Корабельные новости

      Ку­ой­лу бы­ло по­ру­че­но под­ни­мать, дер­жать и пе­ре­но­сить. Его го­лов­ная боль уси­ли­лась. Ему ка­за­лось, что он чув­ст­ву­ет ее раз­мер и цвет: она бы­ла в фор­ме ги­гант­ской бу­к­вы «Y», ко­то­рая на­чи­на­лась в моз­гу и за­кан­чи­ва­лась в глаз­ных яб­ло­ках. Она бы­ла крас­но-чер­ная, как мя­со на гри­ле.
      Эл­вин Ярк вы­ре­зал и об­ра­ба­ты­вал ко­сые сты­ки до тех пор, по­ка они не сце­п­ля­лись друг с дру­гом, как креп­кое ру­ко­по­жа­тие. Го­то­вые де­та­ли ле­жа­ли, ожи­дая сбор­ки. По­том они со­еди­ня­ли нос с ки­ле­вы­ми сты­ка­ми. Ко­гда Ку­ойл на­кло­нил­ся, ему по­ка­за­лось, что у не­го от бо­ли лоп­нут гла­за.
      — Так, те­перь под­ни­ми старн­пост.
      Даль­ше они кре­пи­ли су­хо­стой на внут­рен­ние сты­ки.
      — Те­перь да­вай со­би­рать, — ска­зал Ярк, за­го­няя де­ся­ти­сан­ти­мет­ро­вые на­ге­ли и за­тя­ги­вая вин­ты. Он сно­ва за­пел: «Ка­кой от те­бя прок, „Гусь-ны­рок”?» — Вот он, твой хре­бет. Вот хре­бет тво­ей лод­ки. Счи­тай, она уже в сбо­ре. Вот по­смот­ришь на нее, ес­ли ты, ко­неч­но, раз­би­ра­ешь­ся в лод­ках, то сра­зу пой­мешь, что к че­му. Но ни­кто те­бе не ска­жет, как она по­ве­дет се­бя на во­де, на вол­не, на зя­би. Все уз­на­ешь, ко­гда спус­тишь ее и ис­про­бу­ешь. Был, прав­да, у нас ста­рый дя­дюш­ка Лес, Лес Бад­жел. Зем­ля ему пу­хом. Ему сей­час бы­ло бы сто три­дцать лег. Он был пер­вым мас­те­ром-ло­доч­ни­ком на этом бе­ре­гу еще до то­го, как я уви­дел свой пер­вый мо­ло­ток. Он де­лал за­ме­ча­тель­ные яли­ки и плос­ко­дон­ки. Они ре­за­ли во­ду, как те­п­лое мас­ло. По­след­няя лод­ка у не­го бы­ла са­мая луч­шая. Прав­да, пил он, дя­дюш­ка Лес. Да не ста­ка­на­ми, а лит­ра­ми. Но до­жил до се­дин. Стран­ное это де­ло, как жизнь-то скла­ды­ва­ет­ся.
      При упо­ми­на­нии об ал­ко­го­ле го­ло­ва Ку­ой­ла за­пуль­си­ро­ва­ла.
      — Же­на умер­ла, де­ти уе­ха­ли в Ав­ст­ра­лию. У не­го в го­ло­ве бы­ли од­ни по­хо­ро­ны, гро­бы да жем­чуж­ные во­ро­та. В кон­це кон­цов он ре­шил сде­лать се­бе гроб. По­шел в свою мас­тер­скую, на­брав пол­чай­ни­ка са­мо­го­на, и за­сту­чал мо­лот­ком. Пи­лил, сту­чал це­лую ночь. По­том пе­ре­полз в дом и ус­нул на по­лу на кух­не. Мой отец по­шел в мас­тер­скую, по­то­му что ему очень хо­те­лось по­смот­реть на этот гроб. Он его уви­дел: гроб с но­сом и ки­лем, слав­но вы­пи­лен­ный, с про­смо­лен­ны­ми шва­ми, сто во­семь­де­сят сан­ти­мет­ров в дли­ну и за­ме­ча­тель­но вы­кра­шен­ный.
      Ку­ойл сла­бо за­сме­ял­ся.
      Ярк при­тя­нул вин­том к внут­рен­ней по­верх­но­сти но­са ку­сок ели, ко­то­рый он по­че­му-то на­звал «пе­ред­ни­ком».
      — Он де­ла­ет нос жест­че, да и об­шив­ку под­дер­жи­ва­ет. Ох, до­жи­ву ли я до то­го, что­бы ее за­кон­чить. — Он со­гнул­ся, что-то из­ме­рил и за­бил гвоздь в са­мый ко­нец ки­ля. По­том за­це­пил за не­го пет­лю от ме­ло­вой ни­ти, ко­то­рую по­том про­тя­нул до дру­го­го кон­ца и за­це­пил ее там. По­том за­щип­нул нить, на­тя­нул ее и от­пус­тил, от­ме­тив ось тон­кой го­лу­бой ли­ни­ей.
      — Я ду­маю, мы уже мо­жем вы­пить по чаш­ке чаю, — про­мур­лы­кал он. Вы­тер нос тыль­ной сто­ро­ной ру­ки, а по­том на­гнул­ся и вы­смор­кал из но­са пыль и опил­ки. И сно­ва за­тя­нул свою пес­ню: «Нет, ка­кой тут прок, раз ты лен­тяй и ле­же­бок».
      Но Ку­ойл чай пить не стал. Он дол­жен был ехать к трей­ле­ру На­тби­ма.

***

      На сту­пе­нях воз­ле трей­ле­ра си­де­ли На­тбим, Ден­нис, Бил­ли Прит­ти и чер­но­во­ло­сый муж­чи­на. Они не об­ра­ща­ли вни­ма­ния на хо­лод и пи­ли пи­во. Ку­ой­ла чуть не стош­ни­ло от од­ной толь­ко мыс­ли о пи­ве. Ни кра­на, ни лод­ки не бы­ло вид­но.
      — Хре­но­во вы­гля­дишь, Ку­ойл.
      — Чув­ст­вую се­бя со­от­вет­ст­вую­ще. Что тут у нас? — Он ви­дел, что трей­лер вер­нул­ся в свое нор­маль­ное по­ло­же­ние на опо­рах. В по­гну­тое окош­ко встав­ле­но но­вое стек­ло вза­мен раз­би­то­го.
      — Про­па­ла лод­ка, — по­дал го­лос Ден­нис. — Сна­ча­ла нам бы­ло ни­как не най­ти кран, по­том прие­хал Карл на буль­до­зе­ре. Ерун­да по­лу­чи­лась: мы ото­рва­ли ей ка­би­ну. Ну, мы по­зва­ли во­до­ла­за, ко­то­рый жи­вет на Бе­зы­мян­ном. Его зо­вут Овар, так вот, он прие­хал и про­дел под нее ка­бель. Мы под­ня­ли ее так, что­бы за­це­пить бук­си­ром и вы­та­щить на бе­рег, а она пе­ре­ло­ми­лась по­по­лам. Так что те­перь, ко все­му про­че­му, она еще и пред­став­ля­ет опас­ность для на­ви­га­ции.
      — Про­тив­но-то как! — ска­зал Бил­ли Прит­ти.
      Его ко­ле­ни бы­ли из­ма­за­ны гря­зью, по­ло­ви­на ли­ца изо­дра­на и кро­во­то­чи­ла, яр­ко-го­лу­бые гла­за, по­дер­ну­тые крас­ной се­точ­кой, вы­гля­ды­ва­ли из-под ко­зырь­ка. Он, при­хле­бы­вая, пил ка­кой-то апе­ри­тив.
      На­тбим сде­лал боль­шой гло­ток и по­смот­рел на за­лив. Тя­же­лое не­бо низ­ко ви­се­ло над во­дой. Бы­ло все­го три ча­са, но уже на­чи­на­ло тем­неть.
      — Я бы все рав­но ни­ку­да не до­п­лыл, — ска­зал он. — Вон бу­ря над­ви­га­ет­ся. Штор­мо­вое пре­ду­пре­ж­де­ние, мок­рый снег и по­том обиль­ный сне­го­пад, за ко­то­рым при­дет мо­роз. Вот та­кой ком­плект удо­воль­ст­вий. Ко втор­ни­ку тут уже все бу­дет по­кры­то льдом. Я бы не до­п­лыл.
      — Мо­жет, и не до­п­лыл бы, — ска­зал Бил­ли Прит­ти. — Но лод­ку ты бы мог вы­та­щить, до вес­ны.
      — Что тол­ку те­перь пла­кать? — ска­зал На­тбим.
      Не­сколь­ко ма­лень­ких сне­жи­нок упа­ли на ко­ле­ни Бил­ли. Он дол­го на них смот­рел, по­том дох­нул на них, что­бы они рас­тая­ли. Еще не­сколь­ко сне­жи­нок за­ня­ли их ме­сто.
      — Вот они, дья­воль­ские пе­рья.
      Но На­тбим не со­би­рал­ся так лег­ко от­ка­зы­вать­ся от бла­го­дар­ной пуб­ли­ки.
      — По хо­ду се­го­дняш­них со­бы­тий я ре­шил из­ме­нить пла­ны.
      — Мо­жет, то­гда ос­та­нешь­ся? Не­на­дол­го? Ос­та­вай­ся, по­смот­ришь ро­ж­де­ст­вен­ские тор­же­ст­ва, а там бу­дет вид­но.
      — Вряд ли мне за­хо­чет­ся еще ко­гда-ни­будь по­се­тить ве­че­рин­ку, — ска­зал На­тбим. — Это как в той ис­то­рии про пар­ниш­ку, ко­то­рый лю­бил тас­кать по ло­жеч­ке са­ха­ру, по­ка его ба­бу­ля не по­са­ди­ла его пе­ред це­лым меш­ком, да­ла лож­ку и ска­за­ла: «По­ка все не съешь, не дви­нешь­ся с мес­та!» По­сле это­го са­хар ему ра­зо­нра­вил­ся на всю ос­тав­шую­ся жизнь. — Он рас­хо­хо­тал­ся, раз­ду­вая ще­ки.
      — Хо­ро­шо, что ты хоть мо­жешь над этим по­сме­ять­ся, — ска­зал Ден­нис, ко­то­рый то­же улы­бал­ся.
      — А как же. Ес­ли не сме­ять­ся, то мож­но и с ка­ту­шек съе­хать, прав­да? Нет, я ре­шил плю­нуть на все, за­быть и рва­нуть в Бра­зи­лию на са­мо­ле­те. Там те­п­ло и нет ту­ма­нов. Во­да за­ме­ча­тель­но­го зе­ле­но­го цве­та, как в бас­сей­не. На­стоя­щий цвет Дэ­ви­да Хок­ни . Ду­ши­стые бри­зы… Мо­жет быть, у ме­ня да­же по­лу­чит­ся про­жить там не­сколь­ко ме­ся­цев в свое удо­воль­ст­вие. А ка­кая там ры­ба! Ах, бо­же мой! Стей­ки из жел­то­хво­сти­ка… Там есть та­кой про­стой со­ус, с ним мож­но есть ры­бу или сме­ши­вать с дру­ги­ми со­уса­ми и при­прав­лять са­ла­ты. Вы­жи­ма­ешь чаш­ку со­ка лай­ма, хо­ро­шень­ко его со­лишь и ос­тав­ля­ешь так на не­сколь­ко не­дель. По­том про­це­жи­ва­ешь его и на­ли­ва­ешь в бу­тыл­ку с проб­кой. Все, он го­тов к упот­реб­ле­нию. Пах­нет он стран­но­ва­то, но на вкус про­сто пре­вос­хо­ден. Мож­но кап­нуть не­сколь­ко ка­пель на ды­мя­щую­ся по­сле гри­ля рыб­ную мя­коть. А ку­бин­ский зе­ле­ный со­ус? Лайм, чес­нок, во­дя­ной кресс, ост­рый пе­рец, сме­та­на и ко­рал­ло­вый омар. А я го­тов­лю кар­ри, мол­лю­сков с кар­ри, вы­мо­чен­ных в ко­ко­со­вом мо­лоч­ке, и по­даю их на лом­ти­ках коп­че­но­го па­рус­ни­ка. По­верь­те мне, это на­стоя­щий рай на та­рел­ке!
      — Ос­та­но­вись, — ска­зал Ку­ойл.
      Над за­ли­вом по­вис­ло по­лот­но сне­го­па­да. Сне­жин­ки за­сы­па­ли их пле­чи и го­ло­вы.
      — Друг мой, я еще не до­шел до ка­мен­ных кра­бов. О, эти кра­бы: рос­кош­ный им­пер­ский жел­тый цвет, алая и бе­лая хва­леб­ная песнь всем кра­бам се­ми мо­рей, эпи­ку­рей­ский час сла­вы. Мо­мент Ис­ти­ны на тво­ем сто­ле! Я люб­лю их с то­п­ле­ным мас­лом, к ко­то­ро­му до­бав­ляю ка­пель­ку со­уса из ки­сло­го лай­ма и ли­ке­ра из грец­ких оре­хов. Ино­гда мож­но по­ло­жить доль­ку чес­но­ка.
      — Ты — на­стоя­щий по­эт еды, На­тбим, — ска­зал Бил­ли Прит­ти. — Я ни­ко­гда не за­бу­ду, как ты на­кор­мил ме­ня кар­ри с плав­ни­ком тю­ле­ня. Это бы­ла це­лая по­эма.
      — Я ду­маю, Бил­ли, что не оши­бусь, ес­ли ска­жу, что мы с то­бой един­ст­вен­ные здесь лю­ди, про­бо­вав­шие это ред­кое блю­до. И кре­вет­ки по-бра­зиль­ски. Бе­решь боль­шую ко­рич­не­вую ско­во­ро­ду с длин­ной руч­кой, на­гре­ва­ешь олив­ко­вое мас­ло, ки­да­ешь в не­го па­ру зуб­чи­ков чес­но­ка, а по­том кла­дешь ту­да кре­ве­ток та­ки­ми, ка­ки­ми их вы­тас­ки­ва­ют из во­ды. Ну, ко­неч­но, сна­ча­ла их на­до не­мно­го под­су­шить. Ко­гда они дос­ти­га­ют за­ме­ча­тель­но­го крас­но-оран­же­во­го цве­та, сбра­сы­ва­ешь их в бу­маж­ный па­кет, что­бы стек­ло мас­ло, и до­бав­ля­ешь не­мно­го мор­ской со­ли и два мо­ло­тых зе­ле­ных пер­ца. Или про­сто встрях­ни над ни­ми пе­реч­ни­цу с ост­рым пер­цем. По­да­вать их на­до пря­мо в этих меш­ках. Про­сто от­ку­сы­ва­ешь го­ло­ву и вы­тас­ки­ва­ешь мя­со соб­ст­вен­ны­ми зу­ба­ми. Хво­сты толь­ко вы­пле­вы­вай.
      На них па­дал снег. Ко­гда На­тбим под­ста­вил ли­цо вет­ру, его во­ло­сы и бро­ви бы­ст­ро об­рос­ли сне­жин­ка­ми. Ос­таль­ные ста­ра­лись по­вер­нуть­ся так, что­бы ве­тер дул им в спи­ну.
      — Имен­но так го­то­вил кре­ве­ток мой друг Парт­ридж, — ска­зал Ку­ойл.
      Мол­чав­ший до это­го чер­но­во­ло­сый муж­чи­на на­хму­рил­ся. На его пле­чах ле­жа­ли пу­ши­стые бе­лые эпо­ле­ты.
      — Не знаю. У Нелл в Бе­зы­мян­ной бух­те их то­же хо­ро­шо го­то­вят. Она бе­рет ма­лень­ких та­ких кре­ве­ток, раз­ме­ром с но­готь, чис­тит их, оку­на­ет в мас­ло, а по­том об­ва­ли­ва­ет в дроб­ле­ных кре­ке­рах из му­ки гру­бо­го по­мо­ла. По­том жа­рит их и по­да­ет с па­ке­ти­ком со­уса по-та­тар­ски. Вот это я по­ни­маю! А еще они вкус­ные, ес­ли их есть с муч­ным со­усом и фа­со­лью.
      — Да, это са­мые слад­кие кре­вет­ки из всех, что я про­бо­вал, — ска­зал На­тбим. — Эти ма­лень­кие кре­вет­ки очень вкус­ны. В об­щем, позд­нее я про­плы­ву по по­бе­ре­жью на юг, до­бе­русь до Ти­хо­го океа­на, до ка­кой-ни­будь де­ре­вень­ки, где ры­ба­ки хо­дят на акул. Очень слож­ные мес­та и слож­ное за­ня­тие. Я, ко­неч­но, ни­че­го не пла­ни­рую. Ту­да еще на­до до­б­рать­ся.
      — Ага, — ска­зал Бил­ли, вы­би­рая ру­кой снег из-за во­ро­та тви­до­вой ру­баш­ки. — Эх, ес­ли бы я сно­ва стал мо­ло­дым, то по­ехал бы с то­бой. Я был в Сан-Пау­лу и на всем том по­бе­ре­жье. Я да­же про­бо­вал тот со­ус, о ко­то­ром ты рас­ска­зы­вал. Дав­но это бы­ло, го­ду этак в три­дца­том. И ка­мен­ных кра­бов ел. И на Ку­бе был, и в Ки­тае. Это еще до вой­ны. Да, нью­фа­унд­ленд­цы — са­мые что ни на есть пер­вые пу­те­ше­ст­вен­ни­ки. У ме­ня тут пле­мян­ник не­дав­но за­хо­дил сю­да на во­ен­ном суд­не. Они пе­ре­во­зи­ли аме­ри­кан­цев на их вой­ну в Пер­сид­ском за­ли­ве. В лю­бом угол­ке ми­ра мож­но встре­тить че­ло­ве­ка с Нью­фа­унд­лен­да. Но сей­час я уже вы­шел из то­го воз­рас­та, ко­гда все ин­те­рес­но. И те­перь мне уже один черт — лайм там или кар­тош­ка, ры­ба или жар­кое.
      — Ко­гда ты со­би­ра­ешь­ся ехать?
      — Во втор­ник. Да­та ос­та­ет­ся не­из­мен­ной. У ме­ня есть по­след­ний шанс на­стря­пать еще пор­цай­ку су­ма­сшед­ших ис­то­рий для Дже­ка и Тер­та. «Пре­ста­ре­лая вдо­вуш­ка бе­жит с лю­бов­ни­ком-ома­ром», «Пре­мьер-ми­нистр ку­па­ет­ся в им­порт­ном пи­ве», «По­хот­ли­вый ста­рый па­па­ша на­си­лу­ет дет­ско­го по­ни». Мо­жет быть, я все-та­ки бу­ду ску­чать по «Бол­туш­ке». Да, Ку­ойл, у ме­ня есть для те­бя пло­хие но­во­сти. Гуд­лэ­ды го­во­рят, что боль­ше ни­ко­гда не сда­дут свой трей­лер ра­бот­ни­ку га­зе­ты. Это по­сле вче­раш­не­го. Я их убе­ж­дал, уго­ва­ри­вал, объ­яс­нял, что у те­бя две слав­ные до­чур­ки и что ты очень скром­ный па­рень. Что ак­ку­рат­ный хо­зя­ин и ни­ко­гда не уст­раи­ва­ешь ве­че­ри­нок, и так да­лее, и то­му по­доб­ное, но они на­стаи­ва­ют на сво­ем. Мне ужас­но жаль.
      — Я что-ни­будь най­ду, — ска­зал Ку­ойл.
      С ка­ж­дым вдо­хом сне­жин­ки за­ле­та­ли ему в нос. Го­лов­ная боль пре­вра­ти­лась в глухую пуль­са­цию.
      — Ка­кая жа­лость, — ска­зал Бил­ли Прит­ти. Он стал се­реб­ря­ным от сне­га. Ме­нял цве­та в со­от­вет­ст­вии с се­зо­ном. — Ка­кая жа­лость. — Эти сло­ва вы­ра­жа­ли все, что он хо­тел ска­зать.
      Ку­ойл при­щу­рил­ся и по­смот­рел на не­бо. Там не бы­ло вид­но ни­че­го, кро­ме мил­лио­нов дви­жу­щих­ся сне­жи­нок, под­го­няе­мых жи­вым вет­ром.
      — Это ды­ха­ние ма­че­хи, — ска­зал Бил­ли.

34 Наряды

      Ко­гда-то мо­ря­ки за­пле­та­ли свои во­ло­сы дву­мя спо­со­ба­ми: в два «кры­си­ных хво­ста» или де­ли­ли на че­ты­ре квад­рат­ные зо­ны, вы­пле­тая как линь. По­след­ний штрих вы­пол­нял­ся с по­мо­щью ко­жи ма­ри­но­ван­но­го уг­ря. Мо­ряк ак­ку­рат­но ска­ты­вал с уг­ря ко­жу (как ска­ты­ва­ют кон­дом), на­де­вал его на ко­си­цу, а по­том ту­го за­тя­ги­вал. Для тор­же­ст­вен­ных слу­ча­ев при­чес­ка ук­ра­ша­лась крас­ной тесь­мой, за­вя­зы­вае­мой в фор­ме бан­та.

      — Ку­ойл, да­вай за­кан­чи­вай с этим, и я от­ве­зу те­бя за угол, в «Плохую По­го­ду». Вы­пьем гро­га.
      Уг­рю­мый и блед­ный Терт Кард с не­на­ви­стью смот­рел на ско­ван­ный льдом за­лив. Бы­ло очень хо­лод­но. Пла­сти­ны льда со­еди­ни­лись друг с дру­гом, об­ра­зо­вав ог­ром­ные ле­дя­ные про­стран­ст­ва. Не­ров­ное зе­ле­ное те­ло льда ста­но­ви­лось все креп­че, он все проч­нее це­п­лял­ся за бе­рег, свя­зы­вая су­шу и мо­ре в еди­ное це­лое. Жид­кое ста­ло твер­дым, твер­дое ока­за­лось по­гре­бен­ным под кри­стал­ли­че­ским. Ле­до­вая рав­ни­на про­сти­ра­лась поч­ти до са­мо­го устья за­ли­ва. Терт смот­рел, как ле­до­кол про­гры­зал се­бе до­ро­гу по чер­ной по срав­не­нию со льдом во­де.
      — Мож­но… — с не­охо­той от­ве­тил Ку­ойл. Ему не хо­те­лось пить с Тер­том Кар­дом, но, кро­ме не­го, ни­кто на это не со­гла­сит­ся. Он мо­жет все сде­лать по-бы­ст­ро­му. — Сей­час, я толь­ко по­зво­ню Би­ти и ска­жу, что не­мно­го за­дер­жусь.
      На са­мом де­ле он хо­тел за­брать до­че­рей и по­ехать до­мой, в дом Бер­ков. Скри­пу­чий, но удоб­ный дом, где бы­ло мно­го шка­фов в са­мых не­ожи­дан­ных мес­тах. Са­мым уди­ви­тель­ным в этом мес­те был аба­жур, ко­то­рый на­чи­нал мяг­ко по­щел­ки­вать, ко­гда на­гре­ва­лась лам­поч­ка. Там бы­ла ван­ная ком­на­та с са­мо­дель­ной мед­ной ван­ной, дос­та­точ­но ши­ро­кой, что­бы в ней уме­стил­ся Ку­ойл. Это бы­ла пер­вая ван­на, в ко­то­рой он по­ме­щал­ся. Еще бы­ли сво­бод­ные ком­на­ты для гос­тей. На тот слу­чай, ес­ли кто-ни­будь прие­дет.
      — То­гда мы вы­пьем па­ру ста­кан­чи­ков, па­ру раз, — ух­мыль­нул­ся Терт Кард. Дья­вол ще­ко­тал его гор­ло, из­вле­кая из не­го стран­ные зву­ки. — Да­вай за мной. — Гу­де­ние дви­га­те­лей раз­нес­лось по мо­роз­но­му воз­ду­ху.
      «Пло­хая По­го­да» ока­за­лась длин­ной ком­на­той с по­лом, по­кры­тым про­гнив­шим ли­но­ле­умом, с за­па­хом за­со­рив­ше­го­ся туа­ле­та, бле­во­ти­ны, за­ста­ре­ло­го та­бач­но­го ды­ма и ли­ке­ра. Здесь пил Терт Кард, от­сю­да он от­прав­лял­ся до­мой, ино­гда полз­ком, ино­гда не в со­стоя­нии под­нять­ся по сту­пе­ням соб­ст­вен­но­го до­ма. Ку­ойл ре­шил, что Терт кри­чит на сво­их до­маш­них. Или ху­же. Он ви­дел его же­ну все­го не­сколь­ко раз, и она все вре­мя хо­ди­ла со­гнув­шись, буд­то съе­жив­шись. Де­ти вздра­ги­ва­ли, ес­ли Ку­ойл пы­тал­ся с ни­ми по­здо­ро­вать­ся. Ку­ойл вез­де за­ме­чал ма­лень­ких де­тей.
      Коль­ца флюо­рес­цент­ных ламп. Мощ­ные спи­ны за стой­кой ба­ра. Си­лу­эты муж­чин в кеп­ках с от­лож­ны­ми уша­ми, ко­то­ры­ми их хо­зяе­ва поль­зо­ва­лись при пер­вой не­об­хо­ди­мо­сти. Там го­во­ри­ли о стра­хов­ках и без­ра­бо­ти­це и о том, что нуж­но уез­жать на за­ра­бот­ки. Ку­ойл и Терт Кард се­ли за стол, за­ва­лен­ный гряз­ны­ми сал­фет­ка­ми. Му­сор­ное вед­ро ды­ми­лось. За ни­ми си­де­ли два про­мы­сло­ви­ка из До­не­го­ла в курт­ках и шап­ках. Ка­за­лось, что это не лю­ди, а кук­лы из тро­ст­ни­ка и тол­стых шар­фов с ру­ка­ви­ца­ми. Они си­де­ли бок о бок на длин­ной ска­мье, у ка­ж­до­го в ру­ке бы­ло по ста­ка­ну. Ку­ойл по­ду­мал, что, ско­рее все­го, это де­ре­вен­ская рю­моч­ная.
      — Что бу­дешь пить? — Терт Кард тя­же­ло об­ло­ко­тил­ся на стол и тот за­ша­тал­ся. — Не го­во­ри мне, что бу­дешь пить. Бу­дешь са­мо­гон с пеп­си. — И по­шел к стой­ке, ко­па­ясь в кар­ма­не в по­ис­ках де­нег.
      Сно­ва вер­нул­ся и сел. Они вы­пи­ли. Гор­ло Тер­та Кар­да де­ла­ло жад­ные дви­же­ния, и он про­гло­тил свою рюм­ку од­ним ма­хом. По­том под­нял ру­ку с дву­мя рас­то­пы­рен­ны­ми паль­ца­ми и по­ма­хал ей.
      — Бы­ва­ло и ху­же, — ска­зал он, имея в ви­ду по­го­ду — Два го­да на­зад по все­му по­бе­ре­жью в это вре­мя уже ле­жал тол­стый слой льда. Ле­до­ко­лам при­хо­ди­лось ра­бо­тать два­дцать че­ты­ре ча­са в су­тки. А бу­ри ка­кие, бо­же упа­си! А не­сколь­ко лет на­зад в пер­вую не­де­лю де­каб­ря за­ду­ли та­кие вет­ры, что с мо­ря по­шли пят­на­дца­ти­мет­ро­вые вол­ны. Ка­за­лось, что под­ни­ма­ет­ся са­мо дно океа­на. Ты бы ви­дел, как Бил­ли тряс­ся от хо­ло­да в сво­ем уг­лу. По­том па­ру не­дель шел силь­ней­ший ли­вень, ка­ких еще ни­кто здесь не ви­ды­вал. Все за­то­пи­ло, все бы­ло раз­ру­ше­но. Со­рва­ло пло­ти­ну Про­пав­ше­го Без Вес­ти. Ущер­ба бы­ло на мно­гие мил­лио­ны. Де­кабрь­ские штор­ма здесь са­мые ко­вар­ные, из­мен­чи­вые и су­ро­вые. За де­сять ми­нут те­п­лый бриз мо­жет пре­вра­тить­ся в по­ляр­ную ме­тель.
      На сте­не ви­сел ка­лен­дарь ры­ба­ка, на нем бы­ла от­кры­та по­след­няя стра­ни­ца. Пус­тые сто­лы от­ра­жа­ли свет. Терт Кард с раз­дра­же­ни­ем зе­вал. На ули­це бы­ло тем­но: на­сту­пи­ла по­ра са­мых длин­ных но­чей. Из ви­сев­ше­го за стой­кой ба­ра ра­дио до­но­сил­ся про­гноз по­го­ды. Тен­ден­ция к по­те­п­ле­нию. Ожи­да­ют­ся вы­со­кие зна­че­ния тем­пе­ра­ту­ры, вы­ше нор­мы.
      — Вот ка­кая у нас сей­час по­го­да: шторм, ме­тель и хо­лод, по­том по­те­п­ле­ние. Как йо-йо, вверх-вниз. Те­п­ло, хо­лод­но, силь­ный ве­тер, вы­со­кий при­лив. Пря­мо как ка­кой-то рек­лам­ный трюк.
      Но­вые на­пит­ки им при­нес ста­рик. Ку­ойл ре­шил, что ему, долж­но быть, не мень­ше вось­ми­де­ся­ти лет. На­до же, он еще ра­бо­тал. Его во­ло­сы пре­вра­ти­лись в се­реб­ря­ную ще­ти­ну, гла­за то­же от­ли­ва­ли се­реб­ром, круг­лые, как лю­не­ты. Се­рая ка­п­ля под но­сом от­ра­жа­ла свет. Усы бы­ли по­хо­жи на со­сно­вую хвою. Ра­зи­ну­тый рот, как ды­ра в че­ре­пе, де­мон­ст­ри­ро­вал бе­лый язык и дес­ны. Он ту­по ус­та­вил­ся на день­ги, ко­то­рые ему бро­сил Терт Кард.
      — Я те­бе кое о чем рас­ска­жу, — за­го­во­рил Терт Кард. — Джек и Бил­ли Прит­ти уже об этом зна­ют. Зна­ешь, я уез­жаю. Хва­тит с ме­ня Якор­ной Ла­пы. Еду три­дцать пер­во­го де­каб­ря. Ме­ня зо­вут в Сент-Джонс, со­став­лять ин­фор­ма­ци­он­ный бюл­ле­тень для по­став­щи­ков неф­ти. Вче­ра мне по­зво­ни­ли и ска­за­ли. Я на­пи­сал за­яв­ле­ние год на­зад, но там не то­ро­пи­лись с вы­бо­ром. Они бе­рут толь­ко луч­ших из луч­ших, са­мые слив­ки. Ве­ришь, я рад от­сю­да уе­хать. Ес­ли я пра­виль­но ра­зы­граю свои кар­ты, то мо­гу по­ехать в Шта­ты, в Те­хас, где у них го­лов­ной офис. Прав­да, боль­ше все­го я люб­лю Фло­ри­ду. Я не за­бу­ду о те­бе, Ку­ойл. Не знаю толь­ко, на­дол­го ли ты тут за­дер­жишь­ся? По­ни­ма­ешь, я уез­жаю три­дцать пер­во­го де­каб­ря. Го­тов по­бить­ся об за­клад, что за мной и ты вер­нешь­ся в Шта­ты. Дже­ку и Бил­ли при­дет­ся са­мим та­щить на се­бе «Бол­туш­ку». Ес­ли они су­ме­ют, ко­неч­но.
      — А как твоя же­на от­но­сит­ся к пе­ре­ез­ду?
      — Же­на? Она ни­ку­да не по­едет. Она ос­та­нет­ся здесь, до­ма. Ее ме­сто до­ма. Вся ее се­мья здесь. Она ос­та­нет­ся. Жен­щи­ны си­дят до­ма. Она ос­та­нет­ся здесь.
      Он при­шел в ярость от од­ной мыс­ли о том, что это мо­жет быть не так. Ко­гда Терт под­нял ру­ку, что­бы за­ка­зать еще вы­пив­ки, Ку­ойл встал и ска­зал, что ему по­ра ехать за деть­ми. Ско­рее прочь от Тер­та Кар­да.
      — Зна­ешь, Джек от­да­ет мою ра­бо­ту Бил­ли. Ско­рее все­го, они по­са­дят те­бя на стра­ни­цу для жен­щин и най­мут ко­го-ни­будь но­во­го для ко­ра­бель­ных ис­то­рий и ка­та­ст­роф. Я ду­маю, что твои дни тут со­чте­ны.
      Он за­су­нул ру­ку под ру­баш­ку и при­нял­ся че­сать­ся.

***

      Ку­ойл был удив­лен во­ца­рив­шей­ся жа­рой, ко­то­рая при­шла вме­сте с де­кабрь­ски­ми штор­ма­ми. Буд­то вет­ра вы­пус­ти­ли на во­лю не­кую де­мо­ни­че­скую си­лу, и она вол­ной рас­про­стра­ни­лась по по­бе­ре­жью. Ку­да бы он ни по­шел, вез­де раз­да­ва­лись зву­ки пи­лы и мо­лот­ка, по­сту­ки­ва­ние спиц и крюч­ков, раз­но­сил­ся аро­мат би­ск­ви­тов, вы­ма­чи­вае­мых в брен­ди, и за­пах кра­сок, ко­то­ры­ми рас­пи­сы­ва­лись ку­коль­ные ли­ца. Да­же из ста­рых нос­ков ши­лись мяг­кие иг­руш­ки.
      Бан­ни рас­ска­зы­ва­ла о празд­ни­ке в шко­ле. Она го­то­ви­ла ка­кой-то но­мер с Мар­ти. Ку­ойл стал го­то­вить се­бя к ча­со­во­му про­слу­ши­ва­нию чте­ния сти­хо­тво­ре­ний. Он не лю­бил Ро­ж­де­ст­во. Оно на­по­ми­на­ло ему о том, как его брат сры­вал празд­нич­ную упа­ков­ку с рос­кош­но­го на­бо­ра кро­хот­ных ма­ши­нок, точ­ных мо­де­лей всех воз­мож­ных цве­тов ра­ду­ги. Ему, ка­жет­ся, то­же да­ри­ли ка­кую-то иг­руш­ку, но ему по­че­му-то боль­ше за­пом­ни­лись мяг­кие пло­ские упа­ков­ки, в ко­то­рых ле­жа­ли пи­жа­мы или ко­рич­не­вые с си­ним вя­за­ные сви­те­ра, ку­п­лен­ные ма­те­рью. «Ты слиш­ком бы­ст­ро рас­тешь», — уп­ре­ка­ла она его, гля­дя на бра­та Ку­ой­ла, ко­то­рый был не вы­ше сред­не­го рос­та. Ку­ойл то­же смот­рел, как он от­прав­ля­ет «аль­фа ро­мео» пря­мо в бок крас­но­му двух­па­луб­но­му ав­то­бу­су.
      Он до сих пор не мог это­го за­быть. Ему бы­ли не­при­ят­ны из­де­ва­тель­ские го­ло­са дик­то­ров ра­дио­эфи­ра, от­счи­ты­вав­ших, сколь­ко дней ос­та­лось для по­ку­пок, и при­зы­вав­ших по­тен­ци­аль­ных по­ку­па­те­лей оформ­лять кре­дит. Прав­да, ему нра­вил­ся за­пах ели. Ему при­дет­ся пой­ти на школь­ный празд­ник. Ко­то­рый на са­мом де­ле празд­ни­ком не был.

***

      Зал был на­бит бит­ком. Все на­ря­ди­лись в луч­шую оде­ж­ду: ста­ри­ки бы­ли в пах­ну­щих кам­фа­рой чер­ных пид­жа­ках, под­жи­мав­ших их под мыш­ка­ми, жен­щи­ны — в шел­ках и тон­кой шер­сти. Бе­же­вый, ки­но­варь, алый, брон­зо­вый, оран­же­вый и крас­ный. Италь­ян­ские туф­ли. За­ви­тые ло­ко­ны, взби­тые и за­ли­тые ла­ком до пла­ст­мас­со­во­го со­стоя­ния. По­ма­да. Крас­ные кру­ги ру­мян. Вы­бри­тые ску­лы у муж­чин. Гал­сту­ки в цве­то­вой гам­ме по­да­роч­ной упа­ков­ки. Де­ти в яр­ко-ро­зо­вых и кре­мо­вых на­ря­дах. Аро­ма­ты на­ду­шен­ных тел, гул го­ло­сов, как жуж­жа­ние над цве­точ­ным лу­гом.
      Ку­ойл нес на ру­ках Сан­шайн. Он ни­где не ви­дел Уэй­ви. Они се­ли в треть­ем ря­ду, ря­дом с оди­но­ко си­дя­щим Ден­ни­сом. Ку­ойл по­ду­мал, что Би­ти по­мо­га­ет на кух­не. Впе­ре­ди си­де­ли ста­рый бар­мен из «Пло­хой По­го­ды», па­ра груз­чи­ков с при­ста­ни. Их тем­ные-во­ло­сы бы­ли вы­мы­ты и рас­че­са­ны, а ли­ца при­пух­ли от вы­пи­то­го и от вос­тор­га еди­не­ния с тол­пой. Ряд, в ко­то­ром си­де­ли мо­ло­дые хо­ло­стые ры­ба­ки, ожи­даю­щие объ­яв­ле­ния о ва­кан­си­ях где-ни­будь на сто­ро­не, по­даль­ше о до­ма. Не­на­деж­ные ре­бя­та. Це­лые кла­ны со все­воз­мож­ны­ми род­ст­вен­ны­ми от­ветв­ле­ния­ми раз­мес­ти­лись на склад­ных стуль­ях. Сан­шайн стоя­ла на сту­ле и раз­вле­ка­лась тем, что при­вет­ст­вен­но ма­ха­ла не­зна­ко­мым лю­дям. Ку­ойл по-преж­не­му не ви­дел ни Уэй­ви, ни Гер­ри. Пах­ло пуд­рой. Она ска­за­ла, что бу­дет на празд­ни­ке. Он про­дол­жал ее ис­кать.
      На сце­ну вы­шла ди­рек­тор шко­лы, на­ря­жен­ная в ко­рич­не­вый кос­тюм. Про­жек­тор скольз­нул лу­чом по ее но­гам, за­пел дет­ский хор. Зву­ки звон­ких, чис­тых го­ло­сов хлы­ну­ли на ау­ди­то­рию.
      Это бы­ло со­всем не то, че­го он ожи­дал. Да, де­ти, ше­пе­ля­вя, чи­та­ли ко­ми­че­ские или ре­ли­ги­оз­ные сти­хи, вы­зы­вая гром ап­ло­дис­мен­тов. Но вы­сту­па­ли не толь­ко де­ти. На сце­ну вы­хо­ди­ли жи­те­ли го­ро­да и близ­ле­жа­щих се­ле­ний. Бен­ни Фадж, чер­но­во­ло­сый смуть­ян, ко­то­рый вел тол­пу гро­мить лод­ку бед­но­го На­тби­ма — то­го те­перь ина­че как «бед­ный На­тбим» и не на­зы­ва­ли, — вы­шел и спел «Лун­ный свет». У не­го ока­зал­ся соч­ный те­нор. Он за­кон­чил вы­сту­п­ле­ние рит­мич­ным щел­кань­ем паль­цев и по­сту­ки­ва­ни­ем каб­лу­ков.
      — Ко­гда я был ма­лень­ким, они при­хо­ди­ли но­чью и пе­ли под две­рью, — про­шеп­тал Ден­нис. — Ста­рик Спар­ки Фадж, дед Бен­ни, был зна­ме­нит сво­им го­ло­сом. Про­пал, бед­ня­га, в мо­ре.
      По­том вы­шли Бан­ни и Мар­ти и вста­ли на краю сце­ны. Боль­ше там ни­ко­го не бы­ло.
      — При­вет, Бан­ни! — за­кри­ча­ла Сан­шайн. — При­вет, Мар­ти! — По за­лу про­нес­лась вол­на сме­ха.
      — Ти­хо, — про­шеп­тал ей Ку­ойл. Ре­бе­нок был как на игол­ках.
      На Бан­ни и Мар­ти бы­ли оди­на­ко­вые крас­ные ком­би­не­зо­ны. Би­ти по­зво­ли­ла им сесть за швей­ную ма­шин­ку и про­стро­чить пря­мые бо­ко­вые швы. Ку­ойл ви­дел, как у Бан­ни дро­жат ко­ле­ни. Она стис­ну­ла ру­ки. Де­воч­ки за­пе­ли, и Ку­ойл вспом­нил, как эта ме­ло­дия про­са­чи­ва­лась из-за две­рей. Неж­ная ме­ло­дия, не­зна­ко­мые ино­стран­ные сло­ва, ко­то­рые ему по­ка­за­лись од­ним из аф­ри­кан­ских на­ре­чий. Как они его за­пом­ни­ли? Они с Ден­ни­сом тер­ли в удив­ле­нии гла­за и стыд­ли­во со­пе­ли.
      — Не­пло­хо, — карк­нул Ку­ойл.
      — Ну да, — ото­звал­ся Ден­нис го­ло­сом пред­во­ди­те­ля во­ров.
      Ку­ойл вдруг вспом­нил плен­ку На­тби­ма. Мо­жет быть, де­ти за­пом­ни­ли ка­кую-то язы­че­скую пес­ню со слу­ха? Он на­де­ял­ся, что так оно и бы­ло.
      На сце­ну, улы­ба­ясь, вы­шла жен­щи­на, се­дые во­ло­сы ко­то­рой на­по­ми­на­ли све­тя­щий­ся шар над ее лбом. Пух­лые ще­ки над улыб­кой, как два хол­ма над до­ли­ной. Гла­за за стек­ла­ми оч­ков. При­бе­жал ре­бе­нок и по­ло­жил на пол пря­мо за ней фут­боль­ный мяч.
      — О! Это здо­ро­во, — ска­зал Ден­нис, толк­нув лок­тем Ку­ой­ла. — Те­туш­ка Со­фи сей­час по­ка­жет ку­ри­цу.
      Не­сколь­ко се­кунд она стоя­ла не­под­виж­но, за­ло­жив длин­ные ру­ки в кар­ма­ны коф­ты из джер­си. Тви­до­вая юб­ка до­хо­ди­ла ей до ко­лен. Жел­тые чул­ки и крас­ные та­поч­ки на но­гах. Не­ожи­дан­но она за­скреб­ла но­гой сце­ну, ру­ки пре­вра­ти­лись в кры­лья, и, за­ку­дах­тав, те­туш­ка Со­фи пре­вра­ти­лась в на­стоя­щую ку­ри­цу-на­сед­ку над яй­цом.
      Ку­ойл сме­ял­ся, по­ка у не­го не за­бо­ле­ло гор­ло. До. это­го он не счи­тал ку­ри­цу за­нят­ной пти­цей.
      По­том поя­ви­лись Уэй­ви и Гер­ри. На маль­чи­ке был кос­тюм мо­ря­ка, на обу­ви на­бой­ки для сте­па, ко­то­ры­ми он цо­кал по сце­не, по­ка не вы­шел на ее се­ре­ди­ну. Уэй­ви в се­ром, сши­том ею са­мой пла­тье се­ла на стул и при­ло­жи­ла к гру­ди ак­кор­де­он. Па­ра фаль­ши­вых нот. По­том Уэй­ви ска­за­ла Гер­ри что-то, что мог слы­шать толь­ко он. На­пря­жен­ная ти­ши­на. По­том: «Раз, два, три» — и Уэй­ви на­ча­ла иг­рать. В за­ле раз­да­лись зву­ки во­лын­ки и сот­ни каб­лу­ков од­но­вре­мен­но ста­ли от­би­вать ритм, по­ка маль­чик от­би­вал че­чет­ку на сце­не. Ку­ойл хло­пал в ла­до­ши, они все ап­ло­ди­ро­ва­ли и кри­ча­ли, по­ка Гер­ри не вы­бе­жал впе­ред и не по­кло­нил­ся в по­яс, как нау­чи­ла его мать. Он ши­ро­ко улы­бал­ся.
      Гвоз­дем про­грам­мы бы­ла Би­ти.
      Сна­ча­ла из-за за­на­ве­са по­ка­за­лась чер­ная трость, и ау­ди­то­рия за­гу­де­ла. По­том са­ма Би­ти вы­порх­ну­ла на сце­ну. На ней бы­ли уз­кое три­ко для тан­цев и ту­ни­ка, рас­ши­тая бле­ст­ка­ми и стек­ля­ру­сом, бу­си­на­ми, ат­ла­сом и стра­за­ми, перь­я­ми и пу­го­ви­ца­ми, жем­чу­жи­на­ми и ви­тым кан­том, пер­ла­мут­ром и елоч­ным до­ж­дем. Стои­ло ей сде­лать вдох, как ее на­ряд на­чи­нал рас­сы­пать кру­гом мер­цаю­щие бли­ки. На ней бы­ла шля­па, от­ра­жаю­щая свет, как бле­стя­щие бу­ме­ран­ги. Она опер­лась на трость, за­кру­ти­ла шля­пу на паль­це, под­ки­ну­ла ее в воз­дух, что­бы она сде­ла­ла двой­ной пе­ре­во­рот, и пой­ма­ла ее, на­дев пря­мо на го­ло­ву
      — Мы все зна­ем, ка­кой хит­рец Бил­ли Прит­ти, — ска­за­ла она звон­ким иг­ри­вым го­ло­сом.
      Та­ко­го то­на Ку­ойл ни­ко­гда от нее не слы­шал. Он взгля­нул на Ден­ни­са, ко­то­рый по­дал­ся впе­ред с по­лу­от­кры­тым ртом. Он, как и все ос­таль­ные, ло­вил ка­ж­дое ее сло­во.
      — Ко­пей­ка рубль бе­ре­жет, да, Бил­ли?
      Смею­щая­ся пуб­ли­ка раз­вер­ну­лась на сво­их стуль­ях, что­бы по­смот­реть на Бил­ли, ко­то­рый си­дел у даль­ней сте­ны, с тру­дом сдер­жи­ва­ясь. Трость за­тан­це­ва­ла в ру­ках Би­ти.
      — Да, мы зна­ем его хит­ро­сти. Но кто из вас зна­ет, как про­шлой зи­мой, ка­жет­ся, в фев­ра­ле, то­гда еще бы­ла от­те­пель, Бил­ли ре­шил от­ре­мон­ти­ро­вать ста­рые де­дов­ские ча­сы, сто­яв­шие на кух­не? Де­ло бы­ло так. — Трость по­шла по кру­гу. — Бил­ли зво­нит Ле­ан­д­ру Ме­ше­ру. — Зри­те­ли сно­ва ста­ли обо­ра­чи­вать­ся, что­бы по­смот­реть на ба­ка­лей­щи­ка. Всем бы­ло из­вест­но, что на до­су­ге он чи­нит ан­тик­вар­ные ча­сы. — Все зна­ют, что Ле­андр мо­жет по­чи­нить лю­бые ча­сы у се­бя на ку­хон­ном сто­ле. Ста­рые ча­сы, ко­то­рых мно­гие из вас да­же не пом­нят. В ста­ри­ну их на­до бы­ло за­во­дить ка­ж­дый день. Прав­да? По­мо­гай­те, так оно и бы­ло! Жизнь во­об­ще в ста­ри­ну бы­ла тя­же­лой. Так вот, зво­нит он Ле­ан­д­ру. Зво­нок ме­ст­ный, по­это­му пла­ты за не­го не бе­рут. — Вне­зап­но она пре­вра­ща­ет­ся в Бил­ли Прит­ти, го­во­ря­ще­го по те­ле­фо­ну. — «Ле­андр, — го­во­рит Бил­ли, — сколь­ко ты возь­мешь за то, что­бы по­чи­нить ча­сы мое­го де­да? Они уже сто лет сто­ят у ме­ня на кух­не. Я за­во­жу их клю­чом, толь­ко они со­всем не ра­бо­та­ют». «Ну, — го­во­рит Ле­андр, — дол­ла­ров сто де­сять. Са­мое до­ро­гое — это дос­та­вить их ко мне.