаружила записку: «Желаю Вам приятного дня. Мне бы хотелось с Вами встретиться. Винсент».
      Она снова устроилась в кровати и набросилась на сладкие булочки. Оставались еще хлебцы. Сидя на кровати, она считала и пересчитывала розы. Семнадцать. Ей нравились эти семнадцать желтых роз. Она взывала к своей совести, та не подавала никаких сигналов, не было ни душевной боли, ни предчувствия изощренных наказаний – прекрасное состояние покоя в прекрасном благополучии, и тело легкое как перышко. Женщина-снежинка, оторвавшаяся от своего стерильного прошлого.
      С чашкой в руке она воскресила в памяти каждую деталь своей встречи с Винсентом. Фильм возобновился, и она снова слышала эту фразу: «Вы одна? Вы позволите мне сесть?»
      Позже, в это сладострастное утро, она встала под душ. Вода ее гладила, пощипывала, обрушивалась на нее, ласкала, она осматривала себя под этим прохладным и горячим дождем. Некоторое время спустя снова постучали. Она только что вышла из ванной комнаты, завернувшись в халат.
      – Да, войдите.
      Горничная принесла ей второй букет.
      – Еще розы, мадам. Как в родильном доме! На этаже у меня больше нет достаточно больших ваз. На время, пока я принесу ее со склада, можно их оставить в раковине?
      – Конечно, – ответила Иоланда.
      На этот раз розы были розового цвета. Иоланда уже освоилась, она протянула руку.
      – Пожалуйста, дайте мне карточку. Горничная с предосторожностью сняла конверт, прикрепленный к целлофану.
      – Пожалуйста.
      Иоланда узнала почерк Жана Вернера: «Дорогая Иоланда, почему вы говорили со мной так холодно по телефону? Поймите меня… Я не знаю, что я чувствую на самом деле… У вас так много достоинств, но иногда, не желая этого, вы меня раздражаете… Пожалуйста, не уезжайте, не повидавшись со мной. У вас дар очаровывать или выводить меня из себя. Позвоните мне. Вот номер прямой телефонной связи. До встречи».
      Иоланда считала розы: «Одиннадцать», – сказала она задумчиво. Она слонялась по комнате, переходя от одного букета к другому. Позвонила администратору.
      – Я бы хотела остаться в моем номере еще на несколько дней. Это возможно?
      – Без проблем, мадам.
      – Благодарю, – сказала она. – Спасибо.
      Она позвонила Вернеру чтобы объявить ему, что она остается. И возможно, во второй половине дня она позвонит Винсенту.
      Со вчерашнего вечера мужчина перестал быть запретным плодом для нее.

Глава 6

      КАК НАДОЕДЛИВЫЙ мотив, от которого трудно отделаться, меня преследовала фраза: «Лоранс, ты делаешь колоссальную ошибку». Иногда я произносила вслух: «Колоссальная». Я оказалась в Нью-Йорке, в полном одиночестве. Мои теории относительно интеллектуалки, которая сосредоточенно мыслит, как в моем случае, потерпели крах. Как всем, мне нужно чье-либо присутствие, общение. Герой или морская свинка, не важно. Во время своих скитаний я проходила мимо конуры, приклеивалась лицом к витрине и делала дурацкие знаки всклокоченным щенкам с влажными от волнения глазами, которые перебирали лапами от нетерпения. Им хотелось, чтобы их любили. Но я сохраняла свою трезвость. Ни одна из моих жизней не смогла бы выдержать обузу на четырех лапах.