Чёрная книга Арды

      Мелькор открыл глаза. Резко приподнялся, с трудом сдержав стон. Чтобы встать, пришлось опереться на плечо Черного Майя.
      - Учитель... - голос не повиновался Гортхауэру.
      - Благодарю, Ученик. Не вини себя: большего не мог сделать никто.
      И от этого тихого печального голоса что-то оборвалось в душе Майя. Боль боролась в нем с гневом - и гнев победил:
      - Они не уйдут отсюда! - его слова прозвучали сдавленным рычанием.
      "Проклят, кто смел причинить тебе боль!.."
      - Ты не пойдешь за ними, Гортхауэр, - голос Валы стал жестким и властным. - И никто не тронет их. Это приказ. Пусть уходят.
      И с затаенной горечью добавил:
      - Они ведь Люди...
      Майя попытался подняться, но Мелькор стиснул его плечо, и Ученик низко склонил голову, не решаясь взглянуть на Учителя. И вдруг всхлипнул по-детски беспомощно.
      Проводя взглядом Майя, Мелькор тяжело поднялся по ступеням трона. Сел, ссутулившись, опустив голову.
      "Перстень Мастера Гэлеона на его руке... Гортхауэр не смог этого простить... Но ведь он не знает, он не виноват!.. Проклятый камень... Если бы я мог... если бы я только мог, я бы отдал им его, но ведь это смерть... Я вынесу проклятие, но они... Они гибель унесли с собой. Ведь я не хотел... Я ведь не хотел! Пусть бы они все ушли, мне больше ничего не надо. Куда угодно: на юг, на запад - в Валинор, но не здесь, только не здесь, где жили Эльфы Тьмы... Кому молиться - нет для меня богов... И эта песня... и эта кровь на руках - не смыть... Или я - воистину зло, и только горе от меня... Кто ответит, кто будет мне судьей... Может, я смог бы что-то изменить, но эта песня... откуда, откуда?.."
      Двери распахнулись. Гортхауэр.
      "Вернулся... зачем, не надо..."
      Майя показалось - что-то надломилось в душе Учителя. Перед ним был сейчас не гордый мудрый властелин, а совершенно измученный, растерянный человек. И на бледном лице боль, которую он в эту минуту был не в силах скрыть, мешалась с горькой обидой, такой огромной, какой она кажется только ребенку. Майя понимал, что ему нельзя сейчас быть здесь - и не мог сделать ни шагу, хоть на миг оставить Учителя. И впервые с ужасом ощутил жалость. Жалость к тому, кого даже в мыслях кощунством было жалеть. Разве можно представить, что его можно унизить так? Но Гортхауэр ничего не мог поделать с собой. "Пусть выгонит, пусть что угодно делает - я не могу видеть его таким. Сердце противится разуму. Учитель, я глуп, я знаю. Всегда я ошибаюсь. Но ты слишком дорог мне, и я не могу иначе..."
      Он осторожно подошел к престолу и встал на нижней ступеньке трона, глядя прямо в растерянные молящие глаза. И сказал он тогда только одно слово, которого потом больше не произносил даже мысленно, потому что хотя оно и было истинным по сути, другое слово было выше - ибо оно было истинным по духу. Но сейчас нужно было именно то, что он сказал. И тот, кто сидел на троне, внезапно согнулся, закрывая лицо руками; плечи его вздрагивали, и глухо вырывались из горла рыдания.
      "Так надо. Тебе станет легче, Учитель, а потом делай со мной, что хочешь. Карай, гони - только бы этот осколок из сердца ушел".
      Он поднялся еще ступенью выше. Изуродованная рука ощупью нашла его руку и судорожно стиснула ее, словно Мелькор боялся, что Гортхауэр уйдет.
      Теперь он стоял прямо у трона, и Учитель, сидящий в каменном кресле, был ниже его. Он не осознавал, что сделает сейчас, но сердце говорило: "Именно так. Ты прав". Он поднял Учителя за плечи, и тот не сопротивлялся. Майя прижал его к себе, с болью осознавая, как беззащитен сейчас тот, кого он привык видеть почти всесильным.
      "Я защищу тебя от всего. Я укрою тебя, и никто не увидит твоей слабости. А я буду молчать. Люди говорят: слезы смывают боль и горе. Ты ведь тоже человек, хотя и прячешь это сам от себя. И сильнейшим иногда бывает очень горько. Это ничего, ты плачь, я возьму твою боль..."
      Он плакал впервые в жизни, неумело и трудно, прижав лицо к плечу Гортхауэра, стыдясь этой слабости, и со слезами смешивалась кровь из незаживающих ран.
      Потом они долго сидели напротив друг друга, и Гортхауэр бережно держал в ладонях руки Учителя. Наконец, Мелькор тихо встал и, остановившись за спиной Майя, чтобы тот не видел его, сказал негромко:
      - Благодарю тебя, Ученик. За все. Только... не говори мне больше так... как сказал тогда. Прости.
      Гортхауэр молча кивнул.
      Берен сидел, вернее полулежал, прислонившись к стволу большого дуба. Он чувствовал себя страшно утомленным, и в то же время - почти счастливым. Все что было до того, казалось невероятным кошмарным сном, в котором почему-то была и Лютиэнь. Но здесь-то был не сон, и Лютиэнь была рядом настоящая, та, которую он знал и любил. Та, что сопровождала его на пути в Ангбанд, невольно пугала его своей способностью принимать нечеловеческое обличье, своей страшной властью над другими - даже над самим Врагом. И еще - где-то внутри была потаенная злость на самого себя - ведь сам-то ничего бы не смог. Сейчас же ему было просто до боли жаль ее. Все, что он ни делал, приносило лишь горе другим. Сначала - Финрод. Почему он не отказал Берену в его безумной просьбе? Только эти слова: "Ты же не знаешь, почему я согласился..." Прав, видно был Тингол. Что сделал сын Бараира? - погубил друга, измучил Лютиэнь... "Ведь я гублю ее, - внезапно подумал Берен. Принцесса, прекрасная бессмертная дева, достойная быть королевой всех Элдар, продана отцом за проклятый камень... А я - покупаю ее, как рабыню, да еще не гнушаюсь ее помощью... Такого позора не упомнят мои предки. Бедная, как ты исхудала... И одежды твои изорваны, и ноги твои изранены, и руки твои загрубели. Что я сделал с тобой? Все верно - я осмелился коснуться слишком драгоценного сокровища, которого не достоин. Вот и расплата".
      Он посмотрел на обрубок своей руки, замотанный клочьями ее платья. Лютиэнь спала, свернувшись комочком, прямо на земле, и голова ее лежала на коленях Берена. Здесь, в глухих лесах Дориата, едва добравшись до безопасного места, они рухнули без сил оба: он - от раны, она - от усталости. И все-таки она нашла силы остановить кровь и унять боль. Берен как мог осторожно погладил ее по длинным мерцающим волосам; это было так несовместимо - ее волосы и его потрескавшаяся грубая рука с обломанными грязными ногтями... "И все-таки камень не дался мне. Неужели он действительно проклят, и все, что случилось со мной - месть его? Тогда хорошо, что он пропал... Но мне придется расстаться с Лютиэнь. Может, так и надо... Ведь я люблю ее. Слишком люблю ее, чтобы позволить ей страдать из-за меня..."
      Лютиэнь вздрогнула и раскрыла свои чудесные глаза.
      - Берен?
      - Я здесь, мой соловей.
      - Берен, я есть хочу.
      Это прозвучало настолько по-детски жалобно, что Берен не выдержал и расхохотался. Право, что ж еще делать - он, огрызок человека, недожеванный волколаком, не мог даже накормить эту девочку, этого измученного ребенка, который сейчас был куда сильнее его. А вот он-то и был слабым ребенком. Глупым, горячим, самонадеянным ребенком.
      - Что ты, Берен? - она села на колени рядом с ним. Берен внезапно посерьезнел.
      - Лютиэнь, мне надо очень многое сказать тебе. Выслушай меня.
      Он взял ее руки - обе они уместились в его ладони.
      - Постарайся понять меня. Нам надо расстаться.
      - Зачем? Если ты болен и устал - я вылечу, выхожу тебя, и мы снова отправимся в путь. Я не боюсь, не сомневайся! Мы что-нибудь придумаем...
      - Нет! Ты не поняла. Совсем расстаться.
      - Что... - выдохнула она. - Ты - боишься? Или... разлюбил... Гонишь меня?
      - Нет, нет, нет! Выслушай же сначала! Поверь - я люблю тебя, люблю больше жизни. Но кто я? Что я дам тебе? Что я дал тебе, кроме горя? Безродный бродяга, темный смертный... Ты - дочь короля. Даже если я стану твоим мужем - как будут смотреть на тебя? С насмешливой жалостью? Жена пустого места. Жалкая участь. Ты - бессмертна. А мне в лучшем случае осталось еще лет тридцать. И на твоих глазах буду я дряхлеть, впадать в слабоумие, становясь гнилозубым согбенным стариком. Я стану мерзок тебе, Лютиэнь. Я и сейчас слабый калека. Я прикоснулся к проклятому камню, Лютиэнь. Когда я держал его, мне казалось - кровь в горсти...
      - Берен, что ты? Как ты смеешь? Я никогда не брошу тебя, даже там, в чертогах Мандоса я не покину тебя! Проклятый камень... Ты раньше был совсем другим, ты был похож на... на водопад под солнцем...
      - А теперь я замерзшее озеро.
      - Да... Но я растоплю твой лед, Берен! Это все вражье чародейство. Ты ранен колдовством. Я исцелю твое сердце! Мы останемся здесь. Мне ничего не нужно. Только ты. Что бы ни было - только ты. И да будут мне свидетелями небо и земля, и все твари живые - ныне отрекаюсь я от своего бессмертия! Я клянусь быть с тобой до конца. Нашего конца.
      - Нет, Лютиэнь. Может, честь и позволяет Эльфам не считаться с волей родителей, но Люди так не привыкли. Тингол - твой отец. Я уважаю его. Я не могу его оскорбить. Да и скитаться, словно беглые преступники, словно звери... Нет. У меня есть гордость, Лютиэнь.
      - Что же... Пусть так. Хорошо хоть, что мы дома. Здесь - Дориат. Сюда злу не проникнуть...
      - Оно уже проникло сюда, Лютиэнь. Зло - это я. Из-за меня Тингол возжелал Сильмарилла. Вы жили и жили бы себе за колдовской стеной в своем мире. А теперь я навлек на вас гнев Врага и Жестокого.
      - Нет, нет! Это все его страшные глаза, его омерзительное, уродливое лицо, это все его черные заклятия...
      - Нет, Лютиэнь. Он не уродлив. Он устрашающе красив, но это чужая красота, опасная для нас - ибо нам не понять ее. И его. А ему - нас. Никогда. Белое и Черное рвутся по живому, и от того все зло, бессмысленно-раздумчиво промолвил он, сам не понимая своих слов.
      - Берен... что с тобой? - в ужасе прошептала Лютиэнь.
      - А? - очнулся он. И вдруг закричал:
      - Да не верь, не верь мне, я же люблю тебя, превыше всего - ты, ты, Тинувиэль! Пусть презирают меня, пусть я умру, пусть ты забудешь меня - я люблю тебя. Ты уйдешь в блистательный Валинор, там королевой королев станешь, забудешь меня, я - уйду во Тьму, но я люблю тебя...
      ...Эльфы - стражи границы Дориата - набрели на них через два дня. И, словно лавина, прокатилась по всему Дориату весть о возвращении, и неправдоподобные слухи об их деяниях, что приходили из внешнего мира, стали явью.
      Они - в лохмотьях - стояли среди толпы царедворцев, как возвратившиеся из изгнания короли, и придворные Тингола с благоговейным почтением смотрели на них. А Берен ныне смотрел на Тингола с жалостью. "Ты дитя, король. Тысячелетнее дитя. Ты сидишь в садике под присмотром нянюшек и требуешь дорогих игрушек... И не знаешь, что за дверьми теплого дома мрак и холод. А играешь-то ты живыми существами, король... Двух королей видел я. Один умер за меня, другой послал меня на смерть. Отец той, что я люблю..."
      - Государь, прими свою дочь. Против твоей воли ушла она - по твоей воле снова здесь. Клянусь честью своей, чистой ушла она и чистой возвращается.
      Берен подвел Лютиэнь к отцу и отступил на несколько шагов, готовый уйти совсем.
      - Постой! - неверным голосом промолвил король. - Постой... а то, о чем был уговор?
      Берен стиснул зубы. "И сейчас он думает об игрушке..."
      - Я добыл камушек для тебя, - насмешливо процедил он. Он не понял, вспыхнув гневом, что король просто растерян и не знает, что говорить.
      - И... где?
      - Он и ныне в моей руке, - зло усмехнулся Берен. Он повернулся и протянул к королю обе руки. Медленно разжал левую руку - пустую. А что было с правой, видели все. Шепот пробежал по толпе. Тингол внезапно выпрямился и голос его зазвучал по-прежнему - громко и внушительно.
      - Я принимаю выкуп, Берен, сын Бараира! Отныне Лютиэнь - твоя нареченная. Отныне ты - мой сын. Да будет так...
      Голос короля упал и сам он как-то сник. Он понимал - судьба одолела его. "Пусть. Зато Лютиэнь останется со мной. И Берен, кем бы ни был он достойнее любого Эльфийского владыки. Будь что будет... Когда он умрет похороним его по-королевски. А дочь... что ж, утешится когда-нибудь..."
      Все понимали мысли короля. Берен тоже.
      ...Он стонал и вскрикивал во сне, и Лютиэнь чувствовала - что-то творится с ее мужем, что-то мучает его. Однажды, проснувшись вдруг среди ночи, она увидела, что Берен, приподнявшись, напряженно смотрит в раскрытое окно. Он не повернулся к ней, отвечая на ее безмолвный вопрос.
      - Судьба приближается.
      Она не поняла.
      - Прислушайся - как тревожно дышит ночь. Луна в крови, и соловьи хрипят, а не поют. Душно... Гроза надвигается на Дориат...
      Он повернулся к жене. Лицо его было каким-то незнакомым, пугающе-вдохновенным, как у сумасшедших пророков, что бродят среди людей. Он медленно провел рукой по ее волосам и вдруг крепко прижал ее к себе, словно прощаясь.
      - Я прикоснулся к проклятому камню. Судьба проснулась и идет за мной. Какое-то непонятное мне зло разбудил я. Может, не за мою вину камень жаждет мести, но разбудил ее я. И зло идет за мной в Дориат...
      - Это только дурной сон, - попыталась успокоить его Лютиэнь.
      - Да, это сон. И скоро я проснусь. Во сне я слышал грозную Песнь, и сейчас ее отзвуки везде... - как в бреду говорил он. - Я должен остановить зло. Моей судьбе соперник лишь я сам...
      Они больше не спали той ночью. А утром пришла весть о том, что Кархарот ворвался в Дориат. И Берен сказал:
      - Вот оно. И чары Мелиан теперь не удержат моей судьбы. Она сильнее...
      ...Кто не слышал о Великой Охоте? Кто не знает знаменитой песни Даэрона? Кто не помнит о последнем бое Берена?..
      Берен умирал, истекая кровью, на руках у Тингола. Король не хотел терять Смертного, которого уже успел полюбить. Но Берен понимал, что все кончено, и знал почему-то, что и волколак тоже не переживет его. Сильмарил стал злой судьбой для обоих.
      И вот - Маблунг вложил Сильмарилл в уцелевшую руку Берена. Странное чувство охватило его. Словно все неукротимое неистовство камня вливалось в него, но это было уже неважно - он умирал и не мог принести зла никому. Сильмарилл был укрощен кровью человека. Теперь в нем не было мести. Теперь он мог отдать его. Он протянул камень Тинголу.
      - Возьми его, король. Ты получил свой выкуп, отец. А моя судьба получила свой выкуп - меня.
      И когда Тингол взял камень, показалось ему, что кровь в горсти его, и тусклым стеклом плавает в ней Сильмарилл. Берен больше не говорил ничего. И, глядя на камень, подумал Тингол - скорбь и память...
      И пел Даэрон о том, как в последний раз посмотрели друг другу в глаза Берен и Лютиэнь, и как упала она на зеленый холм, словно подсеченный косой цветок... И ушел из Дориата Даэрон, и никто больше не видел его.
      А Тингол никак не мог поверить в то, что их больше нет. И долго не позволял он похоронить тела своей дочери и зятя, и чары Мелиан хранили их от тления, и казалось - они спят...
      У Элдар и Людей разные пути. Даже смерть не соединяет их, и в обители Мандоса разные отведены им чертоги. И Намо, Повелитель Мертвых, Владыка Судеб, не волен в судьбах Людей, хотя судить Элдар ему дано. Он знал все. Он помнил все. Он имел право решать. Никто никогда не смел нарушить его запрет и его волю. И только Лютиэнь одна отважилась уйти из Эльфийских Покоев и без зова предстать перед троном Намо.
      - Кто ты? - сурово спросил Владыка Судеб. - Как посмела ты прийти без зова?
      И ответила Лютиэнь:
      - Владыка Судеб... Я пришла петь перед тобой... Как поют менестрели Средиземья...
      Намо вздрогнул. Он знал, кому и когда были сказаны эти слова, и что случилось потом. Но он не успел сделать ничего - Лютиэнь запела.
      Она пела, обняв колени Намо, пела, заливаясь слезами, и Намо изумлялся - неужели она еще не умерла, ведь она плачет - тогда откуда она здесь? Почему?
      Пела Лютиэнь, и слышал он в песне ее то, чего не было в Музыке Творения, чего не видел Илуватар, - чего не видел никто из них, разве что Мелькор. И летели ввысь, сплетаясь, мелодии Элдар и Людей, и видел, как, соединяясь, Черное и Белое порождают великую Красоту, и понял - эту Песнь он не посмеет нарушить никогда, ибо так должно быть....
      - Чего просишь ты, прекрасное дитя?
      - Не разлучай меня с тем, кого я люблю, Владыка Судеб, сжалься, ведь я знаю - ты справедлив...
      "И та, что была казнена, просила меня о том же. Отблеск Камня на обеих... Но что же вы сделали! И ни осудить, ни простить не могу..."
      "Прости их, брат, - услышал он в душе скорбный тихий голос. - Своей болью они заплатили за все... Прости их..."
      Намо склонил голову. Он вызвал одного из своих учеников.
      - Приведи Берена. Если он еще не ушел...
      - Нет, о великий! Он не мог уйти, он обещал ждать меня...
      "Я подожду тебя", - из окровавленных уст... Как похоже на - тех...
      Они ничего не говорили - просто стояли, обнявшись, и слезы катились по их лицам. Намо молчал. И, наконец, после долгого раздумья, заговорил он:
      - Ныне должен изречь я вашу судьбу. Я даю вам выбор. Лютиэнь, ты можешь в Валиноре жить в чести и славе, и брат мой Ирмо исцелит твое сердце. Но Берена ты забудешь. Ему идти путем людей, и я не властен над ним. Или ты станешь смертной, и испытаешь старость и смерть, но уйдешь из Арды вместе с ним...
      - Я выбираю второе! - крикнула она, не дав ему договорить, словно испугавшись, что Намо передумает.
      - Тогда слушайте - никто из Смертных еще не возвращался в мир из моих чертогов. И если вы вернетесь - нарушатся судьбы Арды. Потому - ни одному из живущих, будь то Эльф или человек, вы не расскажете о том, что узнали здесь. Вы пойдете по земле, не зная голода и жажды, и настанет час, когда вы найдете землю, где вам жить. Судьба сама приведет вас туда. И вы не покинете ее. Отныне, ваша жизнь - друг в друге. Судьба ваша отныне вне судеб Арды, и не вам их менять. Я сказал - так будет.
      И стало так - по воле Владыки Судеб. И Сильмарилл, искупленный их болью и кровью, не погиб в море или в огне земли, а светит ныне Памятью в ночном небе. Правда, для всех эта память разная...
      467-70 ГОДЫ I ЭПОХИ
      Из "дневника" Майдроса:
      ...Сильмарилл в Дориате. И принес его человек. Я должен убить его. Сильмарилл - наше достояние. Но ничего - я подожду. Главное - Враг уязвим, даже в своем оплоте! Это шанс. И если мне удастся объединить Элдар... Может, тогда я смогу вернуть корону Нолдор роду Феанаро...
      472 ГОД I ЭПОХИ. НИРНАЭТ АРНОЭДИАД
      Из "дневника" Майдроса:
      ...Все получилось так, как следовало ожидать. Мы начали битву на равных. Но единство - то, что соединяет силу в один кулак - было разрушено до боя. Воистину, Год Бессчетных Слез. Для меня же страшнее всего то, что Финакано погиб. Даже тела не нашли - только расколотый шлем. О других потерях даже не говорю. Все кончено.
      ...Однако Союз Майдроса останется в хрониках. И на том спасибо.
      ...Нет Финакано. Нет его страны, его народа. А мы - сыны Феанаро как листья на ветру. Что осталось от Элдар, кроме жалких бродячих шаек? Где наши гордые дворцы? Где воины в блестящих доспехах, в чьих очах горел свет Валинора? Где наши песни и предания? Все сгинуло. Лишь как огоньки во тьме - Гондолин, Нарготронд, Кирданов остров да побережье. И Дориат...
      ...Но почему же он не добивают нас? Или ждет, пока мы сами перережем друг друга? Похоже, в этом он прав...
      СТРАШНЕЕ ЛЖИ. 472-501 ГОДЫ I ЭПОХИ
      Из "дневника" Маэзроса:
      ...Ну, и кого проклинать теперь? Неужели все Элдар настолько тупы, что не видят того, что Враг передавит нас всех поодиночке? Неужели нельзя забыть о своих распрях сейчас, для более высокой цели, чтобы разобраться во всем потом, после победы? А я уверен - вместе мы победим.
      Ородрет отказался сражаться под моим знаменем, все из-за братцев моих - Келегорма и Куруфина. Удрали, оставив меня и Маглора драться с Орками, да еще пытались захватить власть в Нарготронде, благо Финарато погиб. Этот сладострастный красавчик Келегорм никак не мог позабыть своих наложниц, что бросил на волю Орков в Химладе. Ему еще и дочь Элве понадобилась. Элве отказался присоединиться к нам. Эти глупцы еще додумались требовать - от Элве! - чтобы он отдал им Сильмарилл и немедленно выступил с ними против Моргота. Как бы не так. Здесь я очень хорошо понимаю Элве и полностью на его стороне. Они пригрозили, что убьют его. Что ж, попробуйте, милые братцы...
      "Свершилось. Наконец-то свершилось. Господин мой, Финголфин, если из Благословенной Земли видишь ты это - возрадуйся. Наконец-то Элдар выступят вместе! Ты хотел этого, как и твой родич Маэзрос. Что ж, он сможет отомстить за себя. Жаль, не ты. Но я выполню свою клятву - если судьба будет благосклонна ко мне, то я расправлюсь с Врагом не хуже, чем ты. Враг еще пожалеет..."
      - Господин!
      Хурин резко поднял голову, оторвавшись от своих мрачно-торжественных дум.
      - Господин, король зовет тебя.
      - В чем дело?
      - Совет будет. Надо что-то решать - Маэзрос задерживается, и нет от него знака.
      - Они что, хотят без него выступать?
      - Не знаю, господин мой, но слухи ходят.
      Хурин быстро зашагал к ставке Фингона. На душе у него было тревожно. "Нельзя допустить этого. Сущее безумие. Враг раздавит нас поодиночке. Он только и ждет этого разобщения. Столько мы ждали - неужели не подождем еще немного? Даже мы, смертные, готовы ждать. А годы бессмертных долги, что им время?"
      На совете из смертных был только Хурин. Это считалось великой честью - Фингон уважал Хурина и прислушивался к его слову. Впрочем, Хурин прожил год у самого Тургона в потаенном городе Гондолин и многое узнал из мудрости Элдар. Вернее его не было вассала - иначе не доверял бы ему король. Да и много ли кто из Элдар бывал в Гондолине? Воистину, позавидуешь Смертному - такая честь... Может, поэтому на совете только один Хурин стоял на том, чтобы выждать. Эльфийские военачальники требовали боя - кто в пику Смертному, кто из-за долголетней тоски по настоящей битве. Но все решало слово Фингона. Король тоже явно рвался в бой, да и было от чего. И все же он решился ждать. Хотя с Хурином он говорил холодновато.
      Хурин вернулся к себе затемно. На душе было тяжело. Словно недоверие и даже неприязнь бессмертных тяжелым грузом повисли на плечах. Почему так? Разве он не верен им? Разве мечи Дор-Ломина не вместе с мечами Элдар? Впрочем, смертному трудно понять бессмертных и не дано мерить их своей меркой...
      Элдар роптали. Но когда - сверх всякого ожидания - трубы возвестили о приходе Тургона, когда Фингон в восторге крикнул: "Смотрите, день наступает, день гонит ночь!" - все поняли мудрость смертного. Фингон даже крепко обнял своего вассала.
      А Хурин чуть не расплакался от умиления, увидев встречу братьев. Он обоих знал и любил - как ученик любит своего учителя. Вековая мудрость - и вечная юность. Как не восхищаться ими? И как забыть радушие и ласку Тургона? Разве не от него темный Смертный узнал о Благословенной Земле и Могуществах Арды, о страданиях и подвигах Элдар и о жестокости и коварстве Врага? Разве не он указал ему путь, каким надлежит следовать Людям? И, словно мальчишка, кричал он в восторге хвалу, приветствуя знамена владыки Гондолина.
      Тургон тоже был готов ждать Маэзроса. Но кто же знал замыслы Врага? Оказалось достаточно одной искры... Когда Орки зарубили у всех на глазах брата Гвиндора из Нарготронда, попавшего в плен еще в прошлой битве, Хурин бросился к королю, пытаясь хоть что-то сделать.
      - Останови их! Задержи! Нельзя давать волю гневу, это смерть!
      Фингон смотрел мимо Хурина, и лицо его было застывшим и бледным.
      - Поздно. Уже поздно, - после тяжелого молчания выдохнул он.
      ...Долги часы богов. И не дано им забывать. Который раз Хурин прокручивал жернов воспоминаний, сызнова бередя свою рану...
      ...Четыре дня побоища. Сначала казалось - победа близка, столь яростен был напор. Гвиндор, ослепленный яростью, несся вперед... Где он теперь, что с ним сделали в черных застенках Врага? А эти черные воины, словно не ведающие боли и страха - может, и вправду живые мертвецы - что отбросили их от врат Ангбанда? Их было немного, но они поражали своих врагов цепенящим страхом сильнее, чем оружием...
      ...Проклятое тяжелое отступление. И вновь - надежда. Угрюмый яростный Маэзрос, наконец, пришел, хотя и поздно. Мрачный однорукий красавец с темным пламенем гнева в глазах был равно страшен и своим, и врагам. Может и удалось бы свести битву к равному исходу, но предатели, предатели Люди. Люди. Грязные восточные варвары, будь они прокляты!
      А потом - лучше не вспоминать. Безнадежное отступление вместе с Тургоном. И какая-то странная горечь на душе, когда Тургон вновь исчез в своих колдовских горах, и Человек снова остался один на один со своей смертной судьбой.
      Хурин был могучим воином, но кто устоит против Ахэро? Человек был готов к смерти.
      - Приказ Властелина: взять живым и доставить к нему.
      Валарауко поклонился и отступил: "Гортхауэр..."
      Черный помог Хурину и оценивающе посмотрел на воина. Бледное красивое лицо Майя было бесстрастным. Да, хорошо его отделали... Идти сам он не сможет. Ну, что же...
      Майя положил руки на плечи человеку. Даже сквозь одежду Хурин ощутил ледяное прикосновение. Боль и усталость постепенно покидали его тело.
      В руке Хурин все еще продолжал сжимать рукоять боевого топора. Заметив это, Гортхауэр слегка надавил на правое плечо воина, и пальцы Хурина разжались.
      - Следуй за мной, - спокойно и властно проговорил Гортхауэр. Властелин ждет тебя.
      И, поражаясь своей покорности, Хурин последовал за ним. По бесконечным лестницам и темным галереям спускались они в сердце Ангбанда, в тронный зал Властелина Тьмы. И Хурин предстал перед троном Мелькора. Гортхауэр занял место по правую руку Властелина и застыл в молчании, опираясь на меч.
      ...Почему не убили? Зачем он Врагу? Может, ищет дорогу в Гондолин, расправившись с остальными? Пусть тогда не надеется. Что ж, этот замысел Врага Смертный разгадал. Может, потому эти живые мертвецы так почтительны с пленником. Хурин был готов ко всему.
      - Вот ты каков, Хурин из Дор-Ломина. Рад видеть тебя.
      Человек не отвел глаз, с вызовом глядя в изуродованное лицо.
      - И я рад видеть, каким ты стал. Жаль, что не я это сделал!
      - Да, жаль. Человека я бы мог понять. И, может, простить. Впрочем, не об этом речь, Хурин. Я велел привести тебя, дабы предложить тебе выбор. Ты можешь уйти, куда пожелаешь, если твое сердце стремится к Эльфам. Но можешь и остаться здесь, если захочешь. Если на то будет твоя воля - будь моим воином. Узнай их - может, ты сможешь понять меня и избрать свой путь...
      - Мой путь избран давно! А те, кто служит тебе, коварно обмануты тобой, и ты еще возьмешь с них свою плату кровью! Я знаю все о тебе!
      - Вижу, что не все.
      - Ты - видишь? Ты в слепой злобе своей способен только тьму видеть, и только ее и будешь видеть! А сердец Людей тебе не знать никогда. Ты никогда не поймешь, к чему стремятся они, а и знай ты это, никогда ты не сможешь Людям этого дать. Не в твоей это воле... Мне жаль тех, кто поддался обману и служит тебе. Тысячу раз безумен тот, кто принимает дары Врага! Ты возьмешь сначала плату, а потом не сдержишь слова. Сделай я то, что ты желаешь, смертью ты заплатил бы мне!
      - А ты разве знаешь, что я хочу? И уверен ли ты, что не запросишь ты смерти из-за своей слепой веры в Эльфов? Иди за мной!
      Вся равнина была устлана трупами - Эльфы, Орки, Люди, звери... Страшное, невиданное побоище. Пир смерти. Казалось, больше в мире не осталось живых. И застыла кровь в жилах Хурина, когда увидел он холм из отрубленных голов людей Дор-Ломина. Как из небытия, послышался голос Мелькора:
      - Вспомни - я ли начал войну? Не Эльфы ли телами Людей выстлали себе дорогу к вратам Ангбанда? Не ты ли виной гибели этих людей? Скажи, сын Галдора, какое зло причинил тебе я? За что ты погубил свой народ? Ты оставил на милость врага свою жену и сына. Что теперь будет с ними? В руке моей их жизнь. И лишь жалость моя им защитой.
      - Ее нет у тебя, - глухо ответил Хурин. Сейчас вся уверенность покинула его. Если раньше он думал - Тургон помнит его, жалеет о нем, то сейчас его покинула и эта уверенность. Он ощутил странную пустоту и одиночество... - Но о Тургоне ты он них не узнаешь. Они ничего не ведают о нем! - он почти крикнул это в безотчетном страхе за родных.
      - Я знаю. Но почему ты думаешь, что мне так нужен Гондолин? Если он нужен Людям - пусть остается. Надо же о чем-то мечтать... И дорого ты и весь твой род платит за эту мечту!
      - Я понял тебя, - яростным шепотом выдохнул Хурин. - Ты хочешь так сломать мою волю и все выведать. Но ты ничего не добьешься!
      - Пожелай я этого, то будь ты хоть из стали, моя воля сломала бы твою - как я ломаю этот меч, - спокойно ответил Вала. Он поднял с земли один из валявшихся там после битвы мечей и легко, как щепку, переломил его. - Но мне, Хурин, не нужно это. Я хочу, чтобы ты действительно понял мои мысли и дела. И, главное, осознал бы сам себя. Чтобы не вели тебя Элдар за руку, как слепого, как ребенка, говоря, что хорошо и что дурно. Неужели ты не можешь мыслить сам? Послушай, я не угрожаю ни тебе, ни твоей семье. Твои родные не будут оставлены на волю судьбы - я позабочусь о них. Думай. Решай.
      - Ты искусен в обмане. Ни видеть, ни управлять волей моих родных не можешь ты. Хотя и мнишь себя Владыкой Мира! Что можешь ты, жалкий урод? Даже от этого облика избавиться не можешь, а осмеливаешься величаться Королем Арды!
      Лицо Валы передернулось. Затем невеселая усмешка тронула его губы.
      - Итак, я ничтожен для тебя... великого и могучего. Конечно, ты же видел самих Валар, изведал силу Манве и Варды... И, конечно, - Вала окинул взглядом поле, - они очень заботятся о Людях, и конечно, они, великие и благие, спасут их от ничтожного Моргота. Оглянись вокруг, Хурин! Ты ведь не слеп!
      - Да! И я вижу и знаю - будет на то воля Великих, и они уничтожат тебя! Верховный король останется королем, пока существует Арда!
      - Ты сказал: лишь Высший Король в силах нести всю тяжесть мира - и ныне она на моих плечах. Первым из Валар я пришел в Арту, и я дал ей жизнь. На всем отблеск мысли моей, во всем отзвук песни моей, движение всему дала сила моя. Даже в тех и в том, что тебе дороже всего.