Повесть об уголовном розыске

      – Здоров, Амир, - кивнул Никифоров. - Как она, ничего? - Имелась в виду, конечно, жизнь. Амир понял и ответил:
      – Текёть, чего ей делается… Проходи, начальник. Чайку?
      – Нет, спасибо, - засмеялся Никифоров. - А ты разве чай пьешь?
      – На водку у меня денег нет, - развел руками Амир. - Завязал я, начальник. С твоей легкой руки завязал. Мне мать-покойница когда-то колыбельную пела. "Не ходи гулять, сынок, с блатными-ворами, в Сибирь-каторгу сошлют, скуют кандалами…" А тут ты подвернулся, - улыбнулся Амир. - Я и решил: дай, говорю себе, стану жить честно!
      – Ну. Дай бог! - искренне сказал Никифоров. - Слыхал новость? Жичигина шлепнули… Кутьков со товарищи. - Никифоров внимательно посмотрел на Амира.
      – Слыхал, - Амир подчеркнуто зевнул, давая понять, что ему эта тема неинтересна. Но Никифоров гнул свое:
      – А деньги куда дел, случаем, не знаешь?
      – Брось смеяться, начальник, - обиженно сказал Амир. - Уж не держишь ли ты на меня?
      – Не-е… - сказал Никифоров. - Ну, коли ты не знаешь, я скажу: у Жичигина жила девка, вроде прислуги или как там… Полюбовницей жичигинской была… Марией зовут. Ей он все деньги отдал, а та в надежном месте спрятала. Все, Амир. Я пошел. - Никифоров встал.
      – Слушай, Никифорыч, не первый день знакомы, - остановил его Амир. - Говори прямо, зачем пришел?
      – Зачем пришел - уже сказал, - улыбнулся Никифоров. - Прощай.
      – Не могу поверить… - растерялся Амир. - Я ведь завязал. Неужто ты меня на дело навести пришел?
      – Ты битый, умный. - Никифоров взялся за ручку двери. - Должен понимать больше, чем сказано. Кто Жичигиных-то убил?
      – Кутьков… - Амир все еще не понимал.
      – Ну вот! - обрадовался Никифоров. - Ты все и понял!
      Амир задумался.
      – Меня хотели пришить заезжие гастролеры, - тихо начал он. - Ты меня спас, собственной жизнью рискнул. Я с того времени другим человеком стал. Я, Никифорыч, все понял. Я добро помню и сделаю все, что надо. Иди и не сомневайся.
      Никифоров ушел. Амир оделся, сунул в карман финку. Потом подумал и бросил ее в ящик буфета. Спустя двадцать минут он уже стоял перед вывеской трактира на Хитровом рынке; улыбающийся мужик в поддевке в левой руке держал штоф вина, а в правой - поднос с кругами колбасы. Витиеватая надпись гласила: "Вася, не жалей карман, будешь сыт и будешь пьян!" Амир толкнул дверь и вошел. Под потолком кольцами вился сизый махорочный дым, слышалось пьяное пение. Подскочил половой, но Амир не стал с ним разговаривать и спустился прямо в подвал. У двери на страже стоял чубатый парень с золотыми зубами. Он подозрительно посмотрел на Амира и загородил ему путь.
      – Что, Бусой, все петуху хвоста вертишь? - Амир легко отстранил его и прошел в небольшое помещение со сводами. Там никого не было.
      – А ты, я слыхал, большой скок подыбил, поделиться пришел? - заинтересованно спросил Бусой.
      – Угадал, - снисходительно, как и полагалось отвечать тому, кто стоял значительно ниже на иерархической воровской лестнице, обронил Амир. - Кто внизу?
      – Зайди, - Бусой почтительно распахнул дверь.
      В следующей комнате стоял густой запах спирта. Шесть живописно одетых воров играли в "двадцать одно".
      – Бог в помощь, - поздоровался Амир.
      – Лучшим людям наше с кисточкой, - отозвался банкомет. - Что скажешь, уважаемый? Или дело есть?
      – Есть, - сказал Амир. - Только мокрухой пахнет, а сам я на мокруху не иду, знаете…
      – Знаем, - кивнул банкомет. - Возьми в долю, что надо, - сделаем.
      – А ему можно верить? - спросил один из игроков. - Может, он ссучился! Может, его на правило поставить надо?
      – Я те поставлю… - Банкомет смазал недоверчивого вора по лицу. - Ты, Корявый, баклан против Амира. За него кто хошь слово скажет!
      – Любой жаронёт, Амир - никогда, - поддержал банкомета второй игрок. - Амир дербанит по справедливости… Давай, Амир, говори.
      – Есть баба, рыжья у ей навалом, - сказал Амир. - Ейную кладку я надыбил. Можно взять. Почти верняк, но лучше, если сама покажет.
      За дощатой стеной стоял Кутьков. Рядом с ним застыли несколько, бандитов. Все жадно слушали Амира - каждое его слово доносилось отчетливо.
      – Я подъеду на лихаче, посадим бабу, увезем на хазу, там все скажет, - развивал свой план Амир.
      – Ты хоть намекни, кто она? - осклабился банкомет.
      – Мария, полюбовница жичигинская.
      Кутьков отскочил от стены, забегал по комнате.
      – То жизнь клади, то само на грабках виснет, - сказал он взволнованно. - А все ж есть чутье у Кутькова. Есть! У Машки рыжьё.
      – Подозрительно, - сказал один из бандитов.
      – Амиру не веришь? - резко спросил Кутьков. - Амир - мастер, он - свой в доску, он ссучиться не может!
      – Сделай так, - посоветовал сообщник, - пусть Амир и кто с ним в доле, - работают. А как рыжьё возьмут, - мы им гоп-стоп сделаем и не вертухайся!
      – Заметано, - сказал Кутьков.
      Амир условился со своими сообщниками о месте встречи и ушел…
      Вечером Трепанов вызвал Колю:
      – Все готово, браток. Деньги спрятали, наши сообщают, что воры за Машей ведут наблюдение. Звонил Амир: сегодня ее возьмут. Какое у нее настроение?
      – Я с ней еще не говорил, - признался Коля.
      – Как? - опешил Трепанов. - Мы готовим операцию в полной надежде на тебя, а ты? Теперь поздно. Поздно!
      – Сделаю все, что смогу, - угрюмо сказал Коля.
      – Наблюдение и охрану мы ей обеспечим, - сказал Трепанов. - Но риск, конечно, есть, и немалый… Говорил и еще раз повторяю: скажи ей все честно! Я в нее почему-то верю.
      "Верю, - повторил Коля по дороге домой. - Верю… А собственно почему это он ей так верит? Чем она завоевала доверие? Или сказал для красного словца? Нет, не похоже это на Трепанова… Раз верит - имеет основания. А какие? Что может думать о Маше посторонний человек? Взбалмошная, насмешница. Вон Никифоров считает, что она вообще чуть ли не контра. Но он ошибается, это факт! А может, Трепанов заметил в Маше то, что он, Коля, не увидел?"
      – Маша, - сказал Коля прямо с порога. - Начальиик просит тебя помочь.
      – Вам нужна уборщица? - насмешливо спросила Маша. - Или, может быть, кухарка? Или я буду грамотно переписывать ваши безграмотные документы? Что ты молчишь? Ты сражен моей догадливостью?
      – Деньги, которые ты мне отдала… нам отдала, - деревянным голосом сказал Коля, - спрятаны на Калужской, двадцать шесть, квартира восемь… Там живет Николай Иванович Кузьмин, давний приятель твоего отца, он очень бедный, поэтому ты у него не жила.
      – У отца никогда не было такого знакомого, - растерялась Маша.
      – Был, - возразил Коля. - За тобой следят люди Кутькова. Они возьмут тебя и будут пытаться выяснить, где клад. Ты назовешь этот адрес. Остальное - наше дело.
      Маша смотрела на него с ужасом:
      – И ты предлагаешь мне, своей жене, идти почти на верную гибель?
      – Да. Своей жене. Самому дорогому для меня человеку, которому верю, как себе. Просто Маше Вентуловой я бы этого не предложил.
      – Очень тронута. Я прослезилась! - Маша постепенно повышала голос. - Может быть, у вас, в среде бомбистов и революционеров, такие номера и приняты, но я не из цирка. Убирайся вон! Ты мне омерзителен! Фанатик!
      – Я случайно стал милиционером, - тихо сказал Коля. - Потом понял, что эта работа - мое призвание. Понял и другое: мне революция дала все. Если она потребует взамен мою жизнь - я отдам ее. Не имею права иначе.
      – Ты! - подчеркнула Маша. - Но не я! Тебе революция все дала, а у меня все отняла! И вообще. Твоя работа - это не моя работа. Прошу запомнить!
      – А разве ты не со мной? - просто спросил Коля. - И разве революция, которую ты так ругаешь, не сделала тебе самый главный подарок в твоей жизни?
      – Интересно, какой же? - с откровенным любопытством спросила Маша. Слова Коли ее очень удивили.
      – А такой, - Коля широко улыбнулся и ткнул себя пальцем в грудь. - Я - это разве не подарок?
      Она изумленно смотрела на него, не зная, что сказать.
      – Ну и ну, - покачала она головой. - А ты, однако, еще и юродивый чуть-чуть. Святые вы все там? Или очень хитрые?
      – Конечно, хитрые, - сказал Коля. - Сами отсиживаемся, других под пули подставляем. Самых близких. Самых любимых. - Он привлек Машу к себе и добавил дрогнувшим голосом: - Страшно мне за тебя, Маша. Если что… случится, - не жить мне.
      – С ума сошел! - засмеялась она. - Что за панихида? Да я их всех обведу и выведу, так и передай Трепанову!
      – Не смейся. - Коля провел рукой по ее волосам. - Ненатуральный у тебя смех и несерьезно это. Одно скажу: мы будем все время рядом, не сомневайся.
      – А ты, братское чувырло, обещай мне забыть начало нашего разговора. Хорошо? - Маша повисла у него на шее.
      – Ты хоть знаешь, что это такое? - грустно спросил Коля.
      – Знаю, - развеселилась Маша. - Отвратительная рожа! Который день учу жаргон. А ты убежден, что ты красавчик? Идем-ка в Политехнический, счастье мое! Там Бальмонт сегодня выступает.
      – Ладно, - сказал Коля. - Туда - вместе. А там останешься одна.
      Маша сразу же помрачнела, кивнула:
      – Поедем. Возьми лихача. Прокатимся. Эх, может, в последний раз! - Она бодрилась, но Коля видел, что где-то глубоко-глубоко в ее глазах пряталась тревога.
 

***

 
      В Политехническом выступал Емельян Ярославский. Маша хотела уйти в фойе, но Коля не пустил ее.
      – Примиритесь ли вы с тем злом, от которого страдает весь мир? - говорил Ярославский. - С нищетой, неравенством, проституцией, детской преступностью, войнами? Допустите ли вы, чтобы и юное поколение и подрастающие дети жили в той гнусной обстановке, которая создана имущими классами? Если вы хотите, чтобы борьба была короче и успешнее, чтобы меньше было жертв, - идите в ряды Коммунистической партии. Если хотите увидеть полную победу трудящихся не дряхлыми стариками, - идите в ряды Коммунистической партии!
      Зал кричал и аплодировал. Маша задумчиво молчала.
      – Ты что? - спросил Коля.
      – Неужели все это - мы, дворяне? - тихо спросила она. - Проституция, детская преступность, нищета. Лучшие люди России были дворянами. Декабристы, наконец.
      – Какие еще декабристы?
      Она взглянула на Колю с сожалением:
      – Пестель, Рылеев, Бестужев-Рюмин, Каховский. Они подняли восстание, хотели убить императора. Я не могу понять, неужели только мы виноваты в том, что Россию довели до этих страшных дней? А ты уверен, что вы сможете, ее возродить?
      – Убежден. Мы не просто возродим Россию. При коммунистах Россия станет первым государством мира, вот увидишь!
      – Твоя вера делает тебе честь. Но она слишком похожа на фанатизм, слишком похожа.
      – Я знаю, что означает это слово, нарочно посмотрел в словаре, когда первый раз от тебя услышал, - сказал Коля. - Моя преданность партии - пусть я пока беспартийный - не слепа! А Трепанов? Он коммунист! Разве он нетерпим? Фанатики, я думаю, во многом только языком горазды трепать. А разве мы не работаем?
      – Ну хорошо, хорошо, - сдалась Маша. - Потом поспорим.
      На эстраду вышел Бальмонт, 52-летний красавец с внешностью мушкетера. Он галантно раскланялся и, не ожидая, пока утихнет шум, начал читать:
 
Я мечтою ловил уходящие тени,
Уходящие тени погасавшего дня,
Я на башню всходил, и дрожали ступени,
И дрожали ступени под ногой у меня.
И чем выше я шел, тем ясней рисовались,
Тем ясней рисовались очертанья вдали,
И какие-то звуки вкруг нас раздавались,
Вкруг меня раздавались от небес до земли…
 
      Зал замер, вслушиваясь в музыку стихов. Коля повернулся к Маше. Она сидела к нему в профиль, и Коля вдруг поймал себя на мысли, что Маша так красива, что даже страшно. Он перестал слушать Бальмонта, забыл про зрительный зал, про задание и только любовался ею, томимый предчувствием беды.
      Коле передали записку. Он развернул и прочитал: "Ну как, понравились стихи?" Записку послали свои. Это был сигнал: бандиты рядом и только ждут момента, чтобы захватить Машу.
      – Иди в вестибюль, - сказал Коля.
      – Уже? - не то спросила, не то вздохнула Маша. Она незаметно взяла Колю за руку, сжала ее: - Я все время буду думать о тебе. А если что-нибудь… не так, - ты тогда прости меня за все… Я плохо о тебе иногда думала, обижала тебя. Мне всегда не хватало твоей силы, Коля. Прощай.
      – До свидания, - сказал он. - Ты верь: все будет хорошо.
      Маша ушла. Коля смотрел ей вслед и чувствовал, что не может сдержать подступивший к горлу комок. Уходила его любовь, уходила в неизвестность, уходила, может быть, на верную смерть.
      Маша вышла на улицу. К ней тут же подкатил лихач, заулыбался во весь рот:
      – Пожалуйте, мамзель, домчим в лучшем виде!
      Лихач был молодой, черноволосый, красивый. Маша посмотрела на него и подумала: "Жаль, несправедливо это. Лучше, если бы все они были уродами…"
      Маша села, попыталась улыбнуться:
      – На Тверской, пожалуйста.
      – А ну, залетные! - лихач огрел серых в яблоках лошадей.
      Коляска покатилась, и тут же на подножку прыгнул какой-то мужчина. Сел рядом с Машей:
      – Подвинься.
      – Кто вы такой, что вам надо?! - Маша разыграла изумление, но внезапно осевший голос выдал ее. Незнакомец усмехнулся:
      – Не понимаешь? А чего же тогда сипишь, ровно с перепою? Ты Жичигина бикса?
      Лихач молча дергал вожжами и не оглядывался. Коляска летела по улицам ночной Москвы.
      – Куда мы едем? - спросила Маша.
      – На кудыкину гору… - попутчик покривил уголком рта. - Золотишко где, знаешь?
      Маша не удостоила его ответом. Она правильно рассудила про себя, что пока нужно, как ей разъяснили в уголовном розыске, держать стойку, а сдаться, выдать клад - только после того, как возникнет достаточно серьезная угроза.
      Лихач свернул в переулок и стал.
      – Выходи, - попутчик спрыгнул и протянул руку.
      Маша медлила, и тогда бандит ловко выдернул ее из коляски. Она попыталась кликнуть, вырваться, но он завернул ей руки за спину, замотал голову какой-то тряпкой и поволок. Маша начала толкать его, но ее больно ударили под ребра, и она бессильно обвисла у бандита на руках. Очнулась она в маленькой комнатке с низким потолком. Тускло светила грязная лампочка. Напротив сидел Кутьков и нехорошо улыбался.
      – Ну, мамзель, расцвела, - протянул он. - Видишь, гора с горой, как говорится, не сходится… А ты, я слыхал, за лягавого замуж вышла? Ну-ну, не дергайся, я женского взгляда не боюсь. Не сверли меня глазками-то, а то, не ровен час, и я возбудиться могу, а тогда, - он махнул рукой, - муженьку твоему рожки да ножки останутся… Говори, где жичигинский клад?
      – Не понимаю, - сказала Маша.
      – Объясни ей, - равнодушно обратился Кутьков к одному из сообщников.
      Бандит снова ударил ее под ребра. Обожгла резкая боль, в глазах поплыло. "Они забьют меня насмерть, - лениво, сквозь туман подумала Маша. - И наши никогда не узнают, как это случилось". Она впервые мысленно назвала муровцев - "наши" и даже улыбнулась - настолько неожиданным было это слово: Кутьков, заметив улыбку, зло крикнул:
      – Да она, стервь, смеется! Вот что, паскуда: мы сейчас знаешь чего с тобой сотворим? Все по очереди… Или тебе все равно?
      – Я покажу… где тайник, - с трудом сказала Маша.
      – То-то… - Кутьков вздохнул с облегчением. - Умница! - он залпом выпил стакан водки, утер рот: - Где?
      – Калужская, двадцать шесть, квартира восемь. Николай Иванович Кузьмин… Это давний знакомый моего отца, но он беден, и поэтому мне пришлось жить у Жичигина…
      – Поможешь нам войти в дом, - сказал Кутьков. - Будешь своя, - никого не тронем. А чуть что… - Кутьков провел ребром ладони по шее. - Амир! - крикнул он.
      Вошел Амир, молча остановился на пороге. Маша не знала, кто он, не догадывалась о его истинной роли в операции и поэтому с удивлением встретила его взволнованный, полный искреннего сочувствия взгляд…
      – Бери бабу, - приказал Кутьков. - Все по пролеткам! Я сейчас.
      Амир увел Машу. Кутьков протянул одному из сообщников два маузера.
      – Как кассу возьмем - всем аминь. Бабу - первую, Амира и остальных - следом!
      – Замётано, - пробурчал бандит.
      …Мчались пролетки. Насупившись, сидел Кутьков, равнодушно уставился в одну точку Амир, бандиты дремали, привалившись друг к другу. Всхрапывали лошади, подковы высекали искры из булыжной мостовой. Маша сидела рядом с Кутьковым, ощущая его тяжелое, отдающее перегаром дыхание. Коляска въехала на пустырь.
      – Ну вот, - сказал Кутьков. - На месте.
      Впереди чернел одинокий двухэтажный дом. В окнах - ни огонька. Бандиты вылезли, сбились в кучу.
      – Не нравится мне здесь, - сказал кто-то. - Подходы чистые, могёт быть засада…
      – Первая маслина - ей. - Кутьков почти дружески потрепал Машу за подбородок. Опустил предохранитель маузера, затоптал окурок: - Пошли.
      Все двинулись за ним. У дверей Маша остановилась:
      – Вы обещали никого не трогать. Я надеюсь на ваше слово.
      Бандиты дружно прыснули. Кутьков шикнул на них, проникновенно сказал:
      – Слово урки - закон! Век свободы не видать, если обману!
      Мария постучала. Послышались шаркающие шаги, старческий голос спросил:
      – Кто там?
      – Я, Маша… Откройте.
      – Что так поздно, Марьюшка! Или стряслось что?
      Кутьков сжал кулаки, толкнул Машу, зашипел:
      – Уйми старую галошу, а не то я ему потом такое сделаю…
      – Все хорошо, не держите меня ради бога на пороге! - раздраженно крикнула Маша.
      – А ты одна? - Кузьмин оказался очень любопытным.
      – Да кому со мной быть в такой час! - Маша разозлилась. - Вы откроете или нет?
      Звякнула щеколда, двери открылись. Бандиты выдернули Кузьмина из проема, надели на голову мешок. Кутьков бросился внутрь дома. Остальные, тяжело дыша, мчались за ним. Машу Кутьков не отпускал - тащил за руку. Вошли в комнату. Маша подвела Кутькова к стене, рванула обои. Обнажилась дверца. Кутьков поддел ее финкой, дверца отскочила. В квадратной нише стоял чемодан. Бандиты сгрудились вокруг.
      – Всем быть на стрёме, - приказал Кутьков.
      Бандиты разошлись, но тут же вернулись. Кутьков не стал спорить - понял, что бесполезно. Деньги - разве удержишь…
      Сорвали крышку чемодана. Кто-то не выдержал, вскрикнул: чемодан был битком набит валютой: пачки долларов, фунтов стерлингов, франков. Кутьков запустил обе руки в нутро чемодана и, перебирая пачки, приговаривал:
      – Доля моя, честная… Моя, честная доля… Рванем теперь за кордон в лучшем виде.
      …В дверях появился Никифоров. Несколько мгновений он разглядывал бандитские спины, потом жестом позвал остальных. В комнату вошел Трепанов, следом за ним Афиноген и остальные сотрудники. Они молча перекрыли окна и двери.
      – Делай, как велел, - приказал Кутьков.
      – Поздно, - негромко сказал Трепанов. - Бросай оружие, руки вверх!
      Упал первый маузер, за ним второй, третий… Кутьков криво улыбался, по его пухлым бабьим щекам катились крупные слезы. Внезапно он взвыл по-волчьи и рванулся к окну. Загремели выстрелы.
      – Только живым! - крикнул Трепанов.
      Зазвенело стекло - Кутьков вышиб раму и полетел вниз. Коля оттолкнул Трепанова и прыгнул вслед за Кутьковым. Тот уже мчался, прихрамывая, где-то в глубине двора: не знал, что вся территория вокруг надежно перекрыта милицией и ВЧК.
      – Стой! - крикнул Коля, на ходу взводя курок кольта.
      Кутьков обернулся, выстрелил три раза. Взвизгнули пули: Коля сунул кольт за ремень, злость и обида прибавили сил. Он догнал Кутькова и коротким ударом, с разворота, сбил с ног, вывернул руки, связал ремнем, обыскал. В боковом кармане лежала пачка визиток: "Берендей Кутьков, вор в законе". Коля не выдержал и швырнул визитки Кутькову в лицо.
      Подбежали сотрудники опергруппы.
      – Как? - спросил Коля, разряжая кутьковский маузер.
      – Всех взяли, - сказал Афиноген. - На них, сволочах, пояса матерчатые, прямо на голое тело понадевали! А в карманах - валюта! Слышь, Кутьков, а зачем же ты свою долю Жичигину отдал?
      – Больше всех захапал, на себе не смог унести, - сказал Никифоров. - Уведите его.
      Кутькова увели. Коля поднял с земли две гильзы от кутьковского маузера, вынул из кармана те, что подобрал раньше. Сравнил. На всех гильзах капсюль был пробит сбоку.
      – Ну вот вам и доказательство, - сказал Коля. Он разобрал кутьковский маузер и положил на ладонь боек. Жало было слегка погнуто.
      Трепанов с уважением посмотрел на Колю, улыбнулся:
      – Честно сказать, не очень я верил в это. Теперь вижу - был неправ. Наверное, надо гильзы собирать. Коллекцию такую сделать. Для сравнения.
      Коля вернулся домой. Маша сидела на диване и равнодушно смотрела куда-то в угол. Коля бросился к ней.
      – Маша, - сказал он дрогнувшим голосом. - Маша…
      Она прижалась к нему - маленькая, несчастная, с опухшими от слез глазами.
      – Я все поняла, Коля. Работа навсегда останется для тебя главным в жизни, но я примирюсь с этим, вот увидишь.
      На следующее утро Коля и Маша пришли в МУР. Коля нес фанерный чемодан, в руках у Маши был маленький узелок. Поезд в Петроград уходил через два часа.
      В дежурке сидел Никифоров. Увидев Машу, он широко улыбнулся:
      – Ты, Маша, зла на меня не держи. Человек ты что надо. В общем, считай, что твое предсказание сбылось, и я у тебя попросил прощения.
      – Да чего уж там, - махнула рукой Маша. - Я забыла.
      – Я вот прочитал: архитектура - застывшая музыка, - сказал Никифоров. - Ты, Николай, прирожденный оперативник. А я в этом деле - просто способный, не больше. Мое призвание - дома строить. И вы, ребята, еще обо мне услышите! Держи, пригодится, - Никифоров протянул Коле маленький браунинг. - Фокус с резинкой помнишь? Ну и бери, не сомневайся.
      – Спасибо, - Коля спрятал браунинг во внутренний карман.
      Вошел Трепанов, следом за ним - Афиноген.
      – Телеграмму получил? - спросил Трепанов. - Отзывают тебя обратно в Питер, а жаль. Лег ты мне на сердце, Коля.
      – Я ему еще ночью позвонил, - сказал Афиноген. - Не видите, - они с вещами!
      – В самом деле, - грустно сказал Трепанов. - А может, останетесь, братки? Я это дело мигом проверну, а?
      – Нет, товарищ начальник, - ответил Коля. - Вы уж извините, но прикипел я к Питеру, не могу без него. Уедем мы. А вас я никогда не забуду!
      – Ну так, значит, так, - вздохнул Трепанов. - Звонил лично Петерс. Просил всем, в том числе и вам, Мария Ивановна, передать самую горячую благодарность товарища Дзержинского. Очень крупное дело, братки. И скажем честно, раскрыли мы его благодаря Коле и Маше.
      – Раскрыли потому, что все головой работали, - сказал Коля. - Мы с Машей ваши слова на свой счет никак принять не можем.
      – Отчего же, - улыбнулась Маша. - Я вполне могу. Ты просто меня не ценишь, дорогой муженек!
      Все рассмеялись. Трепанов, Никифоров и Афиноген вышли вслед за Кондратьевыми на улицу. Подъехал старенький автомобиль Трепанова. Коля смущенно сказал:
      – Зачем? Мы на трамвае.
      Маша села на заднее сиденье, сказала:
      – А я с удовольствием прокачусь!
      – Наплачешься ты с ней, - усмехнулся Никифоров. - Хорошая она барышня, но что ни говори, - кисея из нее так и прет!
      – Ничего, - вздохнул Коля. - Мы псковские, мы справимся.
      Автомобиль тронулся. Коля долго смотрел назад - до тех пор, пока трех дорогих ему людей не скрыл поворот улицы.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

В ОГНЕ

 

      Мы жили тесной, дружной семьей, мы были спаяны общей опасностью. Мы знали преступный мир и преступный мир знал нас и знал хорошо, что нет ему от нас пощады и ни один из них не уйдет от наших рук…
/Из записок генерала Кондратьева/

 
      Весной 1922 года в жизни Кондратьевых произошло значительное событие: исполком выделил им комнату в старом доме на Фонтанке, неподалеку от Симеоновского моста. Комната была небольшая, в коммунальной квартире, с тихими, вполне порядочными соседями: Ганушкин вместе с женой Таей работал на Балтийском заводе, Бирюков был холост и служил в Госбанке начальником охраны. С первого же раза все друг другу понравились: Тая подарила Маше выкройку летнего платья, а Бирюков предложил, как он выразился, "поднять бокалы за коммунальную дружбу, совет да любовь". За столом разговорились. Ганушкин сказал:
      – Все понимаю, одного понять не могу: совершили революцию, облегчение народу сделали, а что теперь?
      – Снова всякая сволочь к сладкой жизни рвется, всё за деньги, всё купи-продай! - горячо поддержал Бирюков. - У нас в банке беседу товарищ из обкома проводил… Оборот, говорит, советской торговли - двадцать шесть миллионов рублей, а нэпманской - пятьдесят пять. Безработных в Питере сто пятьдесят тысяч! Шутка сказать!
      – Мимо витрин лучше не ходи, - горько махнула рукой Тая. - Сплошное огорчение.
      – На витринах, как при государе-императоре, - неопределенно хмыкнула Маша, и нельзя было понять, то ли она осуждает возврат к прошлому, то ли одобряет настоящее.
      Коля посмотрел на нее с укором:
      – Видел я это… Тяжело. А истерики закатывать - ни к чему. Вон Трепанов пишет из Москвы: к гастроному на Тверскую бегает разная не очень сознательная молодежь. Смотрят на икру, на копченую колбасу, кто за волосы хватается, кто за маузеры - мол, лучше застрелиться, чем продолжать такую гнилую жизнь. Отступаем, мол, сдаем позиции. Чепуха! Сознательность надо иметь, тогда поймешь: да, пока мы отступили. - Только временно это. А паникеров при отступлении расстреливают, между прочим. Товарищ Ленин так сказал.
      – Оно, конечно, верно, - протянул Ганушкин. - Однако многие не понимают и осуждают.
      – Все эти "отступления" рискованны, - сказал Бирюков. - Если государство хоть на миг перестанет контролировать торгашей и всяких деляг - плохо будет.
      – Не перестанет, - сказал Коля. - А без деляг тоже нельзя. Как оживить торговлю?
      Дискуссию прервал телефонный звонок. Коля вышел в коридор, снял трубку. Звонил Витька.
      – Дядя Коля! - срывающимся голосом кричал он. - Тетя Маруся из Москвы приезжает! Телеграмму принесли! Поезд через час! Пойдете встречать?
      – Пойду, - улыбнулся Коля. - Ты чего на новоселье не приходишь?
      – Тетю Марусю жду! - крикнул Витька. - Только вместе с ней! Вагон третий, найдете?
      – Найду, - Коля повесил трубку и вернулся в комнату. Соседи уже разошлись, Маша вытирала стаканы.
      – Маруська приезжает, - сообщил Коля. - Пойдешь встречать?
      Маша покачала головой:
      – Сколько раз, Николай, я просила тебя не называть ее Маруськой!
      – А как? - искренне удивился Коля. - Машей, что ли? Так для меня одна Маша - ты.
      – Марусей называй, - улыбнулась Маша. - А вообще-то я до сих пор не могу понять: что это - просто совпадение имен или что-нибудь посложнее?
      – Хватит тебе, - примирительно сказал Коля. - Обыкновенное совпадение, и ничего другого здесь нет, можешь мне поверить.
      На вокзал ехали в трамвае. За окнами мелькали серые дома, шли уныло сгорбившиеся прохожие. Милиционеры с револьверами провели группу задержанных. Задержанные были одеты разношерстно, но шли весело, с прибаутками, словно никто из них и не догадывался, что многих ждет тюрьма, а некоторых - и "вышка". "А ведь каждый день попадают оголтелые, до мозга костей враги - настолько злобные и непримиримые, что иному "каэру", контрреволюционеру, позавидовать…" - подумал Коля. Он вдруг вспомнил, как они с Машей два года назад вернулись в Петроград из Москвы. Он часто вспоминал об этом. И не потому, что чувствовал себя виноватым перед Маруськой. Просто до сих пор стоял перед глазами пустой перрон и две одинокие фигурки у края платформы: Маруська и рядом с ней Витька. Вспоминалось и другое: как вынес чемодан, помог спуститься из вагона Маше, сказал:
      – Здравствуй, Маруся. Здравствуй, Витя. А это - моя жена, Маша.
      Маруська улыбнулась через силу:
      – Имя у вас красивое, как у меня. Это хорошо. Вы только любите его всю жизнь, ладно?
      – Да… - растерянно кивнул Коля и подумал про себя: вот ведь какой колоссальной выдержкой обладает Маруська. Ничего не знала, а смотри ты. Виду не подала. А Маша переживает. Коля посмотрел на Машу: у нее лицо пошло красными пятнами.
      "Сейчас будет охо-хо…" - только и успел сказать себе Коля, как вдруг Маша вздохнула и… улыбнулась:
      – Здравствуйте, Маруся… Рада познакомиться. Надеюсь, мы станем друзьями. Во всяком случае, нам с Колей этого бы очень хотелось.
      И снова Коля подумал про себя, что в чем-то дворянское воспитание имеет свои очевидные преимущества.
      А Витька заплакал злыми, непримиримыми слезами.
      – Лучше бы вы меня не нашли тогда, на Дворцовой! - кричал он сквозь слезы. - Лучше бы вы навсегда остались в своей Москве! Насовсем!
      Маша попыталась обнять его, успокоить, но он вырвался и убежал.
      Маруська развела руками - расстроился парень, что с ним поделаешь, а Коля сказал:
      – Разве виноват я, если жизнь так повернула!
      – Конечно, виноват. - Маша решила все обратить в шутку. - Знаешь, что все в тебя влюбляются напропалую - и взрослые, и дети, так проявляй осторожность!
      С вокзала поехали к Бушмакину. Он обрадовался, расцеловал Машу, и тут же начал укладывать чемодан. "И думать не думайте! - решительно заявил он Коле. - Вы - семья, новая, советская, а я - перст, мне и кабинета хватит. И кончили об этом!"
      Прошла неделя, минула вторая. Коля очень боялся, как сложатся отношения Маши и Маруськи, но шел напролом: приглашал Маруську в гости; по вечерам, когда изредка бывал свободен, тащил к ней Машу и с ужасом ждал, когда же разразится скандал. Но ничего не произошло. Маша и Маруська вместе ходили стирать, иногда, если были продукты, готовили по воскресеньям; когда не было дежурств или вызова на задание, Маша водила всех по городу и рассказывала о прошлом Петербурга.