Габриель Аллон - Под конвоем лжи

 — Это как раз в духе Черчилля, этого безумца! Грандиозное и столь же грандиозно глупое изобретение, которое выдает его намерения, потому что однозначно говорит нам, где он и его американские друзья собираются нанести удар. Этот человек мнит себя великим мыслителем, великим стратегом! Но, когда доходит до военных вопросов, становится ясно, что он просто дурак! Это подтвердят хотя бы души тех юношей, которых он отправил на убой в Дарданеллы. Нет, капитан Фогель, в первый раз вы нисколько не ошиблись. Это искусственная гавань, и она предназначена для Нормандии. Я знаю это, — Гитлер кулаком стукнул себя в грудь, — здесь.

Вальтер Шелленберг осторожно кашлянул.

— Мой фюрер, у нас имеются дополнительные свидетельства, которые могут служить подтверждением данных, полученных капитаном Фогелем.

— Так давайте послушаем их, герр бригадефюрер.

— Два дня назад в Лиссабоне я допрашивал одного из наших агентов в Англии.

«О, господи, опять эти штуки!» — воскликнул про себя Фогель.

Шелленберг извлек из портфеля документ.

— Это текст меморандума, написанного оперативным сотрудником МИ-5, офицером по имени Альфред Вайкери. Кто-то с инициалами «ББ» завизировал его и направил Черчиллю и Эйзенхауэру. В этом документе Вайкери предупреждает о появлении новой угрозы безопасности страны и предлагает принять дополнительные предосторожности, пока положение не прояснится. Вайкери также предупреждает, что все офицеры союзников должны быть особенно осторожны в отношениях с женщинами. Ваш агент в Лондоне случайно не женщина, капитан Фогель?

— Могу я взглянуть на этот документ? — спросил Фогель вместо ответа.

Шелленберг протянул ему бумагу.

— Альфред Вайкери, — задумчиво сказал Гитлер. — Почему это имя кажется мне знакомым?

— Вайкери личный друг Черчилля, — пояснил Канарис. — Он входил в группу советников, собранную Черчиллем в тридцатых годах. Черчилль направил его в МИ-5, когда в мае 1940 года стал премьер-министром.

— Да, теперь я вспомнил. Это ведь он в тридцатых годах написал целую серию омерзительных статей, направленных против национал-социализма?

«И все, что он тогда писал, оказалось верным до последней запятой», — подумал Канарис.

— Да, тот самый, — произнес он вслух.

— А кто такой ББ?

— Бэзил Бутби. Он возглавляет один из отделов МИ-5.

Гитлер снова зашагал по просторному помещению, но на сей раз намного медленнее. Спокойствие безмолвных Альп всегда оказывало на него умиротворяющее воздействие.

— Что ж, Фогель, Шелленберг и Канарис убеждены. Ну, а я — нет.

* * *

— Интересный поворот событий, вам не кажется, герр рейхсфюрер? — Снегопад прекратился. Гитлер смотрел из своего панорамного окна, как солнце на западе сползало за горизонт; высокогорные сумерки окрашивали пики фиолетовым и розовым цветами. Из всех присутствовавших на совещании остался один Гиммлер. — Сначала капитан Фогель убеждал меня, что операция «Шелковица» — это создание искусственной гавани, а теперь говорит, что зенитный комплекс.

— Очень интересно, мой фюрер. Хотя у меня есть свои теории.

Гитлер отвернулся от окна.

— Так, поделитесь ими со мной.

— Согласно первой теории, он говорит правду. Он получил новую информацию, которой он доверяет, и искренне верит в то, что сказал вам.

— Возможно. Продолжайте.

— Вторая теория основана на том, что те сведения, которые он только что представил вам, полностью сфабрикованы, и Курт Фогель, как и его начальник Вильгельм Канарис, является предателем, преследующим цель погубить фюрера и Германию.

Гитлер скрестил руки на груди и склонил голову в сторону собеседника.

— Но зачем им вводить нас в заблуждение насчет вторжения?

— Если врагу удастся преуспеть во Франции и немецкий народ увидит, что война проиграна, Канарис и другие мерзавцы, сбившиеся в Schwarze Kapelle, выступят против нас и попытаются нас уничтожить. Если заговорщики смогут прийти к власти, они тут же запросят мира, и Германия снова станет такой, какой была после Первой мировой войны — превратится в бессильного кастрата, европейского попрошайку, живущего за счет крошек со столов британцев, французов и американцев. — Гиммлер сделал многозначительную паузу. — И большевиков, мой фюрер.

Глаза Гитлера ярко вспыхнули: сама мысль о том, что немцам, возможно, придется жить, подчиняясь диктату большевиков, казалась ему слишком болезненной для того, чтобы ее можно было допустить.

— Мы никогда не допустим, чтобы такое случилось с Германией! — воскликнул он и добавил, пристально всмотревшись в лицо Гиммлера: — Я вижу по вашим глазам, что у вас есть еще одна теория, герр рейхсфюрер.

— Да, мой фюрер.

— Давайте выслушаем и ее.

— Фогель верит в истинность той информации, которую представляет вам. Но, к сожалению, он почерпнул ее из отравленного источника.

На лице Гитлера вновь появилось заинтересованное выражение.

— Продолжайте, герр рейхсфюрер.

— Мой фюрер, я всегда откровенно говорил вам о своем отношении к адмиралу Канарису. Я убежден в том, что он предатель. Я знаю, что у него были контакты с британскими и американскими агентами. Если мои подозрения насчет адмирала верны, то не будет ли логичным предположить, что он выдал противнику немецкие сети в Великобритании? И столь же логичным будет предположение, что информация, поступающая от агентуры Канариса в Англии, недостоверна? Что, если капитан Фогель сначала действительно обнаружил правду, а адмирал Канарис заставил его замолчать, чтобы тем самым защитить себя?

Гитлер снова беспокойно забегал по комнате.

— Как всегда, блестяще, герр рейхсфюрер. Вы единственный человек, которому я могу доверять.

— Не забывайте, мой фюрер, что ложь — это та же правда, только наоборот. Поднесите ложь к зеркалу, и увидите в стекле чистую правду.

— У вас есть план. Я определенно вижу это.

— Да, мой фюрер. И Курт Фогель — это ключ. Фогель может раскрыть для нас тайну вторжения и одновременно добыть доказательства предательства Канариса.

— Фогель произвел на меня впечатление очень неглупого человека.

— До войны его считали одним из самых многообещающих молодых юристов Германии. Но напоминаю: его привлек к работе лично Канарис. Поэтому у меня имеются серьезные сомнения в его лояльности. С ним необходимо будет очень тщательно поработать.

— Это ведь ваша специальность, не так ли, герр рейхсфюрер?

Гиммлер улыбнулся своей улыбкой мертвеца.

— Да, мой фюрер.

* * *

Когда Фогель подъехал, в доме было темно. Из-за сильнейшего снегопада поездка вместо двух часов заняла четыре. Он вышел из задней двери автомобиля и вынул из багажника свой скромный багаж. Водителя он отправил в деревенскую гостиницу, где был заранее заказан номер. Труда стояла в открытой двери, обхватив себя руками, чтобы не замерзнуть. Она выглядела до нелепого здоровой — бледная кожа порозовела от холода, каштановые волосы выгорели на горном солнце. Она надела толстый лыжный свитер, шерстяные брюки и горные ботинки. Фогель успел заметить, что, несмотря на довольно легкую одежду, она отлично себя чувствует на морозе. Когда же он обнял жену, она воскликнула:

— Мой бог! Курт Фогель, от тебя остались только кожа да кости. Неужели в Берлине так плохо?

Все уже улеглись и успели уснуть. Девочки спали в одной комнате наверху. Пока Труда собирала ему обед, Фогель пошел взглянуть на них. В комнате было холодно. Николь забралась в постель к Лизбет. В темноте он не смог различить, где кто из них. Он стоял и слушал их дыхание, обонял запахи — их дыхания, их волос, их мыла, их теплых тел, наспанного белья. Гертруде это всегда казалось странным, но их запах умилял его больше всего.

Внизу его ждала тарелка с едой и стакан вина. Труда поела, не дождавшись его, часа два назад, и поэтому просто сидела рядом с ним и без умолку говорила, пока он жадно ел вкуснейшую свинину с картофелем. Он сам не знал, что настолько проголодался. Когда он очистил тарелку, Труда положила ему еще одну порцию; на сей раз Фогель заставил себя есть медленнее.

Труда говорила о своих родителях, девочках, о том, как подразделение вермахта приехало в деревню и забрало всех остававшихся мужчин и школьников, и о том, насколько она благодарна Богу за то, что он дал им двух дочерей, а не сыновей. Она не задавала никаких вопросов о его поездке, а он ничего не рассказывал.

Когда он закончил есть, Труда убрала тарелки. Она сварила суррогатный кофе и только подошла к плите, чтобы налить мужу чашку, как в дверь очень тихо постучали. Гертруда подошла к двери, открыла ее и, не веря своим глазам, уставилась на одетую во все черное мужскую фигуру, стоявшую перед нею.

— О, мой бог, — чуть слышно пробормотала она. Чашка и блюдце выпали из ее внезапно ослабевших рук; по полу разлетелись осколки.

— Я до сих пор не могу поверить, что в этом доме на самом деле побывал Генрих Гиммлер. — Гертруда произнесла эти слова негромко, как будто разговаривала сама с собой. Она стояла перед чуть теплившемся огнем камина в их спальне, прямая, как шомпол, скрестив руки на груди. В тусклом свете Фогель видел, что она дрожала всем телом, а ее лицо было покрыто испариной. — В первый момент после того, как я увидела его лицо, я решила, что мне это снится. Потом я подумала, что нас всех сейчас арестуют. И только потом до меня дошло: Генрих Гиммлер явился в дом моих родителей, потому что ему нужно было поговорить с моим мужем.

Она отвернулась от огня и посмотрела на Фогеля.

— Что происходит, Курт? Скажи мне, что ты не работаешь на него. Скажи мне, что ты не один из прихвостней Гиммлера. Скажите мне это, пусть даже тебе придется солгать.

— Я не работаю на Генриха Гиммлера.

— А кто был тот, второй человек?

— Его зовут Вальтер Шелленберг.

— Чем он занимается?

Фогель рассказал.

— А чем занимаешься ты? Только не говори мне, что ты просто личный юрисконсульт Канариса.

— До войны я занимался поиском людей особого сорта. Я обучал их и отправлял в Англию, чтобы они вели там разведку.

Гертруда восприняла эту фразу с таким видом, как будто в глубине души давно подозревала правду.

— Почему же ты не сказал мне об этом раньше?

— Мне запрещено говорить об этом кому бы то ни было, даже тебе. Я обманывал тебя, чтобы защитить. Никакой другой причины у меня не было.

— А где же ты был сегодня?

Продолжать лгать было бесполезно.

— Я был в Берхтесгадене и лично докладывал фюреру.

— Боже всемогущий, — пробормотала Гертруда, качая головой. — О чем еще ты мне лгал, Курт Фогель?

— Я не лгал тебе ни о чем, кроме моей работы.

По выражению ее лица он понял, что она не поверила ему.

— Генрих Гиммлер, в этом доме! Что с тобой случилось, Курт? Ты же мог стать великим юристом. Ты должен был сделаться преемником Германа Хеллера, возможно, даже заседал бы в Верховном суде. Ты же всегда почитал закон.

— В Германии нет никакого закона, Труда. Есть только Гитлер.

— Что хотел Гиммлер? Почему он приехал сюда так поздно ночью?

— Он хочет, чтобы я помог ему убить моего друга.

— Я надеюсь, ты сказал, что не станешь помогать ему. Фогель взглянул ей в лицо.

— Если я откажусь помогать ему, он убьет меня. А потом он убьет тебя и убьет девочек. Он убьет нас всех, Труда.

Часть четвертая

Глава 43

Лондон, февраль 1944

— Все так же, как и прежде, Альфред. Она три часа без толку водила наблюдателей по городу, а потом возвратилась домой.

— Ерунда, Гарри. Она выходит в город, чтобы встретиться с другим агентом или заложить где-то тайник.

— Если она это и сделала, то мы снова прошляпили.

— Проклятье! — Вайкери прикурил новую сигарету от окурка. Он испытывал к себе страшное отвращение. Курить сигареты было само по себе презренным занятием. А уж прикуривать одну от другой — это просто никуда не годилось. Но непрерывное курение позволяло хоть чуть-чуть ослабить напряжение, которое он испытывал. Операция «Литавры» продолжалась уже третью неделю. Он позволил Кэтрин Блэйк сфотографировать четыре набора документов. Четыре раза она заставляла наблюдателей совершать долгие прогулки по Лондону. И четыре раза им не удавалось увидеть, как и когда она передает свои материалы. Вайкери чувствовал невыносимое раздражение. Чем дольше они будут продолжать в том же духе, тем больше будет возможность ошибки. Наблюдатели совершенно вымотались, а Питер Джордан был готов взбунтоваться.

— Возможно, мы все это время идем по неверному пути, — задумчиво произнес Вайкери.

— Что вы имеете в виду?

— Мы ходим за нею в надежде, что нам удастся заметить момент передачи. А что, если мы изменим тактику и будем искать агента, который принимает груз?

— Но каким образом? Мы же не знаем, кто он такой и как выглядит.

— Пожалуй, мы можем это узнать. Каждый раз, когда Кэтрин выходит на улицу, мы отправляемся вместе с нею.

Вместе с остальными всегда ходит Джинджер Брэдшоу. Он уже сделал чертову прорву снимков. На некоторых из них обязательно должен оказаться наш человек.

— Действительно, это возможно. И, конечно, стоит попробовать.

Гарри возвратился через десять минут с пачкой фотографий, высотой не менее фута.

— Ровно сто пятьдесят фотографий, Альфред.

Вайкери сел за стол и надел свои очки со стеклами в форме полумесяцев. Он брал фотографии по одной и рассматривал лица, одежду, расположение людей — все. Фотографическая память, которую Вайкери, в зависимости от настроения, считал то даром, то проклятием, позволяла ему сохранять каждый снимок в памяти и переходить к следующему. Гарри пил чай и время от времени тихонько прохаживался по комнате.

Два часа спустя Вайкери решил, что ему удалось добиться успеха.

— Взгляните-ка, Гарри, этот снимок сделан на Лестер-сквер. А этот возле станции метро «Истон». Одно и то же лицо. Может быть совпадение, могут быть два похожих человека. Но я очень сомневаюсь в этом.

— Будь я проклят, вы правы! — Гарри внимательно изучал человека, запечатленного на фотографиях: невысокий, темноволосый, с квадратными плечами и в простой одежде. В его внешности не было ничего такого, что могло бы привлечь внимание, — идеальная кандидатура для зачисления в группу наблюдателей.

Вайкери собрал оставшиеся фотографии и разделил их пополам.

— Давайте искать его, Гарри. Только его и никого другого.

Еще через полчаса Гарри отыскал его на фотографии, сделанной на Трафальгар-сквер. Этот снимок оказался удачнее всех остальных.

— Ему нужно кодовое имя, — сказал Вайкери.

— Он выглядит точь-в-точь как Рудольф.

— Отлично, — отозвался Вайкери. — Вот и будет Рудольфом.

Глава 44

Хэмптон-сэндс, Норфолк

В этот самый момент Хорст Нойманн ехал на велосипеде от дома Догерти в направлении деревни. На нем был толстый, грубой вязки свитер с высоким воротом, полупальто и брюки, заправленные в ботинки-веллингтоны. Стоял ясный солнечный день. Сильный северный ветер гнал по ярко-синему небу стада пухлых белых кучевых облаков. Их тени проносились по лугам, по склонам холмов и исчезали на морском берегу. Это, вероятно, был последний погожий день, на смену которому опять должны были надолго прийти ледяной дождь и пронизывающий холод. Синоптики предсказывали резкое ухудшение погоды на всем Восточном побережье страны, начиная с середины завтрашнего дня и на несколько дней вперед. Нойманну хотелось выйти из дома на несколько часов, пока представилась такая возможность. Ему было необходимо подумать. Ветер налетал резкими порывами, и удержать велосипед на неровной тропинке между глубокими разбитыми колеями было почти невозможно. Нойманн нагнул голову, посильнее налег на педали и оглянулся через плечо. Догерти отказался от борьбы. Он слез с велосипеда и с мрачным видом вел его по тропе.

Нойманн сделал вид, что не заметил этого, и продолжил кросс дальше, в сторону деревни. Он склонился пониже к рулю, растопырил локти и, тяжело налегая на педали, въехал на невысокий холм, откуда уже без всяких усилий покатил вниз. За минувшую ночь истоптанная земля крепко замерзла, и велосипед так подпрыгивал на глубоких рытвинах, что Нойманн боялся, как бы не сломался передний обод. Ветер стих. Впереди показалась деревня. Нойманн преодолел мост, перекинутый через протоку, остановился на противоположной стороне, положил велосипед в высокую траву у дороги, сел рядом с ним и запрокинул голову, чтобы солнце светило в лицо. Оно заметно грело, хотя воздух все равно оставался холодным. Наверху без криков кружила эскадрилья чаек. Нойманн закрыл глаза и прислушался к шуму морского прибоя. Ему в голову вдруг пришла совершенно абсурдная мысль: когда придет время уехать отсюда, он будет скучать по этой жалкой деревушке.

Открыв глаза, он увидел Догерти на вершине холма. Догерти снял кепку, вытер пот со лба и помахал ему.

— Не торопитесь, Шон, — крикнул ему Нойманн и указал на солнце, чтобы его спутник понял, что он развалился здесь, просто чтобы отдохнуть. Догерти забрался на велосипед и, не крутя педали, съехал вниз.

Нойманн некоторое время смотрел на приближавшегося Догерти, а потом повернулся к морю. Его серьезно беспокоила радиограмма, которую он получил от Фогеля сегодня утром перед рассветом. Ему не хотелось думать о ней, но он не мог ничего с собой поделать. Гамбургский радист передал кодовую фразу, которая означала приказ Нойманну провести действия по проверке отсутствия слежки за Кэтрин Блэйк в Лондоне. Суть этих действий состояла в том, что ему предстояло ходить следом за Кэтрин, чтобы удостовериться в том, что за ней нет иного «хвоста», кроме него. У этого приказа могло быть несколько подтекстов. Он мог означать, что Фогель всего-навсего хотел дополнительно удостовериться в том, что информация, добытая Кэтрин, была достоверной. За ним могло также скрываться подозрение в том, что ее засекла другая сторона. Если это так, то Нойманн мог оказаться в чрезвычайно опасном положении. Устроив слежку за Кэтрин одновременно с МИ-5, он мог очутиться бок о бок с агентами британской контрразведки, которые также обучены ведению слежки и контрслежки. То есть ему предстояло направиться прямиком в капкан. «Проклятье! — подумал он. — В какие же игры Фогель играет на сей раз?»

А если она и впрямь находится под наблюдением противной стороны? В этом случае у Нойманна было два варианта поведения. При наличии возможности он должен был связаться с Фогелем по радио и попросить разрешения на вывоз Кэтрин Блэйк из Англии. Если же времени на это не останется... Что ж, у него имелось разрешение Фогеля на действия по собственному усмотрению.

Догерти проехал по мосту и остановился рядом с Нойманном. На солнце наплыло большое облако. Нойманн сразу задрожал от холода, поднялся, и они вместе с Догерти направились к деревне, ведя свои велосипеды за рули. Ветер посвистывал в трещинах старых могильных камней на кладбище. Нойманн поднял воротник пальто.

— Знаете, Шон, весьма вероятно, что мне придется довольно скоро и в большой спешке покинуть вас.

Догерти с окаменевшим лицом посмотрел на Нойманна и снова перевел взгляд на дорогу.

— Расскажите мне о лодке.

— В самом начале войны я получил из Берлина указание организовать на Линкольнширском побережье окно для выхода агента, чтобы он мог добраться до подводной лодки в десятимильной зоне, — ответил Догерти. — Моряка зовут Джек Кинкэйд. У него есть небольшая рыбацкая лодка, он живет в Клиторпсе, это город в устье Хамбера. Я видел эту лодку. Она не в слишком хорошем состоянии, иначе ее отобрали бы для флота, но десять миль пройдет свободно.

— А Кинкэйд? Что ему известно?

— Он думает, что я связан с черным рынком. Кинкэйд не слишком боится участвовать во всяких противозаконных делишках, но, я подозреваю, не согласился бы работать на абвер. Я заплатил ему сто фунтов и велел быть наготове, чтобы сделать дело по первому требованию в любое время дня или ночи. И предупредил, что заблаговременных предупреждений может и не быть.

— Свяжитесь с ним сегодня же, — велел Нойманн. — Скажите, что мы скоро к нему приедем.

Догерти кивнул.

— Мне не поручали делать вам такое предложение, — сказал Нойманн после небольшой паузы, — но я не могу об этом не сказать. Мне кажется, что, когда я уеду, вам и Мэри стоит отправиться вместе со мной.

Догерти усмехнулся.

— И что я, по вашему мнению, буду делать в этом треклятом Берлине?

— Прежде всего, сохраните жизнь, — ответил Нойманн. — Мы слишком сильно наследили здесь, а британцы далеко не такие дураки, какими нам хотелось бы их считать. Они отыщут вас. А тогда вам останется одна дорога — прямиком на виселицу.

— Я уже думал об этом. Много хороших людей отдали свои жизни за правое дело. Мой брат, например. И мне не жалко своей.

— Прекрасная речь, Шон. Но не будьте дураком. Я сказал бы, что вы поставили не на ту лошадь. Вы отдадите жизнь вовсе не за правое дело. Вы умрете из-за того, что занимались шпионажем в пользу врага — нацистской Германии. Гитлеру и его друзьям нет ровным счетом никакого дела до Ирландии. И то, что вы помогаете им, никак не поможет освобождению Северной Ирландии от английского ига — ни сегодня, ни завтра. Вы меня понимаете?

Догерти ничего не ответил.

— И вам стоит спросить себя еще об одной веши. Вы можете пожертвовать своей собственной жизнью, но как насчет Мэри?

Догерти резко повернулся к немцу:

— Что — Мэри?

— Мэри известно, что вы были шпионом абвера, ей известно, что я был засланным агентом. Если британцы узнают об этом, они не слишком обрадуются. Она попадет в тюрьму, причем очень надолго — если ей повезет. А если не повезет, то они повесят и ее вместе с вами.

Догерти махнул рукой:

— Мэри они не тронут. Она ничего не делала.

— Такие вещи обычно называют соучастием, Шон. Мэри была соучастницей вашей шпионской деятельности.

Некоторое время Догерти шел молча, обдумывая слова Нойманна.

— Что, черт возьми, мне делать в Германии? — сказал он наконец. — Не нужна мне никакая Германия.

— Фогель может устроить для вас переезд в третью страну — Португалию или, скажем, Испанию. Ему, может быть, даже удастся вернуть вас в Ирландию.

— Мэри никогда туда не поедет. Она ни за что не согласится оставить Хэмптон-сэндс. Если я отправлюсь с вами, мне придется ехать одному, а ее оставить здесь, одну против всех этих проклятых британцев.

Они добрались до паба «Хэмптон-армз». Нойманн прислонил велосипед к стене, Догерти последовал его примеру.

— Дайте мне время подумать, — сказал Догерти. — Я поговорю с Мэри и дам вам ответ завтра утром.

В пабе не было посетителей; только хозяин стоял за стойкой и от нечего делать перетирал стаканы. В камине пылало сильное пламя. Нойманн и Догерти сняли пальто, повесили их на крючки, приделанные к стене рядом с дверью, и сели за самый ближний к огню столик. В меню сегодня было только одно блюдо — пирог со свининой. Они заказали два пирога и две кружки пива. Огонь был невыносимо жарким. Нойманн сразу снял свитер. Через несколько минут хозяин принес пироги, и они заказали еще пару пива. С утра Нойманн помогал Шону чинить изгороди и сильно проголодался. Он оторвался от тарелки лишь один раз, когда дверь открылась и в паб вошел очень крупный мужчина. Нойманн уже не раз видел его в деревне и знал, кто он такой. Мартин Колвилл, отец Дженни.

Колвилл заказал виски и остался возле стойки. Нойманн доедал последний пирог и время от времени поглядывал на него. Колвилл был высоким массивным мужчиной с черными волосами, падавшими на глаза, и испещренной седыми прядками черной бородой. Одет он был в засаленное и намертво пропитавшееся запахом машинной смазки пальто. Кожа на его огромных, всегда грязных руках была покрыта ссадинами и трещинами. Колвилл одним большим глотком выпил первую дозу виски и заказал вторую. Нойманн доел пирог и закурил сигарету.

Колвилл так же залпом опрокинул второй стакан виски и повернулся к Догерти и Нойманну.

— Я хочу, чтобы ты держался подальше от моей дочери, — сказал он. — Я слышал, что тебя видели в деревне вместе с нею. Так вот, меня это вовсе не радует.

— Не отвечайте ему, — процедил сквозь сжатые зубы Догерти.

— Мы с Дженни иногда проводим время вместе, потому что мы друзья, — сказал Нойманн. — Только и всего.

— Думаешь, я тебе поверю? Ты хочешь задрать ей юбку. Заруби себе на носу — Дженни не из тех девок, с которыми проходят эти штуки.

— Если честно, то мне плевать, во что вы верите, а во что нет.

— Я спускал ей, когда она шлялась к этому вот Пэдди и его бабе, но не потерплю, чтобы вокруг нее ошивались такие, как ты. Она не про тебя, понял? И если я когда-нибудь еще услышу, что ты снова липнешь к ней, — Колвилл ткнул толстым черным пальцем в сторону Нойманна, — я с тобой разберусь по-своему.

— Кивните ему, улыбнитесь, и дело с концом, — шепотом подсказал Догерти.

— Она любит проводить время с Шоном и Мэри, потому что они заботятся о ней. Ей у них приятно и тепло, в их доме она чувствует себя в безопасности. Чего я не могу сказать о ее родном доме.

— Что делается у Дженни дома, тебя ни вот на столечко не касается. Так что не суй туда свой поганый нос! И если в твоей дурной башке есть хоть капля мозгов, ты будешь обходить мою дочь за милю!

Нойманн раздавил недокуренную сигарету в пепельнице. Догерти был прав. Ему следовало спокойно сидеть и держать рот на замке. Меньше всего на свете ему сейчас стоило ввязываться в драку с одним из местных жителей. Он смерил Колвилла взглядом. Он знал этот тип людей. Ублюдок всю свою жизнь терроризировал всех окружающих, включая его собственную дочь. Нойманну очень хотелось, воспользовавшись возможностью, поставить его на место. «Если я покажу ему, как бывает плохо, когда бьют, он, может быть, больше не будет обижать Дженни?» — подумал он.

— Ты что задумал? Хочешь навалять мне тумаков? — Нойманн перешел на тот же вызывающий тон, каким с ним говорил Колвилл. — Ты ведь только так отвечаешь на все, что тебе ни скажут, верно? Как только случается что-то такое, что тебе не по нутру, ты, чтобы отвести душу, бежишь почесать о кого-нибудь кулаки. Потому-то Дженни и проводит столько времени у Догерти. Чтобы не оставаться рядом с тобой.

Лицо Колвилла напряглось.

— Кто ты такой, мать твою? — спросил он. — Не верю ни слову из того, что ты о себе наболтал.

Он несколькими быстрыми шагами пересек паб, схватился за стол, за которым сидели Нойманн и Догерти, и отшвырнул его в сторону.

— Ну, сейчас я из тебя сделаю отбивную!

Нойманн легко вскочил на ноги.

— Может, сделаешь, а может, и нет.

* * *

Вокруг двоих мужчин, затеявших драку, откуда ни возьмись собралась кучка односельчан, чутьем угадавших приближение забавы. Колвилл нанес размашистый хук справа, от которого Нойманн легко уклонился. Колвилл ударил еще дважды. Нойманн так же уклонился, отводя голову всего на несколько дюймов. Кулаками он прикрывал лицо и, не отрывая глаз, следил за Колвиллом, не переходя в атаку. Он понимал, что, при их разнице в росте, он при попытке подойти на дистанцию для удара может дать Колвиллу возможность ухватить его своей ручищей, и тогда ему вряд ли удастся вырваться. Ему следовало ждать, пока Колвилл допустит ошибку. И тогда он перейдет в атаку и как можно быстрее покончит с этой историей.

Колвилл несколько раз еще сильнее махнул кулаками. Он уже запыхался и устал. Нойманн заметил, что на его лице появилась растерянность. Выставив руки вперед, Колвилл, как разъяренный бык, ринулся на противника. Нойманн быстро отступил в сторону и поставил Колвиллу подножку. Тот тяжело рухнул ничком. Нойманн быстро подскочил и, когда Колвилл поднялся на четвереньки, дважды пнул его в лицо. Приняв третий пинок на свое могучее предплечье, Колвилл сумел подняться на ноги.

Нойманн все же смог разбить ему нос. Из обеих ноздрей в рот стекали струйки крови.

— Хватит с тебя, Мартин, — сказал Нойманн. — Давай, остановимся на этом и пойдем пить пиво.

Колвилл ничего не ответил. Шагнув вперед, он выбросил левую руку, целясь в корпус своего противника, и одновременно нанес мощный удар правой наотмашь. Этот удар Нойманн прозевал. Кулак угодил ему в скулу и рассек кожу. Нойманну показалось, будто ему врезали кувалдой. В голове гудело, из глаз потекли слезы, изображение всего окружающего расплылось. Он мотнул головой, чтобы прийти в себя, и сразу вспомнил Париж — как он лежал в грязном переулке возле кафе, его собственная кровь смешивалась в луже с дождевой водой, а эсэсовцы целой толпой избивали его, топтали ногами, пинали куда попало, лупили кулаками, рукоятками пистолетов, винными бутылками, всем, что попадалось под руку.

Колвилл, ободренный успехом, попытался нанести еще один столь же беспощадный удар. Нойманн присел, извернулся и, выбросив ногу вбок, нанес сильный удар точно по правой коленной чашечке Колвилла. Громила закричал от страшной боли. Нойманн быстро пнул его еще три раза. Колвилл захромал; Нойманн подумал, не перестарался ли он — так ведь можно было сместить или вовсе разбить коленную чашечку. А Колвилл явно испугался. Ему, вероятно, никогда еще не приходилось сталкиваться ни с кем, кто дрался бы так же, как его сегодняшний противник.

Нойманн продолжал сдвигаться вправо, вынуждая Кол-вилла опираться на поврежденную ногу. Тот с трудом мог стоять. Нойманн решил, что с его противником покончено.

Однако когда он уже направился к двери паба, Колвилл переместил свой вес на здоровую ногу и метнулся вперед. Потерявший осторожность Нойманн не успел увернуться. Колвилл врезался в него и прижал к стене. Нойманну показалось, что он попал под грузовик, у него перехватило дыхание. А Колвилл яростно боднул его головой, угодив в подбородок. Нойманн прикусил язык и почувствовал, как в рот хлынула кровь.

Прежде чем Колвилл успел нанести следующий удар, Нойманн изо всех сил вогнал колено в его пах. Колвилл сложился вдвое, попытался закричать, но не смог. Нойманн еще раз ударил коленом, на сей раз в лицо Колвилла. Послышался хруст костей. Нойманн шагнул вперед, поднял руку и ударил Колвилла локтем по голове сбоку.