Золотой гроб

      Отдышавшись после спирта без закуски, фляжку передали солдатам.
      Затем все из-под днища, выискивали цели и также стреляли, больше одиночными, экономили патроны. Духи стали палить из миномета. Это был небольшой миномет, скорее пакистанского производства, которых стало пруд-пруди в Афгане. Удобная штука. Особенно для тех, у кого он есть. Правда, - точности стрельбы никакой, но в футбольное поле с трехсот метров попадет. А главное - он всегда держит противника под напряжением. Разрывы сначала бегали по пыльной площади, как незримые привидения, то и дело материализуясь в разных местах хлопком и султаном огня, осколков и песка. Изредка султаны приближались и к нашему БТРу. Но, если носом уткнуться в диск колеса, и не высовываться из-под машины, то от мины можно спастись.
 
      - Нда, ситуэйшен?! Без подмоги выбраться с ровной открытой площади не было решительно никакой возможности. У меня в сдвоенном автоматном рожке сохранилось штук 50 патронов, а в пулемете вообще 250, потому, что пулеметчик не успел отстреляться. Его секануло в голову осколком от брони в самом начале заварушки.
      Стал появляться какой то невероятный азарт. В голове проскакивали, как живые картинки из своего детства: мать, отец, братья, детство, все родное.
      Сержант Тиханцов, обжигаясь и рискуя получить в спину духовскую пулю, открыл тяжелый люк и нырнул в машину. Через минуту вернулся, притащив с собой полный цинк патронов.
      Совсем живем! Но как цинк не разорвало при взрыве гранаты?
      Его вскрыли, достали патроны.
 
      -Ну, что, Валера, выходим? Тут нас все равно перебьют, а если еще и гранату в машину добавят, - совсем плохо. Нам бы под защиту скалы спрятаться, метров 200 всего - сказал я Торопцеву.
      - 200 метров мы никак не пройдем! Положат.
      -А если через горку и в сторону наших? Правда, местность с этой стороны открытая, но все-таки шанс?
      -Не получится, - хмуро ответил комбат. - Я сам позавчера спецминерам показывал, где ставить 'Охоту'. Там весь склон заминирован.
      Если так, то через 'Охоту' нам не пройти. Эти 'умные' мины ставятся без всякой логики. Но человек, которого нелегкая занесет в район минирования, живым оттуда не выйдет никогда. Датчики мины реагируют исключительно на человеческие шаги. Конь или ишак пройдет через мины безболезненно, а человек погибнет, если даже и не наступит на 'сюрприз'
      -Лучше атакуем - продолжал Торопцев, - и попробуем прорваться за мечеть к твоим самовольщикам. Там стены защитят, авось отобьемся? Блин, чистое белье не надел - добавил он то ли в шутку, то ли повинуясь старой воинской традиции.
      -Все магазины забейте - приказал Торопцев, хотя и без этой команды наши солдатики забили патронами рожки до отказа. Были и жадные, которые хватали патроны горстями и рассовывая их по карманам. Патронов хватало. По ушам больно били разрывы маленьких минометных мин.
      Тиханцов, удобно устроившись между колес, выбирая цели, изредка, но методично стрелял из снайперской винтовки. Я знал, что сержант прекрасный стрелок, и каждый его выстрел уменьшает количество наших врагов.
      Духи подползали ближе, сужая кольцо.
      - Гордый! - орал в микрофон уже сам комбат, все-таки выйдя на связь - Сафронов! Скотина, чего же ты молчишь!?
      -Какое нахрен радиомолчание? Кто приказал? Дубина ты, Сафронов! Причем здесь твой гребаный полковник?! Нас сейчас всех перебьют! Звони начальнику штаба, добывай немедленно 'вертушки', шли подкрепление, десять - пятнадцать минут продержимся, не более!
      - Что?
      - Да мы не выдержим 20 минут, не выдержим, их тут тьма. Сафронов - кричал он, перекрывая своим хриплым голосом пальбу и минные разрывы, - я понимаю, что вертушкам надо 20 минут, но ведь ты то наших хлопцев можешь подослать за 10. Давай, старлей, давай, вся надежда на тебя. Выручишь, сто грамм с меня! Сделай доброе дело, Юра, - совсем не по-военному прокричал он.
      И тут началось такое, что рикошет, звон пуль о броню, о камни, о диски колес, за которыми мы прятались, превратился в сплошной стон. Пыль поднялась, невероятная. Мина хлестко лопнула прямо под боком БТРа.
      -А-а-а-а-ы-ы-у-у! - глухо зарычал Тиханцов. Охватив лицо ладонями, он, крича и, пытаясь вскочить с колен во весь рост, бился спиной и каской о днище машины. Из-под его ладоней брызгами вырывалась кровь. Рычание переходило в крик и опять в рычание, и он продолжал дергаться и биться о днище. Значит, парня достало крепко?
      -Тиханцов! - закричал Торопцев, - терпи, друг, сейчас перевяжем! - Быстро!, - рявкнул он нам всем. Но я уже судорожно расстегивал полевую сумку. Там был бинт.
      - Лейтенант, лейтенант! - сквозь стиснутые зубы, натужно рычал Тиханцов, обращаясь видимо ко мне. Пристрели! Пристрели! Христом богом прошу. Не могу-у больше-е-е. Ну, добейте же кто-нибудь меня-я-я, ребята-а!
      Я нащупал упаковку с бинтом, бросил ее Торопцеву.
      -Открой!
      Сам схватил Тиханцова за плечи и сжал, чтобы парень перестал биться головой о железное днище. Сержант слабо сопротивлялся, затем глубоко вздохнул, по его телу скачкообразно пробежала судорога и он замер. Ладони сержанта сползли с лица. На месте левой щеки и глаза зияло пугающее кровавое месиво. Я бережно положил его на дно ямы, достал из нагрудного кармана чистый носовой платок и закрыл им лицо сержанта. Платок мгновенно насытился кровью.
      Было очень жаль Тиханцова. Не менее года на этого почти незаметного, тихого парня в сержантских погонах я мог рассчитывать, как на самого себя. Но этот жуткий фрагмент конца молодой человеческой жизни был нивелирован общей смертельной опасностью. Мы приготовились к бою.
      Завизжали и справа - в стороне мечети, - и слева возле дукана, и впереди у скалы. Сзади были заминированный склон, а правее от склона стометровая пропасть. Все, значит, начнется атака?! Если атака, они постараются взять нас живыми, потому, что с мертвых нас проку мало, а за живых, тем более за офицеров, они получат по их афганским меркам о-го-го сколько!
      Я, убей, не знал, - сколько заплатят духам за меня живого старшего лейтенанта 3-й воздушно-десантной бригады специального назначения Ивана Тучина, но как потом с живых русских они сдирают шкуру, знал. И поэтому напряжение достигло высшей силы. Попасть живым к ним не было никакой моральной возможности. Все что угодно, только не плен!
 
      Духи, вдруг, стрелять перестали. За мечетью стрельба прекратилась уже давно. То ли мои самовольщики вырвались, то ли...все?! Судя по предыдущей плотности огня, скорее, наших самовольщиков перебили всех. Наступила жуткая, зловещая тишина, которая длилась несколько минут.
      САМОЕ ВЕСЕЛОЕ
      - Слишком уж тихо, - сказал Торопцев - сейчас, похоже, начнется самое веселое. Ребята, готовьтесь! По моей команде вперед и, - к мечети...! И перестань дрожать, Антипов - притворно - весело рявкнул он солдатику-первогодку. Антипов лежал, привалившись плечом к диску колеса рядом с убитым сержантом. Его мальчишеские глаза были полны отчаяния и ужаса. Автомат Калашникова казался большой, неуклюжей игрушкой в тонких руках не созревшего юнца. Антипов попытался улыбнуться. Но это у него получилось плохо. Он смотрел на Торопцева, и его взгляд выражал просящую надежду и мольбу.
 
      - Над песочной площадью и вдали над острыми горами голубилось мирное и тихое небо. Где-то, как ни в чем не бывало, щебетали птицы и предстоящая бешенная смертельная схватка людей под этим домашним небом, казалась противоестественной.
      Моджахеды пошли на нас. Между духами и нашим подбитым БТРом 100-метровая дистанция. Негр Джонсон, говорят, за 10 секунд одолевал ее. Но и 'духи' не Джонсоны, да и мы не попутный ветер. По команде майора Торопцева мы выскочили навстречу врагам из-под колес сгоревшего бронетранспортера, и густыми, сочными очередями гулко вспороли, наступившую было тишину. Тюрбанщики, между уже знакомыми нам боевыми криками 'Аллах акбар' и '"Шурави, таслим!", - визжа и крича что-то по-свойски, приближались к БТРу. У них был приказ не стрелять, поскольку нас было мало, и кто-то из тамошних баев мог хорошо заработать на нашем пленение.
      Я опорожнил первый рожок автомата в ближайшую кучу духов, мгновенно перевернул его, опорожнил второй. И не напрасно. Я видел, как многие после моего веера пуль 'завинчивались' штопором или просто тыкались горбатым носом в песок. Стрелял я неплохо. Пальба вокруг стояла великая.
      Но, Господи, сколько же их!? Мелькнула мысль, что до мечети нам никак не добежать. Оставалось только отбиваться.
      Они наваливались по всей площади серой шароварной лавиной. Я бросил порожний автомат и судорожно схватил, наконец, тяжелый пулемет с зеленым квадратным коробом. Не видел, но чувствовал, что наши ребята рядом. Нажав на гашетку, решительно пошел вперед. Пулемет в моих руках, как надежная машина смерти дергаясь и сурово грохоча, выбрасывала беспрерывный поток смертоубийственного свинца. Мне только оставалось поводить стволом, стараясь не задеть своих. Я видел собственными глазами, что 'их' сторона превращалась в кошмар, в ад. Не было ни метра площади позади духов, которые бы не распотрошили наши пули. Наши ребята успели бросить гранаты. Они наделали много шума, и много восточных головных уборов закувыркалось в воздухе. Солдатик Антипов забыл выдернуть чеку, но его РГД-5 попала прямо в тюрбан бородатого. Ахмед схватился за голову и сел на песок. Редкий случай, но неплохо для молодого бойца спецназа.
      Похоже, духам психическая атака надоела. Их решительные бородатые лики были уже в двадцати метрах. Они, наконец, тоже начали стрелять, потому, что тут уж не до вознаграждения, - остаться бы живу. Вскрикнул ефрейтор Тихомиров, получив пулю в живот, а рядом упал и задергался ефрейтор Шибалин. Ему то ли пулей, то ли осколком от нашей же гранаты напрочь выворотило коленную чашечку. Шибалин лежал на спине, опершись локтями в песок. Его трясло и он, широко открыв глаза, удивленно смотрел на свою розовую кость. Лехе Климову пробило шею, он, плашмя, упал, уткнулся лицом в песок, но по инерции продолжал стрелять одиночными, рискуя завалить своего. На Валеру Торопцева сзади навалился самый шустрый ахмед. Комбат схватил его руку с занесенным кинжалом, легким приемом уронил и тяжестью своего тела воин Аллаха с визгом мягко навалился на свой же кинжал до самой ручки. Что значит советская школа самбо! Пригодилось.
      Среди грохота выстрелов, воинственного многоголосья, криков умирающих и разрыва гранат, тихий одинокий щелчок в моем пулемете отозвался в сердце бомбовым разрывом - кончились патроны! Перезаряжать было некогда, вокруг визжали и метались бородатые. Я скинул с пулемета короб, схватил его за ствол с сошками и, выдержав, ожег от раскаленного металла и, еще больше озлобившись от этого, саданул прикладом первого подвернувшегося ахмеда. Потом второго, третьего. Я не видел - сколько оставалось в этой катавасии своих? - но разъяренных врагов вокруг металось человек пятнадцать-двадцать.
      Краем глаза успел заметить, что из-за скалы выбегало еще несколько десятков духов. В кобуре у меня был пистолет, но доставать было некогда, это самый крайний аргумент. А в подсумке на поясе дожидается своей минуты надежная Ф-1 с полу разогнутыми усиками. Пулемет-дубина был пока удобнее.
      Какая из них, зараза успела мне кинжалом резануть плечо? - сначала даже не заметил, Потом еще раз резанули. Это был молодой бородатый афганец. Он отскочил от меня на пару метров, держа в руках огромный кривой нож, испачканный в моей крови. Дух дико вращал белками и кружился около меня в каком-то своеобразном индейском танце. Кажется, он улыбался и кружил, кружил, выбирая момент, когда я отвлекусь на другого духа, чтобы докончить меня своим ужасным ножом. Я страшно и матерно закричал, ринулся на бородатого.
      Первый глухой удар приклада пришелся на его руку, которую он выставил, защищая голову. Нож выпал, дух согнулся и, уронив тюрбан, бросился бежать, но в меня, словно, вселился неукротимый бес. В два прыжка я нагнал моего врага и с такой силой звезданул по иссиня-черному загривку, что, казалось, треснул приклад. Налетели еще духи. Я кричал до хрипоты то 'Ура', то 'Е? тать', то 'вашу душу', круша своим пулеметом все вокруг, и направо, и налево, и бог его знает куда.... он часто с тупым звуком попадал в цель. Целей было много. Я помнил одно, что важнее всего успеть достать пистолет. Было мгновение, когда я уже это собрался сделать. Но пока было можно, я крушил и крушил. Ахмеды опять визжали, получив по плечу, по рукам, по рылу. Когда получалось врезать по голове, они кричали, мягко оседая на песок. Это только усиливало мою отвагу и злость. Ударило в ногу и в бедро, но кость, вроде опять не задело. Размахнулся, чтобы влепить очередному духу, но тот присел и пулемет вырвался из рук и, ободрав мне ладони мушкой, улетел в сторону. Я выхватил пистолет, дважды пальнул ему в грудь. Потом в другого. Оба упали.
      НАШИ
      Матерные крики по-русски и выстрелы за закопченной Валеркиной машиной - сначала мне показались какими то слуховыми галлюцинациями. И тут же слепое отчаяние сменилось на заполняющую голову радостную надежду - не подвел Сафронов.
      Через минуту бородатых не стало. Вся площадь была устлана телами в серых непонятных одеждах. Некоторые еще шевелились и что-то бормотали. Изредка раздавались глухие хлопки выстрелов (вроде, наши ребята раненых в плен не брали?) С трудом входя в реальность, я стоял с пистолетом на пыльной площади у сгоревшего БТР-а по инерции еще готовый пристрелить или придушить каждого, кто приблизится ко мне ближе чем на полтора метра. Мутно озирался, пытаясь увидеть в живых Валерку Торопцева, Леху или кого-либо из моих солдат. Глаза заливало то ли потом, то ли кровью. Меня трясло.
      - Успокойся, Иван, успокойся, дружек, все позади - как сквозь сон я слышал голос моего прекрасного приятеля из соседней роты капитана Гриши Адаменко.
 
      - Успокойся, Иван, все обошлось, мы вовремя пришли, теперь все будет хорошо, все нормально - повторял он.
      Гриша взял меня за плечо, вытер мне лицо и глаза своей пилоткой. Я оглянулся: кругом было с полсотни наших ребят. Несколько БМП и БТРов, огибая скалу, вползали за мечеть, а в воздухе уже кружились 'вертушки', которые, заходя по очереди, залпами сокрушали не видимые нами за скалой цели.
      - Как Валерка с Лехой и пацаны? - тяжело дыша, спросил я Дмитрия.
      С Торопцевым амбулаторный случай, а Леху и троих солдат сейчас эвакуируют в госпиталь. Вон, уже вертолет садится. Остальные - все 'двухсотые', Иван. Слушай, тебе самому надо в госпиталь, у тебя же все плечо разрезано?
      Я повернул голову и, действительно, увидел на правом плече через хебэшку две длинные раны до груди. Хебэ вместе с тельником с правой стороны по пояс набухли кровью.
      -А Мурзагалиев жив? - спросил я капитана. Мне бы очень хотелось, чтобы сержант Мурзагалиев остался жив. Для того, чтобы я же его и пристрелил подлеца. Сколько же из-за его безрассудства мы сегодня потеряли ребят?
      Выяснилось, что из отделения Мурзагалиева в живых остался только рядовой Ковалев. Его полуживого с тремя ранами в груди нашли за мечетью и отнесли в вертолет.
 
      - Кто из докторов здесь? - спросил я у Адаменко.
      - Степанов - крикнул он кому-то, давай сюда бегом капитана Ростова.
      - Доктор Саня Ростов, которого я хорошо знал еще по мирной службе в Союзе, подошел через минуту. Он велел солдатам помочь мне раздеться, посмотрел плечо, почмокал губами и сказал. - Вообще, Иван, я бы на твоем месте поехал в госпиталь. Обе раны глубокие. Надо шить. Я бы конечно, и сам зашил, но после того, что тут у вас было, тебе обязательно надо в госпиталь.
      Он взял мою руку, пощупал пульс. - Ну вот, и пульс говорит, что стрессец был 'Будь здоров' - давай Иван, пошли, потянул он меня к вертолету.
      - Не торопись, Саня. У тебя водка есть? - спросил я доктора.
      - Спирт.
      Он достал фляжку, я сам раскрыл ее и, все еще трясущимися руками, налил две трети армейской кружки, которую подал Димка. Кружка била по зубам, как длинная пулеметная очередь.
      - Без воды?- расширил глаза малопьющий Ростов
      - Разберусь - сказал я, недовольно прерывая благородный процесс питья, и, затем, в три глотка осушил остатки.
      Еле отдышался. Занюхал, поданной кем-то безвкусной галетой из сухпайка.
      - Ну, и бляди! - сказал я, приходя в себя после убойного спирта и рассматривая разорванную пулеметной мушкой ладонь на правой руке.
      - Кто?
      - Да, все и всё на свете, блин!
      На пыльной площади в разных мертвых позах лежало несколько десятков афганских моджахедов. Признаков жизни уже никто не подавал. Беспощадные предвестники смерти мухи и какие-то местные птицы уже кружились поблизости, предвкушая добычу.
      - Знаешь, Саня, я, ведь в школе мечтал стать или геологом или, как ты, врачом?
      Лететь в госпиталь я отказался. Слишком незначительными казались мои раны по сравнению с потерями сегодняшнего дня. Доктор Ростов, как и обещал, наложил мне два или три десятка швов. Две пулевые раны на бедре и на ноге оказались пустяковыми, - все касательные. Вообще, если вспомнить переносицу, меня сегодня задели четыре пули, но только задели. Везуха! Есть Бог на свете! Девчонки из медчасти, пока док без анестезии делал свое дело, держали меня за руку. Одна даже гладила по голове и что-то шептала. Я боли не чувствовал, в глазах стояла пыльная площадь, полная беснующихся и визжащих душманов, и мы ввосьмером или вдесятером у сгоревшего БТРа. Виделся худенький тульский мальчишка Саша Гусев, которого мама была вынуждена отпустить от себя под строгий щит СА.
      - Ну, послужит, мужчиной станет - вероятно, утешал на перроне свою плачущую жену Сашин папа - войны-то сейчас нет.
      - Их сын, тащит автомат за ремень по песку чужой пыльной площади, неестественно трясет головой и идет в сторону духов. Глаза закрыты, все лицо в крови, полруки нет. Ради чего...? За маму? За папу? За Родину? Помилуй Бог, если мать Саши мне, - командиру ее Саши, когда-то, заставит посмотреть в свои глаза. Что сказать ей?
      Дело сделано, я зашит, смазан, дезинфицирован, на носу, где чиркнула пуля, - новый чистый пластырь. Пластыри на бедре и ноге. Рассуждая про себя, что сегодня какой-то чумной день, поцеловал кокетливых сестричек и пошел к ожидавшему меня неподалеку бронетранспортеру.
      Около медсанбатовской палатки остановился. Кто-то за тонкой брезентовой стенкой пел под гитару хриплым, как у Высоцкого голосом:
      - Комбат в крови, кричал 'Вперед!'
      - Сержант кричал 'Давай Огня!'
      - И я давал: мой пулемет
      - Всю душу вытряс из меня.......
      Я вспомнил, как два месяца назад мы сопровождали колонну с топливом из Кабула в Гардез и напоролись на духовскую засаду. Отстреливались отчаянно. Тогда положение во многом спас опять Тиханцов. Мы с солдатами роты вели огонь, спрятавшись за мощным глинобитным духаном. А неподалеку, найдя удобную нишу в расщелине между камней, расположился с ротным пулеметом Тиханцов. Я видел, как он ведет огонь из пулемета, и видел его трясущиеся, как в падучей от выстрелов плечи. Еще подумалось, что несколько месяцев подобных упражнений и какая-нибудь вибрационная болезнь человеку обеспечена. Профессия у солдата вредная. По моему ходатайству Тиханцов был представлен к ордену, но получить награду ему уже не суждено. В СА награждают медленно, и смерть часто обгоняла награды.
      Валерка Торопцев дожидался меня в душной палатке. Он тоже был кое-где зашитый. Хоть и командир, но там - в Афгане - он все равно Валерка. Он сообщил, что есть сведения, будто мои самовольщики, случайно набрели на хорошо организованный отряд духов, который по планам должен был ночью внезапно напасть и уничтожить вертолетную эскадрилью. Эта случайность помогла избежать серьезных потерь. И нас, вроде, хотят представить, к наградам.
      - Только это между нами - сказал он мне - все неоднозначно, и толком я ничего не знаю. Пользуюсь слухами от знакомца - майора из штаба Армии.
      Мы с ним пили водку. Торопцев грустно сообщил, что Леха Климов, не долетев до госпиталя, умер в вертолете.
      - Представляешь, Иван, у него и рана, на первый взгляд, была пустяковая. Но пуля задела сонную артерию. Не довезли! - горестно сказал Валерий. - А, под каской у Тиханцова пол черепа было снесено. Просто удивительно, как с такой раной человек жил целых пол минуты?
      -Не пожелал бы я никому этих тридцати секунд жизни, - ответил я, вспоминая, как сержант молил добить его. Скольких друзей уже выкосил печальный афганский пейзаж за время этой 'командировки'?
      Торопцев, как и обещал, позвонил дежурному - старлею Сафронову и пригласил в палатку, чтобы налить ему честно заработанные сто граммов. Сафронов как раз сдал дежурство и пришел злой, как черт и сказал, что получил втык из штаба бригады.
      -За что это тебя так? - шутливо спросил Торопцев.
      -За то, что шум поднял, когда понял, что вас спасать надо. Связался по рации с дежурным армейцев майором Смирновым, чтобы вертушки прислали. А пока те соображали, поднял первую роту и на машинах отправил к вам.
      -В чем же заключается шум?
      -Накануне пришел приказ о радиомолчании. Ну, а я, как вы понимаете, его нарушил. Вот и получил.
      Валерка выругался.
      -Если бы ты выполнил приказ и не связался с летунами, то возможно бы и не сидели мы сейчас здесь?
      -Возможно, - ответил Сафронов. - Но вообще-то шум поднял особист, который утром приезжал к тебе в роту - сказал Сафронов, обращаясь ко мне.
      -Полковник приехал с каким то литехой. Их сопровождал начальник штаба бригады Перов. Приехал, чтобы забрать наркоту, и увезти ее для уничтожения. Говорит, что по новому порядку конфискованные наркотики теперь должны отправлять в особый отдел. - А уж потом - продолжал Сафронов, - их или сжигают, или отправляют на нужды фармацевтической промышленности. А здесь особист наводит бучу попутно, чтобы о его принципиальности услышало начальство.
      -Как его фамилия? - спросил Торопцев.
      -Не помню. Какая-то литовская или латышская. То ли Ельц, то ли Вельц? Вроде, Вельц. Сам он не представился, а сразу стал орать на меня за то, что не знаю - какое будет меню на завтрак личному составу? Мне Климов называл его фамилию, да я из-за расстройства не запомнил точно. Оказывается, они знакомы.
      -Разве?
      -Ну да. Лет шесть назад им довелось служить в одной части. Не знаю из-за чего, но между Климовым и этим Вельцем произошел личный конфликт и Климов врезал тогда еще капитану - особисту по физиономии и сломал челюсть. Пока особист лежал в госпитале, состоялся суд офицерской чести. Климова судили только за рукоприкладство, но о причинах этого случая никто не спрашивал. Все знали, что особист редкостная сволочь, который был готов копаться в дерьме, лишь бы вытащить на свет две-три строчки, компрометирующие военнослужащего. Вероятно, из-за этого случая Климов и ходил в майорах чуть не до сорока лет?
      Мы выпили стоя и по полному стакану за Лешу Климова, за сержанта Тиханцова, и за всех погибших сегодня ребят.
      -Но, я никак не могу понять? - сказал я - как сержант Мурзагалиев - всегда ответственный и принципиальный смог снять все отделение, оставить без охраны палатку и уйти в самоволку? Ни дежурный по роте, ни дневальные, ни часовые - ничего не знают. Здесь что-то не так...
      -Ладно, - сказал Торопцев. - Дай бог, чтобы рядовой Ковалев оклемался. Может быть, он что-то знает? Тем более, что он был другом Мурзагалиева.
      Потом мы закатились в санчасть к Ростову. Его не оказалось, главное, мы не нашли моих сестричек.
      - Да ладно, пойдем спать - сказал нам Валерка - Морфей главный из Богов. Я согласился и сказал, что уважаю Морфея, но Бахуса больше. Впрочем, они оба достойны уважения. Ребята с этим также были согласены.
      Утром пришел дежурный по части майор Костин (пренеприятная личность).
      - Собирайся, Тучин. Тебя срочно вызывает полковник Вельц!
      -Кто такой Вельц? Не знаю такого.
      -Как же ты его не знаешь, если он к тебе вчера в роту приезжал и наводил там порядок?
      -Ах, этот!?
      Про него вчера говорил Сафронов. - Я уже понял, что ничего хорошего от этой встречи мне ждать не стоит.
 
      - Через полчаса я сидел в прохладной полутемной палатке начальника штаба бригады Перова. Где-то урчал дизельный генератор. Тусклая лампочка светила сбоку, и ее свет высветил неожиданные подробности на лице полковника: по его левой скуле от уха и почти до подбородка пробегал еле заметный шрам, оставленный скальпелем хирурга, с тонкими следами швов. Наверное, это был результата конфликта особиста с боксером Климовым много лет назад? Вчера я этот шрам на лице полковника не заметил. Впрочем, и не удивительно, это место на лице было затерто каким-то кремом под цвет лица. Я всегда считал, что мужчине нечего стесняться такого рода недоразумений на физиономии и женские капризы щеголя-полковника по поводу сокрытия шрама показались мне дурным тоном.
      Выгнав Перова из палатки, и заняв его место за столом, сытый и розовощекий служака из Особого отдела армии с двумя новенькими орденами Красного знамени на груди уже третий раз спрашивал
      - на каком основании вы затеяли стрельбу в мирном кишлаке? Это политический скандал. Между разными политическими силами в Кабуле только наметились хрупкие договоренности. Вам кто-нибудь отдавал приказ напасть на кишлак?
      Я стал выходить из себя.
      - Товарищ полковник, я ничего не знаю о ваших договоренностях. В сотый раз объясняю, что мои солдаты ушли в самоволку, попали в переделку, я поехал их выручать. Здесь Афганистан, и стреляют везде.
 
      - Да Вы понимаете, лейтенант, что ОНИ теперь получили карты в руки в разговоре с Кабулом?!
      - Я старший лейтенант.
      - Боюсь, что лейтенант, если дело до дисбата не дойдет - доходя до фальцета орал Вельц. Его щегольские усики словно поднялись. - Вы мальчишка, вы подрываете основы советской политики в Афганистане, вы поставили подножку политике страны в этом регионе, значит, вы потворствуете империалистической реакции...
      Я угрюмо смотрел на новенькие ордена особиста. Странная закономерность у этих штабистов?! Чем дальше от них душманы с автоматами и кинжалами, тем чаще они проявляют героизм?
      -Логически выходит, - продолжал орать полковник, - что вы враг политике КПСС, значит враг своей страны, своего народа, своей матери...!!!
      Его визг больно давил на барабанные перепонки. Я поморщился.
      -Что морщитесь? - орал Вельц. - Не нравится, когда старший по званию говорит правду? Ответственности испугались? Да вы к тому же и слабовольный трусишка?! Да будь моя воля, я бы таких сопливых Аника-воинов и близко к армии не допускал. Да еще и на войну?! Да еще и в золотых офицерских погонах?!...
      Моя мать давно умерла, но я подумал о матерях Саши Гусева, солдатика Прокофьева, сержанта Тиханцова и еще о матерях, для которых я, как командир, вчера стал невольной причиной гибели их сыновей. Ведь это я принял решение отправиться на выручку самовольщиков и взял с собой солдат. Кровь бросилась мне в лицо. Не понимая что делаю, - я схватил горлопана за грудь, с размаху швырнул о сейф, взял его за горло, крепко сжал. Сытая рожа полковника совсем порозовела, глаза выкатились. Сказал:
      - Ты, скотина, пригнал нас сюда защищать интересы Кабула? Ты возил наших двухсотых в Союз, отдавал их тела матерям? Тебе хоть раз приходилось бывать в дикой резне в горах, которая называется интернациональная помощь?
 
      Дрожа от негодования, я еще пару раз свирепо треснул его башкой о сейф. После вчерашнего, свернуть шею ватному, источающему какие-то женские духи, полковнику со щегольскими усами было морально легко. Но у меня лопнули швы на плече, по груди опять потекла теплая кровь. Да и мелькнула трезвая мысль, - пусть это дерьмо плавает. Ну, что из-за него себе жизнь ломать? ...
      Ушел. Меня скрутили через двадцать минут у палатки лазарета. Благо хоть спирту успел выпить.
      Суд. Дело. Словом, с родной СА я расстался без выходного пособия 'За дискредитацию высокого звания советского офицера'. Даже второй орден, к которому был представлен за прежние переделки с духами, и тот не дали. Мой последний штрих - выполнения воинского долга в борьбе за интересы Отечества, закончился жестоким избиением полковника Особого отдела, за что и поплатился.
 
      Приехал в родной Горький, несколько недель гулял и прожигал жизнь, отмываясь от афганской пыли, а потом поступил учиться в университет, где и встретил моего друга Мишку. Осенью Валера Тропцев прислал письмо. Он сообщал, что рядовой Ковалев перед смертью в госпитале успел сказать военному дознавателю, будто сержанту Мурзагалиеву было приказано взять свое отделение, войти в кишлак и разведать - нет ли там духов? Приказание беспрекословным тоном отдавал лично начальник штаба бригады подполковник Перов, который приехал на рассвете в расположение моей роты с незнакомым полковником...
      Далее Валерий писал, что война в Афгане вот-вот закончится, и войска выведут в Союз. Что недавно Перова вызвали в Ташкент и арестовали за какие-то темные дела в этой войне. И Валерий подозревает, что наш памятный бой с духами в кишлаке у двуглавой скалы не был случайностью. Все было подстроено так, чтобы под шумок вывезти из расположения бригады наркотики, которые охраняло отделение Мурзагалиева? И что я могу написать апелляцию Министру обороны на пересмотр 'моего дела', чтобы вернуться в армию, и что сам он даст мне самые лучшие рекомендации....... В конце письма Валерий сообщал, что был тяжело ранен и, скорее всего его спишут, так как без ноги он служить родине физически не сможет. Куда ехать? - пока не решил. Детский дом, где воспитывался, - позади, семьи еще не нажил....
      Валере я отписал, что пусть он только скажет куда? И я приеду за ним, не раздумывая ни минуты, хоть на край света. Что у меня есть, где жить, что его тридцать лет - еще молодость, и вместе мы всегда найдем свое место на этой земле.
      Написал, что гражданка и студенчество мне весьма по душе. Что Афган я вспоминаю как кошмарный отрезок моей жизни, и возврата к этому не будет никогда. От него осталось чувство непоправимой вины перед матерями Гусева, Тиханцова и еще десятком матерей моих солдат, оставшихся без сыновей. Осталось два белых шрама на плече и груди, чувство братской любви к своему командиру и другу Валерию Торопцеву, Еще остался мой самый первый боевой орден, который лежит в коробочке, и я его еще ни разу не надевал.