Габриель Аллон - Под конвоем лжи

— Ваше лицо на мгновение стало грустным, — сказала Дженни.

— Я подумал кое о чем.

— Я бы сказала, что вы подумали кое о ком. И, судя по выражению вашего лица, этот кто-то был женщиной.

— Ты очень проницательная девочка.

— Она была хорошенькая?

— Она была француженка. Очень красивая.

— Она разбила вам сердце?

— Можно сказать и так.

— Но это вы расстались с ней.

— Да, похоже, так оно и было.

— Почему?

— Потому что я слишком сильно любил ее.

— Я вас не понимаю.

— Когда-нибудь поймешь.

— А что вы сейчас хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, что ты еще слишком молода, чтобы гулять по ночам с такими, как я. Мне пора заканчивать пробежку. По-моему, тебе стоит пойти домой и переодеться во что-нибудь чистое. У тебя такой вид, будто ты так и ночевала здесь, на берегу.

Они взглянули друг другу в глаза. Оба отлично знали, что так и было на самом деле. Дженни отвернулась, чтобы уйти, но тут же остановилась.

— Вы никогда не сделаете мне ничего плохого, ведь правда, Джеймс?

— Конечно, нет.

— Вы обещаете?

— Я обещаю.

Она шагнула вперед и неумело ткнулась губами в его губы. Потом повернулась и побежала прочь по песку. Нойманн покачал головой, постоял еще несколько секунд и тоже побежал по берегу, но в противоположном направлении.

Глава 29

Лондон

У Альфреда Вайкери было такое ощущение, словно он тонет в зыбучем песке. Чем сильнее он барахтался, тем глубже погружался. Как только он раскапывал какую-нибудь улику, нащупывал новую нить, оказывалось, что находка отбрасывает его еще дальше от цели, чем он был накануне. Он уже начинал сомневаться в том, что вообще способен ловить шпионов.

Причиной его отчаяния была пара расшифрованных немецких радиограмм, которые рано утром доставили ему из Блетчли-парка. В первой немецкий резидент в Великобритании просил Берлин начать регулярные действия по передаче материалов. Во второй, направленной из Гамбурга, очевидно, по просьбе этого самого резидента, содержалось приказание начать эти самые действия. Это было форменным бедствием. Немецкая операция, какую бы цель она ни преследовала, похоже, развивалась. Если резидент требовал прислать курьера, было логично предположить, что резидент что-то украл. И еще у Вайкери чуть не подкашивались ноги от мысли о том, что, если он все же поймает этих шпионов, это случится слишком поздно.

Над роскошной дверью кабинета Бутби сиял красный свет. Вайкери нажал кнопку звонка и подождал. Прошла минута, но красная лампа продолжала гореть. Это было так типично для Бутби: приказать срочно явиться, а потом заставить свою жертву ждать.

"Почему вы не рассказали всего этого прежде?

Как же, Альфред, старина? Я говорил... Я рассказал все это Бутби".

Вайкери снова нажал кнопку. Неужели могло быть так, что Бутби знал о существовании сети Фогеля и скрыл это от него? В этом не было ровно никакого смысла. Вайкери мог придумать только одно возможное объяснение. Бутби резко возражал против того, чтобы это дело поручили Вайкери, о чем совершенно откровенно дал понять с самого начала. Но неужели он мог активно противодействовать усилиям Вайкери? Вполне возможно. Если Вайкери не сможет добиться успехов в работе по этому делу, Бутби получит основание отстранить его и передать дело кому-нибудь другому, из тех, кому он доверяет — одному из кадровых офицеров, а не из этих презираемых им неизвестно откуда взявшихся новичков.

Наконец красный свет сменился зеленым. Вайкери проскользнул между тяжелыми створками, дав себе на ходу клятву не уходить, пока не удастся хоть что-нибудь прояснить.

Бутби восседал за своим столом.

— Что ж, Альфред, выкладывайте.

Вайкери сообщил Бутби о содержании двух перехваченных радиограмм и о своей теории насчет их значения. Бутби слушал, заметно волнуясь и ерзая на стуле.

— Помилуй бог! — бросил он. — Все, что касается этого дела, становится хуже с каждым днем.

«Еще один замечательный вклад в расследование с вашей стороны, сэр Бэзил», — прокомментировал про себя Вайкери.

— У нас наметился некоторый прогресс в отношении личности женщины-резидента. Карл Бекер идентифицировал ее как Анну фон Штайнер. Она родилась в лондонской больнице Ги на Рождество 1910 года. Ее отцом был Питер фон Штайнер, дипломат и богатый аристократ из Западной Пруссии. Ее матерью была англичанка по имени Дафна Харрисон. Семейство оставалось в Лондоне вплоть до начала Первой мировой войны, а потом переехало в Германию. Благодаря положению Штайнера Дафна Харрисон не была интернирована во время войны, как это случилось с большинством британских подданных. Она умерла от туберкулеза в 1918 году в поместье Штайнера в Западной Пруссии. После войны Штайнер вместе со своей дочерью переезжал от одного места службы к другому. В том числе в начале двадцатых они прожили непродолжительное время в Лондоне. Штайнер также работал в Риме и в Вашингтоне.

— Если судить по вашему рассказу, он вполне мог быть шпионом, — вставил Бутби. — Но продолжайте, Альфред.

— В 1937 году Анна Штайнер исчезла. Начиная с этого момента, мы можем исходить лишь из предположений. Вероятней всего, она прошла подготовку в абвере, прожила некоторое время в Нидерландах, чтобы создать образ Кристы Кунст, после чего легальным путем въехала в Англию. Между прочим, Анна Штайнер предположительно погибла в автокатастрофе неподалеку от Берлина в марте 1938 года. Вероятно, эту версию подготовил Фогель.

Бутби поднялся и прошелся по коридору.

— Все это очень интересно, Альфред, но хочу указать на один фактор, очень сильно подрывающий вашу теорию. Она базируется на информации, полученной вами от Карла Бекера. Бекер готов рассказать все, что угодно, в надежде сыскать наше расположение.

— У Бекера нет никакой причины лгать нам в этом деле, сэр Бэзил. Кроме того, рассказанная им история очень хорошо совпадает с теми немногочисленными фактами, которые нам точно известны.

— Альфред, я хочу сказать лишь одно: что я очень сомневаюсь в правдивости всего, о чем говорит этот человек.

— Значит, именно поэтому вы потратили на него так много времени в минувшем октябре? — сказал Вайкери.

В этот момент сэр Бэзил стоял перед окном, глядя на площадь, освещенную последним светом сумрачного дня. Услышав слова подчиненного, он непроизвольно дернулся, но заставил себя медленно поворачиваться, пока не оказался лицом к лицу в Вайкери.

— Почему и зачем я допрашивал Бекера, вас совершенно не касается.

— Бекер мой агент, — сказал Вайкери, не стараясь скрыть гнев, прозвучавший в его голосе. — Я арестовал его, я его перевербовал, я использую его. Он дал вам информацию, которая, не исключено, могла быть полезной для этого дела, а вы скрыли эту информацию от меня. Я хотел бы знать причину.

Бутби внезапно сделался совершенно спокойным.

— Бекер рассказал мне ту же самую историю, что и вам: о специальных агентах, секретном лагере в Баварии, особых шифрах и процедурах контактов. И, если говорить напрямик, Альфред, я тогда не поверил ему. У нас не было каких-либо доказательств, которые подкрепляли бы его рассказ. Теперь они у нас появились.

Объяснение было вполне логичным — по крайней мере, на первый, поверхностный взгляд.

— Почему вы не сказали мне об этом?

— Это было очень давно.

— Кто такой Брум?

— Извините, Альфред.

— Я хочу знать, кто такой Брум.

— А я пытаюсь со всей возможной вежливостью объяснить вам, что вы не имеете права знать, кто такой Брум. — Бутби укоризненно покачал головой. — Мой бог! Это вам не какой-нибудь клуб в колледже, где все сидят за одним столом и свободно обмениваются мнениями. Наш отдел, между прочим, занимается контрразведкой. А у этого занятия есть один основополагающий принцип: каждый знает лишь то, что ему нужно. Вам совершенно не нужно знать, кто такой Брум, поскольку эта информация никак не связана с порученными вам делами. Проще говоря — это вас не касается.

— И этот принцип используется для обоснования права обманывать других офицеров?

— Я не стал бы использовать слово «обманывать», — Бутби повторил его с таким видом, будто это была невесть какая непристойность. — Это лишь означает, что, по причинам безопасности, каждый офицер имеет право знать только то, что необходимо для ведения его конкретного дела.

— А как вам слово «ложь»? Может быть, будет лучше воспользоваться им?

Разговор, казалось, причинял Бутби физическую боль.

— Я думаю, что время от времени может возникнуть необходимость быть не до конца правдивым с кем-то из офицеров, чтобы содействовать операции, выполняемой одним из его коллег. Думаю, это не покажется вам чем-то из ряда вон выходящим.

— Конечно, сэр Бэзил. — Вайкери заколебался, решая, продолжать ли гнуть дальше свою рискованную линию или же постараться отступить с наименьшими по возможности потерями. — Только меня давно уже занимает вопрос: по какой причине вы солгали мне, что не читали досье Курта Фогеля?

Кровь, казалось, отлила от лица Бутби. Вайкери даже видел, как он несколько раз сжал и разжал свои кулачищи в карманах брюк. Это была опасная стратегия, к тому же он таким образом фактически укладывал на плаху голову Грейс Кларендон. Как только Вайкери уйдет, Бутби вызовет начальника архива Николаса Джаго и потребует ответа. Джаго, конечно, сообразит, что наиболее вероятным источником утечки была Грейс Кларендон. Это был далеко не мелкий проступок; за такое могли сразу же уволить. Но Вайкери готов был держать пари, что Грейс не тронут — хотя бы потому, что это сразу же подтвердило бы истинность ее информации. Оставалось лишь положиться на Бога и надеяться, что он не ошибается.

— Заранее ищете козла отпущения, Альфред? Кого-то или что-то, на что можно было бы перевалить вину за то, что вы не в состоянии справиться с порученным вам делом? Вы должны лучше, чем кто-либо из нас, знать, насколько опасно такое поведение. В истории полным-полно примеров того, как слабые люди находят, казалось бы, очень подходящих козлов отпущения, но все равно не могут скрыть своего позора.

«А на мой вопрос вы все же не отвечаете», — подумал Вайкери.

Он поднялся.

— Доброй ночи, сэр Бэзил.

Пока Вайкери шел к двери, Бутби хранил молчание.

— Я хочу сказать еще кое-что, — сказал Бутби, когда его подчиненный уже взялся за дверную ручку. — Я не считаю, что есть такая уж необходимость говорить вам об этом, но все же скажу. Мы не располагаем неограниченным временем. Если вы в ближайшее время не добьетесь прогресса, то вскоре нам придется прибегнуть к... скажем, кадровым перемещениям. Вы ведь понимаете это, не так ли, Альфред?

Глава 30

Лондон

Как только они вошли в гриль-бар «Савоя», оркестр заиграл «Пел соловей на Беркли-сквер». Исполнение было неважным, музыканты плохо держали ритм и излишне спешили, но музыка все равно была приятной. Джордан, не говоря ни слова, взял свою спутницу за руку, и они вышли на танцевальную площадку. Он оказался превосходным танцором — умелым и уверенным — и держал партнершу почти вплотную к себе. Он прибыл в ресторан прямо со службы и был одет во флотскую форму. При нем был и портфель. Очевидно, в нем не содержалось ничего важного, потому что он спокойно оставил его на стуле, но при этом все же то и дело поглядывал в ту сторону.

Почти сразу же Кэтрин заметила еще кое-что: все присутствующие в ресторане уставились на них. Это сильно встревожило ее. На протяжении шести лет она делала все возможное, чтобы не быть замеченной. А сейчас она танцевала с великолепным американским флотским офицером в самой фешенебельной лондонской гостинице. Она вдруг почувствовала себя совершенно беззащитной, но одновременно испытывала странное удовлетворение от того, что ей приходится, хотя бы для разнообразия, вести себя почти нормально, диаметрально противоположно прежнему поведению.

Одной из причин всеобщего внимания послужила, конечно же, и ее собственная внешность. Она заметила это по выражению лица Джордана несколько минут назад, когда вошла в бар. Сегодня она выглядела сногсшибательно. Она надела платье из черного крепа с открытой спиной и низким вырезом, выставлявшим напоказ ее красивую грудь. В распущенных волосах сверкали шпильки, украшенные драгоценными камнями, а шею охватывала двойная нить жемчуга. Она позаботилась и о косметике. Косметика военного времени отличалась крайне низким качеством, но ей не требовалось сильно краситься: немного помады, чтобы подчеркнуть форму ее полных губ, совсем чуть-чуть румян — оттенить скулы, едва заметные тени вокруг глаз. Особого удовольствия от состояния своей внешности она не получала, поскольку всегда воспринимала свою красоту почти беспристрастно, примерно так же, как женщина могла бы относиться к любимой чашке или привычному старинному коврику. Но ведь прошло уже так много времени с тех пор, как в последний раз она входила в помещение и видела, что все головы поворачиваются к ней. Она была из тех женщин, которых замечают представители обоих полов. Мужчинам приходилось следить, чтобы у них не отвисали челюсти, женщины завистливо хмурились.

— Вы заметили, что все, кто здесь есть, не сводят с нас глаз? — спросил Джордан.

— Да, заметила. А вы против этого?

— Конечно, нет. — Он отодвинулся на несколько дюймов, чтобы взглянуть ей в лицо. — Знаете, Кэтрин, прошло уже очень много времени с тех пор, как я в последний раз чувствовал себя так же, как сейчас. Подумать только: мне пришлось приехать аж в Лондон, чтобы найти вас.

— Я рада, что вы это сделали.

— Могу я признаться вам кое в чем?

— Конечно, можете.

— Я почти не спал после того, как вы ушли вчера вечером.

Она улыбнулась и притянула его поближе, чтобы ее губы оказались совсем рядом с его ухом.

— Я тоже хочу признаться. Я вообще не заснула.

— О чем вы думали?

— Скажите первым.

— Я думал: как жаль, что вы ушли.

— И я думала о чем-то подобном.

— Я представлял себе, что я целую вас.

— Но мне казалось, что я целовала вас вчера.

— Я хочу, чтобы сегодня вечером вы не уходили.

— Мне кажется, что для того, чтобы я ушла, вам придется вышвырнуть меня за дверь.

— Смею заверить, что на этот счет вы можете не волноваться.

— По-моему, я хочу, чтобы вы поцеловали меня снова прямо сейчас, Питер.

— А как же все эти люди, которые пялят на нас глаза? Думаете, они не возмутятся, если я вас поцелую?

— Думаю, что нет. Хотя сейчас сорок четвертый год, и мы в Лондоне. Может случиться все, что угодно.

* * *

— Вас приветствует один джентльмен из бара, — сказал официант, открывая бутылку шампанского, как только они вернулись к столу.

— У этого джентльмена есть имя? — с напускной строгостью спросил Джордан.

— Он его мне не назвал, сэр.

— Как он выглядит?

— Пожалуй, похож на сильно загоревшего игрока в регби, сэр.

— Американский военно-морской офицер?

— Да, сэр.

— Это Шеперд Рэмси.

— Джентльмен сказал, что хотел бы выпить с вами бокал.

— Передайте джентльмену, что мы благодарим его за шампанское, но пусть он остается за своим столиком.

— Будет сделано, сэр.

— Кто такой Шеперд Рэмси? — спросила Кэтрин, когда официант отошел.

— Шеперд Рэмси мой самый старый и самый дорогой друг во всем мире. Я люблю его, как брата.

— В таком случае, почему вы не позволили ему подойти и выпить с нами?

— Потому что я хочу хоть раз за всю свою сознательную жизнь сделать что-то без него. Кроме того, я не хочу делить вас ни с кем.

— Очень хорошо, потому что я тоже не хочу вас ни с кем делить. — Кэтрин приподняла свой бокал шампанского. — За отсутствие Шеперда.

Джордан рассмеялся.

— За отсутствие Шеперда.

Они сдвинули бокалы.

— И за затемнение, без которого я не смогла бы налететь на вас, — добавила Кэтрин.

— За затемнение. — Джордан на секунду замялся. — Я знаю, что это, вероятно, прозвучит страшной банальностью, но я не могу отвести глаза от вас.

Кэтрин улыбнулась и наклонилась к нему через стол.

— Я не хочу, чтобы вы отводили от меня глаза, Питер. Как вы думаете, зачем я надела это платье?

* * *

— Я немного волнуюсь.

— Я тоже, Питер.

— Ты такая красивая, когда лежишь здесь в лунном свете.

— Ты тоже красивый.

— Нет. Моя жена...

— Прошу простить меня. Но только я никогда не видела такого мужчину, как ты. Постарайся хотя бы несколько минут не думать о своей жене.

— Это очень трудно, но с тобой это будет немного легче.

— Ты похож на статую, когда вот так стоишь на коленях.

— Древнюю, выкрошившуюся статую.

— Прекрасную статую.

— Я не могу перестать прикасаться к тебе... прикасаться к ним. Они так красивы. Я мечтал потрогать их с самого первого мгновения, когда увидел тебя.

— Можешь прикоснуться сильнее. Мне не будет плохо.

— Так?..

— О, боже! Да, Питер, так, так! Но я тоже хочу потрогать тебя.

— Так хорошо, так прекрасно, когда ты это делаешь!

— Правда?

— А-а-ах, да, правда.

— Он такой твердый. Такой замечательный. Мне хочется сделать с ним кое-что еще.

— Что?

— Я не могу сказать это вслух. Просто придвинься поближе.

— Кэтрин!..

— Сделай это, любимый. Я обещаю, что ты не пожалеешь об этом.

— О, мой бог, это потрясающе... невероятно.

— Тогда я не буду останавливаться?

— Ты такая красивая, когда делаешь это.

— Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

— А я хочу, чтобы тебе было хорошо.

— Показать тебе как?

— Мне кажется, я знаю, как это сделать.

— О-о-о-о, Питер! Твой язык... он такой чудесный! О-о! Пожалуйста, трогай мою грудь, когда ты это делаешь.

— Я хочу быть в тебе.

— Да, Питер, быстрее!

— О-о-ох! Какая ты мягкая, какая восхитительная. О боже! Кэтрин, я сейчас...

— Подожди! Чуть-чуть подожди, любимый. Выполни еще одну мою просьбу: повернись на спину. Позволь мне самой сделать все остальное.

Он поступил так, как просила Кэтрин. Она взяла его в руку и ввела в свое лоно. Она, конечно, могла сама лечь на спину и позволить ему кончить, но она хотела сделать именно так. Она всегда знала, что Фогель ждет от нее именно этого. Зачем ему еще могла понадобиться резидент-женщина, если не для того, чтобы совращать офицеров союзников и похищать их тайны? Только она все время ожидала, что мужчина окажется жирным, волосатым, старым и уродливым — совсем не таким, как Питер. Раз уж ей выпала судьба сделаться шлюхой Курта Фогеля, она могла хотя бы наслаждаться этим. О боже, Кэтрин, ты не должна так поступать. Ты не должна настолько терять контроль над собой. Но она ничего не могла с собой поделать. Она наслаждалась происходящим. И теряла контроль над собой. Ее голова откинулась назад, она стиснула пальцами собственные груди, погладила соски, и в этот момент почувствовала, как он выпустил в нее теплую волну, и все ее тело содрогнулось в изумительно сладостных спазмах.

* * *

Было уже поздно, вероятно, часа четыре, хотя Кэтрин не могла сказать этого наверняка, так как в темноте не удалось бы разглядеть циферблат часов, стоявших на ночном столике. Впрочем, это не имело никакого значения. Единственным, что имело значение, было то, что Питер Джордан крепко спал рядом с нею. Он дышал глубоко и ровно. Они много съели за ужином, много выпили и еще дважды занимались любовью. Если только он не спит необыкновенно чутко, то его не должен был сейчас разбудить даже налет Люфтваффе. Она выскользнула из кровати, накинула шелковый халат, который он дал ей, и бесшумно пересекла комнату. Дверь спальни была полуоткрыта. Кэтрин приоткрыла ее еще на несколько дюймов, выскользнула в щель и закрыла дверь за собой.

От тишины звенело в ушах. В этой тишине ей казалось, что сердце в ее груди колотится оглушительно громко. Она заставила себя успокоиться. Очень уж много трудов ей пришлось приложить и очень многим рисковать, чтобы оказаться здесь и сейчас. Одна-единственная глупая ошибка легко могла бы уничтожить все, что она сделала. Она быстро спустилась по узкой лестнице. Скрипнула под ногой ступенька. Кэтрин застыла на месте и прислушалась: не проснулся ли Джордан. Снаружи послышался плеск воды в лужах под колесами проезжающего автомобиля. Где-то залаяла собака. Издали донесся приглушенный звук автомобильного гудка. Она сообразила, что все это — самые обычные ночные звуки, которых спящие люди никогда не замечают, и, быстро сбежав вниз, прошла в прихожую. Ключи она нашла на маленьком столике, рядом с его портфелем и своей сумочкой. Она тут же принялась за дело.

Кэтрин поставила себе очень ограниченную цель на эту ночь. Она хотела гарантировать себе беспрепятственный доступ в кабинет Джордана и к его личным бумагам. Для этого ей требовались собственные ключи от входной двери, двери кабинета и портфеля. В связке Джордана ключей было несколько. Ключ от входной двери она угадала с первого взгляда: он был заметно больше всех остальных. Она запустила руку в свою сумочку, вынула брусок мягкого коричневого пластилина, приложила самый большой ключ и нажала. Получился аккуратный отпечаток. С ключом от портфеля все тоже было просто — один из ключей был меньше всех остальных. Кэтрин так же удачно сняла слепок и с него. С кабинетом было сложнее: к его двери мог подойти любой из остальных ключей со связки. Выяснить, какой ключ ей нужен, можно было только одним способом. Она взяла сумочку и портфель Джордана, отнесла все это к двери кабинета и начала подбирать ключи. Четвертый из них подошел. Кэтрин вынула его из замка и сняла слепок.

Теперь она могла остановиться: ночь вполне можно было считать удачной. Можно было сделать дубликаты ключей, возвратиться сюда, когда Джордана не будет дома, и сфотографировать все, что окажется в его кабинете. Она могла сделать это; но ей хотелось большего. Она хотела доказать Фогелю, что ей это удалось, что она действительно талантливый агент. По ее расчетам, она покинула кровать менее двух минут тому назад. Она могла позволить себе еще две.

Она открыла дверь кабинета, вошла внутрь и включила свет. Это была красивая комната, обставленная, как и прихожая, в типично мужском вкусе.

Помимо большого письменного стола и кожаного кресла, здесь имелся также чертежный станок-кульман, перед которым стоял высокий деревянный табурет. Кэтрин открыла сумочку и вынула оттуда две веши: фотокамеру и «маузер» с глушителем. Пистолет она положила на стол. Камеру она поднесла к лицу и сделал два снимка комнаты. Затем она отперла портфель Джордана. Он был практически пуст: бумажник, футляр для очков и маленькая записная книжка в кожаном переплете. «Все равно, какое-никакое, а начало, — подумала она. — Может быть, там окажутся имена важных персон, с которыми встречается Джордан. Если в абвере узнают, с кем он имеет дело, то, возможно, смогут догадаться о характере его работы».

Сколько раз она проделывала это в учебном лагере? Видит бог, вряд ли это можно так легко сосчитать. Самое меньшее, сто раз, и каждый раз у нее за спиной стоял Фогель со своим проклятым секундомером. Слишком долго! Слишком громко! Слишком много света! Недостаточно! За тобой уже идут! Все, ты попалась! Что ты теперь будешь делать? Она положила записную книжку на стол и включила настольную лампу, снабженную гибким кронштейном и непрозрачным колпаком-абажуром, специально предназначенным для того, чтобы получить направленный поток света. Идеальное приспособление для того, чтобы фотографировать документы.

Три минуты. Теперь, Кэтрин, быстро за работу. Она открыла записную книжку и поставила лампу так, чтобы свет падал прямо на страницу. Если установить освещение под неправильным углом или если лампа окажется слишком близко, негативы будут испорчены. Она сделала все так, как учил ее Фогель, и взялась за съемку. Имена, даты, короткие заметки, сделанные поспешным неразборчивым почерком. Она сфотографировала еще несколько страниц и наткнулась на нечто, показавшее ей очень интересным. На следующем листке оказался небрежный набросок какого-то сооружения, похожего на коробку. Рядом были приписаны цифры, обозначавшие, скорее всего, размеры. Эту страницу Кэтрин сфотографировала дважды — чтобы уж наверняка.

Четыре минуты. Еще один пункт сверх сегодняшнего плана: сейф. Он был привинчен мощными болтами к полу рядом со столом. Фогель сообщил ей комбинацию, которая, предположительно, должна была отпирать замок. Кэтрин опустилась на колени и стала набирать код. Шесть цифр. Повернув последнюю рукоятку, она почувствовала, как внутри что-то щелкнуло. Она взялась за ручку и нажала. Ручка повернулась, значит, комбинация была верной. Кэтрин потянула на себя тяжелую дверцу и заглянула внутрь: там лежали две толстые папки, заполненные бумагами, и несколько отрывных блокнотов. Чтобы сфотографировать все это потребуются часы. Ничего, она подождет. Она нацелила камеру внутрь сейфа и сделала еще один снимок.

Пять минут. Пора привести все в первоначальный вид. Она закрыла дверь сейфа, возвратила ручку замка в запертое положение и набрала ту же комбинацию цифр, какая стояла на пульте. Кусок пластилина она положила в сумочку очень осторожно, чтобы не повредить отпечатки. За ним последовали фотоаппарат и «маузер». Записную книжку Джордана она вернула в портфель, защелкнула замочек и заперла его на ключ. После этого выключила свет, вышла, закрыла за собой дверь и аккуратно заперла ее.

Шесть минут. Слишком долго. Она принесла все в прихожую и положила ключи, его портфель и свою сумочку в прежнем положении на столик. Готово! Еще ей требовалось придумать предлог для ухода из спальни. Захотелось пить. Кстати, это была чистая правда: ее рот совершенно пересох от волнения. Она вошла в кухню, взяла из шкафчика стакан, наполнила холодной водой из-под крана и выпила залпом. Потом снова наполнила и отправилась наверх, держа стакан в руке.

Кэтрин почувствовала, как страшное напряжение покинуло ее, сменившись удивительным ощущением триумфа и силы. Наконец-то, после месяцев обучения и долгих лет ожидания, она что-то сделала. Внезапно она осознала, что ей нравится профессия шпиона, что она испытывает удовлетворение от досконального планирования и тщательного осуществления действий, получает искреннее удовольствие от проникновения в тайну, выяснения того, что кто-то другой не хочет позволить ей узнать. Конечно же, всегда и во всем Фогель был прав. Она идеально подходила для этой работы — во всех отношениях. Она открыла дверь и вошла в спальню.

Питер Джордан сидел в постели, освещенный лунным светом.

— Где ты была? Я уже начал волноваться.

— Чуть не умерла от жажды. — Она сама не могла поверить, что этот спокойный уверенный голос принадлежит именно ей.

— Надеюсь, что ты догадалась принести и мне глоточек-другой?

О боже, благодарю тебя. Она почувствовала, что опять может свободно дышать.

— Конечно.

Она вручила ему стакан с водой, и он принялся жадно пить.

— Который час? — спросила Кэтрин.

— Пять утра. Через час я должен вставать: у меня назначена встреча на восемь часов.

Она поцеловала его.

— Значит, у нас есть еще час в запасе.

— Кэтрин, я, наверно, не смогу...

— О, держу пари, что сможешь.

Она позволила шелковому халату соскользнуть со своих плеч и прижала его лицо к своей груди.

* * *

Тем же утром, через несколько часов, Кэтрин Блэйк шла по набережной Челси. Было слышно, как на поверхность воды, по-комариному жужжа, сыплются мелкие капли не сильного, но обжигающе холодного дождя. За время подготовки у Фогеля она выучила двадцать различных мест для встреч, расположенных в различных, далеко отстоящих один от другого, кварталах центральной части Лондона. Для посещения каждого из них было предусмотрено свое время с учетом того, чтобы можно было последовательно побывать во всех в определенном порядке. Фогель заставил ее выучить местоположения и порядок встреч назубок. Кэтрин предполагала, что точно так же он вышколил и Хорста Нойманна перед тем, как отправить его в Англию. По правилам именно Кэтрин должна была решать, нужно ли осуществлять встречу. Если ей бросалось в глаза что-нибудь такое, что могло вызвать опасения — подозрительное лицо, люди, сидящие в припаркованном автомобиле, и так далее, — она могла отказаться от контакта. В таком случае попытку следовало повторить в следующем месте по списку в указанное время.

Ничего необычного Кэтрин не заметила. Поглядела на наручные часы: до положенного времени еще две минуты. Она не спеша шла дальше и — с этим ничего нельзя было поделать — продолжала думать о событиях этой ночи. Она тревожилась, что, возможно, позволила отношениям с Джорданом зайти слишком далеко и сделала это слишком быстро. Она надеялась, что он не был слишком потрясен ни тем, что она делала с его телом, ни тем, что просила его сделать со своим. Пожалуй, обычная англичанка, принадлежащая к среднему классу, не должна была вести себя таким образом. Теперь уже слишком поздно рассуждать об этом, Кэтрин.

Утро было похоже на сон. Ей казалось, будто она волшебным образом превратилась в кого-то иного и перенеслась в иной мир. Пока Джордан брился и умывался, она оделась и приготовила кофе, эта пасторальная домашняя сцена показалась ей невероятно странной. Когда он отпер дверь кабинета и вошел туда, она опять почувствовала приступ страха. Не оставила ли я там чего-нибудь подозрительного? Вдруг он поймет, что я была там этой ночью? Потом они вместе ехали в такси. Во время непродолжительной поездки до Гросвенор-сквер ее вдруг ошарашила еще одна неприятная мысль: что, если он не захочет больше видеться со мной? До сего момента ничего подобного никогда не приходило ей в голову. Такие соображения не могли значить ровным счетом ничего, если только у нее не появилось какого-то искреннего чувства к этому человеку. Но вскоре выяснилось, что тревога была необоснованной. Когда такси подъезжало к Гросвенор-сквер, он попросил ее пообедать с ним сегодня вечером в итальянском ресторане на Шарлот-стрит.