Повесть об уголовном розыске

      Утром в разных частях города нашли двенадцать убитых милиционеров. Воробьев был в их числе. Страшная символика этого преступления была понятна всем, но вопреки надеждам Кутькова и Плавского эта их акция не только не устрашила жителей, а, наоборот, вызвала всеобщую ненависть к бандитам. Уже к обеду в городские отделения милиции невооруженные граждане доставили десятки преступников. Многие из них были зверски избиты… Уголовный розыск вынужден был направить на улицы города свои патрули - для предотвращения расправы и самосудов…
      Убитых хоронили на третий день. Улицы были заполнены огромными толпами людей. Проводить в последний путь героев-милиционеров вышла вся Москва. Гремел похоронный марш, над морем голов плыли гробы. Они прочертили улицы, словно красный пунктир. Шли красноармейцы, милиционеры, рабочие. Многие плакали. Какая-то старушка сказала:
      – У нас парнишку зарезали, так его друзья-товарищи с завода на урок стеной поднялись! И правильно! А то по улицам и ходить стало невозможно!
      Коля и Афиноген тоже шли в процессии. Коля равнодушно скользил глазами по лицам провожавших и вдруг увидел, как к мрачному типу в бекеше и офицерской фуражке без кокарды подошел чекист в кожаной куртке, с маузером через плечо. Коля остановился. В этой на первый взгляд ничем не примечательной уличной встрече не было ничего особенного, и Коля стоял и спрашивал себя: зачем он, собственно, остановился? И вдруг Афиноген сказал:
      – Этому из ЧК надо помочь. По-моему, он хочет задержать бандита.
      – Точно… - Коля сразу же вспомнил: человека в бекеше он видел в ресторане! А потом бандит был среди тех, кто преследовал его и Машу.
      Протиснувшись сквозь толпу, Коля и Афиноген перешли на другую сторону. Бандита уже не было, а чекист стоял и, сняв фуражку, наблюдал за процессией.
      – Мы из МУРа, товарищ, - Афиноген предъявил служебное удостоверение. - Кто этот человек, с которым вы только что говорили? Вы его знаете?
      Чекист внимательно посмотрел на ребят:
      – Нет, не знаю. А задавать подобные вопросы сотруднику Чрезвычайной комиссии нетактично. Поняли? Вот мое удостоверение.
      – Плавский Борис Емельянович является сотрудником Чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, - прочитал Коля вслух.
      – Извините, - Афиноген отошел.
      Коля помедлил, сверля Плавского взглядом, потом повернулся, чтобы уйти.
      – Что так смотришь? - вслед спросил Плавский. - Не понравился?
      – Угадал, - кивнул Коля. - Сотруднику ЧК не о чем разговаривать с бандитом!
      – Мозги у тебя еще сырые, - лениво сказал Плавский. - Ты что же думаешь? Можно бороться с преступностью и не общаться с преступниками? Заходи ко мне на Лубянку, мы поспорим. Желаю… - Плавский юркнул в толпу и исчез. А Коля и Афиноген вернулись в МУР. Если бы только они могли знать, кого выпустили!..
      Трепанов, выслушав их доклад, нахмурился и долго молчал. Потом сказал:
      – Плохо, братки. Очень плохо.
      – Вы, товарищ начальник, всегда за упокой! - обиделся Афиноген.
      – Я тоже не понимаю, что мы такого сделали? - пожал плечами Коля.
      – Вы упустили двух матерых волков, - сказал Трепанов, снимая трубку телефона. - Коммутатор ВЧК… Двадцать два - пятнадцать. Титыч? Трепанов здесь… Чего? Ну, извини, это ты, браток, на курорте. А мы, брат, - что надо. Вопрос имею, Плавский Борис на Лубянке работает? Нет? А ты не темнишь? Ну, извини. Будь. - Трепанов повесил трубку и посмотрел на ребят.
      Коля все понял, но на всякий случай спросил:
      – С кем это вы говорили?
      – С начальником кадров ВЧК. Эх, браточки вы мои… Вам этот липовый Плавский лапшу на уши повесил, а вы и рады, работнички…
      – Ну, попадется он мне! - Коля ударил кулаком по столу. - Я из того бандита не знаю что сделаю!
      – Ждать, покуда он попадется, мы не имеем права, - сухо сказал Трепанов. - Мы обязаны искать их всех. И найти. Во что бы то ни стало найти, братки… А поэтому - так: хотя подставлять им теперь девушку крайне опасно, другого выхода у нас нет. И я скажу честно: идем мы на этот риск сознательно, понимаем, что пуля в любую минуту может настичь каждого из нас. Это дает нам право просить Машу не оставаться в стороне. И просить будешь ты, Коля. Уж извини, браток.
      Маша выслушала Колины доводы молча. И так же молча собралась и уже одетая остановилась у дверей.
      – Никак не пойму, - сказал Коля. - Сознательно вы теперь нам помогаете или какие другие причины есть?
      – Другие! - отрезала Маша. - Мне почему-то казалось, что многословие - привилегия женщин.
      Коля обиделся и до самого ресторана шел молча…
      Узнав Марию, официант осклабился и завертел салфеткой, как пропеллером. Подвел гостей к столику, усадил и приготовился записывать заказ.
      – Значит, так, - сказал официант многозначительно. - Имеем только для вас соль фрит, сивэ, вилеруа, правда, из убоя, свежих нет-с… Вино, само собой. Для барышни лично могу предложить "Мумм кордон вэр".
      – Дай нам, милый, самовар и ситного полфунта, - сказал Коля.
      – Как-с? - не понял официант. Он выглядел так, словно подавился вилкой. - Что же вы, мамзель, с таким быдлом вращаетесь? При вашей наружности…
      – Ты, ласковый, побереги собственную, - улыбнулся Коля и согнул массивную вилку. Разогнул, подал официанту и сказал: - Голодные мы, поторопись.
      – Момент-с, - официант умчался.
      – Разговаривать нам с вами надо, - сказал Коля. - Я вижу, что не хочется, а надо.
      – Поговорим, - кивнула она. - Зачем вы ищете Кутькова?
      – Так он же людей убивает! - удивился Коля.
      – А деньги, которые он награбил, - они вас разве не интересуют?
      – Деньги, это не главное, - сказал Коля. Тон, которым разговаривала Мария, был яено агрессивный. - Но, конечно, мы обязаны найти и деньги тоже, чтобы вернуть их пострадавшим, - продолжал он.
      – А эти пострадавшие - купцы, дворяне и прочая, так сказать, мерзость, - звенящим голосом сказала Маша. - И как же быть? По вашему одухотворенному лицу я вижу, что правды вы мне все равно не скажете. Ну, так я ее вам скажу! Найдете вы деньги Кутькова и поделите их между собой! По карманам рассуете! Сапоги хромовые купите, продажных женщин наймете! И упьетесь водкой! Вот и вся правда вашей революции…
      Коля побелел и сжал кулаки. В эту минуту против него сидела не Маша Вентулова, несчастная, маленькая, истерзанная. Против него сидел враг, и Коля обязан был, не имел права не дать этому врагу должного отпора. "Ах ты, мать честная". Коля даже задохнулся от ярости. "Убить тебя мало за такие слова!" А как же быть с заданием? И Коля проглотил обиду, взял себя в руки, тихо сказал: - Странная вы. Тогда, в подъезде, вы были совсем другая.
      – А вы забудьте про подъезд! Считайте, что вам сон приснился!
      – А вам? - посмотрел на нее Коля.
      – А на меня, как это говорят у вас в деревне, - придурь накатила! И никогда, слышите? Никогда в моем присутствии не смейте больше об этом вспоминать! - Она успокоилась и спросила уже почти нормальным голосом: - Вы мне не ответили. Куда денежки-то?
      – Голодным, - ответил Коля. - Детям, старикам. Всем, кто умирает теперь по нетопленным углам. На оружие. Не хватает на фронте оружия… Что с вами?!
      – Не оглядывайтесь! - Мария съежилась. - Там… Позади вас… Он был тогда… В квартире…
      Подошел официант, поставил начищенный самовар. Коля посмотрел в его полированный бок и увидел искаженного, смешного, но несомненно реального Плавского. Не оборачиваясь, Коля вытащил платок и вытер лицо. Это был условный сигнал сотрудникам опергруппы.
      – Разве здесь жарко? - удивленно спросил Плавский. - Или вы подаете кому-то условный сигнал? А в связи с чем, позвольте узнать? - Плавский явно насмехался. - Кстати: вы хотели зайти ко мне, я ждал. Позвольте узнать, что помешало?
      – Руки вверх! - Коля рванул из-за пояса кольт.
      Плавский сделал неуловимое движение и нанес Коле сокрушительный удар в челюсть. Коля опрокинулся на стол, сшиб самовар и посуду, Все это со звоном и грохотом покатилось по полу.
      Сзади на Плавского навалились Никифоров, Афиноген и два милиционера. Плавский раскидал их и выхватил маузер. В этот момент его и ударил Коля. Ударил с разворота двумя сжатыми в рукопожатие ладонями. Плавский тяжело рухнул. На него надели наручники и увезли в МУР.
      Трепанов стоял у окна и смотрел на колонну грузовиков. На переднем колыхалось красное полотнище: "Все на защиту революции!" Сквозь шум моторов слышалось дружное, уверенное пение: "Мы смело в бой пойдем за власть Советов". Трепанов отошел от окна, сел за стол. Напротив, на табуретке, привинченной к полу, сидел Плавский.
      – Вот что, - сказал Трепанов. - Даже с такими, как вы, я считаю себя обязанным быть честным до конца. Нам нужен Кутьков. Но выдадите вы его или не выдадите, - шансов на жизнь у вас практически нет.
      – Тогда какой же смысл мне его выдавать? - усмехнулся Плавский. - Впрочем, за откровенность - спасибо.
      Трепанов не отводил взгляда от прищуренных глаз Плавского.
      – Простой смысл. Если вы поможете задержать Кутькова, - суд примет это во внимание. И тогда кто знает. Какой-то мизерный шанс у вас все же может появиться.
      – Какой суд? - Плавский сжал губы. - Вы что, идиотом меня считаете? У вас раз-два - и в дамки. Это первое. И второе: я вас ненавижу. Вашу Советскую власть я буду жечь, душить и вешать, покуда жив. А насчет Кутькова - он быдло, хам, но он ваш лютый враг, и я его не выдам. Расчета нет, това-арищ начальник, - почти пропел Плавский.
      – Здесь записано, что вы происходите из мещан города Саратова, - продолжал Трепанов. - Однако у меня складывается впечатление, что ваш социальный корень в другом месте рос… Я ошибся?
      – Не все ли вам равно, кого ставить к стенке? - вздохнул Плавский. - Ну - мещанин. Ну - дворянин. Камергер, наконец. Да вам-то что за дело?
      – Вопрос второй: двенадцать постовых милиционеров - ваших рук дело? - Трепанов вплотную подошел к Плавскому. - Советую отвечать.
      – Спросите у Кутькова, - насмешливо прищурился Плавский. - Бонжур, месье… - И тут же вскочил с криком: - Я! Я убил легавых! - Он сжал кулак: - Вот этой самой рукой!
      Трепанов отошел от него, сел за стол. От волнения и ненависти у него прыгали губы и чувствовалось, что он не может с собой справиться.
      – Вопрос третий, - Трепанов говорил совсем тихо, чтобы не сорваться на крик. - Назовите остальных ваших сообщников, места явок и сборищ, тайники с награбленным. Еще раз повторяю: в чистосердечном признании ваш маловероятный, но единственный шанс на жизнь. Деваться вам некуда.
      – Некуда, - повторил Плавский. - Вот вы решили: раз я у вас в руках, значит, спекся Плавский. - Он схватил со стола карандаш и, ломая грифель, нарисовал на белой стене лодочку с веслами. - Некуда, - снова повторил он. И вдруг посмотрел на Трепанова так уверенно, с таким превосходством, что у того от предчувствия беды засосало под ложечкой и сам собой вырвался вопрос:
      – Что это вы задумали, подследственный?
      – Что? - Плавский тихо засмеялся. - А вот сяду в эту лодочку и уплыву от вас… Не понимаете? И не поймете никогда! А я уплыву.
      Трепанов вызвал конвой и, когда Плавского увели, долго сидел, задумавшись. Зазвонил телефон. Секретарь Дзержинского спросил о ходе расследования. Трепанов ответил, что уверен в успехе, и, хотя он далеко не был уверен, ему почему-то сразу стало легче.
      Вошел Никифоров, молча сел на стул. Потом в двери протиснулся Афиноген, следом Коля.
      – Он лодочку нарисовал, - Трепанов показал на рисунок Плавского. Афиноген подошел к стене, вгляделся:
      – Я одну книжку читал - про сумасшедшего. Так он все время деньги на бумаге рисовал и пытался их всучить людям. Псих этот Плавский.
      – Сравнил, - протянул Никифоров. - Чудик… Никакой Плавский не псих - он ломает комедию, вот и все.
      Коля промолчал.
      – А ты? - спросил его Трепанов. - Почему молчишь?
      – Потому что вы мне все равно не поверите. А я так считаю: задумал он что-то.
      – Чушь! - уверенно заявил Никифоров. - От нас не убежишь, дудки!
      – Хвастаешь, - сказал Трепанов устало. - Всегда ты, Никифоров, хвастаешь.
      Тренькнул телефон. Начальник предвариловки сообщил, что арестованный Плавский желает немедленно дать важные показания.
      – Ну вот! - торжествующе сказал Никифоров. - Не выдержал, как все они не выдерживают. Кишка тонка оказалась.
      – Преувеличиваешь, - заметил Афиноген. - Всегда ты, Никифоров, преувеличиваешь.
      – Ты, - Никифоров, задохнулся от ярости. - Ты какое имеешь право, сопляк? За собой лучше смотри! Ничтожество этот Плавский, и вы сейчас в этом убедитесь!
      – Доставить гада! - отдал приказ Трепанов и, посмотрев на ребят, добавил: - Прошу соблюдать особую осторожность!
      – Осторожность - дело хорошее! - улыбнулся Никифоров. - Только Плавский сломался. Я в этом уверен.
      Выводной открыл дверь камеры.
      – Руки назад! - приказал он.
      Двинулись по коридору. У тюремной машины - это был старенький "Рено" с кузовом - Плавского приняли еще четыре конвоира.
      В дороге он был совершенно спокоен и даже насвистывал какой-то мотивчик. Подъехали к МУРу. Плавский не делал никаких попыток к побегу. Стали подниматься по лестнице. Все шло хорошо до четвертого этажа. А когда оказались на площадке, которая вела к пятому, бандит рванулся к перилам.
      – Что, взяли меня, взяли?! - срываясь на визг, заорал он.
      Конвоиры бросились к нему, но опоздали: Плавский перемахнул перила и камнем полетел вниз.
      Вызвали Трепанова. Санитары уложили Плавского на носилки. Левая рука погибшего свесилась, и Трепанов отчетливо увидел лодочку с веслами, нарисованную на ладони химическим карандашом.
      Вернулись в кабинет.
      – Прокололся я… - Никифоров виновато развел руками.
      – Считаю необходимым проанализировать случившееся, - Трепанов с трудом произнес непривычное слово и продолжал: - Мы все проявили преступную недальновидность. Все, кроме Кондратьева, чутье которого сработало точно. Дело, конечно, не в том, что сегодня я обещал лично товарищу Дзержинскому скорейшее раскрытие этого дела, хотя такое обещание тоже налагает на нас немало, а в том, что я на данный момент не вижу практических путей к раскрытию дела. Пока у нас в руках был Плавский, мы имели возможность работать активно. А теперь все снова сводится к тому, что будем ждать у моря погоды. Какая у нас надежда на гражданку Вентулову? Никакой. Все, что она могла нам дать, - она дала.
      – Не все, - сказал Коля. - У меня есть такое предположение, что Кутьков и его банда искали в квартире Жичигина деньги и не нашли. Они до сих пор думают, что Маша знает, где эти деньги, и из-за этого преследуют ее.
      – Если бы ты был прав, - сказал Никифоров, - они бы не пытались ее убить. Мертвая она что им расскажет?
      – А ты не понял, - возразил Коля. - Вот именно то, что они хотят ее убить, и дает мне мысль: они боятся, что она отдаст эти деньги нам!
      – Что-то долго она их отдает, - улыбнулся Афиноген.
      – Ну, тут ты, положим, не прав, - заметил Трепанов. - Если эти жичигинские деньги на самом деле существуют, - это дает нам большую надежду, братки… В том, конечно, случае, если Мария решится их отдать нам. Есть у меня одна идея. Но не все сразу. Коля, ты должен с девушкой решительно поговорить. Честно, прямо. Довод один: все отдаем революции, самое дорогое, так неужели же такая девушка, как она, скроет от народа какие-то паршивые деньги?
      Маша открыла дверь и повисла у Коли на шее:
      – Живой. Ну, слава богу, я уж не знала, что и думать.
      Коля чувствовал на щеке ее теплое дыхание и боялся пошевелиться. Он стоял и думал, что вот теперь совершенно определенно можно признаться хотя бы самому себе: он любит Машу, и с этим уже ничего не поделаешь. Укором всплыла и кольнула мысль о Маруське. "Их даже зовут одинаково…" - подумал Коля, но тут же отогнал эту мысль.
      А Маша ждала от него признания, вполне четких и очень определенных слов, о которых она много читала в романах, а слышала всего только раз - от гусарского корнета на балу в Смольном. Но Смольный, бал, корнет в развевающемся ментике - все это осталось в безвозвратно ушедшей жизни, а сейчас она со страхом и удивлением чувствовала, что неравнодушна к этому парню, - о ужас! - крестьянину, представителю этой "взбесившейся черни".
      Но Коля никаких слов не произнес и даже не пытался ее обнять. И она не поняла, что произошло это не столько от природной Колиной застенчивости, сколько от того, что был он человеком чистым и цельным и очень боялся ее обидеть, оскорбить. И, не поняв этого, Маша рассердилась и резко оттолкнула Колю.
      – Собственно, зачем вы явились? - спросила она надменно. Коля огорченно ответил:
      – Дело есть, - он никак не мог привыкнуть к неожиданным перепадам ее настроения.
      – Понятно, - сказала она с горьким упреком. - Дело, дело, дело. Куда нужно идти?
      – Давайте просто пройдемся, - попросил Коля. - Не могу здесь, голова разболелась.
      Они вышли на улицу. По бульвару шагали красноармейцы, оркестр играл марш. Впереди несли красный транспарант: "Все на защиту Петрограда!" Коля остановился на краю тротуара и смотрел вслед уходившим бойцам.
      – У тебя такая физиономия, что даже противно! - сказала Маша. В последние несколько дней они говорили другу то "ты", то "вы".
      – Люди на фронт уходят, - сказал Коля с болью. - А я…
      – А ты сойди с тротуара и встань в их ряды, - насмешливо посоветовала Маша.
      – Нельзя мне… - Коля не понял иронии. - Работа у меня.
      – Какая работа? - спросила она с вызовом. - Со мной по улицам шляться, как у вас в деревне говорят?
      – У нас в деревне так не говорят! - обиделся Коля. - Это тебя в Смольном таким словам научили.
      – Замолчи лучше! - тихо и зло сказала она.
      – Неужели Петроград сдадут, - Коля понял, что спорить с нею сейчас опасно, и перевел разговор на другое. Но Маша еще не остыла. Она с такой яростью посмотрела на Колю, что ему стало страшно.
      – Сдадут - не сдадут, тебе-то какая разница? Для тебя что изменится? Был Коля-Миколай, есть ты Коля-Миколай, таким тебя на погост снесут! Какое время страшное - каждый за целый мир решает, все в душу лезут…
      – Хватит… - Он повернулся и зашагал прочь.
      Маша испугалась.
      – Коля! - крикнула она ему вслед. - Не сердись! Я больше не буду.
      Коля остановился и подождал, пока она приблизилась.
      – Я тебе вот что скажу, - Коля отвернулся. - Надоело мне все это, и я только потому сейчас с тобой разговариваю, что у меня приказ: узнать, где деньги Жичигина, за которыми приходил Кутьков. Если знаешь, - говори, и я пошел.
      – Значит, только приказ… - сказала она с горечью. - Приказ, работа и все. Уходи! Я ненавижу тебя! Всех вас ненавижу! Красные, белые, бандиты, милиция ваша… - все одним миром мазаны… Всем вам одно только и надо: золото! А на живого человека наплевать!
      – Маша… - пытался он ее остановить. - Перестань!
      Она заплакала. Коля привлек ее к себе и погладил по голове, словно маленького ребенка.
      – Ты же знаешь, как я… В общем, к тебе отношусь. Прости меня, я сказал, не подумав.
      Маша вытерла слезы.
      – Я тоже… Забудем это, хорошо? - Она помолчала и добавила: - Слушай. В тот вечер Кутьков пришел к Жичигину требовать свои деньги, а Жичигин не отдал. Они… убили его. Перерыли всю квартиру, ничего не нашли. Они мне сказали: и тебя убьем, если не отдашь деньги.
      – А ты… на самом деле знала, где они? - напряженным голосом спросил Коля.
      – У тебя даже голос сел, - сказала Маша грустно. - Не надо, Коля, а то я снова начну о тебе плохо думать. Пойми: я не знаю, как мне поступить.
      – Ты все-таки скажи мне: эти деньги существуют?
      Коля как ни старался, волнения скрыть не сумел.
      – Идем, - Маша взяла его за руку.
      …В гостиной Жичигиных она подошла к аквариуму:
      – Под песком - второе дно. В нем тайник, - Маша вздохнула и села на диван. - Чего же ты ждешь?
      Коля недоверчиво посмотрел на нее и пошел за ведром.
      Когда выносил тридцатое по счету, вытер потный лоб, спросил:
      – А ты, часом, не подшутила надо мной?
      – Аквариум пятидесятиведерный. Носи, не сомневайся, Фома неверующий.
      Обнажилось дно. Коля вынул нож, расковырял замазку. В тайнике лежал тщательно упакованный в клеенку пакет, а в нем - тугие пачки долларовых и фунтовых купюр.
      – Из автомобиля Госбанка… Теперь все понятно… Кутьков часть денег Отдал на хранение Жичигину. Они, понимаешь, были сообщниками еще с дореволюционного времени… - Коля внимательно посмотрел на Машу, с недоумением спросил: - А ты-то откуда знаешь… про это?
      – Мне сказал Жичигин, - Машу бил озноб.
      – Интересно, - протянул Коля. - За что это он тебе такое доверие оказал?
      – Он объяснился мне в любви и показал этот тайник, - сказала она равнодушно.
      – За любовь - такую кучу денег?! - искренне изумился Коля. - Должно быть, твой Жичигин изрядный дурак!
      – Любопытна я знать, а что такой человек, как ты, способен отдать за любовь? - насмешливо спросила Маша.
      – Я? - Коля смутился, понял, что сморозил глупость. - Я в том смысле говорил, что любовь за деньги не купишь.
      – Ошибаешься, дорогой… - холодно сказала Маша. - Купить можно все. В том числе и любовь продажных женщин. У тебя больше нет вопросов?
      – Есть, - Коля нахмурился. - Ты думала, кому отдать деньги: нам или им?
      Маша надменно улыбнулась:
      – Ошибаешься. Как раз об этом я совсем не думала. Это для меня было решено. Ни вам, ни им.
      – А кому же? - спросил он удивленно.
      – Себе, - сказала Маша. - Что же ты молчишь?
      – По-моему, тебе все равно, что я скажу. Тебе на мое мнение наплевать, - с досадой произнес Коля.
      – Угадал, - сказала она холодно. - Деньги, наконец, у тебя. Ты блестяще добился своего. Теперь ты герой и можешь возвращаться в свой МУР. Наверное, там теперь все будут мурлыкать от восторга, - неловко скаламбурила Маша.
      Коля положил пакет на стол, направился к дверям.
      – Не понимаю, - вслед ему сказала Маша. - Что с тобой, Коля?
      Коля остановился на пороге:
      – Может, я до чего и не дошел - у меня образование против вашего - что у вас силы против моей. Но одно я понял: вы без этой дряни, - он кивнул в сторону пакета, - сроду не жили и впредь без нее жизни вам нет. - Коля хлопнул дверью и ушел.
      Несколько мгновений Маша ошеломленно разглядывала пакет, а потом бросилась догонять Колю. "Что же я наделала! Что же я наделала", - тупо повторяла она, прыгая по лестнице через две ступеньки. Выскочила на улицу. Коля уже был далека, у поворота к бульвару.
      – Коля! - закричала Маша. - Коля!!
      Он повернулся, пошел ей навстречу.
      – Прости меня, Коля! Прости!
      – Ладно. Чего там, - улыбнулся он. - А я уж думал - все. Разошлись мы с тобой, как в море корабли.
      – Не знаю, как ты, а я после этого никогда тебя не оставлю. Идем домой.
      …Утром она согрела чай, принесла кусок хлеба. Долго смотрела, как он ест, потом сказала:
      – Когда моя старшая сестра вышла замуж, муж увез ее в свадебное путешествие, в Италию. Они венчались в Исаакиевском соборе, а на свадьбе было полтысячи гостей. А я - как уличная девка.
      – Глупая ты, - Коля притянул Машу к себе и стиснул так, что она вскрикнула. - Ты моя жена. А насчет путешествия и свадьбы не шибко огорчайся. Белых разобьем, кончится голод, холод. Устроим и мы себе свадьбу, друзей позовем. И в путешествие поедем.
      – А венчаться ты, конечно, не пойдешь? - с упреком спросила она.
      – А венчаться - нет, - твердо сказал Коля. - Это отрыжка старого быта, и нам с тобой не к лицу.
      – Начальству своему все, конечно, доложишь?
      – А как же? - удивился Коля. - Трепанов мне старший товарищ и брат, как я могу от него скрыть? Да и зачем?
      – А он возьмет и запретит тебе на дворянке жениться.
      – Запретит? - Коля почесал в затылке. - Не-е. Если бы он был дурак, дубина стоеросовая, - он запретил бы. А Трепанов - умней умного. Да если я тебя люблю, кто мне может запретить?
      – Ну, наконец-то, - счастливо рассмеялась Маша. - А я уж думала: во веки веков не дождаться от тебя этих слов.
      – Каких? - Коля непонимающе посмотрел на нее.
      – Этих самых, - сказала Маша. - "Люблю тебя".
      Трепанов долго рассматривал деньги:
      – Это, конечно, хорошо, что она так поступила. Я тобой, браток, очень даже доволен. - Он внезапно взъерошил Коле волосы и засмеялся: - А ты востёр! Ох, востёр! Какую девку подцепил. Хвалю. И рад за тебя, браток. Любовь, - она, понимаешь, всегда любовь. Революции там, войны, смерть и разрушение, а все равно люди любят друг друга. И это, скажу тебе прямо, очень хорошо! Это по-нашему, по-большевистски! Мир переделываем. Для чего? Для любви! Для счастья! Ну вот, речь я произнес, извини.
      Собрали совещание. Все поздравляли Колю с удачным завершением операции, а он сидел в углу и отмалчивался. Никифоров сказал:
      – Эта казна для Кутькова - дороже жизни. Он за ней придет, а мы его - цап-царап!
      – Приде-ет… - протянул Афиноген. - Долго ждать придется.
      – Зачем долго, - спокойно возразил Никифоров. - Распространим среди урок слух, что Мария нашла деньги. Я посмотрю, как Кутьков на это не клюнет. И подоплека истинная: Жичигин потому Марии деньги отдал, что он ее… как это! Страстно любил!
      – Поосторожнее насчет любви, - заметил Коля. - Противно слушать.
      – Ой ли? - сощурился Никифоров. - А мне сорока на хвосте другое принесла. Кондратьев, говорит, в последнее время ох как много о любви разглагольствует.
      – Уймись, - оборвал Никифорова Трепанов. - Вот что, братки. Нахожу, что в предложении Никифорова есть прямой резон. Нужно только подобрать такой источник, которому Кутьков безоговорочно поверит.
      – Не знаю, как Маша, - вдруг сказал Коля. - А я ей запрещу участвовать в этом деле!
      – Ты? - обомлел Никифоров. - Ты? Да тебя за это, знаешь, куда? Да ты какое, имеешь право? Товарищ начальник, я считаю, за эти слова Кондратьева надо под строгий арест!
      – Подожди, - поморщился Трепанов. - В чем дело, Коля? Объяснись.
      – А чего объясняться, - уныло сказал Коля. - Маша теперь моя жена. Ты, Никифоров, свою бы жену на такое дело послал?
      – Я бы отца-мать не пожалел! - яростно крикнул Никифоров. - Революция требует - отдай! Кто не с нами - тот против нас!
      – А вот тут тебя занесло, - усмехнулся Трепанов. - Не наш это лозунг. Он только звучит красиво, а на самом деле он большевикам не подходит. Эсеры пусть им пробавляются. И насчет отца-матери ты зря сказал. О таких жертвах только горлопаны кричат. А революции, братки, не отца-мать надо отдавать, а себя лично и без остатка.
      Трепанов обвел присутствующих взглядом, наткнулся на глаза Коли:
      – Конечно, неправ ты будешь, если жене своей запретишь оказать нам посильную помощь. Но и против ее воли мы действовать не станем. Верю, что объяснишь ей все честно. Проявит сознательность - спасибо скажем. Нет - тоже не обидимся. Не каждому по плечу в ногу с революцией шагать.
      Коля решил отложить разговор с Машей. "Может, и не понадобится ее помощь, - утешал он себя. - Так чего зря нервы трепать".
      На следующий день было воскресенье, звонили из губкома, просили выйти на воскресник, разгрузить продовольствие для госпиталей. Коля сказал об этом Маше, она пожала плечами:
      – Воскресник? Это что, пикник? Вечеринка с женщинами? Тогда зачем я тебе понадобилась? - И она начала демонстративно сбивать соринку с его плеча.
      Коля сбросил ее руку, сказал, закипая:
      – Не вечеринка это. Трудиться будем в пользу революции. Между прочим, бесплатно.
      – Прости, я не поняла, - ответила она крртким, невинным взглядом. - Сейчас столько новых слов, а значение старых изменилось. Конечно же, мы будем трудиться в пользу революции, дорогой, - в ее голосе прозвучала затаенная насмешка. - Мы ведь суп-ру-ги. А это значит - пара волов. Так переводится с древнеславянского, не удивляйся. Так вот, я и говорю: если вол идет трудиться, что же делать волихе?
      – Нет такого слова, - буркнул Коля. - Корова называется.
      – Спасибо, дорогой, - улыбнулась Маша.
      …На товарной станции они весь день разгружали ящики с продовольствием. Работали все - Трепанов, Никифоров, Афиноген. Новые отношения Коли и Маши странно подействовали на ребят - они обращались с Машей подчеркнуто по-свойски, чем изрядно действовали на нервы Никифорову. С насмешливой улыбкой наблюдал он за тем, как Маша в паре с Колей несет ящик с воблой.
      – Марь Иванна, барышня! - крикнул Никифоров. - Не разбейте!
      Маша выпустила ящик. Он с треском ударился о булыжник и рассыпался. Вывалилась золотистая, пахучая рыба. Ящик окружили сотрудники.
      – Ее бы под водочку холодную, - пошутил кто-то.
      Никто не засмеялся. У всех были напряженные лица и голодные глаза.
      – Заколотите, - приказал Трепанов.
      Ящик унесли. Все медленно разошлись. Никифоров сказал:
      – На нашем языке, барышня, это называется са-бо-таж.
      Маша смерила его презрительным взглядом.
      – Я счастлива, я вся пронизана пафосом созидания, а вы обвиняете меня в таком преступлении? - в тоне Маши была явная ирония.
      – Да он пошутил, - вмешался Коля. - Ну скажи, что пошутил?
      – Конечно, - мрачно пробурчал Никифоров. - Только боюсь, эти шутки дорого нам обойдутся.
      Коля сжал кулаки.
      – Не нужно, - тихо сказала Маша. - Не за горами день, когда этот недоверчивый человек будет просить у меня прощения.
      – Не дождетесь… - Никифоров ушел.
      Афиноген, слыша все это, спросил:
      – Что на него нашло? - и, покачав головой, добавил: - Вы, Маша, не огорчайтесь. Парень он хороший. И революции предан до глубины сердца. Вы в нем не сомневайтесь!
      Афиноген иногда умудрялся перевернуть все с ног на голову.
      Вечером Никифоров переоделся в рваный пиджак, вместо рубашки надел полинявшую матросскую тельняшку. В порыжевшем мешковатом пальто и съеденной молью заячьей шапке он был похож на неудачливого домушника. Подняв воротник и часто оглядываясь - проверял, нет ли хвоста, - Никифоров свернул в тихий арбатский переулок и зашагал длинным проходным двором. Потом по черной от вековой грязи лестнице спустился в подвал старинного трехэтажного дома, построенного, вероятно, задолго до наполеоновского нашествия, постучал в дубовую, обитую железными полосами дверь. Открыл толстый, с бульдожьими щеками человек лет шестидесяти.