Искатели приключений

Я проследил за ее взглядом: к нам приближался президент под руку с Беатрис, черты его лица были непроницаемы.

— Папа, — пролепетала Ампаро, будто маленькая девочка, спрашивавшая у своего отца одобрения.

Ничего не ответив, он склонился и поцеловал дочь в щеку.

— Мне так хотелось прийти, папа, — сказала она тем же жалобным голосом.

Несколько мгновений президент не сводил с нее глаз, а затем медленно наклонил голову. Посмотрел на Беатрис, на меня.

— Будьте добры извинить нас. Беатрис кивнула, я отвесил поклон.

— Пойдем, Ампаро, — властно сказал он и, повернувшись к ней спиной, зашагал прочь.

Ампаро двинулась следом, словно под гипнозом. Вдруг президент остановился и повернулся к Беатрис.

— Я чуть не забыл поблагодарить вас за танец, сеньора.

Еще один реверанс.

Президент взял дочь за руку и повел ее в угол комнаты. Гости незаметно переместились в противоположную сторону, давая им возможность поговорить без помех. Беатрис посмотрела на меня, щеки ее были по-прежнему бледны.

— Его дочь больна, — с сочувствием в голосе сказала она.

— Да, — согласился я, не сводя с них взгляда.

Я-то знал, что это была не просто болезнь. Симптомы этого заболевания были мне хорошо известны. Слишком часто приходилось мне наблюдать их у тех, кто искал спасения в бегстве от действительности. Героин сделал Ампаро наркоманкой.

Теперь я понял, почему в ее комнате стоит вечный полумрак, — чтобы не было заметно следов уколов на руках.

После непродолжительного разговора Ампаро, похоже, несколько успокоилась, и президент рука об руку с нею провел нас в столовую. За столом он усадил дочь на место хозяйки. Ее нервозность прошла, и вскоре Ампаро выглядела почти так же, как в прежние годы. Длинные белокурые волосы, белое платье с рукавами, доходящими почти до пальцев, прекрасно оттеняли ее экзотичную диковатую красоту.

Когда принесли кофе, президент, прочистив горло, поднялся. За столом наступила тишина, взгляды всех были прикованы к его лицу. На губах президента появилась кроткая, едва ли не смущенная улыбка.

— Всем вам, наверное, не терпится узнать, с чего это я, давно забыв о развлечениях, решил устроить небольшой прием. — Не ожидая со стороны слушателей реплик, он продолжал:

— Я организовал этот праздник в честь своего верного старого друга, чей отец был для меня не меньшим другом и большим патриотом. Я испытываю огромное удовольствие, сообщая вам о том, что с сей минуты его превосходительство сеньор Диогенес Алехандро Ксенос назначается министром иностранных дел и представителем нашей страны в Организации Объединенных Наций.

Раздались аплодисменты, и я почувствовал в своей руке мягкую и теплую руку Беатрис. Взгляды гостей устремились ко мне, однако, заметив, что президент поднял руку, я остался сидеть.

— Мое решение назначить на два этих важнейших поста одного человека свидетельствует о высочайшей оценке его качеств, равно как и о той серьезности, с которой я отношусь к ООН.

Вновь аплодисменты, и вновь президент поднимает руку.

— В это неспокойное для Кортегуа и для всего мира время нет более важной задачи, чем убедительно продемонстрировать наше искреннее стремление к миру и единству в пределах наших собственных границ. И чтобы подчеркнуть незыблемость этой позиции, я хочу обратиться ко всем тем, кто выступает против такой политики. Объявляю полную и всеобщую политическую амнистию, без всяких ограничений. Приглашаю всех своих оппонентов принять участие в свободных выборах, которые состоятся в самом ближайшем будущем. А чтобы уверить сомневающихся, я слагаю с себя полномочия Верховного судьи Суда по политическим делам и передаю их его превосходительству сеньору Ксеносу.

И опять овация. Я заметил, что Джордж Болдуин, сидевший рядом с президентом, бросил на меня скептический взгляд. Я понял, чем он вызван: видимо, Болдуин был уверен в том, что мне обо всем этом было давно известно.

Но президент еще не закончил.

— Я повторяю свое приглашение, — сказал он и посмотрел в самый конец длинного стола, на меня, хотя было ясно, что слова эти предназначались для ушей Беатрис. — Выйдите вперед открыто все те, кто хочет своими речами или оружием разделить нашу многострадальную родину. Доверьте свои жизни не мне, но сеньору Ксеносу. Давайте будем вместе работать ради счастья и процветания нашей страны.

Он сел. От аплодисментов заложило уши. Головы присутствовавших повернулись ко мне. Президент продолжал улыбаться своей кроткой улыбкой. Он сделал мне знак, и я поднялся во вновь наступившей тишине.

Видя обращенные ко мне лица, я понял, что то, что я произнесу сейчас, завтра прочтет и услышит весь мир. Я начал медленно, тщательно подбирая слова:

— Испытывая понятное чувство смущения от той огромной чести, которой меня наградили столь неожиданно, я не могу быть многословным. — Я сделал паузу, раздалось несколько хлопков, и снова по залу разлилась тишина. — Позволю себе добавить только одно. Все вы были свидетелями данного обещания.

Я смотрел на сидевших за столом людей. Никто из них не проронил ни звука, пока я вглядывался в лицо президента. Оно представляло собой маску, лишь глаза поблескивали, и мне показалось, что в углах губ он прятал ироническую улыбку. Через мгновение я заговорил снова.

— Я приложу все свои силы к тому, чтобы это обещание было выполнено.

Я сел. Пораженные гости не решались хлопать до тех пор, пока президент не вдохновил их личным примером. В соседней комнате заиграла музыка, и он поднялся. Все повскакали с мест, устремляясь за ним.

Джордж Болдуин оказался в конце цепочки, выстроившейся, чтобы поздравить меня. Вскоре мы остались одни, и он вперил в меня свой по-прежнему сомневающийся взгляд.

— Старик говорил серьезно?

— Ты слышал, что он сказал, — невозмутимо ответил я.

— Я слышал тебя, — возразил он. — Ты говорил серьезно.

Я молчал.

— Если это был один из очередных его фокусов, то теперь я не дал бы за твою жизнь и двух центов. Я молча смотрел на него.

— Старый сукин сын, — с брезгливым восхищением проговорил Джордж. — И опять ему все удалось. До этого вечера я был твердо убежден в том, что у Кортегуа нет никаких шансов на получение займа от Америки. Теперь же Вашингтон, я уверен, отнесется к такой просьбе совершенно иначе.

7

В молчании сидели мы на заднем сиденье, пока Котяра по темным улицам вел машину к дому Беатрис. Я закурил сигару и посмотрел в окно. Дома, окружавшие университет, где когда-то ее отец-профессор читал свои лекции, выглядели довольно прилично. Беатрис жила в одном из них с самого рождения. Это был не совсем особняк, однако он все же довольно далеко отстоял от улицы, да к тому же его еще отделяла деревянная ограда, по верху которой вились цветы.

Машина остановилась, я выбрался наружу, помог выйти Беатрис.

— Провожу тебя до дверей.

Она не ответила, торопливой походкой пройдя в ворота. Следом за ней я поднялся по ступеням невысокого крыльца. Она повернулась ко мне. Я взял ее руку, чуть подался вперед, чтобы поцеловать.

— Нет. — Она отвернулась. Я посмотрел на нее.

В падавшем из окна свете глаза ее показались еще более темными.

— Я не могу больше с тобой видеться, — сказала она. — Все оборачивается именно так, как мне говорили, — из тебя сделали приманку для меня и моего отца.

— Говорили? Кто?

Беатрис избегала моего взгляда.

— Друзья.

— Друзья? Или те, кто заставил тебя и твоего отца служить их интересам?

— Это не имеет значения. Я не собираюсь говорить с тобой о политике.

— Хорошо. — Резким движением я привлек Беатрис к себе. Она напряглась, но не оказала никакого сопротивления. — Я неприятен тебе из-за политических разногласий.

— Позволь мне уйти. — Губы ее едва двигались.

Я поцеловал ее, и на мгновение мне показалось, что таящееся в ее груди тепло вот-вот выйдет наружу, но тут она проговорила шепотом, почти касаясь моих губ своими:

— Отпусти меня, не стоит принимать меня за одну из своих шлюх.

Я разжал руки. Ее широко раскрытые глаза мерцали.

— Твои друзья хорошо справились со своей работой, — с горечью сказал я. — Они командуют тобою не только в политике, но и в любви.

— Мой друзья исходят из самых высоких побуждений, — ответила она не совсем уверенно. — О твоих женщинах всем известно. Они не хотят, чтобы я страдала.

— Ваше превосходительство! Берегитесь! — донесся из-за автомобиля крик Котяры.

Я пригнулся, кожей ощутив, что в кустах сбоку от дома кто-то есть, и одновременно толкая рукой Беатрис вниз, на землю. Тут же раздался хлопок выстрела из пистолета с глушителем, за ним послышались быстрые удаляющиеся шаги, и, наконец, через ворота вбежал запыхавшийся Котяра, сразу бросившийся к кустам.

Выпрямившись, я хотел было присоединиться к нему, но не успел.

— Нет смысла, — крикнул мне Котяра. — В темноте мы никого не найдем.

Я бросил взгляд через лужайку позади дома.

— Хорошо еще, что успел предупредить тебя.

— Спасибо тебе, Котяра. По-видимому, ты спас мне жизнь.

— Очень жаль, — с грустью, за которой скрывался смех, протянул он. — Все оборвалось на самом интересном месте.

Я молча посмотрел на него и вернулся к Беатрис. Она только поднималась с земли, я помог ей встать. Ее прекрасные глаза были полны страха.

— Ты не ушиблась? Она кивнула.

— Я... Наверное, нет. — Она не сводила с меня взгляда. — Кто это был?

— Кто же еще, насмешливо ответил я, — как не твои друзья, которые, исходя из самых высоких побуждений, пришли сюда, чтобы убить меня. Естественно, если бы случайно пострадала ты, им было бы ужасно жаль.

Глаза Беатрис наполнились слезами.

— Я не знаю, что и думать.

Дверь позади нас раскрылась, и женщина в халате, без сомнения служанка, осторожно высунула наружу голову.

— В чем дело? Что случилось?

— Ничего. Я сию минуту войду. Отправляйся спать. Дверь закрылась, и Беатрис повернулась ко мне.

— Дакс, — рука ее прикоснулась к моей. Почувствовав внезапный прилив злости, я не заметил этого ее движения.

— Прошу извинить, но в том мире, где я живу, только дети не знают, что им думать. Они нуждаются в подсказке. А мужчины и женщины должны думать сами.

Повернувшись, я направился к машине. Котяра уже сидел за рулем.

— Подвинься, — сказал я ему грубо и тут же резко взял с места. Не успели мы свернуть за угол, как я услышал его хихиканье.

— Что ты, идиот, нашел смешного?

— Таким я тебя никогда не видел. Сказать мне было нечего.

Я молча надавил на педаль газа и тут же, скрипнув тормозами, бросил машину в новый поворот.

— Ты как мальчик, у которого отняли конфетку.

— Заткнись! — процедил я в ответ. Он смолк на мгновение, а потом проговорил мягче, как бы самому себе:

— Но она, видишь ли, та самая. Я покосился на него.

— Что?

Внезапно глаза его сделались серьезными.

— Она — та самая, которую ты введешь в свой дом, чтобы принести мир духам своих предков.

Телефон начал трезвонить с семи утра. Люди звонили со всех концов света. Газеты и радио тоже не спали. Но первым я услышал голос Джереми Хэдли из Нью-Йорка.

— Что я должен принести тебе, Дакс, поздравления или соболезнования? Что все это значит?

— Только то, что ты слышал.

— Ходит слух, что ваш президент собирается отойти от дел и передать тебе всю полноту власти.

— Это не так, — ответил я. — Об этом ничего не говорилось и сказано не будет. Президент просто объявил о том, что в ближайшем будущем состоятся выборы. Никакой речи о преемнике не было.

— Также поговаривают и о том, что доктор Гуайанос уже в Кортегуа.

— Мне о его местонахождении ничего не известно. По-моему, он продолжает находиться в эмиграции.

— А еще шепчутся, что тебя часто видят в обществе его дочери, что ты стал своего рода инструментом, который должен облегчить достижение перемирия между Гуайаносом и вашим президентом.

Я задумался. Слухи. Иногда мне начинало казаться, что весь мир разделен на две половины — люди и слухи. Да и половины ли?

— Я действительно встречаюсь с его дочерью, но с ней мы не ведем никаких политических разговоров.

— Брось, Дакс, не думаешь же ты, что я этому поверю. Неужели тебе удается избегать политики во время встреч с дочерью лидера оппозиции вашему режиму?

— Запросто, Джереми. Уж тебе-то это должно быть известно лучше, чем кому-либо другому. Когда это для встреч с женщиной мне было мало такого предлога, как ее красота?

Я услышал в трубке смех.

— Ты успокоил меня, дружище. Я уж было испугался, что ты совсем пропал. Желаю удачи!

Я положил трубку, и телефон тут же зазвонил снова. На этот раз собеседником был помощник управляющею отелем. В голосе его звучала тревога.

— Вестибюль битком набит журналистами, ваше превосходительство. Что мне им передать?

— Проведите их всех в ресторан и накормите завтраком. За мой счет. Затем скажите, что я спущусь, как только побреюсь и оденусь.

Не успел я снять руку с трубки, как раздался новый звонок.

— Да?

— Это Марсель, — проговорил знакомый голос. — Поздравляю.

— Спасибо.

— Твой отец был бы очень горд, доживи он до этого дня.

— Да, спасибо еще раз. — Я гадал, что заставило Марселя позвонить. Не тот он был человек, чтобы тратить время на любезности.

— Когда собираешься в Нью-Йорк? Нам нужно разрешить с тобой кучу проблем, — спросил он.

— Не знаю. Пока еще президент не поставил передо мной никаких конкретных задач. — Что он, черт побери, имел в виду под «проблемами»? — Что-нибудь срочное? Требуется немедленное вмешательство?

— Нет, — колеблющимся голосом ответил Марсель. — Помнишь эту телевизионную штучку у меня дома? — спросил он уже более уверенно. — Может, тебе нужно что-нибудь в этом роде?

До меня дошло: таким образом он хочет дать мне понять, что он знает — линия прослушивается.

— Нет, — ответил я. — Не беспокойся. Я уверен, подобные вещи есть и здесь.

— Я думаю. Ну ладно. Когда соберешься в Нью-Йорк, дай мне знать. Для тебя я всегда найду время.

— Обязательно.

— И поздравь от моего имени президента. Передай ему мои заверения в уважении и поддержке.

Я опустил трубку только для того, чтобы услышать очередной звонок. Однако не обратив на него ни малейшего внимания, я встал с постели и проследовал в ванную. В этот момент вошел Котяра.

— Скажи им, что пока я на звонки не отвечаю. Котяра кивнул и подошел к аппарату. Я уже закрывал за собой дверь ванной комнаты, когда он позвал меня:

— Это президент!

Я поднес трубку к уху.

— Да, ваше превосходительство? Голос старика звучал звонко и чисто.

— Хорошо спалось?

— Да, сэр.

— Чем ты сейчас занят?

— Собираюсь принять душ, а потом спуститься вниз к газетчикам. Полагаю, это моя обязанность — встретиться с ними?

— Да, это одно из неудобств, присущих светской жизни. Теперь они не оставят, тебя в покое. — Он негромко рассмеялся. — Когда ты со всем этим покончишь, не подъедешь ли во дворец? У меня сидит один человек, и я очень хочу, чтобы вы встретились.

— Постараюсь освободиться как можно раньше ваше превосходительство. — Любопытство пересилило меня. — А кто это? Какая-нибудь важная персона?

— Да как посмотреть. Будь я на твоем месте, я решил бы, что это очень важная персона. Но я — это я, а ты — это ты. По многим вещам наши с тобой мнения расходятся. Мне будет интересно взглянуть на твою реакцию, когда ты его увидишь.

— Его?

До меня опять донесся смешок президента.

— Да. Это тот, кто хотел убить тебя прошлой ночью. Его схватили сегодня утром.

8

Это был тот самый мужчина, которого я увидел рядом с Беатрис у билетной кассы в аэропорту Майами. Но выглядел он уже не таким аккуратным и изящным, когда вошел в комнату в сопровождении двух солдат. Он прихрамывал. Под глазами — синяки, на щеках и вокруг рта — корочки запекшейся крови.

— Знаешь его? — спросил президент, сверля меня своим острым взглядом. — Приходилось встречать его раньше?

Человек поднял голову и посмотрел на меня с затаенным страхом.

— Нет. Никогда. — Я не видел никакого смысла в том, чтобы вовлекать во все это Беатрис.

— В таком случае позволь мне представить его, — проговорил президент. — Это дядюшка твоей девушки, брат Гуайаноса.

Внезапно до меня дошла вся бессмыслица происходящего. Я развернулся к мужчине.

— Ты глупец! — крикнул я ему. — Зачем тебе это нужно?

Он ничего не ответил.

— Даже если бы тебе удалось убить меня, чего бы ты этим добился? Неужели ты не мог понять, что любая из тех двух пуль могла попасть в Беатрис?

В глазах его мелькнул огонек.

— Как раз об этом я и подумал, — сказал он низким усталым голосом, — и именно поэтому ты сегодня жив. В самую последнюю минуту я отвел ствол в сторону.

Я смотрел на него во все глаза.

Президент захохотал.

— Ты слышишь! Я стоял молча.

— Девчонка, наверное, была с ним в сговоре. Вот почему он рассказывает тебе эти сказки.

— Нет! Беатрис ничего об этом не знала! Она не знала даже, что я вернулся в Кортегуа.

— Заткнись! — прорычал президент. Прошагав мимо меня, он нанес мужчине сильный удар в лицо. Голова его дернулась, он едва не упал. Президент ударил его еще раз.

— Оружие! Где происходит разгрузка?

— Об оружии мне ничего не известно.

— Врешь! — Президент ударил его коленом в пах. Упав на колени, человек согнулся от боли.

— Я ничего не знаю, — выдавил он из себя. — Если бы я что-то знал, неужели вы думаете, что ваша полиция не выбила бы из меня этого?

Опустив глаза, президент смерил его взглядом. На лице его отразилось презрение. Он повернулся ко мне. — И вот такие червяки, как он, возомнили о себе, что они сумеют править страной.

Я молчал.

Президент вернулся к своему столу, нажал на кнопку интеркома.

— Пусть Хойос и Прието войдут.

Он посмотрел на меня.

— Если бы не они, то это ничтожество так и унесло бы ноги. Они следили за ним с того момента, как он сошел на берег.

Хойос и Прието вошли, остановившись прямо перед президентским столом с бесстрастными лицами.

— Что еще удалось выяснить? Отвечал Хойос.

— Больше ничего, ваше превосходительство. На суденышке оружия не обнаружено. Видимо, он прибыл на нем один.

— Контакты с девушкой?

— Никаких, ваше превосходительство. Ее не было дома, когда он пришел туда в первый раз. Он ждал ее возвращения, спрятавшись в кустах.

— Почему же вы не арестовали его тогда же?

— Мы выжидали, так как предполагали, что он доставил ей вести об оружии. Никто не подумал о том, что он будет стрелять.

Я вновь посмотрел на дядю Беатрис. Его лицо было бледным от боли.

— Почему ты хотел убить меня? Наши взгляды встретились.

— Моя племянница — порядочная девушка. Я понял, что ты захочешь с ней сделать.

— Значит, политика здесь не при чем? Он покачал головой.

— Нет. Все это только ради нее. Она единственный ребенок моего брата. Я предупреждал ее о твоей репутации, но, очевидно, мои советы пришлись ей не по вкусу.

— Все это чушь! — вновь гневно проревел президент. — В последний раз — где происходит выгрузка оружия?

— Я сказал уже, что не знаю.

— Лжец! — Президент почти не владел собой от злобы. — Зачем же ты вернулся, если не из-за оружия? Дядя Беатрис уставился на него.

— Куда же мне было еще возвращаться? Кортегуа — это мой дом.

В течение нескольких секунд президент смотрел на него, затем повернулся к Хойосу.

— Отвезите его в Эскобар. Вы знаете, что нужно делать.

— Слушаюсь, ваше превосходительство.

Хойос сделал узнику знак двигаться к выходу.

— Нет!

Я знал, что такое Эскобар. Это была тюрьма, в которой ждали своей участи приговоренные к смерти. Присутствующие в удивлении повернули ко мне головы. Более других был удивлен президент.

— Отпустите его!

— Отпустить?! — В голосе президента звучало недоумение. — Этот человек хотел убить тебя.

— Отпустите его, — повторил я.

— Ты глупец! — крикнул президент. — Он же сделает новую попытку. Мне эти типы известны. Я молчал.

— Слишком долго ты пробыл в другом мире, ты совсем забыл, на что похожа жизнь здесь.

Я смотрел на президента, а в ушах моих звучали его слова, которые я услышал еще мальчишкой, требуя от него смерти убийце. «Нет нужды убивать его, сынок, — сказал он тогда. — Теперь мы живем не в джунглях».

— Неужели мы так быстро вернулись в джунгли? — спросил я. Президент смотрел на меня не понимая, мне стало ясно, что он все забыл. — Вчера вечером вы назначили меня Верховным судьей. Вы облекли меня всей полнотой власти. — Он нехотя наклонил голову. — Значит, ответственность ложится на меня. У меня найдется для него роль поважнее, чем просто умереть. — Я посмотрел на мужчину. — Я дам тебе письмо для твоего брата.

Дядя Беатрис бросил на меня подозрительный взгляд.

— В сегодняшних газетах ты прочтешь, что всем политическим заключенным, а также беженцам объявлена полная амнистия. Ты увидишь также, что я назначен Верховным судьей. Я призвал тех, кто не согласен с нами, вернуться на родину и попытаться разрешить все разногласия перед лицом народа, путем свободных выборов. Передай своему брату, что к нему это относится в той же мере, как и к любому другому кортегуанцу.

Дядя Беатрис только усмехнулся.

— Это всего-навсего еще один трюк. Мы знаем, что бывает после этих амнистий.

— Тогда это неплохой трюк, ведь благодаря ему ты выходишь отсюда живым и свободным.

Он вдруг заволновался, переводя свой взгляд с одного охранника на другого и опять на меня, как бы не зная, кому верить.

Заговорил президент. Голос его был полон отвращения. — Вышвырните эту дрянь вон. Пусть молится в благодарность за такое правосудие. Хойос не мог этого выдержать.

— Вы имеете в виду — отпустить его? Пусть так прямо и уходит?

— Вы слышали, что сказал его превосходительство. Арестованный свободен. — Президент повернулся к Хойосу спиной.

Тот направился к двери, подталкивая перед собой родственника Беатрис. За ними проследовал Прието. В комнате наступила тишина. Мы с президентом молча смотрели друг на друга, пока он не начал улыбаться. Затем улыбка его перешла в смех, а смех в хохот.

— Над чем вы смеетесь? — спросил я, совершенно сбитый с толку.

— А я — то до самого последнего момента был уверен, — едва выдохнул он, — что ты уже отымел ее. Теперь же я знаю, что тебе повезло ничуть не больше, чем всем остальным.

Я молчал.

Взрывы смеха закончились старческим смешком.

— Прекрасно.

— Что прекрасно?

— Твой план. — Он улыбнулся. — Я в почтении снимаю шляпу. Он такой хитроумный, такой тонкий. Я был бы чертовски горд, если бы сам его придумал.

— Да? — заинтересованно спросил я, желая узнать, насколько же я, в конце концов, умен.

— Освобождая ее родственника, ты завоевываешь ее доверие, а завоевав доверие, ее самое — целиком. И когда ты сделаешь это, она призовет сюда своего папочку — прямо к нам в руки. — Президент проницательно посмотрел на меня. — Тебе хоть раз приходилось иметь дело с женщиной, которая, когда ее трахают, не раскрывала бы рта?

9

Прошло две недели, но от Беатрис не было ни слуху ни духу. Несколько раз я ловил себя на том, что моя рука тянется к телефону, и лишь усилием воли сдерживал желание позвонить ей. Пусть все будет так, как она сама захочет.

Эти две недели оказались беспокойными: все дни и немало ночей я провел во дворце, в отведенном мне по приказу президента кабинете. Через мой стол текла река информации, характеризующей экономическое положение страны, на него ложились диаграммы и аналитические справки из соответствующих департаментов. В конце концов из отдельных мазков начала вырисовываться общая картина.

Я понял, что он говорит о Джордже Болдуине.

В одну из ночей, когда я сидел в кабинете и изучал сводный документ, неожиданно появился президент. Подойдя к столу, он склонился над моим плечом.

— Ну, что ты об этом думаешь?

— Если цифры, подготовленные нашими экономистами, соответствуют действительности, то у нас есть шанс.

— У нас будет шанс, если появятся деньги. От нашего друга ничего не слышно?

— Нет.

— Непонятно, чего они ждут.

— Не знаю.

— Может, тебе стоит слетать в Нью-Йорк, не дожидаясь их приглашения?

— Американцы — люди странные, — ответил я. — Им не нравятся те, кто приходит просить денег без приглашения.

— Но ты же отправишься не в Вашингтон, — ответил президент, — а в Нью-Йорк. Это совершенно логично, ведь ты — глава нашей миссии в ООН. И пока ты будешь там находиться, может, удастся сдвинуть дело и в другом направлении.

— Неплохая идея. — Я с уважением посмотрел на старика. Не проходило дня без того, чтобы он хотя бы на чуточку не продвинулся вперед в завоевании моего восхищения. Да, он был стар, но далеко не дурак.

— Это будет получше, чем сидеть здесь, занимаясь всякой чушью. Когда ты отправишься?

— Наверное, во вторник или в среду, — ответил я. — На этой неделе мне бы хотелось покончить кое с какими личными делами.

Он улыбнулся.

— Никаких новостей от нее?

Я покачал головой.

С философским видом президент пожал плечами.

— И от ее отца тоже?

— Ничего.

— Еще бы, — в голосе его я услышал презрение. — Все они — черви, боящиеся дневного света.

Я промолчал. Какой был смысл напоминать ему о том, что две его прошлые амнистии закончились смертями тех, кто, поверив ему, сдался. Почему же нынешняя должна отличаться от предыдущих?

Президент положил мне на плечо руку, легонько похлопал.

— Ничего, научишься. Тебе следовало бы убить ее родственника при первом же случае. Только такой язык им понятен.

Он направился к двери, но на полпути обернулся.

— Удачи тебе с девчонкой.

Я кивнул. Дверь за президентом закрылась. Я совсем не хотел говорить ему о том, что Беатрис в моих планах вовсе не значилась. В уикенд мне предстояло немало сделать, и я предполагал сделать это в одиночестве.

Мне было необходимо провести какое-то время на своей гасиенде, побыть наедине с воспоминаниями о семье. По меньшей мере два дня уйдет на то, чтобы навести порядок на маленьком кладбище — наконец-то оно примет подобающий вид. Я посажу там цветы, так, как это сделала бы мама.

Я услышал звук мотора еще задолго до того, как машина показалась из-за холма. Положив лопату на землю, я выпрямился, подошел к старой металлической ограде и подобрал стоявшее около нее ружье. Передернув затвор, посмотрел, заряжено ли оно, и принялся ждать. Отсюда наблюдать было гораздо удобнее, чем от дома, а вот меня видеть было нельзя.

Мартинес отправился в свою хижину примерно с час назад, а Котяру я ждал не раньше, чем к завтрашнему утру. В пятницу мы приехали с ним вместе, но я тут же отправил его назад в город, с тем чтобы он замел наши следы: если я не смогу объяснить свое отсутствие, то им не потребуется много времени, чтобы вычислить, где я нахожусь. А уж тогда сюда припрутся солдаты — лейтенант Хиральдо не захочет рисковать своей карьерой.

Я увидел, как машина поднялась на самый верх холма, затем до меня донесся прерывистый звук гудка — сигнал, о котором мы условились с Котярой. Когда автомобиль начал двигаться вниз, я вытащил патрон из патронника, вставил его в магазин. Без всякого напряжения держа ружье, направился к дому; Каждый шаг болью отдавался в мышцах: давненько уже мне не приходилось так работать. Но это была приятная усталость, да и кладбище выглядело теперь почти таким, каким я его помнил.

Приблизившись к крыльцу, я с любопытством следил за тем, как ползет по дороге машина. Только что-то весьма важное могло заставить Котяру вернуться на день раньше. Когда автомобиль въезжал во двор, я заметил справа от водителя еще чью-то фигуру.

Машина остановилась, и из нее выбралась Беатрис. Несколько мгновений она стояла неподвижно, глядя на меня. Вид у меня, наверное, был ужасный — голый по пояс, перепачканный землей да еще и с оружием в руках. Я и рта не успел раскрыть, как она заговорила:

— Не сердись. Я заставила Котяру привезти меня сюда. Я был слишком удивлен, чтобы отвечать.

— Я узнала из газет, что во вторник ты уезжаешь в Нью-Йорк. Мне не хотелось, чтобы ты уехал, а я бы тебя так и не увидела. В пятницу я дважды звонила тебе в номер, но к телефону никто не подходил. А сегодня я вдруг наткнулась на Котяру. Он не хотел везти меня сюда, но когда я сказала ему, что тогда доберусь сама, он с неохотой согласился.

Я продолжал стоять у крыльца.

— Можно было и подождать. В понедельник я вернулся бы в Курату.

Когда Беатрис посмотрела на меня снизу вверх, глаза ее были цвета молодой листвы.

— Знаю, — голос ее чуть дрожал. — Но я не могла больше ждать. Я и так уже ждала слишком долго.

Я сделал несколько шагов. В узеньких, обтягивающих брюках она выглядела стройнее, чем я ее помнил. Мужская рубашка с расстегнутым воротником и закатанными рукавами делала ее похожей на маленькую девочку, наряженную в одежду старшего брата. И только восхитительная, волнующая линия груди ставила все на свои места. Я остановился в шаге от Беатрис.

— Чего же ты ждала?

Она посмотрела на меня чуть ли не с вызовом.

— Твоего звонка. А когда не дождалась, то вспомнила твои слова. Ты говорил, что только детям говорят, как они должны думать. Мужчины и женщины должны думать сами.

— И что же ты думаешь?

Мне было хорошо видно, как снизу, от шеи, к лицу ее стал медленно подниматься румянец.

— Я думаю... — она заколебалась, глаза ее устремились вниз и тут же снова вверх, на меня. — Я думаю, что влюбилась в тебя.

Я принял ее в свои объятия.

Поднося спичку к сигарете, я краем глаза наблюдал за Беатрис, которая, запрокинув голову, смотрела в ночное небо, прислонившись к не очень высокой оградке галереи. Но вот она сделала шаг ко мне. Я отшвырнул спичку.