На тверди небесной

      Шендак! Вот теперь затошнило и меня. Я, к сожалению, успела разглядеть, почти запнувшись за ЭТО. Это не просто оторванная детская ручка. Не взрывом. Эту ручку со вкусом выкрутили из сустава, аккуратно так. Эсвин хватает меня за плечо.
      — Кей! - предупреждающе, - Не смотри!
      Я и не смотрю! Шендак, я не смотрю! Хотя эти части от старательно разобранных живых человеческих тел просто так себе разбросаны по улице. Лучше смотреть на здания. Дверь не просто выбита или сорвана с петель, в ней художественно вырезана сюрреалистическая рваная дыра. Половина дома разрушена, руины дымятся. Кажется, на полу чья-то голова. Не смотреть. Что-то свисает сверху, болтается на ниточке, я едва успеваю увернуться, и меня снова тошнит, потому что это - глаз.
      Видно, на глазном нерве. Как это у них получилось? Я останавливаюсь, и меня все же выворачивает прямо на пол. Не я одна такая. Нервы у нас крепкие, опыт большой, но это…
      Детки-вандалы, забрались в игрушечный магазин и поломали, разобрали, порвали все, что могли.
      Аккуратно разложенные на столе собачьи лапки - все четыре. И хвост. Все аккуратно выкручено из суставов, на концах - кровавое, закрученное в спирали мясо. Голова собаки - без глаз - брошена под стол.
      А между тем мы идем правильно, грамотно, по стеночке, внимательно прислушиваясь. Откуда-то с улицы доносится пальба. А так - ничего. Только к стеночке не прикасаться. На ней намазано что-то. И можно догадаться, что, только лучше не догадываться.
      Шендак. Мать твою.
      Здесь никого нет. Никого.
      — Дальше, - говорит Эсвин, - следующий дом.
      Он ведь всегда спокоен, здоровяк, огромная, совершенно непробиваемая туша. Только сейчас я чувствую, как даже его трясет.
      Мы осторожно выходим из дома. Я вдруг понимаю, какая мертвая здесь тишина. И что это такое - мертвая тишина. Мертвая.
      Откуда-то доносится пальба и редкие взрывы, но они лишь усиливают тишину.
      У соседнего дома нас накрыло - вначале был залп, мы успели разлететься, Эсвин в кусты, я за угол. Потом я увидела, как надвигается ОНО. Я уже видела гнусков своими глазами, но зрелище убило меня все равно. Оно - покрытая шерстью гора мяса. Клыки. Когти. Оно слишком похоже на человека. Руки затряслись, но я успела поднять "Шит", и его уже разорвало, из здоровенной дыры в туловище забил почти черный поток крови, и гнуск зашатался, а я снова метнулась за угол, потому что по мне хлестнуло огнем, и даже слегка задело, стреляли из огнемета, и куст, как в Библии, запылал, но Эсвин уже выкатился оттуда, и палил по гнускам, лежа на животе, из небольшой канавки. Тварь с огнеметом стояла уже прямо передо мной, надо мной, как гора, и щерила гигантские клыки, а ведь этими клыками они и рвут, только сначала ему надо меня обездвижить, а черта с два, я бросила на землю тример, "эшеро Медиана", обойдешься без предупреждения. Мы с гнуском оказались в сером темном пространстве, и я облегченно вздохнула, на автомате накидывая на себя радужную сферу и выпуская "синие стрелы". Гнуски в Медиане беззащитны, хуже доршей - они даже маки производить не могут. Ярость моя была такой, что обычные "синие стрелы" разорвали тело гнуска буквально на куски. Я передохнула несколько секунд и держа "Шит" наготове, вернулась на Твердь. Там уже ситуация исправилась - на помощь подоспели Майри и Лоренс, и расстреляли остальных гнусков. Эсвина все же зацепило огнем, челюсть, висок, плечо обгорели, куртка на плече спеклась в черную массу. "Фигня, - сказал он, - пошли дальше".
 
      …мы лежим за разваленной низкой стеной и периодически стреляем, ждем, когда наши зайдут с другой стороны. Рядом со мной теперь Аллин. Его лицо - светлое, полудетское - перемазано грязью и, кажется, кровью. Глаза на этом фоне - сияющие и огромные. Полные боли. Эсвин справа шипит и ругается.
 
      Мы бежим через площадь, и сзади стреляют, но укрыться негде, бежать, только бежать. "Я задержу", - Аллин оборачивается, падает, стреляет с колена. Мы бежим. Слишком страшно. Ничего не соображаю… Поскальзываюсь - это что-то склизкое, чьи-то внутренности, выдранные гнуском. Укрытие. Падаем. Я оборачиваюсь наконец, Аллин лежит посреди площади, ничком, скорчившись. Двое гнусков неторопливо приближаются к нему, тянутся когти… а ведь он, может быть, еще жив! Я выскальзываю из укрытия.
      — Сидеть тихо! Я сделаю!
      Остальные не двигаются. Можно пальнуть гранатой, но ведь Аллин, может быть, еще и жив. Господи, да лучше бы я сдохла! Почему ж я не осталась задержать гнусков, почему - он? Господи, как не хочется идти-то, как не хочется - один из гнусков бросил Аллина и двинулся на меня. Ближе. Так их не взять. Надо ближе. Перехватывает горло. Я вдруг вижу, как чудовище медленно поднимает тело Аллина, держа его за ногу, заносит лапу с когтями… Одним прыжком я оказываюсь рядом, швыряю тример. "Эшеро Медиана", но когда серый спасительный туман обволакивает нас, я с ужасом вижу, как обезьяна бросает Аллина на землю, а в руке у нее - кровавый кусок… от Аллина кусок?! Аллин ворочается на земле и, кажется, кричит. Обезьяна снова подхватывает его, как тряпичную куклу, на этот раз - за шею, и тут я выхожу из оцепенения наконец и выпускаю "серую ленту", лента обволакивает гнуска, стискивает его, Аллин летит на землю. Шея? Я кидаюсь к нему. Лучше пока не выходить из Медианы. Может быть, его можно спасти.
      Аллин жив. Он шипит сквозь зубы - "шендак". Слава Богу!
      — Ты что? Что он сделал?
      — Нога, шендак!
      Я бросаю взгляд на его ногу. Оторвана ступня. Просто вывернута из сустава. Аллина колотит, конечно. И рана на голове, от которой, он видно, и упал, волосы слиплись от крови, но вроде не хлещет.
      Рву с себя сумку. Так, шприц-тюбик с кеоком, индивидуальный пакет.
      — Лежи! - ору я,- не дергайся!
      А он, конечно, дергается. Сейчас, подожди, сейчас. Представляю, какая боль. Но в первую очередь кровотечение. Перетянуть культю. Самое трудное - это удержать ногу, потому что Аллин изо всех сил пытается ее выдернуть, он, видно, мало что соображает, да и просто больно. Я прижимаю ногу всем телом и накладываю жгут. Потом кое-как, как уж получается, бинтую. Туго. Теперь кеок, наркотический анальгетик. Слегка оттягиваю Аллину штаны и всаживаю чуть ниже поясницы шприц-тюбик.
      — Сейчас. Сейчас легче будет.
      Второй пакет. Я бинтую голову. Аллин уже слегка затих и только стонет.
      Хорошо, что мы хоть в Медиане в безопасности. Ладонью я стираю с лица раненого мокрую смесь из грязи, крови, слез.
      — Все хорошо, солнышко. Все хорошо. Будешь жить.
      Аллин вцепился мне в запястье, шендак, какие у него пальцы сильные. Сейчас руку оторвет, как гнуск. Но я не отбираю руку, я глажу его по волосам.
      — Сейчас легче будет.
      Шендак, мне же возвращаться надо. Там же наши.
      — Аленький, солнышко, ты здесь оставайся. Вода у тебя есть. Мы тебя заберем потом.
      — Я сейчас… я встану… подумаешь, это же нога только.
      — Сдурел? На Твердь не ходи! Понял?
      Вот что, надо еще один тюбик. И обезболит получше, и заодно этот герой не будет рваться никуда.
      — Не надо, зачем?
      — Надо, Федя, надо, - говорю я и всаживаю ему еще один кубик кеока.
 
      Я вываливаюсь на Твердь - и как раз вовремя, трое гнусков зажали наших в этой долбанной развалине, и я сзади стреляю из подствольника, и раз, два, три - гнуски взрываются один за другим, но уцелевший, ощерясь, идет на меня, а в Медиану мне уже не выйти, надо ждать четверть часа, но сзади подлетает Майри, "Эшеро Медиана!" - и вместе с гнуском исчезает…
 
      Мы осматриваем следующее здание. Здесь не видно убитых. Но та же зловещая тишина.
      Легкий хруст, шепот Эсвина "стой!". Бурая шерсть впереди. Я выхватываю ручную гранату, и швыряю ее вперед, в соседнее помещение, и успеваю еще различить гигантскую когтистую лапу. Эсвин осторожно заглядывает внутрь. Останавливается на пороге.
      — Двоих… - бормочет он. Я подхожу. Да, двое гнусков убиты. Один буквально в клочья разорван, второй просто лежит ничком, а под ним расплывается лужа крови - очень темной, но все-таки красной. А у стены - женщина, дейтра, не наша, просто гражданская женщина, в желтом платье, высоко задранном, и на ногах длинные царапины, борозды, шея неестественно выгнута, голова закинута назад. Ее тоже прошило осколками. Но может быть, она была еще жива. Шендак, может быть, осколки и убили ее.
      — Пошли.
      Мы проверяем еще подвал. Все чисто. Выскакиваем из дома. Дневной свет почему-то бьет по глазам. Перед нами - последнее здание на улице, потом пустырь. Из здания - толпа, в основном подростки-квиссаны, и кто-то там еще. Я вижу Лекки, она подбегает ко мне.
      — Кей! Аллина не видела?
      — Видела. Он в Медиане сейчас валяется, ранен.
      — Ох ты ж… сильно? - бормочет она.
      — Да, но выживет. Ничего. Что у вас?
      — Нормально. Дорша взяли вон.
      Теперь я вижу, что двое мальчишек-квиссанов, лет шестнадцати, держат на шлингах действительно дорша. Человека. Воин Света в изодранной серой форме, спеленут петлями, хромает и выглядит довольно жалко. Облачное тело болтается сзади, девочка-квисса держит его на шлинге. И несколько взрослых там - Корраду я вижу и еще пару незнакомых дейтринов, гэйнов-рядовых.
      Ну в общем, да, гнусков не выпустили бы совсем без контроля. Кто-то ими управлял. Вот этот, значит, и наблюдал за процессом. Ярость и омерзение охватывают меня. Редко, очень редко мне случалось испытывать такую ненависть. "Воина света" между тем прижали к стене, один из гэйнов приставил дуло к его шее. Что-то там спрашивает, я не слышу ничего. И дорш что-то отвечает. Выглядит он жалко. Мерзость какая. Раздавить таракана. Что там от него можно получить, какую информацию, и так уже все ясно. Стрелять надо! Хотя правильнее, конечно, сдать его в Верс. Гэйн бьет пленного с размаха - кулаком в челюсть. Вот так, а теперь стреляй. Убить сволочь. За всех, растерзанных гнусками. Этого мало, но хоть что-то. Вот и гэйн решил, что этого мало. Девочка-квисса старательно сожгла облачное тело - теперь парень все равно не жилец. Между тем его начали бить. Я посмотрела на Лекки - та отвернулась в сторону, сморщилась, как от боли. Да, мне в общем, тоже противно. И Эсвин стоит в сторонке. Противно, но осуждать наших я не могу. После всего, что мы видели здесь, в поселке. Дорш упал на землю, воплей уже не слышно. Его бьют ногами. Коррада где-то там. И подростки. Ногами, прикладами. В наушнике я слышу глухой, словно сквозь мокрую вату, голос хесса Тринна.
      — Внимание, иль Дор! Иль Дор, сбор на главной площади через семь минут. Повторяю, иль Дор!
      — Идем, - Эсвин дергает меня за рукав, - отходим!
      — Коррада, - я киваю на толпу. Эсвин стоит около секунды, потом начинает пробиваться сквозь ожесточенную массу подростков, рвущихся в середину - хоть один удар, хоть раз пнуть это чудовище, двинуть прикладом, хлестнуть, раздавить ненавистного гада. Потом кто-то кричит команды, толпа раздвигается, рассредоточивается, чудом превращаясь в управляемую небольшую мобильную группу, а на земле остается лежать дараец - то, что от него осталось, кровавая, изодранная масса. Мне это - слишком. Я с Земли. Я так не могу. Но они - гэйны. Они - могут и так. Пусть не все, тоже не все - но могут. И будь я проклята, если я их за это осуждаю.
      — Иль Дор, пошли! За мной! - кричит Коррада. Мы движемся к площади, на которую, грохоча винтами, уже садится транспортный вертолет.
 
      Гнуски прорвались в Лайс. Тошнотный комок давно уже стоит в горле, и это уже привычно, как пот, заливающий глаза, как свинцовая усталость, которую преодолеваешь, перекусываешь зубами и - вперед, швыряешь тело снова и снова вперед… Только трупы, разодранные куски тел здесь - лайские, не наши. И от этого почему-то еще противнее. Как будто убивать дейтр, гражданских, ни в чем не виноватых дейтр - это нормально, а вот лайцев - нет. Но мне не до психологических тонкостей. Как было бы хорошо просто накрыть этот городок тримерами, перенести в Медиану - да он слишком велик, и гнуски разбегутся. Или просто авиацией раздолбать - но здесь наверняка остались живые люди, лайцы.
      Состояние свинцовой тупости. Я просто лежу, и мне хорошо от этого. Мы все лежим, врывшись носом в землю, под стеной полуразваленного дома. Напротив, через улицу - здание, где засели гнуски. Но мне уже все равно, главное - не надо вставать. Можно просто полежать. Не двигаться.
      Нас десять человек, половина сена. Эсвин лежит рядом, сопит в землю. Он уже не говорит ничего. Даже он. Ни у кого больше нет сил.
      И команда хесса.
      — Иль Дор, вперед! Эшеро!
      Самое трудное - встать. На ноги. Вставай, сволочь, говорю я себе. И поднимаясь, перехожу в Медиану. Бежать через улицу - самоубийство, сразу накроют огнем. Зато после перехода мы четверть часа должны оставаться на Тверди, и не удастся легко справиться с врагом, гнуски же - не дарайцы, на Тверди они куда сильнее нас.
      Изменив свое местоположение в Медиане, мы возвращаемся на Твердь. Я почти тыкаюсь в широкую спину Эсвина. И пасть нависает над нами - гигантская, смрадная пасть. Эсвин стреляет и потом валится куда-то вбок. Я судорожно жму на спуск. Обезьяна падает. Слава Богу! Треск очередей, но здесь, во дворе больше не видно никого. Не выпуская из виду местность, я бросаюсь к Эсвину. С трудом переворачиваю его - ну и туша. Глаза Эсвина - светлые, удивленно открыты и смотрят в небо. Изо рта течет струйка крови. Грудь его разворочена полностью. Все. Стиснув зубы, я кидаюсь вперед, к двери, к зданию, где засели проклятые гнуски, где ребята уже ведут бой.
      Это был мирный городок, старинный, очень красивый. Желтые дома, по-лайски расписанные рамки вокруг окон. Палисадники. На центральных улицах - мостовая из круглых обточенных камней. Пусть и на границе с дейтрийской зоной, с зоной, где живут страшные гэйны, куда то и дело прорываются из Медианы дорши - но городок этот давно не знал войны. Очень давно.
      — Вы, двое! Да, вы. Какая часть?
      — Квенсен Чарона, иль Дор.
      — Квенсен Чарона, иль Герро, - отвечает девочка лет пятнадцати, она так же смертельно устала, как и я, и пошатывается под тяжестью автомата.
      — К центру, - говорит зеннор иль Риго, его лицо кажется запорошенным серой пылью, а может, так оно и есть, - идите к центру, там уже чисто, посмотрите, не осталось ли раненых на площади. Доложить мне. Идите!
      И вот мы идем, очередной раз забыв, что идти-то уже не можем. Мы загребаем ногами, но идем осторожно, по стенке, сканируя взглядом местность, в готовности в любой момент среагировать - стрелять или уйти в Медиану. Но в городе тихо. Город уже почти пуст. Выжившие лайцы эвакуированы. Гнуски уничтожены. Девочка идет за мной не торопясь. Я для нее - старшая.
      — Как тебя зовут? - тихонько спрашиваю я.
      — Ивик.
      Ивик - Ивенна, Иоанна. Жанна или Яна. Или Джоан. Очень даже триманское имя. В большей степени, чем мое.
      — Я вас видела в квенсене, - тихо говорит девочка.
      Я тоже ее видела, но вряд ли запомнила. Там таких девочек много, разве всех углядишь? Странно, что мое лицо ей хорошо знакомо, но наш сен - особенный.
      — Тяжело, да? - говорю я, - скорее бы уж кончилось.
      — Да, - соглашается Ивик, - тяжело.
      Я не умею быть командиром. Старшей. Мне жалко Ивик, потому что по-моему, в 15 лет (или ей 16?) человек не должен воевать. Не должен быть гэйном. Они очень взрослые, эти детки. Они, как правило, не занимаются сексом - кто бы им позволил, зато у большинства уже есть жених или невеста, вот и у Ивик кольцо на тонком и грязном пальце. После операций или полевых учений они так же, как мы, пьют шеманку, закрывшись в комнате общежития. И они давно уже разучились играть.
      — Ничего, сейчас вернемся, и наверное, все уже.
      Это я не ее утешаю - это я себя. Сколько гадости я видела сегодня - а ничего в памяти нет, ничего даже не болит, опустошенность и усталость. Заболит потом. Когда я отдохну…
      — Ложись!
      Мы швыряемся под стену, хватая автоматы. В Медиану лучше лишний раз не соваться, пока есть возможность. Черно-бурый силуэт впереди, и огонь, я стреляю экономно, короткими очередями, хотя их так просто не возьмешь, гадов. Они там засели, с той стороны улицы. Все же плохо зачистили город. Внезапно прямо передо мной обрушивается что-то - мерзко воняющее, огромное, теплое, обрушивается, и я вижу, что Ивик бьется в лапах гнуска. Он сверху… из окна… Дрожащими руками я выхватываю тример, но в этот миг что-то очень тугое и плотное забивает мне грудь, очень больно, все легкие забиты так, что не вдохнуть, в глазах темнеет, и я закрываю глаза, потому что в общем, уже все равно, и все исчезает вокруг.
 
      Вокруг все еще темно. И грудь так же плотно забита. Но дышать можно, только очень коротко. Я так и дышу - коротко и часто. Боль сильная. Теперь кажется, что в груди торчит кол, и этот кол меня и пригвоздил к земле. Это рана. Это просто рана, меня подстрелили. Может быть, я умру. А темно - потому что уже вечер. И вокруг никого нет. Если скосить глаза, то справа видны чьи-то волосы, голова. Кто-то лежит рядом. Я осторожно поворачиваюсь. Да, это и есть голова. Девочка. Ивик. Но только голова, больше ничего нет, голова оторвана, и глаза выдраны из орбит. Я отвожу взгляд. Почему они не убили меня? Им кто-то помешал? Вполне возможно.
 
      Я все еще живу. И все еще ночь. Уже почти не больно, или я просто привыкла. Но пошевелиться невозможно. Наверное, надо помолиться. Мне холодно, просто очень холодно, я задубела. А вверху - черное небо и звезды, лайские звезды, яркие. Какие там молитвы-то бывают? Господи, помилуй меня грешную. Господи Иисусе, Сыне Божий. Или вот еще - Отче наш, сущий на небесах. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое. Какая же я все-таки идиотка, ведь сейчас я сдохну, и даже перед смертью я не могу хотя бы осмысленно произнести молитву, ведь даже не соображаю, что несу. И мне уже все равно. И не страшно. По крайней мере, будет не больно и не холодно. Кому я это говорю? Тебе. Ты сидишь рядом со мной, держишь меня за руку. Ничего, что я молиться совсем уже не могу? Можно, я просто поговорю с Тобой, то есть говорить я не могу, а мысленно - Ты же меня все равно слышишь? Да, я знаю, что слышишь. Да, я потерплю еще. Мне очень больно, мне плохо, но я могу еще немного потерпеть. Ты только не уходи от меня. Только не уходи. Ты вот опять ускользаешь, но ведь Ты меня заберешь к себе?
      Шорох. И снова я в реальности, в грубой, холодной, болезненной реальности, и кто-то склоняется надо мной. Бог ты мой, это же Эльгеро!
      — Кей?
      — Я-а, - оказывается, я даже говорить могу, то есть сипеть. Говорить не получается. Но как хорошо, что он здесь!
      — Кей, что с тобой? - он расстегивает на мне пуговицы, что-то там отдирает, мне больно.
      — Да, не очень хорошо. Сейчас, подожди.
      Он начинает меня мучить. И зачем это все нужно? Неужели нельзя оставить меня в покое? Он крутит мое неповоротливое тяжелое тело, что-то там затягивает, разворачивает бинт, рвет ткань, колет в бицепс шприц-тюбиком.
      — Сейчас легче будет, Кей. Сейчас, потерпи.
      А-а-а… я тут так хорошо, спокойно лежала. Оставь же ты меня в покое! Зачем все это делать? Мне так больно, что я уже не переставая, ору - то есть на самом деле, конечно, получаются только тихие стоны и охи, но мне кажется, что ору.
      Наконец он укладывает меня на какую-то доску. Сдергивает с себя куртку и накрывает меня, укутывает сверху. Я молча жду, пока внутри все успокоится.
      — Сейчас, Кей, надо подождать. Тебя так нельзя трогать. Скоро вертолет придет.
      — Не уходи, - прошу я.
      — Я посижу с тобой. Я за тобой пришел, Кей. Я тебя искал.
      — Там… девочка.
      — Она убита, Кей.
      Я и сама знаю, что она убита. Там одна голова.
      — Здесь больше нет никого. Я тебя искал. Ты будешь жить, Кей.
      — Пить, - говорю я. Эльгеро колеблется. Потом подносит к моим губам колпачок.
      — Не пей, только смочи рот. И плюй. Не пей, плохо будет.
      Я послушно полоскаю рот и плюю. Плюнуть удается недалеко. Эльгеро стирает мне слюну с подбородка.
 
      Он все еще сидит со мной. И все еще ночь. Я ничего не вижу почему-то, туман. Из тумана - лицо Эльгеро, узкое, смуглое, с блестящими черными глазами.
      — Кей, - он гладит меня по голове, - тебе больно?
      — Ничего, - говорю я.
      — Потерпи еще немного. Сейчас.
      — Эль, - говорю я. Никакой он теперь не стаффин, не хесс иль Рой. Теперь можно и так, - я умру?
      — Нет, Кей. Не сдавайся. Живи. Не сдавайся, пожалуйста. Кей, я не смогу без тебя. Я тебя люблю, Кей. Всегда любил.
      Я даже слегка прихожу в себя.
      — Эль, ты же эту… у тебя же… эта, Шилла.
      — Уже давно нет. Это была ошибка. Это было недолго. Она уже давно замуж вышла. Я тебя, Кей… только тебя. Не сдавайся, пожалуйста. Не закрывай глаза. Можешь еще потерпеть?
      Конечно, могу. Какой вопрос?
 
      Эльгеро раза два зашел ко мне, пока я лежала в госпитале. Две операции. Три месяца. Как я потом умудрилась нагнать программу и закончить учебу вместе со своим сеном - поражаюсь. Впрочем, для меня составили индивидуальный план.
      Эльгеро зашел всего раза два, и держался весело, приветливо, болтал о том, о сем, но я не решалась назвать его иначе, чем "хесс". Приезжал отец и прожил рядом со мной почти неделю. И потом еще приезжал по воскресеньям. Постоянно заходили, конечно, ребята из сена.
      Про Эльгеро мне не все было понятно, но ведь он же вообще-то работает на Триме, так что у нас бывает редко. Когда бы ему ко мне заходить? Я иногда вспоминала ту сцену - как он сидел со мной в развалинах, пока не пришел вертолет и меня не потащили на носилки, и я окончательно уже вырубилась. Но чем дальше, тем больше эта сцена казалась мне нереальной. У меня вот такое же было в Дарайе в плену, мне все мерещился Эльгеро, будто он со мной разговаривает. Наверное, и сейчас примерещилось. "Тебя люблю", "только тебя" - бред же?
      Но мне рассказывали, что он действительно меня спас. Что когда уже операция была закончена почти, и он освободился - специально взял мотоцикл и поехал меня искать. В освобожденный лайский городок. Хотя бы мое тело, или хотя бы голову - чтобы убедиться в смерти.
      Ну что ж, ведь у него особые отношения с моим отцом, и естественно, что ради Вэйна иль Кэррио можно поискать тело его дочери, может быть, он чувствовал некую ответственность.
      Когда я уже начала вставать, ходить, как-то в больницу прискакал на протезе Аллин. Маленький и весь сияющий. Он показывал мне, как ловко, почти не хромая, научился уже ходить на своей палке с резиновым "копытом". Ему не надо было доучиваться в квенсене - калек не берут на войну.
      — Ты знаешь, - сказал он, тихо сияя, - а мне ведь дадут перевод! Отец Майс сказал, что уже почти стопроцентно. Уже все решено. Я буду хойта!
      Он говорил без умолку. Про свой монастырь, о котором давно мечтал. В зоне Шиван. Он в этот монастырь ездил чаще, чем к матери - по нескольку раз в год. Все каникулы почти там жил. Там его все знали и любили, и туда его точно возьмут. Он будет учиться в семинарии. Он уже документы собирает! Семинария там же, в Шиване. Уже разговаривал с начальством. Шутил, что будет поп с копытом, поднимешь рясу - а из-под нее копыто торчит, вот страху-то! Он был так безумно счастлив этим своим увечьем, его просто несло. Он ни о чем другом даже говорить не мог, только о предстоящем бытии в качестве хойта. Разве что когда мы вспомним о погибших - помолчит немного расстроенно, и потом опять - про монастырь.
      А мне было и хорошо. Я тоже не хотела ни о чем говорить. И хорошо, что не надо искать темы, что не надо вспоминать ни о чем. Или говорить о своем - что у меня-то хорошего? О своем как начнешь говорить, так все и болит. Потому что так и вспоминается - Эсвин, неуклюжий и огромный, и удивленно открытые глаза смотрят в небо. Еще там Вильде погибла из нашего сена. Оторванная голова Ивик рядом со мной, пустые глазницы. Да и все остальное - сам бой, следы деятельности гнусков, забитый насмерть пленный дараец, холодный кол в груди - все это болело внутри и не проходило, и впереди-то, главное, у меня ничего хорошего не было. И Эльгеро не было. Впереди - все та же война. Вечная. Да, я сама это однажды выбрала и не откажусь. Ничего другого мне тоже не надо. В том-то и беда, что - не надо. Чего бы и мне не попроситься в хойта, в монахини? Так ведь и не хочется. Это мое, война эта. Это мой путь. Только уж очень мерзкий и холодный, и плохо мне, плохо… И пусть Аллин говорит, болтает, улыбается. Пусть хоть кому-то на свете будет хорошо.
      Потом еще пришел муж Вильде, Касс. Бывший математик. Поэт. Просто оказался в городке, и решил заодно навестить меня. Меня все почти так навещали. Мы сидели втроем - я, Аллин и Касс, в палате. Моя соседка, пациентка со сложным переломом руки, куда-то ушла. Аллин как-то притих, видно, наша двойная тяжелая тоска уже оказалась ему не по силам, уже не переломить ее радостью.
      — Ты бы сыграл что-нибудь, - попросила я Касса. Тот кивнул и взял клори. Пробежался по струнам длинными, тонкими пальцами.
      — Сочинил я. Недавно.
      Эта песня была сделана из боли. Как и большинство песен. И стихов. И романов. И рисунков. Всего, что мы делаем. Ведь в конце-то концов, это наша задача - создавать образы, а материалом для них почти всегда и служит боль. Это звучит очень красиво, беда только в том, что эту боль приходится самому же и испытывать, переносить, терпеть, стискивая зубы, и это уже совсем непоэтично и довольно мерзко.
      А мелодия получилась простая. Если бы я могла уже громко говорить и пользоваться голосовыми связками, я даже могла бы подпеть.
      Между небом и землей - тоска.
      Снова белая, как снег, мгла.
      Ты не помнишь, как печаль легка.
      Ты не помнишь, как любовь зла.
      Между небом и землей - война.
      И разрывы, в душу твою мать.
      Ты не помнишь крови и огня.
      Ты не помнишь, как меня звать.
      Ты лежишь за облаками льда.
      Ты летишь за океаном тьмы.
      Зелена в твоей руке вода.
      Отраженьями в воде стоим - мы.
      Твердь земная.
      Кажется, нам повезло. Вокруг никого не видно и не слышно. Городок впереди тихо сиял огнями. Мы выбрались с поля на дорогу. Пошли по обочине к городу.
      Ну да, естественно - здесь они не могут окружить нас так, как в Медиане. Не могут же они посреди Европы развернуть боевые порядки. Это будет выглядеть как минимум подозрительно. Но значит, нам все же удалось уйти. Мы довольно быстро отдышались.
      — Соображения есть? - спросила я Ашен. Та пожала плечами.
      — Как-то выследили. Думаю, надо найти надежное место и связаться с начальством.
      Ашен, как всегда, мыслила практично. Впрочем, вариантов и нет. Конечно, связаться, хотя бы сообщить о том, что происходит. Я же размышляла - почему так? Как они нас отследили - не от самой же точки совещания пасли? А если от самой - значит, взяли и остальных? И начальство наше? Если я сейчас позвоню… Мы почти дошли до заправки Арал, сияющей в ночи голубыми огнями. Если я позвоню, это, с одной стороны, может нас демаскировать - но с другой, что делать-то? Мои размышления прервало курлыканье мобильника. Я нацепила переговорник на ухо. Голос Инзы узнала сразу.
      — Я по объявлению. Это вы продаете подержанные унитазы? - поинтересовался Инза. Я улыбнулась от радости и облегчения.
      — Да, и умывальники тоже! Инза, нас пасут.
      — Я в курсе, ксата, - ответил Инза, - звоню по поручению стаффы иль Гран, буду вас выводить. Как обстановка?
      — Плохо, - сказала я, - нас прижали на автобане, машину пришлось бросить. На местности было не меньше шехи доршей, по нам стреляли. В Медиане засада, тьма тьмущая, еле отбились. Сейчас на Тверди в районе… м-м… города Хамм. Противника пока не видно. Что делать будем?
      — Значит так, - бодро сказал Инза, - распоряжение стаффы, в Медиану ни в коем случае не выходить. Оставайтесь на Тверди. Сейчас в Медиане очень опасно. Езжайте немедленно, как можно скорее, в Дортмунд. Адрес там я сейчас продиктую, запоминай. С вокзала езжайте порознь.
      Инза продиктовал мне адрес. Навигашку из машины мы не успели прихватить, но можно купить на заправке карту, это не проблема. Дортмунд не так уж далеко отсюда, в случае необходимости угоним машину, решила я.
      Мы все же решили быть честными и сначала, не без труда поймав такси, добрались до местного вокзала. Поезд отходил ровно через десять минут.
      Честно говоря, не очень-то хотелось снова брать машину - они где-то поблизости, они снова нас выследят, а от последнего "воздушного боя" у меня до сих пор поджилки тряслись. Не особо-то нас учили владеть техникой. К тому же в поезде меньше вероятность вообще, что нападут. Что нас спасает - то, что дорши, как и мы, не заинтересованы в раскрытии. Все мы тщательно скрываем от землян нашу деятельность. Причин тому много. Самое элементарное - каково землянам узнать, что есть миры, в принципе им недоступные? На самом деле, теоретически доступные - через космос, но ведь не так, как нам. И как они отреагируют на это - уж наверняка постараются нас всех перебить, то есть затруднят деятельность и дарайцам, и нам. Может, так оно было бы и лучше - мы бы предпочли вообще не вмешиваться в развитие Земли. Разве что охранять из Медианы. Но дорши все равно продолжат строить свои фантомы, их придется рушить, создавать свои - вот только базу на Земле уже не сделаешь, все усложнится.
      Словом, никто не хотел уходить с Земли, и конспирацию старались соблюдать и дарайцы, и мы.
      Народу в вагоне, несмотря на поздний час, было довольно много. Мы сели на счетверенное сиденье, напротив нас дремал пассажир с ноутбуком на коленях, и пожилая дама плотно прижимала к себе сумочку. Только сейчас мне пришло в голову, что в поезде другое плохо - мы подвергаем опасности и пассажиров. Вряд ли дорши будут аккуратны - все равно ужасающее преступление в поезде завтра попадет в газеты. Мороз пробежал по коже… будем надеяться, что все обойдется. Помоги нам, Господи! Я уставилась в окно, но там ничего не было, кроме непроницаемой тьмы и отражающихся в стекле наших тревожных физиономий.
      — Как думаешь, уйдем? - спросила меня Ашен. Я покосилась на ее бледное лицо, чуть пухловатые щеки, ямочки, острые подбородок. Ашен выглядела спокойной. Да и я не слишком нервничала - ситуация штатная. Бывает. Правда, не понятно ничего - почему они начали нас пасти? Это связано именно с нашим проектом, или же с совещанием - и что тогда с остальными? Ладно, узнаем позже. Сейчас главное - четко выполнять распоряжения Инзы, который взялся нас вести.