Кто-то, резко поскрипывая в темноте новой, еще не обношенной или праздничной обувью, шел ему навстречу. Егорша? Кто же еще филонит по вечерам во всем снаряжении?
      Нет, не Егорша. Раечка.
      Сполохом вспыхнул нарядный шелковый платок в желтых полосах света, падающих на дорогу от окошек конторы.
      Михаил круто, как мальчишка, нырнул в сторону.
      ... Пять дней назад под вечер к нему на поле прибежали ликующие ребята: Егорша приехал.
      Он все бросил: лошадей, жатку - и к Ставровым. Больше месяца не виделись можно часом-двумя пожертвовать ради друга?
      Вот с каким настроением прибежал Михаил к Ставровым. А Егорша - нет. Егорша с первых слов начал задирать нос.
      Во-первых, он, видите ли, отпускник, а не просто там на побывку после сплава домой пришел, и потому намерен отдыхать культурно, ибо его здоровье это уж не его здоровье, а здоровье рабочего класса.
      Но это пускай. И пускай отчитывает его за мясо ("Купец! За десять верст от райцентра сплавщики стоят - за час бы расхватали твою Звездоню. А он вздумал с бабами районными торговаться..."). Пускай. Тут он, Михаил, действительно недодумал. Можно было съездить к сплавщикам - полторы-две тысячи лишних положил бы в карман. Но Егорша на этом не остановился. Егорша, войдя в начальственный раж, пошел дальше: зачем поставил столб со звездой Тимофею Лобанову?
      И тут Михаил вскипел:
      - А тебе что, краски жалко?
      - Конечно, ежели бы я знал, что ты ради такого дела краску просишь, я бы еще подумал...
      - Отдам! Не жмись!
      - Дурило! В краске дело?
      - А в чем же?
      - В чем? - Егорша постукал себя кулаком по лбу. - А в том, что это политика.
      Михаил рассмеялся:
      - Политика... Столб могильный красной краской вымазать...
      - Да, и столб. А ты думаешь? Больно шикарные кладбища у нас были бы, ежели бы каждый захотел красную звезду себе на могилу! Нет, ты сперва заслужи эту звезду, а потом ставь.
      - А Тимофей Лобанов не заслужил, по-твоему?
      - Ежели б заслужил, райком бы дал команду, будь спок. Я это знаю, как делается, - работал в райкоме. Перво-наперво, - стал авторитетно разъяснять Егорша, - объявление в газете дают, невролог называется. Вся автобиография сообщается. А какая у Тимофея автобиография? В плену был? Так? Нет, что-то я этого в неврологах не читал. Не приходилось.
      Михаил, опустив голову, тупо смотрел на хромовый, до блеска начищенный сапог. Слова Егорши смутили его. Черт знает, может, и в самом деле он поспешил со звездой...
      - Вот так, друг ситный, - насмешливо заключил Егорша. - Пора отличать малосольные рыжики от горькуш. А то и за штаны могут взять. Не маленький. А ты из одной грязи едва вылез - в другую хлоп...
      - Из какой грязи?
      - Но-но! Думаешь, не знаю, как ты тут из-за попа травил... Имеется сведенье...
      - А я и сейчас скажу: не знаю, за что закатали старика.
      - Да? Забыл, значит, как он нам на мозги капал?
      - Он нам капал, да весь вопрос - куда. Я что-то не помню, чтобы он у нас выманивал водку.
      - Ну, водкой меня не купишь, - отрезал Егорша. - Выпить выпью, а ежели насчет политики, тут, брат, шалишь. Не за то у меня отец да дядя на войне головы сложили, чтобы я ушами хлопал. Мы, брат, так: пьем, гулям, а линию знам. И тебе советую насчет там всяких теплых чувств покороче. Понял?
      - Каких, каких чувств?
      - Родственных. Чего ты об этом попе разоряешься? Думаешь, там, где надо, не учитывают, что вы родственники?
      - Сволочь! - коротко выдохнул Михаил.
      Он до того рассвирепел, так взбеленился, что, кажется, скажи еще одно слово Егорша, и он бы бросился на него. Ведь это же надо придумать: он заступается за Евсея потому, что тот его родственник. Да ему и в голову никогда это не приходило. А приходило, уж если на то пошло, совсем другое. Приходило то, что Евсей два года колотил сани для колхоза, а кто теперь их будет делать? Кто будет выручать его как бригадира по скотному двору, по конюшие? А два сына у Евсея на войне погибли - это не в зачет?
      И вот как раз в это самое время, когда Михаил на всю катушку собирался выдать Егорше, под окошками появилась Раечка - она шла с большим кузовом травы.
      Егорша петухом высунулся в раскрытое окно, закукарекал:
      - Раюша! Соседка дорогая! Давай на беседу.
      - Некогда! - ответила Раечка.
      - Чё некогда. Я музыку новую привез. Ей-бо. Вот Мишка рядом - не даст соврать.
      Михаил выпучил глаза: какая еще музыка?
      - Древесина пекашинская! Совсем тебе комары мозги выели. Надо девку заманивать, а он - какая музыка?
      Подталкиваемый Егоршей, Михаил выглянул в окошко, небрежно махнул рукой, давай сюда, Райка.
      И Раечка кузов с травой наземь и - к ним. Через зеленый картофельник. Красиво, легко начала выбрасывать белые ноги. А в избу вбежала - грудь ходуном, и такие радостные, такие летние глаза.
      - А где музыка?
      Егорша мелким бесом начал рассыпаться: Раечка, Раечка, дорогая соседка...Выставил из-под стола табуретку, обмахнул рукой.
      Злость взяла Михаила:
      - Райка, ко мне!
      Раечка в замешательстве посмотрела на Егоршу, как бы спрашивая того: что у вас тут происходит?
      - Ну! - нетерпеливо сказал Михаил.
      И Раечка покорно, опустив голову, подошла к нему, села рядом на лавку.
      Михаил притянул ее к себе:
      - А ты, Райка, горячая. С тобой не замерзнешь.
      Раечка по самые глаза залилась вишневым румянцем, выгнула стан.
      - Не рыпайся! Не таких, как ты, объезжали. - Михаил торжествующе посмотрел на побледневшего Егоршу - что? выкусил? - и рывком перекинул девушку к себе на колени, так что у той колоколом вздулось пестрое ситцевое платье.
      - Тяжелая ты, Райка, много в тебя добра сложено.
      - Может, вам создать обстановочку, а? - язвительно спросил Егорша.
      - Создай! Верно, Раечка? - Михаил с напускным ухарством откинул голову, сбоку посмотрел на Раечку.
      У Раечки слезы стояли в глазах и губы были закушены...
      Михаил все это сейчас вспомнил и подождал, покамест Раечка не прошла мимо.
      Щеки ему и сейчас жег каленый стыд. Нехорошо, по-скотски все это вышло. Он терпеть не мог, когда Егорша начинал всякую пакость рассказывать про баб и девок, а разве он сам поступил лучше? Чем виновата Раечка? Прибежала к нему по первому слову - радостная, сияющая, на все готова. А он начал куражиться. Он начал показывать Егорше свою власть над девкой. Вот, мол, какой я, грязный, небритый, нечесаный, прямо с поля, древесина пекашинская, как ты говоришь, а давай потягаемся - чья возьмет?
      Ну погоди, подумал Михаил о Егорше. Когда-нибудь я тебе за все выдам. Действительно, ежели бы Егорша не завел его, с чего бы он начал куражиться над девкой?
      Егорши дома не было. Отпускник. Самая рабочая пора у него по вечерам да по ночам. А днем его работа - ружьишко. Бродит в первых соснах за деревней да лупит в кого попало. Михаил частенько слышит его выстрелы.
      - Ежели к дому не поздно пригребется, пущай ко мне зайдет, - сказал он Степану Андреяновичу.
      - Так или дело какое?
      - Дело... Бока ему наломать надо? С пьяных глаз зашел к нам - Лизавету за него отдайте.
      - Чего? Лизавету сватал?
      - Говорю, окосел с перепоя.
      Степан Андреянович долго молчал, и вдруг слеза блеснула у него в правом глазу, задрожал подбородок.
      - А что, Миша, - начал он издалека, - может, это и неплохо?
      - Неплохо? Да Лизка еще ребенок!
      - Ну пошто ребенок? Раньше, бывало, и моложе выдавали.
      - Чего зря бочку перекатывать. Чтобы я да за такого кобелину сестру свою отдал... Никогда! Так и скажи ему. А то повадки его я знаю. Разрисует. Наплетет такого, чего и в помине не было.
      - Да это-то так, - согласился Степан Андреянович. - Хоть и своя кровь, а не хвалю.
      4
      Михаил ушел, а старик еще долго сидел у стола.
      Днем, когда они сели обедать, Егорша заводил носом: и грибы зажарены не так, и хлеб дедов ему не по вкусу, и от картошки нечищеной его воротит...
      - А ежели воротит, женись! - вспылил Степан Андреянович.
      - Ну и женюсь! - ответил с вызовом Егорша. - Нашел чем пугать.
      И, видно, после этого сгоряча и брякнул у Пряслиных, подумал Степан Андреянович.
      А вообще-то лучше невесты, чем Лиза Пряслина, он бы своему внуку не желал. Еще Макаровна, покойница, нахвалиться не могла Лизаветой: "И такая уж у Пряслиных девчушечка совестливая да работящая. Золото девка..." Хорошая семья. Крепкий корень. И если бы Егорша с такой семьей породнился, может, он и сам бы немножко остепенился - повылезла бы из него лишняя дурь...
      Да нет, вздыхал Степан Андреянович, близко локоть, да не укусишь. Разве пойдет такая девка за моего шалопая?
      Егорша пришел поздно. И как всегда - под парами.
      - Чего не спишь? Утро скоро.
      - С тобой уснешь.
      - Ха, опять чем не угодил?
      - Бесстыдник. Налил шары и ходишь. Уж ежели задумал жениться, по себе сук гни.
      - Так, - рассмеялся Егорша. - Значит, оповестили. Кто был? Мишка?
      - Чтобы этого у меня больше не было! - сердито сказал Степан Андреянович. - И себя не срами! И людей не смеши. Разве отдадут за тебя такую девку?
      - Кого? Лизку не отдадут? Да я только свистну - сама прибежит.
      - Всех-то ты по себе меряешь.
      - Да что - я хуже их, навозников? - возмутился Егорша.
      - Эти навозники-то, смотри-ко, - семью подняли. Что ты против того же Михаила?
      - Михаил, Михаил... Ты мне плешь переел этим Михаилом. Подумаешь, хитрость всю жизнь в навозе копаться.
      - Не хвали себя. Пущай люди хвалят.
      - А что - не хвалят меня? В газетах не про каждого пишут. Лизка тебя устраивает?
      - Чего попусту говорить.
      - Нет, я спрашиваю: Лизка тебя устраивает?
      - Такая девка!.. Локтем бы перекреститься можно...
      - Ну и все, - сказал Егорша. - Завтра будешь локтем креститься. А теперь давай спать.
      5
      Егорша мог не глядеть на часы. Он и так знал, который час, потому что есть на земле такая пакость - осенние мухи. А осенние мухи начинают лютовать ровно в десять часов, в ту самую пору, когда в их боковую избу вкатывается солнышко.
      Голова у него побаливала. Вчера он определенно перебрал. Сто пятьдесят "сплавных" за обедом, четушка с Осей-агентом, затем "пенсионная" бутылка с довесом у Петра Житова, потом они еще с Анной Яковлевой, чтобы не замерзнуть на повети, раздавили маленькую, - сколько это будет?
      Потягиваясь и зевая, Егорша прошел в задоски, хватил кружку холодянки, закурил.
      Дед постукивал в сарае - тесал березовый полоз. Много теперь у него дела. Евсей на казенных хлебах, Трофима Лобанова нет - один на весь колхоз сановик. Настойчиво, как дятел, долбит березину, и топор, видать, наточен - в полтопора играет жало, а не та, не та сила у старика. Тюкает, тюкает, а зарубки настоящей сделать не может. Разве так он еще два-три года назад расправлялся с полозом?
      Егорша вспомнил ночной разговор с дедом. А что, подумал он, может, и в самом деле жениться? Вчера от нечего делать он начал травить Лизку - дед огонька за обедом подкинул, а почему бы и не всерьез? Ха! Не отдадут? Мишка против? Всяк в пример ему ставит этого Мишку. Хозяин. А он, Егорша, вроде для забавы у пекашинцев. Художественную часть им поставляет. Нет, постой! Посмотрим, кто из нас последнее слово скажет!
      Деятельное, давно не испытываемое возбуждение охватило Егоршу. Он наскоро побрился, вымылся до пояса, надел свою лучшую шелковую голубую рубашку с молнией, а поверх рубашки куртку хромовую - тоже с молнией. Блеск! Звон! И сапоги надраил так, что ногам жарко.
      - Дедко! - крикнул он, выходя на крыльцо - Смотри последний раз на моего конягу. Вечером не будет.
      - Куда девается? Пропьешь?
      - Пропьешь, пропьешь... В отпуску я. Законно гуляю. В общем, в район еду. Не жди обедать.
      Егорша завел стоявший у хлева на зеленом лужку мотоцикл, выехал из заулка на дорогу.
      Тепло. Солнце припекает. За болотом, на Широком холме, трещит Мишкина жатка...
      Эх! Давай-ка напоследок пропашем из конца в конец пекашинскую улицу. Покажем, какой скок у нашего рысака.
      Егорша нажал на рычаг с газом и со свистом, с грохотом полетел вперед.
      ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
      1
      У Пряслиных издавна повелось: если ты в чем-то проштрафился, оправдайся делом. А Лизка считала себя виноватой: она вечор своими глупыми слезами довела брата до белого каления. И поэтому сегодня она работала за троих. Встала еще затемно, затемно пришла на телятник, выгребла навоз, привезла травы для телят, наносила воды, - еще что сделать?
      Самым большим желанием ее в это утро было выйти на деревню да послушать, что говорят о вчерашнем. Знают ли бабы, что к ней вечор Егорша сватался?
      И еще ей хотелось хоть одним глазком, хоть краешком глаза взглянуть на Егоршу: как он сегодня-то, на трезвую голову? Помнит ли, что вчера молол?
      И вдруг - вот как бывает! - он сам. Егорша!
      Да, только подумала она о нем - загрохотал мотоцикл у маслозавода, а потом и он сам показался. Как ворон черный, вылетел в своей кожанке - и на задворки. Видно, к Илье Нетесову в кузницу.
      Нет, постой, ахнула Лизка, да ведь он, дьявол бесстыжий, сюда, на телятник, едет. Ей-богу!
      Она быстро вытащила ногу из шайки - только-только начала было мыть ноги и в телятник. Хорошо, в самый раз будет - захлопнуть двери перед самым его носом. Но в последнюю секунду благоразумие взяло верх. Нельзя ей показывать вид, что перепугалась. Иначе он, зубоскал, проходу ей не даст.
      И она, собрав все свои силы, сунула ноги в опорки, торопливо поправила рассыпавшиеся на висках волосы и, строгая, недоступная, с высоты бревенчатого настила перед дверьми в телятник стала поджидать завязнувшего в песке за кузницей Егоршу.
      Первые же слова Егорши: "Здорово, невеста! " - выкрикнутые тем еще с машины, полымем одели ее щеки.
      Но она не растерялась:
      - Проваливай! Чего здесь не видал?
      А Егорше это как чих. Выстал, нахалюга кожаный, да давай ее своими синими мигалками завораживать. Как змей!
      - Проваливай, говорю! Нечего тебе тут делать, - еще строже сказала Лизка и, не долго думая, показала спину.
      - Стой! Не шибко. С женихом или с пнем разговариваешь? - Егорша прыгнул к ней на настил и - не успела она глазом моргнуть - за косу.
      Она дернулась, закричала:
      - Пусти, дьявол бессовестный!
      А ему забава: смеется да наматывает-наматывает косу на руку.
      Намотал, притянул ее лицо к своему:
      - Ну, теперь поняла, как со мной разговаривать?
      - Пусти, говорю, - гневно зашептала Лизка. - Люди-то что скажут? Вот погоди, скажу Михаилу.
      - А спать будем - тоже Михаила кликнешь? - прямо ей в лицо рассмеялся Егорша. И вдруг выпустил косу, сделался серьезным-серьезным. - Сядем. Нечего теперь Мишку призывать, коли надо жизнь свою решать.
      Лизка посмотрела на кряжи под навесом, на которые указывал взглядом Егорша, посмотрела на него самого - что у бесстыдника на уме? - и села: бог знает, что он еще может выкинуть, ежели не уступить ему.
      - Вечером со сватами приду, - объявил Егорша. - Чтобы у меня без этого... Без фортелей.
      - Надо мне твои сваты! - хмыкнула Лизка, но глаза отвела в сторону: жар кинулся в лицо.
      - Значит, опять сначала?
      - Да мы с тобой и не гуляли, жених выискался...
      - А в баньке на Ручьях зазря обнимались? Забыла? А я тебя невестой своей с каких пор стал называть?
      - Что - в шутку-то можно, - опять в сторону сказала Лизка.
      - Сперва все в шутку. А вот ежели я тебе не нравлюсь - тогда другой разговор. Ну? Говори прямо. Бей горшок, покуда не поздно.
      Лизка не успела ответить, как Егорша воскликнул:
      - Эх ты, жало зеленоглазое! Чего тут канитель разводить? Ты войди в мое положение. Мне так и эдак жениться надо. Сколько я еще деда эксплуатировать буду? Ты думаешь, я не вижу, каково ему. Живем, как два бобыля. Жистянка сама знаешь. А вечор я ему говорю: "Как, говорю, дед, посмотришь, ежели я подведу черту под свою холостяцкую жизнь?" Молчит. Насупился. А потом, как я сказал, кто у меня на примете, - расплакался. "Да я, говорит, на такую невесту молиться стану". Ей-богу!
      У Лизки дрогнули губы. А глаза заблестели, как первая зелень после дождя.
      Егорша и сам расчувствовался:
      - Верно, верно, Лиз! Эх, елки-моталки! Я вот в лесу работаю - большие деньги, да? А куда мне с деньгами? Я да дедко - и тот еще от своих рук кормится. Ну и пью. Ну и мотаю, завиваюсь веревочкой. А люди этого не понимают. И, между протчим, твой дорогой братец тоже этого не понимает...
      Егорша помолчал.
      - Вот так, Лизавета батьковна. Значит - все? Договорились? Порядок в танковых войсках?
      - Чего порядок?
      - Насчет свадьбы. О чем я толкую с тобой битый час? Первым делом, конечно, надо завести рогатку.
      - Корову? - Лизка, словно пробуждаясь ото сна, захлопала глазами.
      - Да, корову, - сказал Егорша. - Я-то все думал, Мишка да дедко без меня обмозгуют. Сообразят, почем фунт гребешков. А теперь вижу - ни хрена. В общем, так: в район еду, а вечером приведу корову.
      - Будет тебе заливать-то! Ждет там тебя корова.
      - Не веришь? Треплется Егорша? Ежели у вас сегодня вечером не будет коровы, ноги моей больше не будет. А ежели я с коровой приду, тогда уж не брыкаться. И на братца своего не кивать. Договорились?
      Егорша вдруг притянул ее к себе, влепил поцелуй в губы и рассмеялся своим обычным, легким и беззаботным смехом:
      - А я все-таки улучил моментик! Поставил свое клеймо...
      2
      В жарком безветренном воздухе долго был слышен рокот мотора, и Лизка мысленно отмечала про себя: вот Егорша выезжает на дорогу за деревней, вот он переезжает по бревенчатым мостовинам болото - тра-та-та, а вот он уже едет сосняком - мотоцикл с воем одолевал песок. Потом и вой стих, и на смену ему пришел другой шум - шум жатки.
      Михаил жал за молотилкой - близко. Белая рубаха горела на солнце. Бежать? Рассказать все брату? Так и так, мол, Егорша опять пристает...
      Из-за сарая вышла Онька - черно-пестрая телка - сеголетыш. Во лбу Оньки звездочка - такая же, как у покойницы Звездони, и как могла не баловать ее Лизка? Все телята днем в поскотине, а эту не прогонишь. Как хвост, волочится за ней. Лизка к колодцу - и она к колодцу. Лизка за травой - и она за травой. А раз даже вечером приперлась к клубу. Встала у крыльца и давай вызывать хозяйку.
      - Онька, Онька, - протянула к ней руки Лизка, - подскажи-ко, что мне делать.
      Она нисколешенько не верила Егоршиным сказкам насчет коровы. Сбрехнул, для красного словца сказал. Но ей нравился Егорша, нравились его бесстыжие глаза с подмигом, нравилась Егоршина беззаботность и удаль - никогда не унывает. Она представила себе, как бы она пошла с Егоршей по деревне - он с гармошкой, она в новом платье, - и у нее воробьем запрыгало сердце в груди.
      Судьба, наверно, подумала Лизка. Семеновну-соседку на шестнадцатом году выдали - и ничего, прожила жизнь. Не хуже других. А сколько было маме, когда она за папу выходила?
      Лизка быстро прибрала шайку, в которой мыла ноги, побежала домой. Ну-ко, родимая, присоветуй. Как мне быть? Давай пораскинем умом-разумом вместе. У всех дочерей мать - первая советчица.
      Дома никого не было. Все, видно, ушли на поле. А на поле не побежишь. Ведь не заговоришь же на людях: мама, мама, как мне быть? И она села на койку брата и заплакала.
      Был, однако, еще один человек, с которым она могла поговорить по душам, Степан Андреянович. Да, да, Степан Андреянович. И это ничего, что он дед родной Егорше. Степан Андреянович не обманет, рассудит как надо - всегда во всяком деле держал ее сторону.
      Лизка умылась, надела праздничное платье, цветастый платок на голову.
      День разгулялся на славу. И на улице ни единой души - все на работе. А все-таки непривычно, совестно ей было идти среди бела дня по деревне, и она пошла полем, узенькой тропинкой, натоптанной вдоль изгороди.
      Сколько раз вот этой самой тропинкой - мимо школы, мимо братской могилы за клубом, по дернистому угору с выгоревшим земляничником - бегала она к Ставровым и никогда, ни единожды не обходила стороной правления - тут тропиночка кончается, а сегодня она загодя, еще у школы, решила, что за братской могилой спустится под гору.
      Однако не спустилась, потому что в заулке правления она скоро увидела людей и подводы, и мысль ее пошла в другом направлении.
      Что же это за подводы? - думала она. Может, товар какой в сельпо привезли? Давно, еще с весны, говорили, что конфеты будут на страду давать. А может, уже дают? И пока она ходит к Степану Андреяновичу, расхватают начисто...
      Она посмотрела вниз, на подгорье, и пошла к людям.
      Никто не обратил на нее внимания. И не сельповские товары - мешки с колхозным зерном лежали на телегах.
      Районщик с железными зубами, тот, который весной приезжал по займу, кидал речь.
      - Как известно, товарищи, - выкрикивал с крыльца районщик, - в прошлом году коварная стихия, то есть засуха, нанесла большой урон сельскому хозяйству нашей страны! А поэтому в нынешнем году план заготовок хлеба по нашему району удвоен, то есть мы должны дать в закрома родины двести пятнадцать процентов. Это великая честь, товарищи! И районное руководство выражает твердую уверенность, что ваш колхоз на деле, по-боевому оправдает высокое доверие...
      С крыльца раздались хлопки - Федор Капитонович размял ладошки. И еще вслед за ним раза два хлопнул Илья Нетесов.
      - Езжайте! - махнул рукой Лукашин Васе-маленькому - высокому придурковатому парню в облезлой ушанке, сидевшему на передней подводе.
      Лукашина, как только подводы выехали из заулка, обступили люди:
      - В два с лишним раза план, а нам-то чего?
      - Мы-то как будем? Опять зубы на полку?
      - Весной ты нам чего говорил? По килу на трудодень сулил...
      Лукашин недобрым голосом закричал:
      - Есть у нас первая заповедь - знаете? Ну и баста! Выполнять надо...
      И больше ни слова - кинулся в контору.
      Лизка пошла домой. На днях как-то, после ужина, они всей семьей подсчитывали заработки. Михаил выгнал за год 450 трудодней, мать - 260, она, Лизка, 100 с лишним - три месяца в колхозе работала, да еще на Петьку и Гришку трудодней 50 падало. "В общем, до конца года еще далеко, - сказал Михаил. Тысячу-то наколотим. И даже с гаком. Плюс свой участок. Посытнее заживем в этом году". И вот опять голые трудодни, опять ничего, как в прошлые годы. Знает ли об этом Михаил? Так ведь раньше у них была Звездоня, а как теперь они сведут концы с концами?
      Слезы закипали у нее на глазах. Она шла передней улицей и ничего не видела вокруг себя.
      3
      В этот день после полудня Михаил бросил жать. Распряг лошадей, связал их на молодой зелени у болота, а сам отправился в лес.
      На Широком холме горланили вороны. Видимо-невидимо слетелось их к пряслу, где еще недавно вешал снопы Петр Житов. А теперь Петра Житова нет. Молотите зерно, вороны. Никто вам не помешает. Вот для кого, оказывается, люди рвали из себя жилы - для ворон.
      У Попова ручья Михаил чуть не наскочил на Лукашина - тот верхом скакал по перелескам, скликая баб. Но разве докличешься до баб? Да и чем виноваты бабы? Разве по своей воле побежали в лес? В лесу-то грибы, ягоды можно взять, а с поля чего возьмешь? При том плане, который объявили сегодня, на что рассчитывать?
      Боже мой, думал Михаил, сколько у них было надежд, когда Лукашина председателем назначили! Вот, думали, дождались хозяина. Этот не чета Першину. Этот колхоз поведет. А куда привел? Как в прошлом году на трудодень ничего не получили, так и в этом.
      Грибы в перелесках попадались редко - а он не стал углубляться в лес: не хотелось началить баб - разве от сладкой жизни бежали они с поля? И он шагал-шагал от одного перелеска к другому и так вышел к Сухому болоту.
      По сторонам обгорелый ельник, стожок сена горбится на выкошенной полевине, а где пашня? Где гектары победы?
      С тяжелым чувством повернул он назад. Сколько сегодня он видел вот таких запущенных полевин! Зарастают поля. На третьем году после войны зарастают. Во время войны всё, до последнего клочка, распахивали. Старики, бабы, подростки. А теперь что?
      Долго, до первой звезды, бродил Михаил по перелескам. Думал, прикидывал, как жить. А когда вышел к болоту да напоил лошадей, стало совсем темно.
      Его удивил яркий свет в своей избе, который он увидел еще от задних воротец. Не иначе как зажгли новую семилинейную лампу, которую он купил нынешней весной в расчете на хорошие перемены в жизни. Но по какому случаю? Что за радость в ихнем доме?
      Он поставил короб с грибами на крыльцо, заглянул в окошко. Степан Андреянович сидит за столом, Илья Нетесов, Егорша - серебром переливаются молнии на кожаной куртке.
      Так, так, подумал Михаил. Сваты. Егорша решил на своем настоять...
      Ярость, страшная ярость охватила его. Егорша - понятно: ради того, чтобы сделать по-своему, на все пойдет, вдребезги разобьется. А эти-то? Где у этих-то головы? Разве не предупреждал он вечор Степана Андреяновича?
      В избу, однако, он вошел, ничем не выдавая своего гнева. Сваты есть сваты, и хоть век свадьбе не бывать, а честь оказать надо.
      Степан Андреянович - первый раз Михаил видел старика под хмельком воскликнул:
      - Ну вот и хозяина дождались! А мы, Миша, знаешь, по какому делу? Догадываешься?
      Мать, пугливо озираясь, подавала ему знаки: по-хорошему, бога ради по-хорошему!
      Степан Андреянович - на старинный лад - заговорил в том духе, что они, мол, охотники, лебедушку ищут, и люди добрые подсказали им, где искать.
      - У нашей лебедушки еще перья не выросли, - сказал Михаил. - Рано на сторону лететь.
      - Ничего, - вставил свое слово Илья, - и у нас охотник не перестарок.
      - Вот именно! Этому охотнику еще года три надо под красной шапкой походить.
      - Это ты об армии, Миша? - живо спросил Степан Андреянович. - Господи, о прошлом годе была льгота и о позапрошлом, а разве я молодею с годами?
      - Да не в том дело, молодеешь или нет. А какая она невеста?
      Егорша молча налил граненый стакан водки, поставил перед Михаилом. Лицо самодовольное, в зубах папироска - все могу. И тут полетели к черту все зароки, которые давал себе Михаил, садясь к столу.
      Он резко, так, что плеснулась водка, отодвинул от себя стакан:
      - Впустую разговор!
      Степан Андреянович опешил - не ожидал такого оборота. И Илья не ожидал.
      - Михаил, Михаил... - потянул его за рукав Илья.
      - А что Михаил? Втемяшил себе в башку жениться, - он бросил короткий разъяренный взгляд на Егоршу, - твое дело. Валяй? Хватает девок - и военных, и послевоенных. Всяких. А только адрес выбирай другой. Жених! А дома когда последний раз ночевал? А они? - Михаил кивнул на ребят, сбившихся у кровати. Их кто кормить будет? Ты небось даже не слыхал, какие у нас налоги? Нет?
      Егорша невозмутимо, будто все это не касалось его, докурил папироску, поправил рукой волосы. Потом так же невозмутимо обвел прищуренным взглядом избу и усмехнулся:
      - А по-моему, у нас кворума не хватает. Вхолостую идет прения. Гавриловна, - обратился он к матери, хлопотавшей над самоваром в задосках, - позови дочерь.
      Лизка была в боковушке. Такой уж порядок: пока судят да рядят старшие, девка в стороне. И вот она вышла. В новом, красного сатина платье. С туго заплетенной косой. Поклонилась, как положено.
      Так, так, сестра, подумал Михаил. Дадим от ворот поворот, но так, чтобы сватам обиды не было. И Степан Андреянович и Илья Нетесов - что они нам худого сделали?
      У Степана Андреяновича в глазу заблестела слеза - разволновался старик:
      - Лизавета Ивановна, мы вот тут...
      Его оборвал Егорша:
      - Постой, дед. Вы поговорили, теперь мы поговорим. Он сдвинул в сторону тарелки с грибами и стаканы и вдруг начал выбрасывать на стол деньги. Пачками. Одну пачку выбросил, другую, третью... Красные тридцатки, полусотни синие...
      - Вот, - сказал Егорша и в упор посмотрел на Лизку. - Как уговаривались. Я свое слово сдержал. С этим довесом можно заводить копыта.
      Это он мотоцикл продал, подумал Михаил и почему-то сперва посмотрел на ребят, а уже потом на сестру. Глаза их встретились. И надо же было так случиться, что именно в эту самую минуту под окошком раздалась свадебная песня:
      Лизавета Ивановна,
      Ты сама до вины дожила,
      Ты сама до большой доросла,
      Ты сама вину сделала.
      Молода князя на сени созвала,
      Со сеней в нову горенку.
      За дубовый стол посадила.
      Чаем-кофеем напоила.
      Калачами его накормила,
      Калачами круписчатыми,
      Пряниками рассыпчатыми,
      На красно крыльцо выводила,
      На коня его посадила...
      Бабы и девки по-старинному опевали Лизку. И, наверно, песня подтолкнула Лизку. Наверно, Лизка в своей простоте подумала: раз уж люди решили - свадьбе быть, то так тому и быть. Поздно теперь отступать.
      Она сказала, опустив голову:
      - Я согласна.
      4
      Илья поднялся из-за стола, как только выпили по первой стопке.
      - Куда это без разрешенья? - спросил Егорша.
      - А что-то голове тяжело. - Илья смущенно потер лысеющий лоб. - Надо немного воздуха свежего хлебнуть.
      - Давай хлебни, - милостиво разрешил Егорша.
      Михаил тоже вышел из избы, и под тем же самым предлогом - вроде и ему дышать нечем, он даже для наглядности воздух ртом похватал, а на самом-то деле он вышел, чтобы не остаться с глазу на глаз с новоявленным зятьком: просто сил нет видеть его самодовольную рожу.
      На улице было звездно и по-осеннему прохладно. И какие-то черные тени скользили по вечернему небу. Высоко. Под самыми звездами. Неужели это уже птица повалила в теплые края? Рановато бы, кажется. Еще ни одного заморозка не было.
      - Лебеди, должно, - как бы угадав его вопрос, сказал Илья.
      - Лебеди? - Михаил задрал кверху голову. - А разве они по ночам летают?