Сезон охоты на блондинок

– Мистер…

– Мои таблетки, – держась за грудь, простонал Хищ­ник. – В кармане рубашки…

Паренек отпустил дверь и вернулся помочь ему. Как только он прикоснулся к Хищнику, тот нанес удар. Пра­вой рукой он схватил запястье парнишки, рванул к себе, левой молниеносно вынул из кармана электрошок и ткнул ему в бок. Раздалось шипение – слабый вскрик, заглу­шенный шумом бегущей воды, и все было кончено. Гла­за паренька закатились, и он рухнул в объятия Хищника. По опыту нападавший знал, что теперь у него есть доб­рых пятнадцать минут. Когда юноша придет в себя, бу­дет уже поздно.

Вот и все. Операция закончена. На все про все ушло не больше полутора минут.

Аккуратно опустив паренька на пол, чтобы не повре­дил голову при падении, Хищник быстро вышел из туа­лета. Если девушка уже вышла – что вряд ли (девушки обычно проводят в туалете куда больше времени), – он зазовет ее в мужской туалет и покажет поверженного таинственной силой бойфренда. Если в это время подъедет другая машина – такая возможность существовала и до­бавляла приключению привкус опасности, он просто уйдет. Парнишка вряд ли что-нибудь вспомнит, а его самого никто не видел. Если ни того, ни другого отклонения в сценарии не произойдет, он ворвется в дамский туалет, применит электрошок и затащит обоих в голубой «жу­чок». Когда пленники будут спрятаны, он вернется на самокате к своей машине, и вскоре все трое бесследно исчезнут отсюда.

Юную пару в голубом «жучке» больше не увидит ни­кто на свете.

Что-то напевая себе под нос, Хищник обошел здание и остался доволен: «жучок» был по-прежнему единст­венной машиной на стоянке. Все шло согласно плану, как и было задумано. Иногда ему казалось, что этим людям было на роду написано стать его жертвами. А если так, то о чем говорить.

Очевидно, в предыдущей жизни они были изрядны­ми мерзавцами.

Когда он добрался до дорожки, которая вела к дам­скому туалету, девушка вышла, тряхнув длинными свет­лыми волосами. У него участился пульс. Она действитель­но была прекрасна и стоила дополнительных усилий, потраченных на ее бойфренда.

Их взгляды встретились. Глаза девушки расшири­лись, и немудрено – незнакомый мужчина в пустынном месте, поздно ночью.

Мужчина улыбнулся ей.

– Пописала? – добродушно спросил он, не убавляя шага. Глухая кирпичная стена, обеспечивавшая уедине­ние посетителям туалета, закрывала девушке путь к бег­ству.

Она остановилась как вкопанная и крикнула:

– Эрик! – видно, так звали ее беспомощного друж­ка. Потом стремительно повернулась, и волосы окутали ее как плащ, отчаянно схватилась за ручку двери, словно хотела спастись от него, спрятавшись внутри.

– Глупышка, – почти сочувственно сказал он, схва­тил девушку за руку и ткнул ей в бок электрошоком.

Глава 3

Было холодно – намного холоднее, чем, по ее пред­ставлениям, должно быть в Кентукки в ноябре. Когда она думала о Кентукки, ей всегда представлялись яркое солнце, лошади и бескрайние поля, поросшие густой зе­леной травой. Но она бывала на ферме Уистлдаун лишь летом, в последний раз семь лет назад.

Сейчас ее привела сюда трагедия.

Александра Хейвуд выбралась из большого белого «Мерседеса» – одного из нескольких автомобилей, круг­лый год стоявших в здешнем гараже, и сразу почувство­вала холод. Ее длинный темно-серый шерстяной жакет с мерлушковым воротником и манжетами был подпоясан в талии. Черного кашемирового свитера с воротником-хомутом, черных кожаных брюк в обтяжку и высоких черных ботинок на каблуках должно было хватить для тепла, но не хватало. Она мерзла. Пришлось сжать зубы, чтобы не стучать ими. После похорон отца она сильно похудела, потеряв около пяти килограммов, и при росте в сто семьдесят сантиметров казалась просто худышкой. Ее красота тоже поблекла, потускнев, как лампочка, го­рящая вполнакала. Кожа стала совсем бледной. По сравне­нию с ней платиновые волосы длиной до лопаток, сейчас собранные в пучок на затылке, казались более темными, чем были на самом деле. Ее тонкие черты заострились, под темно-синими глазами чернели круги. Она пыталась скрыть следы горя, накрасив губы алой помадой от Шанель и запудрив синяки под глазами, но факт оставался фактом: она выглядела призраком прежней Алекс. И чув­ствовала себя не лучше.

В это пасмурное утро низко нависшие тучи сулили дождь. На грязном пригорке красовался ветхий сарай, за ним еще какое-то сооружение, напоминавшее железно­дорожный тоннель. Постройки казались графитово-черными. Заиндевевшая трава на полях, маленький пруд справа, кучка голых деревьев, тянувших к нему узлова­тые сучья, слева и узкая асфальтовая дорожка, на кото­рой она стояла, – все было окрашено в разные оттенки серого.

«Как и моя жизнь», – подумала она. Эта мысль вы­звала жгучую скорбь, хлынувшую наружу, как кровь из вскрывшейся раны. Алекс поморщилась, взяла себя в ру­ки, и боль понемногу утихла. Помогло и то, что она за­метила какое-то движение в полуоткрытой двери сарая.

Прямо на нее уставился стриженный под машинку подросток в пуловере цвета морской волны. Он стоял, засунув руки в карманы мешковатых джинсов. Видимо, его внимание привлек шум подъехавшей машины. Со­вершенно механически, как делала все после похорон, Алекс закрыла и заперла дверь. Она забыла, что это не Филадельфия, а Симпсонвилл, штат Кентукки, и что за­пирать машину здесь необязательно. Она плохо сообра­жала и, казалось, не могла сосредоточиться. Тем време­нем мальчик повернулся и исчез в сарае, крикнув:

– Папа! – Крик заставил Алекс вздрогнуть.

Впрочем, может быть, это и к лучшему. По крайней мере, похоже, к ней начинает возвращаться нормальный слух.

После похорон ее способность воспринимать звуки и цвета притупилась. Алекс считала, что это естествен­ная защита, призванная помочь ей справиться с высасы­вающей ее душу болью.

Ее отец был мертв. Самоубийство. Так сказали все – коронер, адвокаты, полиция и остальные чиновники, которых вызвали, чтобы вынести вердикт о смерти тако­го богатого и влиятельного человека. Она читала отчет об аутопсии, смотрела фотографии, впитывала все, пыталась не упустить малейшие детали последних минут отца, надеялась понять, смягчить скорбь знанием. Ничто из обнаруженного ею не противоречило версии суицида. Но она по-прежнему не могла в это поверить.

Однако тогда не следовало верить и всему случивше­муся за последние пять недель. Она, как Алиса, очути­лась в Зазеркалье. Все по ту сторону блестящего стекла было противоположно тому, что она знала.

Мальчик опять показался в дверном проеме и вновь уставился на нее любопытным взглядом. Рука стоявшего рядом высокого мужчины лежала на его плече. Мужчи­на, прищурившись, наблюдал за приближением Алекс. Зимнее солнце било ей в спину; Алекс понимала, что прищуренный, казавшийся хмурым взгляд мужчины вы­зван именно этим, а она сама тут ни при чем. Он подхо­дил под имевшееся у нее описание: крупный, высокий, черноволосый, под сорок лет. Должно быть, это и есть Джо Уэлч, управляющий фермой. Теперь, после смерти отца, управляющий ее фермой. Источником сведений была давняя экономка Уистлдауна Инес Джонсон, с жа­ром добавившая, что он «жутко сексуальный».

Однако проверять, насколько это верно, Алекс не собиралась. Горе украло у нее не только способность ре­агировать на мужскую сексуальность, но даже способ­ность наслаждаться едой и сном. О да, этот мужчина был довольно красив. Крупные черты лица, квадратный под­бородок, поросший чрезвычайно мужественной двух­дневной щетиной. Но Алекс не ощутила укола чувствен­ности. Просто высокий мужчина в ослепительно голу­бой парке из гагачьего пуха, отчего его плечи и грудь казались неестественно широкими, бедра узкими, а ноги в выцветших джинсах – длинными и мускулистыми.

Что ж, парка была достаточно яркой, чтобы слегка разбавить здешние серые тона. Глядя на нее как на маяк, Алекс осторожно шла вперед. Она боялась, что, если уж трава вся в инее, а пруд замерз, асфальт непременно бу­дет покрыт коркой льда.

Он без улыбки следил за ее приближением, и Алекс задумалась, знает ли Уэлч, кто она такая и зачем приехала? Скорее всего, нет. Все ведущие газеты пестрели сооб­щениями о том, что отец покончил с собой из-за катас­трофы, постигшей его компанию. Но там не было фото­графий Алекс и других членов семьи. Даже намека на их существование.

Странно. Небольшое падение курса акций, несколь­ко неудачных вложений капитала, самоубийство – и им­перия, стоившая миллиарды, рухнула как карточный домик. Банкротство – страшное слово. Она никогда не думала, что такое может случиться с ее семьей и их биз­несом. Полностью принадлежавшая отцу процветающая фирма «Хейвуд – Харли – Николс» строила больницы, пансионы и дома для престарелых по всему миру в тече­ние полувека. Но теперь поверенные ее отца – нет, уже ее поверенные – сообщили, что, если им повезет и удастся продать все за приличную сумму, этого будет достаточ­но, чтобы оплатить долги отца и даже кое-что оставить себе. Если же нет, то единственным выходом будет бан­кротство, после которого ни ей, ни сестре, ни последней мачехе, ни другим наследникам отца не достанется ниче­го. Мерседес, шестая жена и вдова отца, узнавшая прав­ду вскоре после похорон, при мысли о грозящей ей бед­ности начинала биться в истерике.

«Если бы не ступор, у меня тоже была бы истерика», – думала Алекс.

Поле, на котором стоял сарай, было огорожено забо­ром, подъездную аллею отделяли от двора красные ме­таллические ворота. Алекс отвела глаза от голубого маяка и попыталась отодвинуть засов. Прикосновение к металлу пронзило пальцы холодом; несмотря на все усилия, у нее ничего не получалось.

Услышав шаги по ту сторону ворот, Алекс подняла глаза. По гравийной дорожке, которая вела к сараю, шел предполагаемый Джо Уэлч. Казалось, его коричневые бо­тинки не касались земли.

– Мистер Уэлч? – спросила Алекс, когда мужчина подошел ближе. В ее голосе, низком и хрипловатом, слы­шалось странное равнодушие: так говорить она стала толь­ко после похорон. Голос абсолютно соответствовал ее ощущениям. Безжизненность и пустота.

– Да. – Голос мужчины был грудным, с протяжным южным акцентом, и в других обстоятельствах показался бы ей интригующим. Их взгляды встретились. Глаза муж­чины были ярко-голубыми, как озера, и опушенными черными ресницами. Они не улыбались; нахмурившаяся Алекс не заметила в них и намека на доброжелательность.

– Я Александра Хейвуд.

– Я знаю, кто вы. – Тон Уэлча был таким же непри­ветливым, как и его взгляд.

Он без труда отпер ворота, открыл их настежь и жес­том пригласил Алекс войти. Она сделала несколько не­уверенных шагов, поскольку высокие каблуки тонули в гравии, и протянула ему руку так, как предписывали правила этикета, выученные за годы пребывания в доро­гих закрытых школах. Уэлч посмотрел на ее руку, сжав губы, и Алекс поняла, что этот жест ему не понравился. Однако руку ей он пожал. Его ладонь была большой, слег­ка мозолистой и очень теплой. Когда Уэлч отпустил ее холодные пальцы, Алекс вновь начала дрожать. В пос­ледние дни ей не хватало тепла. Временами она думала, что не согреется никогда.

– Мы уже встречались? – спросила Алекс, ломая себе голову, догадывается ли Уэлч, зачем она прибыла. Казалось, он настроен враждебно. Только к ней или ко всем на свете?

– На похоронах вашего отца. – Он закрыл ворота и снова запер их.

– Ох… – Больше сказать было нечего. Странно, что она его не заметила; мужчины такого типа запоминались автоматически. Впрочем, события того дня вообще не запечатлелись в ее памяти. Она сложила руки на груди, засунув ладони под мышки, чтобы справиться с дрожью. – Извините, не помню. Весь тот день для меня – одно туманное пятно. Но спасибо, что приехали. От Симпсонвилла до Филадельфии путь неблизкий.

Он понимающе кивнул:

– Мне очень жаль вашего отца, мисс Хейвуд.

За по­следние пять недель Алекс слышала эти слова столько раз, что они навсегда врезались ей в душу.

– Спасибо.

Джо мрачновато смотрел на нее. Хотя Алекс стояла на пригорке, но по сравнению с ним все еще ощущала себя карлицей. Его габариты и полное отсутствие улыб­ки могли бы напугать Алекс, но сделать это было нелегко.

– Вы приехали, чтобы увидеться со мной? – Нет, ей не показалось. Тон Уэлча действительно был весьма и весьма неприветлив.

– Да.

– Тогда пойдемте. Вы оторвали меня от работы.

Он пошел к сараю, хрустя гравием. Алекс ковыляла на шаг позади: каблуки тонули в глубоком щебне. Уви­дев это, Уэлч взял ее за локоть. Она ощутила прикосно­вение большой, сильной ладони даже сквозь жакет. Его хватка была крепкой, но равнодушной.

Глава 4

– Должен признаться, ваш приезд застал меня врас­плох. Чем могу служить?

Лодыжки Алекс дрожали, ноги утопали в гравии. Хват­ка Уэлча стала еще крепче. Она вдохнула влажный, хо­лодный воздух с запахом грязи, стиснула зубы, загнала поглубже въевшуюся в душу скорбь и напомнила себе, зачем приехала. Когда она заговорила, ее голос был дела­но бодрым.

– Я понимаю, сегодня суббота. Прошу прощения, что злоупотребляю вашим личным временем, однако не­которые дела, связанные с фермой, не терпят отлагательства. Я позвонила по телефону, но девушка ответила, что я могу найти вас в сарае за домом. Вот я и приехала.

– Мисс Хейвуд, лошадники работают семь дней в неделю, так что не беспокойтесь насчет моего личного времени. А говорили вы, скорее всего, с моей дочерью Дженни. – Внезапно его тон стал ироничным.

Они при­близились к сараю, и Алекс с удивлением услышала до­носившиеся изнутри аккорды группы «Блэк Саббат». Тяжелый рок как-то не вязался с обликом этого человека. Впрочем, там ведь был подросток, кажется, все еще сле­дивший за ними из дверей. Наверно, это он слушал му­зыку.

Уэлч продолжил:

– Если бы вы прислали мне сооб­щение по факсу, я бы сам приехал к вам. Это избавило бы вас от необходимости выходить в такой холод.

– Ничего. Мне хотелось прогуляться. А поскольку я прилетела сюда только на выходные, время дорого.

Они были уже у самого сарая. Мальчик отошел в сто­рону, и Алекс вошла внутрь. Уэлч отпустил ее локоть, прошел следом и громко захлопнул дверь. В сарае было теплее, но лишь немного. Ряд старых люминесцентных ламп на потолке давал тусклый свет. Ее встретил запах – крепкий, но довольно приятный. Тут было около двадцати стойл, в которых находилась примерно дюжина лоша­дей. Слева от нее была дощатая стена с закрытой дверью в центре, справа – большая открытая площадка. На этой площадке стоял высокий рыжий жеребец, привязанный длинным кожаным ремнем к железному кольцу в сте­не, – такой худой, что были видны все ребра. Несмотря на тусклую шкуру и изможденный вид, он с аппетитом ел сено из кормушки, а у его ног на перевернутом ведре ле­жали гребень и скребница. Продолжая жевать сено, конь поднял голову и посмотрел на нее кроткими янтарно-карими глазами. Алекс инстинктивно шагнула к рыжему жеребцу, глядящему так просительно. Рядом с конем стоя­ли двое мужчин: худой, в красно-коричневом комбине­зоне, и коренастый, в джинсах и черной кожаной куртке.

Оба повернулись и уставились на Алекс с неприкрытым интересом.

Не обращая на них внимания, Алекс подошла к ры­жему жеребцу, погладила его по голове и поискала взгля­дом Уэлча. Тот смотрел на нее с края площадки. Рядом с Джо стоял коротко стриженный мальчик.

– Он болен? Почему он такой худой? – громко спро­сила Алекс, пытаясь перекрыть погребальный хор «Блэк Саббат». Возможно, животное с фермы Уистлдаун, то есть принадлежит ей. Но в данном случае это не имело значения. Александра любила лошадей и не выносила, когда с ними плохо обращались.

– Джош, выключи музыку, – велел Уэлч.

Мальчик недовольно скривил рот, но все же подо­шел к канареечно-желтому кассетнику, лежавшему на куче сена у двери. Тем временем Уэлч сунул руку в кар­ман, вынул леденец с перечной мятой и начал его разво­рачивать. Музыка прекратилась, и паузу заполнил хруст целлофана.

– Моя собственная теория заключается в том, что голодные лошади бегут лучше, – произнес Уэлч весьма саркастически. Он подошел совсем близко, и мальчик снова стоял с ним рядом. Глаза Алекс широко раскры­лись от возмущения. Но не успела она открыть рот, как заговорил мальчик.

– Мы уже кормили его сегодня утром, – сказал он, с укором глядя на Уэлча, а потом искоса посмотрел на Алекс такими же ярко-голубыми глазами, как и у отца. – Человек, у которого папа его купил, клянется, что с ло­шадью все в порядке. Будто бы она такая от рождения.

Жеребец потянулся за лакомством. Насмешливо глядя на Алекс, Уэлч дал коню леденец и похлопал жи­вотное по тощей шее. Раздался хруст, и в воздухе запахло мятой. Он что, издевается? Алекс бросила на него гнев­ный взгляд, но Уэлч не то не заметил его, не то не обратил внимания, сколь он гневен.

– Джо, не могу поверить, что Кари уговорил тебя отдать за эту скотину тридцать тысяч долларов, – вступил в разговор высокий мужчина в кожаной куртке. Лицо его было скорее некрасивым. Зато каштановые волосы, за­чесанные назад, искристые карие глаза и нос картошкой очень подходили к его плотной фигуре. Остальные с ин­тересом прислушивались к разговору. Сейчас все смот­рели на жеребца.

– Как его зовут? Виктори Данс[5]? Ду­маю, что вы и впрямь будете плясать от радости, если он хоть когда-нибудь сумеет победить. – Взгляд говоряще­го встретился с взглядом Алекс, и вдруг кареглазый не­знакомец улыбнулся.

– Ну что, дорогуша? Ты так и будешь стоять здесь до конца жизни?

Алекс попятилась и широко открыла глаза. Стояв­ший рядом мужчина – тот, что в комбинезоне, скорчил гримасу и отошел в сторону, не желая принимать учас­тия в беседе. Лошадь фыркнула, вскинула голову, вновь опустила ее и ткнулась носом в руку Уэлча, выпрашивая еще один леденец.

– Этот глупый болтун – Том Кинкайд, наш мест­ный шериф, – резко сказал Уэлч Алекс. Он снова полез в карман, достал леденец и начал его разворачивать. – Ни­чего не поделаешь, таким уж он уродился, но я надеюсь, что вы его простите. Томми, это Александра Хейвуд. Дочь Чарльза Хейвуда.

– Тьфу! – У шерифа вытянулось лицо. Виктори Данс захрустел новым леденцом, и запах мяты усилился. – Мне очень жаль вашего отца, мисс Хейвуд.

Алекс кивнула и протянула ему руку. Шериф Кин­кайд пожал ее. Но вместо того, чтобы тут же отпустить, задержал в своей ладони и снова улыбнулся.

– Поскольку вы меня еще не убили, то приглашаю вас сегодня на обед.

– Спасибо, не могу, – решительно ответила Алекс, высвобождая руку. Она посмотрела на Уэлча. Пора попросить его уделить ей несколько минут. Они поговорят с глазу на глаз, она скажет ему, зачем прибыла, и дело бу­дет сделано. Но Уэлч опередил ее.

– Сначала закончим с формальностями. Вон там сто­ит Бен Райдер, наш местный зубной врач. А это, – он по­ложил руку на плечо мальчика, – мой сын Джош.

Последовали рукопожатия и обмен несколькими сло­вами.

– Папа, можно мне уйти? – нетерпеливо спросил Джош, как только знакомство состоялось. Уэлч мрачно взглянул на сына.

– Все стойла вычистил?

– Ага.

– А кормушки?

– Тоже.

– Теперь ты знаешь, что будет, если я снова увижу тебя с сигаретой? – Тон и лицо Уэлча были такими гроз­ными и суровыми, что Алекс невольно поежилась. Не хотела бы она быть на месте этого парнишки.

– Да, сэр.

– Надеюсь. Отведешь Виктори Данса, потом вер­нешься домой и поможешь Дженни писать доклад. – Джош остолбенел, но только на мгновение.

– Папа! – воскликнул он. – Я работал всю неделю как проклятый! Делал все, что ты велел! Честное слово, я больше не буду курить! Пожалуйста, отпусти меня!

Уэлч нахмурился, немного подумал и кивнул.

– Ладно. Отведи Виктори Данса и можешь быть сво­боден. Скажешь Али, что я разрешил подкинуть тебя к Беркам по пути на тренировку.

– Да! – Джош вскинул кулак и пошел отвязывать Виктори Данса. На прощание Алекс снова потрепала боль­шого рыжего жеребца по шее.

– Здесь есть место, где мы могли бы поговорить? – негромко, но решительно спросила Алекс, прежде чем Уэлч успел присоединиться к двум мужчинам, обсуждав­шим достоинства – вернее, отсутствие таковых – уве­денного жеребца.

– Конечно. Пойдемте в мой кабинет. – Он кивнул на закрытую дверь напротив. – Если его можно так на­звать.

– Должно быть, Кари был пьян, как скунс! В жизни не видел такой дохлятины! – сказал шериф зубному вра­чу, уныло и недоверчиво покачав головой.

– Томми, будь добр, помолчи, пожалуйста. – Джо Уэлч так зловеще глянул на болтуна, что Алекс вновь ощу­тила грозную силу этого человека.

– Извини, Джо. – Голос шерифа звучал скорее сму­щенно, чем испуганно. Когда Уэлч сверху вниз посмот­рел на Алекс, выражение его лица ничуть не смягчилось.

– Туда, – сказал он, еще раз кивнув на дверь.

Алекс пошла в указанном направлении. Ее ботинки были совершенно не приспособлены к здешним сюр­призам. Теперь они тонули в опилках. Уэлч открыл дверь, отошел в сторону и пропустил женщину.

Комната была совсем маленькая и незамысловатая. Деревянные стены, выкрашенные белой краской, серый линолеум на полу, навесной потолок, перехваченный алюминиевыми полосками, которые удерживали его на месте. Сквозь стеклянную панель в потолке пробивался яркий свет. В центре комнаты стоял металлический пись­менный стол с фанерной столешницей, на котором в бес­порядке лежали бумаги. Рядом – стул из черной пласт­массы и у задней стены еще один стол с компьютером и телефоном. На висевших слева самодельных полках кра­совалась пестрая коллекция призов, фотографий и книг. Здесь же громоздилось с полдюжины несгораемых ящи­ков. Перед письменным столом стояли еще два неказис­тых стула. В общем, обстановка роскошью не поражала.

– Садитесь. – Уэлч жестом показал на два стула для посетителей, расстегнул куртку, не снимая ее, обошел стол, поправил черный пластмассовый стул и сделал паузу, явно желая, чтобы Алекс села первой. Южане сла­вятся своей учтивостью, но Алекс не ожидала такого пунк­туального соблюдения правил этикета. Она села; Уэлч придвинул стул к столу, сел, положил руки на столешни­цу и спокойно посмотрел на Алекс.

– Выкладывайте, – велел он.

Раздосадованная собственным смущением, Алекс ре­шила выиграть время. Она закинула ногу на ногу, по­ложила руки на колено и только потом встретила его взгляд.

– Я должна сообщить вам неприятную новость.

Брови Уэлча поползли вверх.

После похорон она делала это уже сотню раз, но так и не привыкла. Прислуга четырех домов была уволена, а сами дома выставлены на продажу. Экипажам яхты и личных самолетов отца было велено искать себе места; яхта и самолеты также ждали новых владельцев. В со­провождении шеренги адвокатов она обращалась к слу­жащим каждой больницы, каждого пансионата, каждого дома для престарелых, сообщая, что их учреждение будет продано или закрыто. Конечно, адвокаты могли бы сде­лать это сами, не нуждаясь в ее присутствии. Однако, поскольку Алекс была не только единственной исполни­тельницей воли покойного отца, но и его старшей доче­рью, она чувствовала себя обязанной лично сказать то, что не смог сказать отец.

Как и сейчас.

Алекс сделала глубокий вдох:

– Мистер Уэлч, мне очень жаль, но я вынуждена от­казаться от ваших услуг.

Глава 5

Его глаза сузились.

– Вы хотите сказать, что я уволен?

– Не хочу, а говорю. – Голос Алекс был ровным, а взгляд прямым. – Я ставлю вас в известность за месяц. Думаю, этого больше чем достаточно.

Губы Уэлча сжались; он откинулся на спинку стула и немного покачался, глядя в потолок. Даже сидя, он казался очень большим и очень грозным. Алекс не хоте­лось показывать, что внезапно наступившее напряжен­ное молчание выбивает ее из колеи. Его небритый под­бородок выдвинулся вперед, губы вытянулись в ниточку, а все мышцы заходили ходуном. Было ясно, что эта но­вость застала его врасплох. После мучительно долгой паузы Уэлч снова посмотрел ей в глаза. Он положил ла­дони на стол и нагнулся вперед. Взгляд Уэлча был мрач­ным.

– Должно быть, вы шутите.

Алекс не ожидала, что с ней будут спорить. До сих пор никто этого не делал. Правда, она впервые сообщала человеку плохую новость с глазу на глаз. Обычно она при­бывала с адвокатами, обращалась к собравшимся с крат­кой речью, сообщая об увольнении, и тут же уезжала.

Возможно, она ошиблась в расчетах.

Она собрала всю свою смелость и волю, вздернула подбородок и выдержала его взгляд.

– Поверьте мне, мистер Уэлч, я совершенно серьезна.

– У вас есть, кем меня заменить?

– Нет. Просто эта должность упраздняется.

– Эта должность… – Уэлч осекся, словно внезапно потерял голос, покачал головой и продолжил, не сводя с нее упорного взгляда: – Что вы имеете в виду? Эту долж­ность упразднить нельзя! Мисс Хейвуд, я управляю двумястами пятьюдесятью гектарами пахотной земли. Каждый год мы засеваем кукурузой и соей по шестьдесят гектаров, а сорок отдаем под табак. Вы что-нибудь пони­маете в ценах на табак, севообороте зерновых, наборе се­зонных рабочих и тому подобном? – Алекс еле заметно покачала головой. – Я тоже сомневаюсь. Кроме того, я отправил четырех ваших лошадей в Черчилл-Даунс. Две кобылы находятся у меня в сарае – кстати говоря, жере­бые, а остальные содержатся на уистлдаунской конюш­не. Кто, по-вашему, будет за ними ухаживать?

– Лошади будут проданы.

– Что?! – Алекс показалось, что сейчас он вскочит со стула и задушит ее. – Это невозможно! Вы понятия не имеете, что мы пытаемся сделать с этими лошадьми! Черт побери, и это сейчас, когда мы почти достигли цели!

Подбородок Алекс поднялся еще выше, в глазах вспыхнул гнев. Она не привыкла, чтобы с ней так разго­варивали, а тем более не привыкла к ругани.

– Еще как возможно. Можете не сомневаться. И ме­ня совершенно не волнует, что вы тут делаете с лошадь­ми. Важно одно: вы больше у меня не работаете.

Миссия закончена. Алекс встала.

– У вас есть покупатель? – Вопрос полетел ей в лицо, как камень.

– Это ваше дело, мистер Уэлч. Я имею в виду прода­жу лошадей. Надеюсь, вам хватит для этого тридцати дней до вашего увольнения. Ферма тоже будет продана, но вас это уже не касается. Ею займутся мои люди.

– Вы продаете Уистлдаун? – Уэлч говорил таким тоном, словно только что получил пощечину. Он начис­то забыл об этикете и остался сидеть, хотя Алекс встала, смерив его ледяным взглядом. Джо откинулся на спинку стула и забарабанил пальцами по столу, не сводя глаз с ее лица. – Вы представляете себе, что это за жемчужина? Ферма Уистлдаун – одно из немногих здешних помес­тий, оставшихся практически нетронутыми. Шестьсот семнадцать акров лучшего кентуккийского пырея! Вы что, собираетесь продать землю под застройку, чтобы здесь появился дачный поселок с домом на каждом квадратном акре? Да ваш отец перевернется в гробу! Он лю­бил эту ферму. И я тоже люблю ее, черт побери! Я управ­лял Уистлдауном восемь лет и все это время выбивался из сил, пытаясь добиться, чтобы ферма окупала себя. Про­клятие, в последние пять лет земля начала приносить доход! Вы понимаете, чего это стоило? А сейчас мы дове­ли конюшни до такого состояния, что овчинка, наконец, стоит выделки. У меня в сарае стоят две кобылы, жере­бые от самого Сторм Кэта[6]. Еще одна… Вы понимаете, что вам говорят, или нет? Похоже, я бросаю слова на ве­тер!

– Мистер Уэлч, ваши слова ничего не могут изме­нить. Ферма будет продана. Лошади тоже. А через трид­цать дней вы останетесь без работы. Дискуссия оконче­на. – Тон Алекс был холодным. Сохранять спокойствие в таких условиях нелегко, но она решила держать себя в руках.

– Лошади будут проданы, – горько повторил он, встал, сжал губы и сунул руки в карманы джинсов. От этого движения полы куртки разошлись, и Алекс замети­ла красно-серую фланелевую рубашку, надетую поверх белой футболки, которая подчеркивала бронзовый отте­нок его кожи. – Вы понимаете, что получите за них куда больше, если дождетесь летней Кинлендской ярмарки? Пусть хотя бы кобылы ожеребятся! Ведь это чистый клад – жеребята от Сторм Кэта.

– Я не собираюсь вступать с вами в спор, мистер Уэлч. У вас есть тридцать дней для ликвидации конюш­ни. – Алекс повернулась и пошла к двери. Продолжать разговор не имело смысла. Она сказала все, что должна была сказать. Остальное ее не касается.

– Ликвидации конюшни! Иисусе! – Он вышел из-за стола, в два шага догнал ее, схватил за руку и повернул лицом к себе. Алекс была достаточно высокой, каблуки добавляли ей роста, но Уэлч все равно был намного вы­ше. Приходилось задирать голову, чтобы смотреть ему в глаза. Его грудь и плечи были такими широкими, что Алекс ощущала себя тростинкой. А когда Уэлч схватил ее за руки, Алекс поняла, что его огромные ладони могли бы обхватить их дважды. Она ощущала силу этих пальцев даже сквозь жакет. Алекс казалось, что, нависая над ней всем своим телом, он пытается запугать ее.

Она начинала терять терпение. Алекс не любила, ко­гда мужчины ругались. Еще меньше она любила, когда мужчины распускали руки. Уэлч гневно уставился на нее и произнес, чеканя каждое слово:

– При ликвидации конюшни возникают две про­блемы. Первая – есть лошади, которых только что купил ваш отец. За одну он выложил два миллиона, за другую – девятьсот восемьдесят тысяч. Кроме того, есть две кобы­лы, жеребые от Сторм Кэта. Они тоже стоят немалых денег. Как и несколько других. Найти покупателей на такое количество племенных лошадей высшего класса в это время года нелегко: слишком мало желающих. А вот и вторая. Лошади, которых невозможно продать. Разве что на мыло, клей и еду для собак. Ваш отец держал их, платил за их кормежку и уход. Это скаковые лошади, ка­рьера которых окончена. Ваш отец любил и ценил их за то, что они сделали в прошлом. Мисс Хейвуд, этих лоша­дей придется отдать за бесценок. Вы этого хотите?